 |
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ 2 страница
|
|
|
|
— Здесь нельзя больше оставаться, — сказал мне брат, — эта содомитка либо подохнет, либо нам придется и дальше ублажать ее, что не принесет нам большой пользы, либо мы сами попадем в больницу, что еще хуже. Ты достаточно красива, чтобы самой позаботиться о себе, а я, сестрица, нашел человека, который завалит меня золотом, если я поеду с ним в Россию, и я согласился.
— А что будет с несчастной, которая лежит там в своей постели и умирает?
— Если тебя так трогает ее судьба, иди и задуши ее, чтобы она больше не мучилась.
— Негодяй, — улыбнулась я при мысли об этом, — выходит, ты хочешь, чтобы нас обоих колесовали?
— Запомни, Серафииа, — ответил брат, — только тогда можно приблизиться к пороку, когда остановить тебя может только эшафот.
— Клянусь, что я этого совсем не боюсь.
— Тогда за дело!
— Я согласна. И вообще я не слишком любила эту потаскуху.
Забыв обо всем, кроме ярости и желания получить свободу и обогатиться останками несчастной женщины, мы, как два рассвирепевших зверя, вошли в ее комнату. Она отдыхала, мы кинулись на мать и задушили ее.
— Давай поскорее разделим деньги, — затормошил меня брат.
Мы нашли двадцать миллионов франков, причем половина была в драгоценностях, честно поделили их, заперли за собой двери и сбежали. Обедали мы в Булонском лесу, где распростились самым нежным образом, обещали друг другу хранить свою тайну до гроба и расстались. Мой брат уехал со своим новым покровителем за границу, я встретила одного из либертенов, с которым познакомила меня мать и на которого я могла положиться, судя по тому, что он раньше обещал мне.
— Дитя мое, — сказал мне этот человек, когда я пришла к нему, — в тот раз я имел в виду не себя; да, я часто развлекаюсь с девочками, но не беру их на содержание. Тот, кому я тебя передам, намного богаче меня, но должен предупредить, что тебе придется выразить ему самое слепое повиновение. Сейчас я пошлю за ним, и вы обо всем договоритесь.
|
|
|
Скоро пришел обещанный персонаж. Это был старик шестидесяти пяти лет, очень богатый, еще довольно бодрый; поблагодарив своего друга за прекрасную возможность встретиться со столь очаровательной девушкой, он провел меня в будуар хозяина, где мы и объяснились.
Феркур, так звали этого старика, имел страсть, которая заключалась в том, что на его глазах его любовницу должен был сношать в вагону молодой человек, в это время он сам содомировал юношу, но не извергался: он выходил из него в самый разгар —утех, вставлял измазанный экскрементами член в рот женщины, которую после этого истязал юноша; как только ее задница окрашивалась кровью, распутник содомировал ее, тогда ганимед начинал пороть его, затем, несколько минут спустя, овладевал его седалищем. Не удовлетворившись этой прелюдией, он укладывал любовницу на широкий диван и, пока юноша колол булавкой его ягодицы и яички, он вонзал более сотни игл в груди женщины. В это время появлялась старая гувернантка и доводила старого блудодея до оргазма, испражняясь ему в рот.
