Путь психоаналитической терапии

Глава 14

Путь психоаналитической терапии

 

Несмотря на то что иногда невроз вызывает острые нарушения, а иногда положение дел не меняется длительное время, заболевание по своей природе не подразумевает ни того, ни другого состояния. Это процесс, который нарастает по инерции и собственной беспощадной логикой захватывает все новые области личности. Это процесс, одновременно порождающий конфликты и потребность в их решении. Но поскольку решения находит невротик только искусственные, то у него возникают новые конфликты, и они требуют новых решений, которые позволили бы ему нормально функционировать. Это процесс, который уводит его все дальше и дальше от реального Я и тем самым подвергает угрозе развитие личности.

Мы должны отдавать себе отчет, насколько сложен этот процесс, чтобы не поддаться фальшивому оптимизму, сулящему быстрое и легкое исцеление. Само слово «исцеление» пригодно, если речь идет просто об облегчении симптомов, вроде фобий или бессонницы, а для этого, как нам известно, есть несколько путей. Но мы не можем «вылечить» неверный ход развития пациента. Мы можем только помочь ему постепенно перерасти свои трудности так, чтобы развитие вернулось в более конструктивное русло. Неправильно было бы обсуждать здесь, как нужно определять цели психоаналитической терапии. Естественно, для каждого психоаналитика эта цель вытекает из сути невроза, как он ее себе представляет. Пока, например, мы считали, что решающим фактором при неврозе являются нарушения человеческих отношений, целью терапии было помочь пациенту наладить хорошие отношения с другими. Теперь, увидев природу и важность внутрипсихических процессов, мы склонны формулировать задачу не как исключение нежелательных факторов, а как включение желательных. Мы хотим помочь пациенту найти себя и тем самым получить возможность самореализации. Его способность выстраивать хорошие человеческие отношения – ключевая часть самореализации, но которая включает в себя также способность к творческой работе и к принятию ответственности. Психоаналитик должен помнить о цели своей работы с первой сессии и до последней, поскольку цель определяет ход предстоящей работы и ее дух.

Чтобы в самом начале оценить степень трудности терапевтического процесса, мы должны подумать, с чем придется столкнуться пациенту. Как минимум пациент должен преодолеть все те потребности, влечения или установки, которые препятствуют его росту: только когда начинают рассеиваться его иллюзии о себе и его иллюзорные цели, у него появляются шансы увидеть свои задатки и развить их. Насколько он сможет отставить свою ложную гордость, настолько он сможет быть менее враждебным к себе и укрепить уверенность в себе. Только когда его надо потеряют свою власть над ним, он сможет открыть свои подлинные чувства, желания, мнения, идеалы. Встретившись лицом к лицу со своими конфликтами, он получит возможность стать подлинно цельной личностью.

Это совершенно несомненно и очевидно для психоаналитика, но не для пациента. Он убежден, что выбрал правильный образ жизни и что только так он сможет найти мир в душе и реализовать себя. Он считает, что гордость придает ему внутреннюю силу и достоинство, что без надо его жизнь превратилась бы в хаос и т. п. С точки зрения объективного постороннего наблюдателя очевидно, что все эти ценности – ложные. Но пока пациент не имеет других ценностей, он должен за них держаться.

Более того, он должен держаться за свои субъективные ценности, потому что иначе все его психическое существование оказывается под угрозой. Решение, которое он нашел для своих внутренних конфликтов (условно мы обозначили его как выбор «власти», «любви» или «свободы»), не только кажется ему правильным, мудрым и желанным, но и единственно безопасным. Оно дает ему чувство цельности – перспектива столкнуться со своими конфликтами ужасает его, – он боится, что развалится от этого на части. Его гордость не только обеспечивает ему чувство собственного достоинства или значимости, но и охраняет его от ужасной опасности быть поглощенным ненавистью или презрением к себе.

