 |
Из передовой статьи «Московских ведомостей» (26 марта 1881 г.)
|
|
|
|
Из передовой статьи «Московских ведомостей» (26 марта 1881 г. )
Сегодня открылся в Петербургской судебной палате процесс против участников цареубийства. Пишем эти строки до получения депеши о сегодняшнем заседании. […] Впрочем, по всему вероятию, суд об этом страшном и выходящем из ряду деле будет заурядный, с точным соблюдением всех формальностей, не исключая и обычных вопросов председателя: «Как вас зовут, подсудимый? какого вы вероисповедания? сознаете ли вы себя виновным? » Причем, быть может, не обойдется без пояснения, что подсудимый может и не отвечать на предлагаемые вопросы, если не желает. Все, по своему вероятию, пойдет своим порядком, и затем все разойдутся по домам с удовлетворенным чувством как люди исполнившие свой долг и сделавшие свое дело. А что преступники? Смягчились ли они духом, пришли ли к сознанию своего положения? Увы, едва ли! Они выдержали строгую дисциплину революционной школы, которая не балует своих воспитанников, внушая им, с одной стороны, почтение к таинственной силе, обрекшей их на служение своим неведомым целям; с другой, держа их под страхом неминуемой грозной расправы в случае уклонения от связующего их долга; наконец, дисциплинируя их всеми искусами безусловного послушания. […]
Странное явление происходило в нашем глаголемом образованном обществе! В то время как слагалась революционная организация, похищавшая детей наших из семей и школ, в нашем обществе усиленно распространялись «лже‑ либеральные» идеи, состоящие в том, чтобы детей и юношей оставлять без всякой опеки, не докучать им серьезными занятиями, не надоедать им дисциплиной, и держать их как можно слабее, чтобы тем легче могла захватывать их в свои тиски тайная организация, которая, напротив, в такой же степени как либеральничало общество, вбивала в них страх, если не Божий, то дьявольский. Чем больше падало в наших образованных сферах чувство долга, авторитет власти, тем строже выдвигался этот принцип в подпольном мире. […]
|
|
|
Наше мнимое образование пошло нам не в прок; оно не сделало нас умнее. Увы, оно имеет печальное свойство лишать людей самородного здравого смысла! В этом главная вина нашей нынешней смуты. Не революционная пропаганда страшна, страшна податливость так называемой образованной среды, где пропаганда действует.
Мы думаем, что исполняем долг гуманности и цивилизации, стараясь галантерейно и будто бы мягкосердечно обращаться с преступниками, которые готовятся на виселицу или по малой мере на каторгу. Нет, это не правда: тут нет человеколюбия, нет доброты, тут только слабость; тут нет цивилизации, тут только напомаженное и причесанное варварство. Вместо того, чтобы жеманиться с этими людьми, не вернее ли было бы позаботиться о том, чтобы привести их в чувство, смягчить, отрезвить и смирить их, чтоб они очнулись от того состояния опьянения, в котором они нравственно находятся, от той гордости безумия, от того самообольщения, в котором глохнет голос совести и чувство правды. Приторные любезности только выше поднимают нечистый дух ими владеющий, только ожесточают их во лжи. Если вами движет жалость к этим людям, то вы лучше поступите, если успеете отрезвить их настолько, чтоб они опомнились; если им придется умирать, то не лучше ли умереть им с душою смягченною и пришедшею в себя, нежели в диком фанатизме под властию духа лжи? Не лучше ли чтобы смерть их принизила, а не возгордила их едино мышленников?
32. Николай Кибальчич [433]
Заявление об отказе от защиты (20 марта 1881 г. )
[…] В интересах рассмотрения моего дела совместно с делом о лицах, обвиняющихся в преступлении 1‑ го марта и назначенного к слушанию в особом присутствии сената на 26 сего марта, заявляю, что отказываюсь от того семидневного срока, который предоставлен обвиняемым для вызова свидетелей и избрания себе защиты и вообще для ознакомления с делом. В случае же, если я изберу себе защитника, и он пожелает пользоваться семидневным сроком, то я, в таком случае, откажусь от защиты в интересах скорейшего рассмотрения дела.
|
|
|
Проект воздухоплавательного прибора (23 марта 1881 г. )[434]
Находясь в заключении, за несколько дней до своей смерти, я пишу этот проект. Я верю в осуществимость моей идеи, и эта вера поддерживает меня в моем ужасном положении.
Если же моя идея, после тщательного обсуждения учеными, будет признана исполнимой, то я буду счастлив тем, что окажу громадную услугу родине и человечеству. Я спокойно тогда встречу смерть, зная, что моя идея не погибнет вместе со мной, а будет существовать среди человечества, для которого я готов был пожертвовать своею жизнию. Поэтому я умоляю тех ученых, которые будут рассматривать мой проект, отнестись к нему как можно серьезнее и добросовестнее и дать мне на него ответ как можно скорее.
Прежде всего считаю нужным заметить, что, будучи на свободе, я не имел достаточно времени, чтобы разработать свой проект в подробностях и доказать его осуществимость математическими вычислениями. В настоящее же время я, конечно, не имею возможности достать нужные для этого материалы. Следовательно, эта задача […] должна быть сделана теми экспертами, в руки которых попадет мой проект. Кроме того, я не знаком с той массой подобных же проектов, которая появилась за последнее время, т. е. вернее сказать, мне известны приблизительно идеи этих проектов, но неизвестны те формы, в каких изобретатели думают осуществить свои идеи. Но, насколько мне известно, моя идея еще не была предложена никем. […]
Верна или неверна моя идея – может разрешить окончательно лишь опыт. […]
33. Андрей Желябов*
|
|
|