Как бы ни было жестоко это предложение, пришлось принять его. Постепенно я заручилась абсолютным доверием Феркура. Через десять лет, пользуясь этим, я отвадила от дома всех неугодных мне свидетелей. Однажды, когда мой Крез в моем присутствии блаженствовал, пересчитывая свои богатства, я не смогла справиться с искушением. Идея созрела мгновенно: второе преступление не составляет никакого труда, если не было угрызений совести после первого. Я всыпала в его чашку с шоколадом шесть зернышек мышьяка, купленного для уничтожения крыс, который по неосторожности оставила служанка. Либертен издох через двадцать четыре часа. Я ограбила его и тут же уехала в Испанию. Два года я жила в самых крупных городах этой страны, везде занимаясь ремеслом куртизанки как ради удовольствия, так и ради денег. О друзья мои! Только в том прекрасном климате я увидела человеческие страсти, в тысячу раз более исступленные, чем в других странах Европы! Там я узнала всю сладость их плодов, о которой не имеют представления 9 других краях. Как будто необыкновенно жаркое солнце и сила суеверия придают им энергию, неведомую остальным людям. В самом деле, только там пряные удовольствия богохульства и святотатства волшебным образом сливаются с радостями распутства, только там их объединенная энергия доходит до высшей степени экстаза и блаженства. Ах, если бы вы только знали, как приятно сношаться у ног мадонны, в глубине исповедальни или на алтаре, чем я и занималась каждый день! Нет, на свете нет ничего сладостнее этих пут, созданных лишь ради удовольствия разрывать их. Какое необыкновенное ощущение вы испытываете, когда все обитатели Эдема наблюдают за вашими утехами! Поверьте мне, что испанцы умнее других народов рассуждают о своих страстях, и они — единственные, кто умеет делать их утонченными во всех деталях. Наконец, я была там самой богатой и самой счастливой распутницей в мире, когда на пике моей блестящей карьеры произошло ужасное событие: меня арестовали в Толедо. Герцог де Кортес, достаточно глубоко изучивший мой характер, чтобы. вообразить, что я буду ему полезной в страшном отцеубийстве, которое он замышлял, ввел меня в дом своего отца в качестве экономки. Все уже было приготовлено для того, чтобы молодой герцог утешился пятьюстами тысячами ливров годовой ренты за свое злодеяние, из которых четыре тысячи пистолей составляли плату за его исполнение. Один проклятый камердинер раскрыл заговор и застал меня с ядом в руках; герцог сбежал, меня схватили. После восемнадцати жутких месяцев тюремного заключения должен был состояться суд, и вот ваш товарищ Гаспар, который здесь присутствует и который тоже находился в тюрьме за похожее преступление, предложил мне бежать вместе с ним. Наше предприятие удалось: видимо, милосердный бог существует только для великих грешников, а мелкие никогда не избегают кары. Мы перешли через горы, целый год бродяжничали вдвоем, потом присоединились к вам. Вам известно мое поведение с тех пор, как вы оказали мне честь принять меня в свои ряды. Вот и все, что я хотела вам рассказать; я предупреждала, что в моей истории будет маловато событий, и вряд ли она заслуживает внимания таких людей, как вы, которые провели жизнь в бесконечных приключениях, но все равно она довольно поучительна и, надеюсь, убедила вас в моей верности вашим законам.
|
|
|
|
|
|
Тем не менее рассказ Серафины высек искры похоти в сердцах этих бродячих распутников, особенно много приверженцев нашла страсть Феркура. Увы, несчастная Жюстина, твоя белая грудь послужила отхожим местом для двух негодяев, пожелавших испытать эту манию, и когда ты, наконец, оказалась на своем убогом ложе, слезы, которые так часто исторгала из твоих глаз людская несправедливость, полились с новой силой… Несчастная, твои горькие жалобы были устремлены к небу, и ты даже не подозревала о том, что это самое небо уже готовило для тебя рассвет, который должен был спасти тебя от столь жестокой участи… правда, не для того, чтобы положить конец твоим злоключениям, но хотя бы для того, чтобы изменить их характер.
Несмотря на рабское положение, которое занимала в подземелье наша несчастная героиня, Серафина продолжала покровительствовать ей и, часто используя ее для своих собственных удовольствий, время от времени обращалась с ней достаточно милосердно.
— Ангел мой, — заговорила она однажды, — тебя уже жестоко обманул один из наших товарищей, и я боюсь, что больше не сумею внушить тебе полное доверие. Между тем я не хочу обязывать тебя в чем‑ то и скажу тебе чистейшую правду, только прошу хранить это в тайне, иначе моя месть будет ужасна. В Лионе меня просили подыскать красивую девушку для старого негоцианта, правда, вкусы у него несколько необычные, но он платит щедрое вознаграждение за все неприятности, связанные с ними. Если это тебе подходит, я берусь помочь тебе получить свободу. Речь идет об осквернении: человек, о котором я говорю, отъявленный нечистивец, он будет развлекаться с тобой, пока перед ним служат мессу, из маленького ящика он достанет освященную гостию и будет сношать тебя в зад этим предметом, в это время служитель, освятив другую гостию, также засунет ее тебе в вагину.
|
|
|
— Боже, какой ужас! — воскликнула Жюстина.
— Да, я чувствовала, что с твоими принципами это предложение тебя оттолкнет. Но разве ты предпочитаешь остаться здесь?
— Конечно, нет.
— Тогда решайся.
— Я готова, — ответила Жюстина с каким‑ то сожалением, — делай со мной, что хочешь, я в твоей власти.