Во время психоанализа пациент оберегает непонимание своих конфликтов или ненависти к себе за счет тех особых средств защиты, которые оставляет ему доступными его невротическая структура. Захватнический тип избегает осознания того, что у него есть какие‑ то страхи, чувство беспомощности, потребность в привязанности, заботе, помощи или сочувствии. Смиренный тип упорно закрывает глаза на свою гордость или на то, что он всеми силами стремится к собственной выгоде. «Ушедший в отставку», чтобы отправить на дно свои конфликты, ставит на них тяжеленный груз вежливой незаинтересованности и лени. У всех пациентов избегание конфликтов имеет двойную структуру: они не позволяют конфликтующим тенденциям подняться на поверхность и никакой вспышке внутреннего озарения не позволяют осветить их глубину. Некоторые пытаются убежать от конфликта, прибегая ко всеобъемлющей интеллектуализации или психической фрагментации. У других защита еще более диффузная и выражается в бессознательном сопротивлении попытке обдумать что‑ либо до полной ясности или в бессознательном цинизме (в смысле отрицания ценностей). И нечеткость мышления, и циничные установки в этих случаях напускают такого туману, что конфликт становится невозможно разглядеть.

Пациент всеми силами стремится закрыться от переживания ненависти или презрения к себе, а удастся ли ему это, зависит от того, избежит он осознания, что его надо не выполняются, или нет. Следовательно, при психоанализе он вынужден бороться против любого реального понимания своих недостатков: его внутренние предписания провозглашают их непростительными грехами. Поэтому любое предположение по поводу его недостатков воспринимается им как несправедливое обвинение, и он занимает оборонительную позицию. Защита с воинственным или извиняющимся оттенком позволяет ему укрыться от болезненного исследования истины.

Эта настоятельная потребность пациента защитить свои субъективные ценности и уберечься от опасностей (или от субъективного ощущения тревоги и даже ужаса) негативно влияет на его способности к сотрудничеству с психоаналитиком, несмотря на благие осознанные намерения. Защищаться ему необходимо, и он защищается.

До сих пор мы видели, что защитные установки направлены на сохранение status quo[83]. Этим отличаются большинство периодов психоаналитической работы. Например, в начальной фазе работы с «ушедшим в отставку» потребность пациента сохранить свою замкнутость, отчужденность, свою «свободу», свою политику не‑ хочу или не‑ буду‑ бороться полностью определяет его установку по отношению к психоанализу. Но у захватнического и смиренного типов, особенно в начале работы, на пути к прогрессу психоаналитической работы стоит другая сила. Как в жизни они открыты позитивным целям (достижение абсолютной власти, торжества или любви), так и в психоанализе они стремятся к ним изо всех сил. Психоанализу предстоит убрать все преграды к их блистательному торжеству или к достижению безукоризненной, волшебной силы воли; обаяния, перед которым никто не устоит; умиротворенной святости и т. п. Следовательно, здесь уже пациент не просто на страже своих целей, а пациент и психоаналитик что есть сил тянут в разные стороны. Они могут говорить об эволюции, росте, развитии, но суть этих понятий для них разная. Психоаналитик имеет в виду развитие реального Я; пациент может думать только о совершенствовании своего идеального Я.

Все эти негативные силы уже присутствуют в мотивах обращения пациента за помощью к психоаналитику. Пациент хочет пройти психоанализ, чтобы избавиться от таких проблем, как фобия, депрессия, головная боль, затруднения в работе, половые расстройства, повторяющиеся неудачи того или иного рода. Он приходит, потому что не знает, как справиться с тяжелой жизненной ситуацией – жена изменяет, муж ушел из семьи. Он может прийти и потому как в глубине души чувствует, что остановился в развитии. Все эти, казалось бы, достаточные причины для прохождения психоанализа не требуют дальнейшего изучения. Но, по вышеупомянутым причинам, мы все же спросим: кто страдает? Сам человек, с его реальным желанием быть счастливым и расти, или его гордость?

Конечно, здесь нельзя провести четкую грань, но следует помнить, что в основном это гордость делает некоторые существующие расстройства невыносимыми. Агирофобия (боязнь переходить улицу), например, может быть невыносима для человека, потому что задевает его гордость – он не способен контролировать любую ситуацию. Уход из семьи мужа становится катастрофой, если фрустрирует невротическое требование честной сделки. («Я была такой хорошей женой, я имею право на его преданность». ) Сексуальные затруднения, не беспокоящие одного, будут невыносимы для другого, который должен быть образцом «нормальности». Остановка в развитии может так сильно удручать из‑ за того, что не получается блистать без усилий. Гордость видит свою роль в том, что за помощью могут обратиться по поводу незначительного, но задевающего гордость нарушения (дрожат руки, в лицо бросается краска, страшно выступать на публике), не обращая внимания на нарушения гораздо более важные, но не особо влияющие на решение пройти психоанализ.

