 |
Хочу начать с названия фильма. Оно совершенно не очевидное, плохо переводимое, странно звучащее по‑английски, да и по‑русски. Откуда оно взялось?
|
|
|
|
Хочу начать с названия фильма. Оно совершенно не очевидное, плохо переводимое, странно звучащее по‑ английски, да и по‑ русски. Откуда оно взялось?
Оно появилось, когда мы с моим соавтором Александром Тереховым уже написали сценарий. Поймали себя на мысли, что у нас часто повторяется: дылда, дылда, дылда. Мы долго думали над названием, были какие‑ то пафосные. Мы понимали, что должно быть одно слово, очень простое. И остановились на “Дылде”. Для меня дылда – не только героиня фильма Ия, но и какой‑ то способ существования. Дылда – это отсутствие грации, неуклюжесть, какая‑ то растерянность в пространстве. Мои герои так же растеряны после войны в мирном пространстве, они не понимают, как им существовать. Были, конечно, опасения, что современному уху слово будет непривычно. Не знаю, прекрасное слово “дылда”.
Послушав слова о неуклюжести, сразу хочется спросить: было ли в этом замысле что‑ то личное, автобиографическое? В “Тесноте” ощущалось, что вы говорите если не о себе, то о чем‑ то очень близком. Аздесь какая‑ то война, женщины сплошные, всё очень далеко.
Я так же, как Ия, боюсь, что я не способен на какие‑ то чувства, что я пустой внутри. Маша, наоборот, это сублимация моих недостатков: мне часто кажется, что нужно действовать и всеми способами добиваться своего, даже если эти способы нравственно неправильны.
Что такое для вас война и вообще погружение в военную стихию? Хоть действие происходит уже после войны, ей пропитано всё, ее травма определяет поведение и портрет каждого из героев фильма, включая ребенка.
Войны всегда были. Они настолько уже в норме человеческой истории… По природе своей человек – зверь. Для меня война неприемлема, это смещение человеческой природы. Особенно в случае женщины, которая по своей природе биологической должна давать жизнь. В течение нескольких лет она просто окружена смертью – насколько это влияет на ее физику, ее биологию, психологию? Об этом я хотел снять фильм.
|
|
|
Понятно, но ведь он мог быть и фильмом о какой‑ то из современных войн. Взять хоть Украину. Или вспомнить Чечню.
Мы думали об этом. Но по статистике Вторая мировая война – та, где участвовало самое большое количество женщин, и не только медперсонал, а именно воюющие. Нам очень важно было ощущение чуда: чтобы люди жили чудом, чтобы условия медицины были не такие, как сегодня, чтобы героиня в желании получить то, что она хочет, надеялась только на чудо. Мне сложно поверить, что такие люди, как Ия или Маша, пошли бы сегодня воевать. Чувство патриотизма в то время было немного другим, в нем была наивность. Характеры 1946 года смотрелись бы искусственно в наше время.
Наша власть постоянно дает понять, что главная скрепа общества – это Великая Отечественная война. Некий момент истины, в который нация сформировалась и которым до сих пор не зазорно гордиться, хотя мы вроде бы к этому никакого отношения не имеем.
Мне кажется, никакого формирования общества война не принесла, я с этой терминологией абсолютно не согласен. Гордиться? Глупо гордиться тем, к чему ты непричастен. Скрепы, да. У нас были опасения, что наше кино примут за “недостаточно патриотическое”, но меня это не смущало ни в коем случае. Когда мы говорим о Великой Отечественной войне, не стоит уходить в абсолютные крайности. Безусловно, были человеческие подвиги, безусловно, была человеческая трусость, самопожертвование, предательство. Это настолько многогранная тема, что так мы рискуем не только опошлить подвиг советского человека, но и при этом исказить его.
|
|
|
Одной из основ для “Дылды” стала прекрасная книга Светланы Алексиевич “У войны не женское лицо”. У нее есть мысль о том, что мы с тех самых пор воевать не переставали, что наше общество всегда воюет: в этом наш даже не недостаток или достоинство, а базисное свойство. Так ли это, по‑ вашему?
В “Тесноте” есть сцена казни российского солдата чеченцем, и он солдата спрашивает: “Почему Россия воюет? ” Для меня это была принципиальная фраза. Я согласен, что Россия постоянно находится в каком‑ то состоянии войны. Не знаю, с чем это связано. С ментальностью, может быть? С желанием казаться сильными, с проявлением этой силы? Даже 9 Мая – это проявление силы, когда выезжают военные машины, танки. Конечно, Россия – враждующая даже внутри себя страна.
С кем воевать в 1946 году в Ленинграде? Блокада снята, война кончилась.
Я очень пошло, наверное, скажу, но люди воюют со своими демонами, которых они приобрели во время и после войны.
Это самое главное доя меня в этой истории. Война как фон, но при этом и война внутренняя.
Вам не страшно говорить о демонах выдуманных персонажей, живущих в 1946 году, из 2019 года? Что дает внутреннее право это сделать?
Я прочел книгу Марии Степановой “Памяти памяти” и очень многие вещи почерпнул оттуда. Я пришел к выводу – по крайней мере, мне в это хочется верить, – что мы не придумываем истории, мы их заимствуем из прошлого. Я верю, что каким‑ то чудом эта история пришла ко мне, как будто была какая‑ то связь с прошлым. Мне действительно хочется верить, что жили такие девочки, как Ия, Маша, и мальчик Пашка был в то время; что это реальная история. Мы не обсуждали это с актерами: Сокуров говорил, что с актерами нужно работать проще, простыми словами, не нужно объяснять им философию. Но у меня было желание, чтобы они не играли, а оживили людей, которые жили в то время, именно ту Ию и ту Машу.
|
|
|