Серафина побежала к Гаспару и заявила ему, что наказание Жюстины несколько затянулось, что не надо больше лишать общество услуг, которые такая девица способна оказать ему, что она, Серафина, нуждается в помощи для разных операций и отвечает за Жюстину своей головой. Высочайшее позволение было получено, возобновилось обучение нашей героини, она прошла испытание, и вот, после пятимесячного пребывания в этой отвратительной обители, она получила наконец право покинуть ее и отправиться со своей покровительницей в Лион.
— Великий Боже! — вздохнула с облегчением Жюстина, вновь увидев солнце. — Порыв сострадания похоронил меня в этом подземелье на целых пять месяцев, а согласие участвовать в преступлениях разбило мои оковы. О изменчивая фортуна, объясни же твои непостижимые капризы, если не хочешь, чтобы возмутилось мое сердце!
Наши путешественницы зашли пообедать в небольшую харчевню. Жюстина хранила молчание, но в голове ее зрел план спасения.
— Мадам, — торопливо заговорила она, обращаясь к хозяйке заведения, женщине очень добрей и весьма красивой, — о мадам, умоляю вас оказать мне помощь и взять меня под защиту. Моя спутница принуждает меня следовать туда, где моя честь будет опорочена, я согласилась только для того, чтобы отделаться от шайки негодяев, среди которых оказалась по вине этой злодейки. Я не хочу идти с ней дальше и прошу вас заставить ее отказаться от прав, которые, по ее мнению, она имеет на меня; убедите ее следовать своим путем и оставить меня в покое; завтра я сама отправлюсь куда‑ нибудь, чтобы никогда больше не встречаться с ней.
— Обманщица! — разъярилась Серафина. — Хотя бы расплатись со мной, если хочешь покинуть меня.
— Клянусь небом, — сказала Жюстина, — что я ничего ей не должна… Пусть она избавит меня от дальнейших объяснений.
Перепуганная Серафина удалилась, изрыгая проклятия, а Жюстина, обласканная и утешенная хозяйкой, самой честной и любезной из женщин, провела в ее доме два дня и, рассказывая о своих злоключениях, поостереглась каким‑ то образом скомпрометировать несчастных, из лап которых только что вырвалась. На третий день, с утра она отправилась в дорогу, унося с собой щедрые подарки и дружбу мадам Делиль; она пошла в сторону Вьена с намерением продать там все, что у нее оставалось, и добраться до Гренобля, потому что у нее было предчувствие, что там ее ждет счастье. Мы узнаем, насколько она преуспела в этом, после того, как расскажем о том, что произошло с ней по дороге в столицу Дофине.
|
|
|
Жюстина шагала неторопливо, с печалью в сердце, направляясь в городок Вьен, как вдруг заметила справа от дороги двух всадников, которые топтали копытами своих коней какого‑ то человека; когда они сочли его мертвым, они ускакали прочь во весь опор. Это ужасное зрелище растрогало ее до слез.
— Увы, — подумала она, — вот человек, достойный жалости больше, чем я; по крайней мере у меня остались сила и здоровье, я могу заработать себе на пропитание, а что станет с этим беднягой, если он не богат?
Понимая, что должна побороть в себе порывы сострадания, потому что их последствия всегда оказывались для нее печальными, она все‑ же не смогла справиться с неодолимым желанием подойти к несчастному и оказать ему первую помощь. Она поспешила к нему, дала вдохнуть несколько капель чудодейственной жидкости и, наконец, с радостью услышала первые слова благодарности. Чем больший эффект производили ее хлопоты, тем усерднее она хлопотала: из всей запасной одежды у нее оставалась одна рубашка, и она разорвала ее, чтобы остановить кровь и перевязать беднягу. Исполнив первые обязанности, она дала ему выпить тех же капель, и когда он окончательно пришел в себя, внимательно рассмотрела его. Несмотря на отсутствие экипажа, этот человек не показался ей бедным: при нем были ценные вещи, кольца, часы, шкатулка, хотя недавнее приключение изрядно попортило его вид.
— Кто эта дева, — заговорил он, — кто этот ангел небесный, который прилетел помочь мне? И что я могу для него сделать, чтобы засвидетельствовать мою признательность?