С другой стороны, гордость не пускает к психоаналитику тех, кому нужно и можно помочь. Их гордость, возведя в идеал самодостаточность и «независимость», превращает перспективу помощи в унижение. Обратиться за помощью недопустимо: нельзя «распускаться». Надо уметь со всем справляться самому. Гордость от умения владеть собой не позволяет даже допустить существования каких‑ то там невротических проблем. В лучшем случае они захотят получить консультацию по поводу невроза приятеля или родственника. В таких случаях психоаналитик должен быть готов к тому, что для них это единственная возможность поговорить, хоть и косвенно, о своих собственных затруднениях. Из‑ за гордости они не могут реалистично взглянуть на свои проблемы и получить помощь. Конечно, не какой‑ то особый вид гордости запрещает обращаться к психоаналитику. Любой фактор, вытекающий из решения внутренних конфликтов, может стать помехой. Например, «уход в отставку» может быть так глубок, что они лучше махнут рукой на свои нарушения («уж такой я родился»). Смирение не дает «эгоистично» сделать что‑ то для себя самого.

Негативные силы действуют и в тайных ожиданиях пациента от психоанализа – я упоминала об этом, обсуждая общие трудности психоаналитической работы. Повторю, что он отчасти ожидает, что психоанализ устранит помехи, ничего не меняя в невротической структуре, а отчасти – что он воплотит в реальность бесконечную мощь его идеального Я. Более того, эти ожидания распространяются не только на цель психоанализа, но и на способ ее достижения. Редко встречается (а иногда вообще отстуствует) у пациентов неприятное предчувствие, что придется работать. Здесь включаются несколько факторов. Конечно, всякому, кто что‑ то читал о психоанализе или пытался анализировать себя или других, будет затруднительно предвидеть тяжелую работу, с ним связанную. Но, как при всякой новой работе, со временем пациент принял бы ее содержание, не мешай ему гордость. Захватнический тип недооценивает свои трудности и переоценивает свою способность к их преодолению. При его могучем уме или всесильной воле он должен суметь моментально использовать их по полной. «Ушедший в отставку», скованный ленью и параличом инициативы, ждет, пока психоаналитик выдаст ему волшебный ключик к его проблемам, и с терпеливым интересом постороннего наблюдает за ним. Чем более в пациенте заложено элементов смирения, тем нетерпеливее он ждет, что психоаналитик, увидев, как он страдает и умоляет о помощи, просто возьмет и взмахнет волшебной палочкой. Все эти верования и надежды скрыты под слоем рациональных ожиданий.

Тормозящий эффект таких ожиданий достаточно очевиден. Неважно, надеется ли пациент на волшебство или на собственные силы при достижении желанного результата: ему все меньше хочется собрать необходимые для работы силы, и психоанализ становится скорее магическим процессом. Излишне говорить, рациональные объяснения тут бесполезны, потому что нисколько не затрагивают внутренней необходимости волшебства, определяющей надо и стоящие за ними требования. В период действия этих тенденций требования быстрого исцеления необычайно сильны. Пациент игнорирует тот факт, что мгновенные исцеления говорят только об изменении симптоматики, и воодушевляется тем, что он принимает за легкий путь к здоровью и совершенству.

Во время психоанализа действие этих негативных сил может принимать бесконечно разнообразные формы. Психоаналитику важно их знать, чтобы быстро определять, и я упомяну только о немногих из них. Обсуждать их я не буду, поскольку нас интересует не психоаналитическая техника, а суть терапевтического процесса.