Все еще не перестав, по простоте душевной, думать, будто душа, подловленная на чувстве благодарности, может целиком принадлежать ей, невинная Жюстина соблазнилась сладкой радостью присоединить свои слезы к страданиям лежавшего у нее на коленях несчастного: она поведала ему о своих мытарствах. Он с интересом выслушал ее, и когда она закончила рассказ о последнем злоключении, добавил с воодушевлением:
— Как я счастлив, что смогу все‑ таки отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали! Выслушайте же меня, мадемуазель, и поверьте, что я испытываю великую радость в виду возможности рассчитаться с вами.
Меня зовут Ролан, у меня есть очень красивый замок в горах в пятнадцати лье отсюда; я приглашаю вас с собой, а чтобы это предложение не оскорбило вашу деликатность, я вам объясню, в чем вы можете быть мне полезны! Я — холостяк, но живу вместе с сестрой, которую нежно люблю, она посвятила себя тому, чтобы скрасить мое одиночество, и мне нужен человек для услужения: мы недавно потеряли служанку, и я предлагаю ее место вам.
Жюстина поблагодарила своего нового благодетеля и поинтересовалась, почему такой богатый человек решился путешествовать без сопровождения и подвергать свою жизнь опасности, как это только что произошло на ее глазах.
— Я достаточно силен и молод, — ответил Ролан, — и вот уже несколько лет взял за привычку ходить из дома до Вьена пешком. Это служит на пользу и моему здоровью и моему кошельку. Дело вовсе не в том, что я избегаю расходов, потому что я богат, и вы убедитесь в этом, если соблаговолите увидеть мой замок, но бережливость никогда и никому не вредит. Что до тех двоих, которые оскорбили меня, это местные бездельники, на прошлой неделе я выиграл у них сто луидоров в Вьене. Я поверил их честному слову, а сегодня встретил их, попросил вернуть долг, и вот каким образом эти прохвосты расплатились со мной.
Наша сострадательная путешественница стала еще сильнее жалеть беднягу за двойное невезение, жертвой которого он оказался, и тут он предложил ей отправиться в путь.
— Благодаря вашим заботам я чувствую себя немного лучше, — сказал он. — Скоро будет темно, давайте доберемся до постоялого двора, который должен быть в двух лье отсюда. Завтра возьмем лошадей, и к вечеру будем у меня.
Твердо решив воспользоваться счастливым случаем, ниспосланным ей небом, Жюстина пошла с Роланом, заботливо поддерживая его, и, действительно, через некоторое время увидела гостиницу, о которой упомянул ее спутник. Они поужинали вместе, после ужина Ролан представил ее хозяйке; на следующее утро на двух нанятых мулах, которых сопровождал лакей из гостиницы, наши —герои доехали до границ провинции Дофине, все время держа путь в сторону гор. Путь был слишком длинным, чтобы преодолеть его за один день, и они остановились в Вирье, где Жюстина ощутила все то же предупредительное внимание со стороны будущего своего хозяина; наутро они продолжили путешествие все в том же направлении. К четырем часам вечера они достигли подножия гор, отсюда дорога стала почти непроходимой. Ролан попросил погонщика не оставлять Жюстину, и все трое углубились в ущелье. Наша героиня, которую непрерывно в течение четырех долгих часов везли по извилистым, то поднимающимся, то спускающимся тропам без всяких признаков жилья, начала выражать первые признаки беспокойства. Ролан почувствовал это и ничего не сказал; его молчание еще больше встревожило несчастную девушку, но тут, наконец, она увидела замок, построенный на вершине горы у самого края глубокой пропасти, и ей показалось, что он вот‑ вот рухнет вниз. Она не заметила, чтобы к нему вела какая‑ то дорога, и они продвигались по тропам, проложенным горными козами, с обеих сторон огороженным крутой насыпью; тем не менее они приближались к мрачному жилищу, которое скорее напоминало воровское убежище, нежели обитель честных людей.
— Вот где я живу, — сказал Ролан, заметив, как поразил Жюстину замок. Затем, будто отвечая на ее удивленный взгляд, поспешно добавил: — этот дом для меня очень удобен.
Такой ответ, как легко себе представить, удвоил опасения нашей героини. Ничто не ускользает от взгляда несчастного: любое слово, любая мысль, в той или иной степени выраженная теми, от кого он зависит, либо подавляет, либо оживляет его надежду. Но другого выхода у нее не было, и Жюстина промолчала. Наконец, после крутого поворота прямо перед ними возникла старая хижина. Ролан сошел с мула, и Жюстина тоже спешилась по его знаку; потом он' передал животных лакею, расплатился с ним и отправил его назад. Это обстоятельство опять не понравилось девушке, и Ролан заметил это.
— Что с вами, Жюстина? — участливо осведомился он, шагая к своему жилищу. — Вы ведь во Франции: замок стоит на границе Дофине, а дальше; за горами, Гренобль.
— Я верю вам, сударь, но как могло прийти вам в голову обосноваться на таком диком месте?
— Да потому что люди, которые здесь живут, не очень добропорядочные, — ответил Ролан, и вполне возможно, что вам будет трудно привыкнуть к их занятиям.
— Ax, сударь, зачем вы меня пугаете? И объясните же, наконец, куда меня ведете.
— Я веду тебя к фальшивомонетчикам, и ты видишь перед собой их главаря, — сказал Ролан, хватая Жюстину за руку и увлекая ее на узкий мостик, который опустился со стены при их приближении и тотчас снова поднялся, когда они прошли. — Посмотри на этот колодец, — продолжал он, как только они оказались во дворе, указав на большой навес, под которым четверо женщин, обнаженных и закованных в цепи, вращали большое колесо, — это твои новые подруги и твоя работа. Если ты будешь каждый день по десять часов крутить это колесо и, кроме того, как и все женщины, будешь удовлетворять мои капризы, тебе будут давать шесть унций черного хлеба и плошку бобов. Что касается свободы, забудь о ней — ты никогда ее не увидишь. А когда умрешь от тягот, тебя бросят в яму рядом с колодцем, где уже лежат и ожидают тебя две сотни других тварей той же породы.
— О Господи! — вскричала Жюстина, падая в ноги Ролану. — Позвольте напомнить вам, сударь, что я спасла вам жизнь… в какой‑ то момент мне показалось, что из чувства благодарности вы предлагаете мне счастье, но вы отплатили за мои заботы тем, что швыряете меня в вечную пучину несчастий! Разве справедливо то, что вы делаете? Не отомстят ли за это угрызения, которые источат ваше сердце?
— Объясни пожалуйста, что понимаешь ты под чувством благодарности, которой, как тебе представляется, ты меня пленила, — сказал Ролан. — Подумай хорошенько, жалкое ничтожество: что делала ты, спеша помочь мне? Разве из двух возможностей — следовать своей дорогой или подойти ко мне — ты не избрала вторую, которую подсказало тебе твое сердце? Следовательно, ты получила удовольствие, так какого же дьявола ты считаешь, что я обязан вознаградить тебя за твои же собственные удовольствия? Как могло взбрести в твою глупую голову, что такой человек, как я, купающийся в роскоши и довольстве, опустится до того, чтобы быть в чем‑ то обязанным презренному существу вроде тебя? Даже если бы ты дала мне жизнь, и в этом случае я ничего бы тебе не был должен, так как любая мать действует лишь в своих интересах. За работу, скотина, за работу! И запомни, что цивилизация, отвергнув законы природы, не смогла лишить ее прав. Природа изначально создавала людей сильных и людей слабых с условием, что вторые всегда будут подчиняться первым: их положение в обществе определяли ловкость и ум, в начале это выражалось в физической силе, затем ее место заняло золото, самый богатый человек стал самым могущественным, самый бедный сделался самым слабым. Преимущество сильного всегда было одним из законов природы, ей было все равно, кто держит слабого в оковах: богатый или сильный. А вот эти порывы благодарности, которыми ты хочешь приковать меня к себе, ей совершенно неведомы, Жюстина; в ее законах не записано, чтобы удовольствие оказать кому‑ нибудь услугу было причиной того, что принимающий эту услугу должен отказаться от своих исконных прав; разве ты наблюдаешь у животных, которые служат нам, примеры таких нелепых чувств? Когда я превосхожу тебя богатством или силой, будет ли естественно, если я уступлю тебе свои права либо потому, что ты испытала удовольствие, сделав меня своим должником, либо потому, что будучи несчастной, ты решила получить выгоду таким путем? Даже если речь идет об услуге между равными людьми, гордая возвышенная душа не склонит голову из чувства признательности. Разве принимающий услугу не испытывает унижения? Разве это унижение не служит наградой благодетелю, который только по одной этой причине возвышается над другим? Наконец, разве возвышение над себе подобными не является усладой для гордости? Что еще нужно благодетелю? И если обязательство, унижая того, кто принимает услугу, становится для него бременем, почему он должен оставаться ему верным? Почему я должен унижаться всякий раз, когда на меня упадет взгляд того, кто когда‑ то мне помог? Выходит, неблагодарность вовсе не порок, а добродетель гордой души, и это так же верно, как и то, что благодарность есть добродетельное свойство слабых душ. Так пусть человек окажет мне сколько угодно услуг, если ему так нравится, но только пусть ничего от меня не требует за полученное удовольствие.