Пациент может спорить, проявлять сарказм, вести себя вызывающе; может прятаться за фасадом вежливой уступчивости; может изворачиваться, терять тему, забывать о ней; он может говорить с убийственной рассудительностью, будто все это касается не его; может взрываться вспышками ненависти или презрения к себе, тем самым предостерегая психоаналитика заходить дальше, и т. д. Все эти трудности могут себя обнаружить в непосредственной работе над проблемой пациента или в его отношениях с психоаналитиком. В сравнении с другими человеческими отношениями психоаналитические комфортнее для пациента в одном аспекте. Психоаналитик меньше вступает с ним в игру, поскольку сосредоточен на том, чтобы понять проблемы пациента. В других аспектах они сложнее, поскольку расшевеливают конфликты и тревоги пациента. Тем не менее это человеческие отношения, и все трудности пациента в отношениях с людьми проявляются и здесь тоже. Самая выдающаяся из них – компульсивная потребность пациента во власти, любви или свободе во многом определяет развитие психоаналитических отношений и делает его сверхчувствительным к руководству, отвержению или принуждению со стороны психоаналитика. Поскольку его гордость обречена быть задетой в процессе психоанализа, он склонен легко чувствовать себя униженным. Из‑ за своих ожиданий или требований он часто разочарован и оскорблен. Волна самообвинения и презрения к себе вызывает в нем чувство, что его обвиняют и презирают. А когда его охватывает порыв саморазрушительной ярости, он может браниться по поводу и без, держится оскорбительно по отношению к психоаналитику.

Наконец, пациенты регулярно переоценивают значимость психоаналитика. Он для них не просто профессионал. Неважно, насколько искушен пациент, в глубине души он относится к психоаналитику как к врачу, наделенному сверхчеловеческими способностями к добру и злу. И страхи, и ожидания, сливаясь, создают эту установку. Психоаналитик властен причинить им боль, растоптать их гордость, вызвать презрение к себе – но ведь и чудом исцелить! Короче говоря, это чудодей, во власти которого низринуть их в ад и вознести на небеса.

Мы можем понять значение этих защит, изучив их с разных точек зрения. Работая с пациентами, мы поражаемся, как они способны ставить палки в колеса психоаналитическому процессу. Они затрудняют, а иногда делают вовсе невозможным для пациента самоизучение, самопонимание и изменения. С другой стороны, как признавал Фрейд, говоря о «сопротивлении», они указывают нам кратчайшую верную дорогу. Узнавая одновременно те субъективные ценности, которые пациенту нужно защитить или приумножить, и ту опасность, от которой он ограждает себя, мы понемногу узнаем о том, какие силы движут им и каково их значение.

Более того, хотя защиты создают разной сложности помехи лечению, и (искренне говоря) психоаналитику иногда хочется, чтобы их было поменьше, но без них процедура анализа требовала бы куда большей осторожности. Психоаналитик старается избегать преждевременных интерпретаций, но поскольку у него нет божественного всеведения, то иногда получается задеть в пациенте гораздо больше того, с чем тот может справиться. Психоаналитик может сделать замечание, которое кажется ему безобидным, но пациента оно встревожит до глубины души. Или, даже без всяких замечаний, в результате собственных ассоциаций или сновидений, пациенту могут открыться перспективы, которые лишь напугают его, но не дадут каких бы то ни было указаний. Следовательно, вне зависимости от того, насколько мешают защиты, в них есть и положительные моменты, поскольку они являются выражением интуитивного процесса самозащиты, необходимого из‑ за неустойчивости внутреннего состояния, созданного гордыней.

Любая тревога, возникающая в ходе психоаналитической терапии, обычно влечет за собой новую тревогу, поскольку пациент склонен расценивать ее как признак ухудшения. Но чаще это на самом деле не ухудшение. Значение тревоги можно оценить только в контексте ее возникновения. Она может сигнализировать о том, что пациент подошел к своим конфликтам или к ненависти к себе ближе, чем может вынести в данный момент. В этом случае справляется он с ней привычным способом. Перспектива, которая, казалось, открыта перед ним, закрывается; у него не получилось ею воспользоваться. С другой стороны, возникновение тревоги придает его стараниям глубокий положительный смысл. Это доказательство того, что пациент теперь уже чувствует достаточно сил, чтобы отважиться на риск открытой встречи со своими проблемами.

Психоаналитическая терапия следует древним путем, проторенным за века истории человечества. Соглашусь с Сократом и индийской философией – это путь к изменению через самопознание. Новизна только в методе самопознания, которым мы обязаны гению Фрейда. Психоаналитик помогает пациенту осознать все силы, действующие внутри него, негативные и конструктивные, и первые – победить, а вторые – мобилизовать. Хотя негативные силы ведут свою деятельность одновременно с созидательной деятельностью конструктивных, мы обсудим их по отдельности.