После этих слов, возразить на которые Жюстина даже не успела, ее взяли под руки два лакея, сбросили с нее одежду и голую подвели ближе к своему господину, который, осмотрев ее, погладил и пощипал ее тело; потом заковали ее в цепи вместе с новыми подругами и заставили трудиться, не дав ей отдохнуть ни минуты после утомительного путешествия. Тогда к ней снова подошел Ролан; он еще раз провел рукой по ее бедрам, грудям, ягодицам, грубо помял пальцами нежную беззащитную плоть, унизил ее насмешками и непристойными шутками, когда обнаружил роковую и незаслуженную печать, которой когда‑ то заклеймил несчастную жестокий Ромбо; наконец, взяв в руку плеть из бычьих жил, нанес ей шестьдесят ударов по заднему месту, и они, превратив ее ягодицы в окровавленные лохмотья, исторгли из ее груди жуткие крики, которые долго отдавались эхом в этом дворе, похожем на каменный мешок.
— Вот что с тобой будет, скотина, — пригрозил монстр, — если ты окажешься нерадивой! Я продемонстрировал тебе образчик экзекуции для того, чтобы ты знала, как я поступаю с теми, кто мне не повинуется.
Жюстина стала кричать еще сильнее, она билась в цепях, а жуткие свидетельства ее страданий только забавляли ее палача.
— Позже я покажу тебе кое‑ что другое, шлюха! — пригрозил Ролан, вытирая головкой своего члена кровь с ее тела, — все только начинается; я хочу, чтобы ты испытала здесь самые утонченные истязания.
С этим он отпустил ее.
Шесть темных пещер, устроенных вокруг колодца, снабженных запирающимися дверьми, служили ночным убежищем для пленниц. Когда стемнело, Жюстину и ее подруг по несчастью отвязали и заперли в этих нишах, накормив скудным ужином, который Ролан описал ей раньше.
Оставшись одна, Жюстина ощутила весь ужас своего положения. Неужели возможно, думала она, чтобы на свете жили такие люди, которые могут подавить в себе чувство благодарности? А эта добродетель, которая доставляет мне столько блаженства, когда я встречаю благородные души, как может она оставлять равнодушными некоторых людей, и разве не заслуживают звания чудовищ те, кто презирает ее? [67]
Жюстина была погружена в эти размышления, когда вдруг услышала, как открылась дверь темницы: это был Ролан. Злодей пришел до конца унизить ее, заставив служить своим мерзким прихотям. Но что это были за прихоти, великий Боже! Легко представить себе, что они отличались такой же жестокостью, как и остальные его поступки, и что плотские наслаждения этого человека носили на себе печать его отвратительной личности. Впрочем, зачем нам злоупотреблять терпением читателей, изображая эти новые мерзости? Разве недостаточно мы оскорбили их душу своим непристойным рассказом? Стоит ли продолжать в том же духе? Продолжай, продолжай! Именно так ответит философ: мало кто понимает, насколько полезны для совершенствования человеческой души такие картины; мы все еще невежественны в этой науке и питаемся глупой воздержанностью авторов, осмеливающихся обсуждать такие вопросы. Скованные нелепыми опасениями, они рассказывают нам детские сказки, известные всем глупцам, и не смеют коснуться бесстрашной рукой человеческого сердца и представить нашим взорам всю грандиозную панораму действительности. Итак, мы продолжаем, ибо нас призывает к тому философ, и, вдохновившись его мудростью, не убоимся показать порок в обнаженном виде.