Когда я читала курс лекций по предмету этой книги[84], после девятой лекции меня спросили, когда же, наконец, речь пойдет о лечении. Я ответила, что о нем‑ то речь и шла. Имея информацию о возможных психологических осложнениях, каждый получает шанс разобраться с самим собой. А когда мы спрашиваем здесь, что пациент должен осознать, чтобы искоренить гордыню и все ее последствия, мы ответим, что он должен осознать каждую грань того, что мы обсуждали в этой книге: свою погоню за славой, свои требования, свои надо, свою гордость, свою ненависть к себе, свое самоотчуждение, свои конфликты, свое особое их решение – и влияние, которое все эти факторы оказывают на его отношения с людьми и способность к творческой работе.

Кроме того, пациент должен осознать не только эти отдельные факторы, но их связи и взаимодействия. Самое главное в этом плане – осознать, что ненависть к себе составляет единое целое с гордостью, и одна не бывает без другой. Нужно увидеть каждый отдельный фактор в контексте всей своей невротической структуры. Например, пациенту придется увидеть, что его надо обусловлены особыми видами гордости и что их невыполнение влечет самообвинения, а те – потребность защититься от их атаки.

Осознать все эти факторы – это не получить информацию о них всех, а приобрести о них знание. Как говорит об этом Макмюррей, «такую концентрацию на объекте, такое безразличие к обсуждаемому человеку, какие характерны для „информационной“ установки, часто называют объективностью. Но на самом деле – это только обезличивание. Информация – всегда информация о чем‑ то, а не знание этого. Наука не может сделать так, чтобы вы знали свою собаку, она может только рассказать о собаках вообще. Вы можете узнать ее, нянчась с ней во время чумки, уча ее, как положено вести себя в доме, играя с ней в мячик. Конечно, вы можете использовать научную информацию о собаках вообще, чтобы лучше узнать свою собаку, но это другой разговор. Науке есть дело до общего, до более или менее универсальных характеристик предметов вообще, а не до отдельного случая. Но все реальное – всегда отдельный случай. Странно, но наше знание о вещи зависит от нашего личного к ней интереса» (Д. Макмюррей. «Рассудок и чувство»). Но такое знание о себе задействует следующие два фактора. Пациенту ничем не поможет общее заключение, что в нем переизбыток ложной гордости, или что он сверхчувствителен к критике и неудачам, или что он склонен к самоупрекам, или что у него есть конфликты. Поэтому первый фактор – это осознание особенных путей, которыми все эти факторы действуют внутри него, и конкретных деталей их реализации в его отдельной жизни, прошлой и настоящей. На первый взгляд покажется очевидным, что никому не помогут, например, сведения о надо вообще или даже о том, что они есть и у тебя лично и что нужно докапываться до их особенного содержания, выяснять особенные факторы, которые делают их необходимыми, и конкретное влияние их на твою отдельную жизнь. Но сделать ударение на отдельном и особенном необходимо, во‑ первых, потому что по ряду причин (отчуждение от себя, потребность скрыть бессознательные притязания) пациент склонен к неопределенности или к безличности.

Во‑ вторых, знание о себе не должно остаться интеллектуальным знанием, хотя это может быть начальным уровнем, а должно стать эмоциональным переживанием. Оба фактора взаимосвязаны, потому что никто не может чувствовать, например, гордость вообще: ее можно чувствовать только в связи с чем‑ то конкретным.

Почему так важно, чтобы пациент не только знал о силах, действующих в нем, но и чувствовал их? Интеллектуальное понимание или познание какой‑ то вещи в строгом смысле слова – не «понимание» и не «познание» вообще: подумав о ней, мы ее еще не обрели и не «познали», она не воплотилась для нас, не стала нашей. Может быть, умом пациент верно понимает проблему; но ум, как зеркало, не поглощает лучи света, а отражает их, поэтому и прикладывает он такие «озарения» не к себе, а к другим. Или же гордость за свой ум молниеносно им овладевает: он гордится, что обрел истину, от которой другие отворачиваются и закрываются; он начинает так и сяк выворачивать свое открытие, тут же его мстительность или, например, обидчивость становятся полностью рациональными реакциями. Или, наконец, власть чистого разума может показаться ему достаточной для изгнания беса проблемы: увидеть – это и есть решить.

В истории психоанализа интеллектуальное знание считалось лечащим фактором. Сперва оно означало появление детских воспоминаний. Переоценка интеллектуального знания в те же времена просматривалась также в предположении, что одного рассудочного признания иррациональности какой‑ то тенденции уже будет достаточно, чтобы все пришло в норму. Потом маятник качнулся в другую сторону: самым важным стало эмоциональное переживание, и с того момента это всячески подчеркивалось. Фактически большинство психоаналитиков считает прогрессом такое смещение акцентов. Каждому из них, по‑ видимому, понадобилось самому открыть для себя важность эмоционального переживания[85].

Более того, только изжив полностью иррациональность до этой поры бессознательных или полуосознанных чувств или влечений, мы постепенно узнаем, какой интенсивной и компульсивной силой обладает наше бессознательное. Пациенту недостаточно согласиться с возможностью того, что его отчаяние из‑ за неудовлетворенной любви в реальности – чувство унижения, потому что задета его гордость своей неотразимостью или тем, что он владеет душой и телом другого человека. Он должен прочувствовать унижение и, позднее, власть его гордости над ним. Недостаточно краешком глаза увидеть, что его гнев или самоупреки, возможно, сильнее, чем требуют обстоятельства. Он должен прочувствовать всю силу своей ярости или глубину презрения к себе: только тогда он отдаст должное мощи (и иррациональности) некоторых бессознательных процессов. Только тогда у него появится мотив узнать о себе больше.

Важно также испытывать чувства в их правильном контексте и пытаться пережить те чувства или влечения, которые еще только понимаешь умом, но пока не чувствуешь. Вспомним пример женщины, испугавшейся собаки сразу после того, как она не смогла взойти на вершину горы, – сам страх был прочувствован ею в полную силу. Она смогла преодолеть этот страх с мыслью, что он – результат презрения к себе. Хотя последнее вряд ли было до конца пережито, ее открытие все равно означало, что она испытала страх в правильном контексте. Но ее продолжали атаковать другие страхи, пока она не почувствовала, до какой глубины презирает себя. А в свою очередь, переживание презрения к себе помогло ей только тогда, когда она испытала его в контексте своего иррационального требования – владеть любой ситуацией.

Эмоциональное восприятие некоторых чувств или влечений, прежде неосознаваемых, может случиться внезапно и иметь все признаки разоблачения. Но чаще оно формируется постепенно, в процессе серьезной работы над проблемой. Сперва, например, пациент признает, что его раздражительность содержит‑ таки элементы мстительности. Он может заметить связь между этим состоянием и уколом гордости. Но в какой‑ то момент он должен пережить, как сильно он задет и как влияет на его чувства желание отомстить. Другой пример: он может заметить, что в каком‑ то случае негодует и оскорблен больше, чем следует. Он может признать, что эти чувства возникли в ответ на разочарование в определенных ожиданиях. Он соглашается с предположением психоаналитика, что это, может быть, неразумно, но считает свое негодование и обиду совершенно законными. Постепенно он сам будет замечать у себя ожидания, поразительную безрассудность которых не сможет не признавать. Позднее он все же поймет, что это не безвредные желания, а скорее жесткие требования. Со временем ему откроются их масштаб и фантастический характер. Затем наступает очередь переживаний моментов, когда он бывает полностью раздавлен или бешено разъярен, если они фрустрированы. Наконец, до него доходит их могущество. Но и в этот момент ему все еще далеко до переживания того, что он скорее умрет, чем откажется от них.

Последняя иллюстрация: он знает, что мастер «устраиваться» или что иногда ему нравится дурачить или обманывать других. По мере того как он все больше отдает себе в этом отчет, он может понять степень своей зависти тем, которые все же «устроились» лучше него, и как он бесится, когда его дурачат или обманывают. Он все больше будет понимать, как на самом деле гордится своей способностью обманывать и надувать. И в какой‑ то момент его должно, как говорится, пронять до мозга костей: его поглощает эта страсть.