Ролан — начнем с его внешности, прежде чем вывести его на сцену — был толстенький коротышка тридцати пяти лет от роду, невероятной силы, обросший шерстью как медведь, с мрачным лицом и свирепым взглядом, жгучий брюнет, имеющий ярко выраженные звериные черты, длинный нос, усы и бороду, закрывшие почти все лицо, мохнатые черные ресницы и половой орган такой длины и толщины, что глаза Жюстины еще не видели ничего подобного. Кроме отталкивающей внешности, наш чеканщик фальшивых луидоров обладал всеми пороками, какие только могут родиться из необузданного темперамента, богатейшего воображения и бесстыдной готовности погрузиться в глубины мерзости и извращенной похоти. Ролан продолжал дело отца, который оставил ему большое богатство, благодаря чему юноша слишком хорошо познал жизнь в самом нежном возрасте. Пресытившись ординарными удовольствиями, он давно не прибегал к иным способам, кроме как к ужасам: только они были еще способны пробудить в нем желания, истощенные прежними бесчисленными наслаждениями. Все женщины, которые служили ему, были посвящены в его тайные извращения, а для того, чтобы утолить свои более пристойные страсти, в которых распутник находил порой привкус преступления, он держал в любовницах свою собственную сестру: ей приходилось гасить пожар, который разгорался от общения с другими наложницами.
Он пришел почти совсем голый, на его раскрасневшемся лице видны были признаки невоздержанности за столом, из‑ за которого он недавно встал, и чудовищной похоти, которая его пожирала. Он уставился на Жюстину взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.
— Снимай это тряпье, — зарычал он и сам сорвал одежду, которой она прикрылась на ночь: — А теперь следуй за мной. Я показал тебе то, что тебя ждет, если ты будешь лениться. Но если ты вздумаешь выдать нас, что уже гораздо серьезнее, наказание соответственно возрастет, и сейчас ты увидишь, в чем оно заключается.
Крепко взяв ее за руку, распутник повел дрожащую от ужаса девушку за собой; он держал ее правой рукой, в левой у него была маленькая лампа, которая освещала тусклым светом их путь. После нескольких. поворотов перед ними предстала дверь в пещеру, Ролан открыл ее и, пропустив Жюстину вперед, велел ей спускаться вниз. Через сотню ступеней показалась вторая дверь, которая была открыта и снова заперта таким же образом, но за ней лестницы больше не было: Жюстина увидела узкий коридор, прорубленный в скале, он был очень извилистый и круто уходил вниз. Ролан все еще не произнес ни слова. Это пугающее молчание усиливало ужас Жюстины, которая была совершенно обнажена и от этого еще больше ощущала ужасную сырость этих подземелий. Справа и слева от дорожки, по которой они шли, виднелись ниши, где хранились сундуки с сокровищами фальшивомонетчиков. Наконец они дошли до последней окованной бронзой двери, она находилась на глубине восьмисот футов в чреве земли; Ролан отпер ее, и пленница отпрянула назад, увидев перед собой это жуткое помещение. Ролан встряхнул ее и грубо вытолкнул в середину круглой пещеры, стены которой, задрапированные тканью, напоминавшей погребальный саван, были украшены самыми невероятными предметами. Скелеты разного пола и возраста в окружении крестообразно разложенных костей, мертвые черепа, засушенные змеи и лягушки, связки розг, палки, сабли, кинжалы, пистолеты и другие малоизвестные виды оружия — такие ужасные вещи увидела Жюстина на стенах, освещенных лампой с тремя фитилями, которая свисала с одной из арок свода. К другой была привязана длинная веревка, не доходившая до земли, она служила для чудовищных опытов. Справа стоял гроб, крышку которого приоткрывал призрак смерти с косой в руке, рядом стояла скамеечка для молитвы, на столе между двух черных свечей лежали распятие, кинжал с тремя изогнутыми крючком лезвиями, заряженный пистолет и кубок, наполненный ядом. Слева к кресту был привязан совсем свежий труп прекрасной женщины, она была обращена к зрителям спиной, и в глаза бросались ее ягодицы необыкновенной красоты, но жестоко истерзанные, из них торчали длинные толстые иглы, на бедрах застыли крупные капли почерневшей крови; у женщины были густые волнистые волосы, изящная голова была повернута в сторону, и лицо как будто все еще молило о пощаде. Смерть почти не исказила его, и нежные черты, которых больше коснулось страдание, нежели разложение, являло собой захватывающую картину красоты, охваченной отчаянием. В глубине пещеры стоял широкий черный диван, с которого открывалась впечатляющая перспектива этой обители ужаса и жестокости.
— Вот здесь ты умрешь, Жюстина, — сказал Ролан, — если когда‑ нибудь тебя соблазнит фатальная идея покинуть этот дом; именно здесь я собственной рукой предам тебя смерти, и ты испытаешь все, что есть самого ужасного в человеческих страданиях.
|
|
|