Но что же делать, если пациент просто не испытывает определенных чувств, порывов, стремлений – всего в этом роде? В конце концов, нельзя искусственно внушать чувства. И все же здесь немного поправит положение совместная убежденность пациента и психоаналитика в желательности того, чтобы чувства (к чему бы они ни относились) появились и проявились в полную свою силу. Это поможет обоим настроиться на разницу между работой мысли и эмоциональной вовлеченностью. Кроме того, это подстегнет их интерес к анализу факторов, связанных с эмоциональными переживаниями. Они могут быть различны по своему охвату, силе и роду. Психоаналитику важно установить, влияют ли они как‑ то на чувства вообще или только на конкретные чувства. Выдающаяся роль принадлежит неспособности или слабой способности пациента переживать что‑ либо предосудительное. Одного пациента, который считал себя совершенством в деликатности, вдруг осенило, что он бывает убийственно деспотичным. Сразу же он выдал оценочное суждение, что это неправильная установка и что он должен это прекратить.

Такие реакции производят впечатление искреннего порыва выступить против невротических тенденций и желания их изменить. На самом деле в таких случаях пациент раздираем гордостью и страхом перед презрением к себе, а потому он поспешно пытается затушевать неудобную тенденцию, прежде чем успевает понять и прочувствовать ее во всей полноте. Другой пациент, который положил табу на то, чтобы занимать выгодное положение или пользоваться его привилегиями, обнаружил, что под его сверхскромностью маскируется потребность искать свою выгоду; что в действительности он приходит в ярость, если сложившаяся ситуация ему ничего не дает, и заболевает всякий раз после общения с людьми, некоторым образом лучше него сумевшими устроиться в жизни. И тогда он тоже заключил, причем молниеносно, что он мерзавец, – и тем самым в корне пресек возможное переживание и последующее понимание подавленных агрессивных тенденций. Также оказались перекрытыми все пути для осознания существующего конфликта между компульсивной «неэгоистичностью» и жадным приобретательством.

Люди, которые прислушивались себе и почувствовали некоторые свои внутренние проблемы и конфликты, зачастую скажут: «Я так много (а возможно даже – всё) знаю о себе, и это помогло мне лучше владеть собой; но в глубине‑ то Я все такой же беззащитный и несчастный». При детальном рассмотрении обычно в таких случаях оказывается, что внутренние озарения были односторонними и искусственными, и их нельзя считать осознанием в глубоком и всеобъемлющем смысле, как здесь разъяснялось. Но предположим, что такой человек действительно прочувствовал действие некоторых важных сил внутри него и увидел их влияние на свою жизнь; как и насколько его озарения сами по себе помогают ему освободиться? Они всего‑ навсего иногда расстраивают его, а иногда приносят облегчение, а по‑ настоящему, меняют ли они хоть что‑ нибудь в его личности? Вопрос этот с первого взгляда может показаться слишком обтекаемым, чтобы дать на него удовлетворительный ответ. Но я подозреваю, что мы все склонны переоценивать терапевтический эффект этих сил. И поскольку мы хотим узнать точно, что же его дает, давайте исследуем изменения, которые они приносят с собой, то есть их возможности и границы этих возможностей.

Открытие в себе гордыни неизбежно у каждого повлечет изменение ориентиров. Человек начинает понимать, что определенные его представления о себе были фантастическими. Потихоньку он приходит к мысли, что с такими требованиями, которые он предъявляет к себе, пожалуй, не справился бы никто, а требования, которые он предъявляет к другим, не только выстроены на шатком основании, но еще и нереальны.

Он начинает видеть, что необыкновенно гордится некоторыми качествами, которых у него нет, или, про крайней мере, нет в такой степени, как он считал – например, что его независимость, которой он так гордился, скорее чувствительность к принуждению, чем реальная внутренняя свобода; что он, фактически, не такой уж кристально честный, каким себя представлял, поскольку полон бессознательных претензий: что, гордясь своей властью, он не хозяин в своем доме; что львиная доля его любви к людям (которая и превращает его в такого чудесного человека) – результат компульсивной потребности в любви или в восхищении.

Наконец, он начинает сомневаться в правильности своей системы ценностей и своих целей. Может быть, его самоупреки не только признак нравственного чутья? Может быть, его цинизм не показатель того, что он выше обычных предрассудков, а только удобный способ игнорировать собственные убеждения? Может быть, считать каждого мошенником – это вовсе и не житейская мудрость? Может быть, замкнутость его многого лишает? Может быть, власть или любовь – не единственный ответ на все вопросы?

Все такие изменения можно принять как постепенную сверку с реальностью и проверку системы ценностей. Это шаг за шагом подтачивает гордыню. Для переориентации, которая и есть цель терапии, это совершенно необходимое условие. Но пока что все они ведут к избавлению от иллюзий. И они одни не могут и не будут иметь законченного и продолжительного освободительного эффекта (если вообще будут эффективны) без одновременных конструктивных шагов.

Когда на заре психоанализа психиатры рассматривали его как одну из возможных форм психотерапии, некоторые отстаивали тот взгляд, что за анализом должен следовать синтез. Они считали обязательным условием необходимость определенных «разоблачений». Но после этого врач должен предложить взамен пациенту что‑ то позитивное, чем он мог бы жить, во что мог бы верить, ради чего мог бы работать. Когда такие предложения возникали, возможно, из неверного понимания психоанализа в них было много ошибочного, но они были подсказаны хорошей интуицией. На самом деле, эти предложения более относятся к психоаналитическому мышлению нашей школы, чем школы Фрейда. Фрейд видел процесс лечения иначе, чем видим мы: убрать препятствия, чтобы создать возможность для роста. Главная ошибка тех предложений была в значении роли терапевта. Вместо того чтобы довериться конструктивным силам самого пациента, врач достаточно искусственным путем, как deus ex machina, пытался обеспечить ему позитивный жизненный путь.

Старинная врачебная мудрость гласит, что силы выздоровления присущи самому сознанию точно так же, как они присущи телу человека, и что в случаях телесных или душевных расстройств врач только протягивает руку помощи, чтобы удалить вредное и поддержать целебное. Терапевтическая ценность процесса освобождения от иллюзий состоит в том, что по мере ослабления негативных сил конструктивные силы реального Я получают возможность для роста.

Задача психоаналитика при поддержке этого процесса существенно отличается от его задачи при анализе гордыни. Та работа требует, помимо владения техникой, глубоких знаний возможных бессознательных хитросплетений и личного умения их обнаруживать, понимать, расплетать. Для того чтобы помочь пациенту найти себя, психоаналитик должен и сам обладать опытным знанием о путях, которыми реальное Я обнаруживает себя, например, в сновидениях. Такое знание желательно, потому что эти пути далеко не очевидны. Он должен знать также, как и когда привлекать сознание пациента к участию в процессе. Но важнее всего, чтобы сам аналитик был конструктивной личностью и видел свою конечную цель в обретении пациентом себя.

Здоровые силы заложены в пациенте с самого начала. Но на первом этапе психоанализа их энергия обычно недостаточна, требуется их расшевелить, чтобы добиться реальной помощи в битве с гордыней. Следовательно, сперва психоаналитик должен просто работать, прилагая добрую волю или позитивный интерес к тому, что доступно для анализа. Пациент заинтересован в том, чтобы избавиться от определенных проблем. Обычно (опять же, по каким‑ то причинам) он действительно что‑ то хочет улучшить: свой брак, отношения с детьми, половую функцию, способность читать, сосредоточиваться, общаться, зарабатывать деньги и т. п. Ему часто интеллектуально любопытен психоанализ или даже он сам; некоторым пациентам хочется произвести на аналитика впечатление оригинальностью своего ума или быстротой, с которой они достигают внутреннего инсайта; бывает, некоторые хотят понравиться сами или быть превосходными пациентами. Какой‑ то пациент может хотеть сотрудничать, даже страстно хотеть этого изначально – из‑ за своего ожидания, что воля психоаналитика или его собственная могут принести волшебное исцеление. Например, достаточно ему понять один только факт своей сверхуступчивости или сверхблагодарности за любое уделенное ему внимание – и он тут же исцелится от них. Такая мотивация не поможет миновать этап первичного разочарования, но она поддержит во вступительной фазе, которая, в любом случае, не так уж трудна. Когда пациент узнает о себе хоть что‑ то, у него проявляется интерес к себе на более серьезной основе. Психоаналитику необходимо использовать эти мотивации как таковые, четко понимая их природу, и выбрать по

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: