Окончательный уход; Никсон 3 глава

Раны, однако, оказались столь глубоки, что мир принес мало радости. Каким бы ни был шанс того, что соглашение станет инструментом национального исцеления, шанс этот стал значительно меньше вследствие трехмесячного перерыва между пер­воначальной договоренностью и подписанием документа и, что самое главное, вследствие бомбардировок самолетами В-52 района Ханоя во второй половине де­кабря 1972 года. Хотя ущерб гражданским лицам и имуществу был минимален, воз­никшая в результате этого вспышка антивоенных демонстраций, заставившая под­писать соглашение 27 января 1973 года, вызвала в первую очередь ощущение усталости и тягостное чувство.

Ибо протестующих, в свою очередь, не успокоило принятие Ханоем американских условий мира. Они опасались того, что, если сохранится выдвинутое Никсоном поня­тие «почетного мира», Америка вновь сможет подвергнуться искушению взять на себя выполнение очередной интернациональной сверхзадачи, отвратительным символом которой и стал Вьетнам. И потому они встретили мирный договор с тем же циниз­мом, с которым они взирали на ход военных действий и дипломатическую деятель­ность. Каждый из критиков утверждал свое: и то, что соглашение является политиче­ским фокусом, и то, что те же условия были достижимы четыре года назад, и то, что оно представляет собой предательство по отношению к Тхиеу, — невзирая на тот факт, что требование свержения Тхиеу было центральной темой движения сторонни­ков мира в течение многих лет.

Ничто не было дальше от истины, чем утверждение, будто бы соглашение с Ха­ноем было заключено, чтобы повлиять на общенациональные выборы. Напротив, Никсон считал заключение соглашения перед выборами минусом; его преимущество на выборах было бесспорным, и его положение могло лишь пошатнуться в результате обсуждения условий мира". Но, что бы ни полагали критики, он не хотел, чтобы предвыборные соображения стояли на пути заключения соглашения, многократно обещанного американскому народу, как только будут приняты условия, выставленные администрацией.

Один из наиболее широко распространенных мифов относительно политики ад­министрации Никсона во Вьетнаме — будто Никсон бессмысленно продлил войну на четыре года, поскольку четырьмя годами ранее можно было договориться на тех же условиях. Утверждение это пренебрегает всеми известными фактами. Исторические данные показывают, что Америка быстро согласилась на урегулирование, как только предложенные ею условия, до того постоянно отвергавшиеся северовьетнамцами в продолжение этих самых четырех лет, были приняты.

Само собой, американские усилия в Индокитае в 1975 году окончились крахом, который мог произойти гораздо раньше, если бы целью Америки была капитуляция. Но ни администрация, ни американский народ никогда не стремились к этой цели; во время избирательной кампании 1968 года все кандидаты на пост президента стояли за компромисс, а не за капитуляцию. В 1972 году кандидат, настаивавший на капиту­ляции, был забаллотирован намертво. При данных обстоятельствах читатель волен де­лать вывод, оглядываясь назад, действительно ли в 1969 году капитуляция являлась желанной целью. Ничто в политической кампании 1969 года не намекало на то, что американский народ или политические партии приветствуют подобный исход.

Муки с подписанием Парижских соглашений не окончились. Стоило войне за­вершиться, как начались споры по поводу права Америки силой обеспечивать выпол­нение соглашения. Не было ни одного из руководящих деятелей администрации Ник­сона, кто бы не сомневался в рискованности заключенного соглашения. Мы дошли до края возможных уступок, как всегда утверждал Никсон. А домашние неурядицы не оставляли администрации пространства для маневра.

Тем не менее мы с Никсоном, наряду со многими из высших должностных лиц администрации звена, полагали, что военные и экономические условия соглашения позволят Южному Вьетнаму противостоять вполне реальному нажиму со стороны Се­вера, при условии, что Северный Вьетнам будет выполнять ту часть соглашения, ко­торая воспрещала возобновление инфильтрации. Никсон, однако, всегда отдавал себе отчет в том, что нарушения вполне возможны, причем такого масштаба, которому нельзя будет ни противостоять, ни оказать сопротивление без содействия со стороны Америки. Он был готов способствовать Вьетнаму присоединиться к международному сообществу при помощи программы экономического содействия. Но если все это не сработает, то никогда не отвергалась возможность использования воздушных сил для обеспечения выполнения соглашения, причем как в умах представителей администра­ции Никсона, так и в публичных речах.

Когда настал конец войны, администрация со скрежетом зубовным приготовилась к испытанию силой, которое, исходя из опыта, наверняка предстояло на стадии пре­творения соглашения в жизнь. Мы твердо верили, что у нас есть право — более того, обязанность — защищать соглашение, ради которого умерли 50 тыс. американцев. В противном случае любое мирное соглашение с Соединенными Штатами было бы юридическим эквивалентом капитуляции. Условия, не поддающиеся защите, равно­сильны сдаче. Если нации не позволено действовать, чтобы обеспечить претворение в жизнь условий мира, то гораздо лучше в таком случае отступиться честно и открыто. Никсон и его ведущие советники бесконечное число раз объявляли о своем намере­нии защищать соглашение — к примеру, 3 мая 1973 года, когда Никсон выступал с ежегодным отчетом по вопросам внешней политики: «Такого рода курс [всеобъемлющие нарушения] поставит под угрозу с таким трудом достигнутый мир в Индокитае. Он чреват риском возобновления конфронтации с нами...¹³ Мы заявили Ханою как в частном, так и в официальном порядке, что мы не потерпим нарушений соглашения».

Повторилась привычная схема предшествующих пяти лет. Возможно, ничем не за­пятнанный, только что переизбранный президент мог бы настоять на периодических решительных мерах военного характера, потребных для реализации соглашения. Но когда над президентом уже нависла тень «уотергейта», для этого не оставалось ни ма­лейшей возможности. Даже несмотря на то, что тысячи северовьетнамских грузовиков двигались по «тропе Хо Ши Мина», что почти 50 тыс. северовьетнамских военнослу­жащих проникли во Вьетнам, а Ханой в вопросе, касавшемся американцев, пропав­ших без вести, стоял неколебимо и хранил по этому поводу вызывающее молчание. Противники политики, приведшей к заключению соглашения, настаивали на том, что Никсон не обладает полномочиями по принудительному обеспечению претворения этого соглашения в жизнь, сколь бы серьезно оно ни нарушалось. А раз так — что это, как не односторонний уход, к которому они все время призывали. В июне 1973 года Конгресс отказал в дальнейшем выделении фондов для «прямой или косвенной поддержки боевых действий вооруженных сил Соединенных Штатов в Камбодже, Лаосе, Северном Вьетнаме и Южном Вьетнаме или в связи с ними» после 15 августа, включая воздушную разведку¹⁵. В июле 1973 года стало ясно, что у программы эконо­мического содействия Северному Вьетнаму поддержки в Конгрессе не будет.

Мирное соглашение, как, впрочем, и ни одно соглашение подобного рода, не мог­ло претвориться в жизнь само собой. Северный Вьетнам все еще ставил перед собой задачу обеспечить объединение Вьетнама под его руководством, и клочок бумаги, подписанный в Париже, не в состоянии был повлиять на изначальные планы Ханоя. Парижские соглашения избавляли Соединенные Штаты от непосредственного участия в военном конфликте во Вьетнаме, но срок существования, отпущенный Южному Вьетнаму, зависел от американской поддержки. Решать, продолжать ли в Индокитае политику в рамках стратегии сдерживания уже после ухода американских войск, обязан был Конгресс. А решение его оказалось отрицательным.

Ухудшалось даже экономическое содействие Южному Вьетнаму. В 1972 году Кон­гресс проголосовал за оказание помощи на сумму в два миллиарда долларов; в 1973 году эта сумма была уменьшена до 1,4 миллиарда долларов, а в 1974 году произошло сокращение наполовину, хотя цены возросли в четыре раза. В 1975 году Конгресс об­суждал выделение завершающего ассигнования на эти цели в размере 600 миллионов долларов. Камбоджа была отрезана целиком, причем под предлогом сохранения чело­веческих жизней — так эвфемистически было названо оставление страны на произвол судьбы, что выглядело мрачной шуткой в свете последовавшего геноцида. В 1975 году Камбоджа и Южный Вьетнам с интервалом в две недели были захвачены комму­нистами, что положило конец американским, но не индокитайским душевным мукам.

Американский идеализм, в значительной степени явившийся душой сложившегося после войны мирового порядка, победил себя своим же собственным оружием. Четы­ре президента полагали Вьетнам жизненно важным с точки зрения американской без­опасности. Два президента от различных партий отождествляли честь Америки с вер­ностью слову, данному тем, кто на нее положился. Никсон выиграл выборы 1972 года с подавляющим перевесом голосов именно на базе подобного утверждения. В класси­ческой американской манере обе стороны, участвовавшие в дебатах по Вьетнаму, преподносили свои цели и задачи как моральные аксиомы и никогда не в состоянии были перебросить мосты через разделяющую их пропасть.

Даже по прошествии двадцати лет американские общественные споры на эту тему так и не обрели объективной перспективы, и стороны скорее готовы перекладывать вину друг на друга, чем учиться на опыте. Победа коммунистов быстро разрешила один из вечных споров вьетнамской эры: был или нет призрак неминуемой кровавой бойни после захвата власти коммунистами просто-напросто плодом воображения по­литиков, искавших предлог для продолжения войны.

Само собой, в Камбодже геноцид действительно имел место. Новые правители пе­ребили по меньшей мере 15% своего населения. Во Вьетнаме до этого не дошло.

И все же сотни тысяч южновьетнамцев были согнаны в «лагеря перевоспитания», иными словами, в концентрационные лагеря. В начале 1977 года коммунистические власти признавали наличие 50 тыс. политических заключенных, в то время как боль­шинство независимых наблюдателей утверждают, что истинная цифра приближается к 200 тыс.¹⁶. Что же касается так называемого Фронта национального освобождения Южного Вьетнама (ФНО), который на протяжении целого десятилетия воплощал для Запада чуть ли не знамя коалиционного демократического правительства, победонос­ные северовьетнамцы четко и ясно дали понять, что их истинные планы не имеют к этому никакого отношения. В 1969 году ФНО был реорганизован в так называемое «Временное революционное правительство Республики Южный Вьетнам», или ВРП. В июне 1975 года, через два месяца после падения Сайгона, на заседании «кабинета» ВРП было принято решение о восстановлении в ограниченном масштабе банковской системы Южного Вьетнама; были организованы консультативные комитеты для об­легчения управления страной, в которые среди прочих вошли некоммунистические политические деятели, находившиеся в оппозиции к Тхиеу; ВРП установило дипло­матические отношения с восемьюдесятью двумя странами.

Однако Ханою меньше всего хотелось бы иметь независимый Южный Вьетнам, пусть даже коммунистический; поползновения в сторону «Югославской модели» сле­довало пресечь в зародыше. Решение «кабинета» было немедленно аннулировано, консультативные комитеты лишились какой бы то ни было роли, а послы ВРП так никуда и не были направлены. Управление Южным Вьетнамом оставалось в руках местных военных комитетов, управлявшихся северовьетнамской коммунистической партией и военными властями. В июне 1975 года ханойские лидеры и пресса начали широковещательную кампанию в пользу скорейшего объединения страны — то есть официальной аннексии Юга, — которое и было завершено в течение года¹⁷.

Хотя в строгом смысле этого слова единственными выпавшими костяшками доми­но оказались Камбоджа и Лаос, антизападные революционеры во множестве других районов земного шара приободрились. Сомнительно, пошел бы Кастро на интервен­цию в Анголе или Советский Союз — в Эфиопии, если бы Америка не ощутила, что потерпела поражение в Индокитае, деморализована «уотергейтом», и не ушла бы после этого в себя. Одновременно с достаточным основанием выдвигалось утверждение, что если бы Южный Вьетнам пал в начале 60-х, то заранее продуманный коммунистиче­ский переворот в Индонезии, почти удавшийся в 1965 году, мог бы привести к сверже­нию правительства и породить еще одну стратегическую катастрофу.

Во всяком случае, Америка заплатила за свою авантюру во Вьетнаме такую цену, которая была несоизмерима с любыми благоприобретенными выгодами. Совершенно ясно, что столь крупная ставка на достижение весьма туманно очерченных целей была ошибочной. Америка в первую очередь оказалась вовлеченной в войну потому, что безоговорочно применила принципы-аксиомы своей удачной европейской политики к региону с диаметрально противоположной политической и социально-экономической ситуацией. Вильсонианский идеализм исключал культурную дифференциацию, в то время как теория коллективной безопасности утверждала, что, поскольку безопас­ность неделима, то, если выдернется хотя бы одна нить, распустится вся ткань едино­го международного порядка. Слишком идеалистичная, чтобы строить собственную политику, исходя из прин­ципов национального интереса, и слишком сосредоточенная на требованиях, предъ­являемых войной всеобщего характера к стратегической доктрине, Америка оказалась не в состоянии справиться с незнакомой стратегической проблемой, где переплелись политические и военные цели. Пропитанная верой в универсальную привлекатель­ность собственных ценностей, Америка в огромном смысле недооценила препятствия, стоящие на пути демократизации в обществе, сформированном конфуцианством, где народ сражался за политическую самобытность, очутившись в самом центре натиска посторонних сил.

Возможно, наиболее существенным и уж конечно наиболее болезненным результа­том войны во Вьетнаме было выпадение костяшки домино в виде сплочения амери­канского общества. Американский идеализм породил как у официальных лиц, так и у их критиков ложное представление о том, будто бы вьетнамское общество может быть относительно легко и быстро преобразовано в демократию американского типа. Когда столь оптимистический прогноз рухнул и стало очевидно, что Вьетнам от демократии весьма далек, разочарование было неизбежным. Существовало еще одно столь же ложное представление касательно сущности военной проблемы. В отсутствие крите­риев для суждения официальные лица часто страдали непониманием ее сущности и потому неверно ставили вопросы. А когда эти официальные лица утверждали, будто видят свет в конце тоннеля, то большинству из них и вправду это казалось. Как бы ни расходились с реальностью их оценки, обманывали-то они в первую очередь самих себя.

Дело всегда заключается в том, что те вопросы, которые доходят до политиков высшего уровня, неизменно являются весьма сложными; простые, не вызывающие споров вопросы решаются на более низких уровнях государственного управления по­средством консенсуса. И все же, как только решение принято, политический деятель, независимо от степени охватывающего его лично сомнения, целиком и полностью обязан этому решению следовать; и потому внешняя видимость уверенности, с кото­рой преподносится это решение, часто бывает обманчивой. Более того, эти ложные впечатления зачастую усугубляются вечной тенденцией бюрократов преувеличить соб­ственные достижения.

Вывести на свет преднамеренные искажения сути дела со стороны исполнительной ветви нашей власти является критически важной функцией средств массовой инфор­мации и Конгресса. Не существует оправданий для заведомых искажений. Но су­ществуют весьма малые основания для утверждения, будто главные цели во Вьетнаме претерпели негативные изменения из-за так называемых «пробелов в области дове­рия». Америка вступила во Вьетнам с развернутыми флагами; никто ее туда не прово­дил с заднего хода. Конгресс был целиком в курсе степени вовлеченности Америки и ежегодно голосовал за соответствующие ассигнования. Возможно, само стремление уберечь новую нацию от захвата ее коммунистами и выглядит наивно, но отсюда во­все не вытекает, что следует нападать на фундаментальные ценности Америки, вокруг которых и возникли общенациональные дебаты.

Это горестное противостояние продолжает затуманивать суть того, что же на са­мом деле произошло в Индокитае, отчего создался интеллектуальный вакуум, охвативший период свыше двух десятилетий, на который пришлась деятельность четырех администраций от обеих политических партий. Америка только тогда, выздоровеет после Вьетнама, когда начнет извлекать из этого рвущего душу и сердце опыта уроки в духе внешнеполитического консенсуса обеих партий.

Урок первый заключается в том, что прежде, чем Соединенные Штаты примут на себя обязательство принять участие в боевых действиях, они должны получить четкое представление о характере угрозы, с которой придется столкнуться, и о целях, кото­рые реально можно будет достигнуть. Они должны обладать четкой и ясной военной стратегией и недвусмысленно определить для себя, что именно явится успехом в по­литическом плане.

Урок второй заключается в том, что, если Америка принимает на себя обязатель­ство предпринять военные действия, альтернативы победе не существует, как заявлял генерал Дуглас Макартур. Растерянность нельзя преодолеть нерешительными дей­ствиями; продолжительное выжидание наносит удар по терпению американского на­рода и, следовательно, ослабляет его волю. Поэтому требуется тщательная разработка сущности политических целей и характера военной стратегии для их достижения еще до того, как будет принято решение вступить в войну.

Урок третий заключается в том, что демократическая страна не может вести серьез­ную внешнюю политику, если соперничающие внутриполитические течения не будут проявлять хотя бы минимальную сдержанность по отношению друг к другу. Если побе­да над внутренними оппонентами становится единственной целью политики, то исче­зает моральное единство. Никсон был убежден, что наивысшим долгом президента яв­ляется защита национальных интересов, даже если это идет вразрез с мнением самых страстных инакомыслящих внутри страны, — скорее всего именно в подобных случаях. И все же Вьетнам показал, что президенты не могут вести войну одними лишь средствами, находящимися в распоряжении исполнительной власти. Перед лицом бур­ных демонстраций, при наличии резолюций Конгресса, постепенно подталкивающих к одностороннему выводу вооруженных сил, а также из-за враждебности средств массо­вой информации, Никсону следовало обратиться к Конгрессу в самом начале срока пребывания на посту президента, обрисовать свою стратегию и потребовать ясного и недвусмысленного одобрения своей политики. А при отсутствии подобного одобрения он должен был бы запросить голосования по поводу прекращения войны и тем самым вынудить Конгресс принять на себя всю полноту ответственности.

Как уже упоминалось ранее, Никсон отверг подобный совет, ибо чувствовал, что история никогда не простит ему ужасающих последствий того, что он считал добро­вольным отказом от ответственности, возложенной на исполнительную власть. Это было честное — причем в высшей степени моральное и интеллектуально верное — решение. Но в американской системе сдержек и противовесов бремя, принятое на се­бя Никсоном, не положено нести одному человеку.

В период войны во Вьетнаме Америка вынуждена была смириться с существовани­ем предела своим возможностям. На протяжении почти всей истории страны амери­канская исключительность порождала чувство морального превосходства, подкреп­ляемого материальным изобилием нации. Но во Вьетнаме Америка оказалась вовлеченной в войну, ставшую морально двусмысленной, где материальное превосходство Америки в основном не имело ни малейшего отношения к делу. Совершен­ные, как на картинке, семьи, удостаивавшие своим появлением телевизионные экра­ны 50-х годов, являлись группой культурной поддержки высокоморальных раздумий Даллеса и рвущего душу идеализма Кеннеди. Обманутая в своих чаяниях, Америка обратилась к поискам душевных сил и выступила против самой себя. Бесспорно, ни одно общество не проявило бы сходную с американской уверенность в изначальном своем моральном единстве и не пошло бы столь решительно на раскол, не сомневаясь в том, что способно вновь объединиться. Ни один другой народ не повел бы себя столь самоотверженно, рискнув пойти на разрыв, чтобы затем дать сигнал духовному единению.

С точки зрения непосредственного результата внутриполитическая драма представ­ляла собой по жанру трагедию; однако в долгосрочном плане душевная боль станови­лась той ценой, которую Америка обязана была заплатить, с тем чтобы соотнести свое стремление к моральному совершенству, вдохновившее так много начинаний Амери­ки, с потребностями международного окружения, менее восприимчивого и более многопланового, чем когда-либо в прошлом.

Опыт Вьетнама оказался прочно впечатан в американское общественное сознание, в то время как история, похоже, приберегла для себя наиболее наглядные уроки. Пос­ле периода мучительной рефлексии Америка возродила уверенность в себе, а Совет­ский Союз, несмотря на внешне монолитный облик, заплатил смертельную для себя цену за моральное, политическое и экономическое перенапряжение. После экспан­сионистского рывка Советский Союз очутился в тенетах противоречий и наконец рухнул.

Эти события наводят на довольно ироничные размышления о природе уроков ис­тории. Соединенные Штаты вошли во Вьетнам с целью поставить преграду тому, что они сочли руководимым из единого центра коммунистическим заговором, и потерпе­ли поражение. Из этого поражения Америки Москва сделала вывод, которого так опасались сторонники «теории домино»: что историческое соотношение сил смести­лось в ее пользу. В результате она попыталась осуществить экспансию в Йемен, Ан­голу, Эфиопию и, наконец, в Афганистан. Но по ходу дела она обнаружила, что гео­политические реальности точно так же влияют на коммунистические общества, как и на капиталистические. На деле же, будучи менее эластичным, советское общество ис­пытало перенапряжение, породившее не катарсис, как в Америке, но распад.

Остается вопрос, двигались бы события в том же направлении, если бы Америка просто оставалась пассивной и предоставила исторической эволюции самой противо­стоять коммунистическому вызову. А вдруг такое самоустранение создало бы стимул убежденности в неизбежной победе коммунизма, которого было бы достаточно, чтобы задержать, а может быть, и остановить крах Советов?

Каким бы ни был чисто академический ответ, государственный деятель не может счесть самоустранение принципом политики. Возможно, он обучится умерять соб­ственную веру в свои достижения и делать поправку на непредвиденное; но полагать­ся на неизбежность краха грозного противника означало бы следовать политике, не дарующей утешение миллионам потенциальных жертв и превращающей принятие по­литических решений в головоломное интуитивное гадание. Душевная боль Америки по поводу Вьетнама явилась дополнительным свидетель­ством моральной обеспокоенности, которая сама по себе является подходящим отве­том на все вопросы касательно этической важности американского опыта. По про­шествии сравнительно короткого отрезка времени американцы восстановили свое самоуважение в 80-е годы. А в 90-е годы — свободные народы вновь повсеместно об­ращаются к Америке за руководством в деле строительства совершенно нового миро­вого порядка. И теперь они больше всего опасаются не самоуверенного вмешатель­ства Америки в мировые дела, но, как и раньше, ее от них самоустранения. Вот почему горечь воспоминаний об Индокитае должна послужить напоминанием о том, что американское единство — это одновременно и долг перед миром, и надежда мира.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Внешняя политика

как геополитика;

Дипломатический

Треугольник Никсона

 

Для Никсона тягостный процесс ухода Америки от Вьетнама свелся в итоге к про­блеме сохранения места Америки в мире. Но даже в отсутствие подобного морального чистилища на повестке стояла бы серьезная переоценка характера американской внешней политики дня, ибо эпоха почти абсолютного превосходства Америки на мировой арене подходила к концу. Ядерное превосходство Америки сходило на нет, а экономическому ее превосходству бросали вызов динамично развивающиеся Европа и Япония, причем каждый из этих регионов был в свое время восстановлен при помо­щи американских ресурсов и находился под защитой американских гарантий безопас­ности. В конце концов Вьетнам подал сигнал, что настало время пересмотреть роль Америки в мире развивающихся стран и найти какую-то приемлемую платформу между самоустранением и перенапряжением.

По ту сторону барьера для американской дипломатии открылись новые возмож­ности, поскольку появились серьезные трещины в том, что на протяжении «холодной войны» выглядело как коммунистический монолит. Сделанные Хрущевым в 1956 году разоблачения жестокостей сталинского правления и советское вторжение в Чехосло­вакию в 1968 году ослабили идеологическую привлекательность коммунизма для остальных районов мира. В еще большей степени этому послужили претензии Москвы на лидерство над всем коммунистическим движением, подрываемые раско­лом между Китаем и Советским Союзом. Все эти события указывали на возникнове­ние пространства для дипломатического маневра.

На протяжении двадцати лет вильсонианский идеализм позволял американским руководителям осуществлять свою глобальную роль с миссионерским рвением. Но Америка конца 60-х годов, очутившаяся в тупике Индокитая и разрываемая внутрен­ними конфликтами, требовала более сложного и богатого нюансами определения своей международной роли. Вильсон руководил страной, которая была новичком в международных делах, зато уверена в своей способности заниматься плотно и тща­тельно любой проблемой вплоть до ее окончательного решения; Никсон получил в наследство общество, охваченное разочарованием, при том, что будущее этого об­щества зависело от способности обрисовать для себя достижимые долгосрочные цели и преуспеть в достижении этих целей, не поддаваясь внутренним сомнениям даже в условиях прямой конфронтации с противником.

Ричард Милхауз Никсон унаследовал страну, находящуюся в состоянии, близком к гражданской войне. Относясь с глубочайшей подозрительностью к истэблишменту и соответственно став объектом недоверия со стороны множества его представителей, он тем не менее твердо придерживался убеждения, что ведущая демократическая страна мира не может ни отказаться от лежащей на ней ответственности, ни уйти от предначертанной ей судьбы. Немногие президенты были столь сложными личностя­ми, как Никсон: застенчивый, но решительный; неуверенный в себе, но твердый и непреклонный; не доверяющий интеллектуалам, но в глубине души склонный к раз­думьям; нередко безапелляционный в своих заявлениях, но терпеливый и дальновид­ный в области стратегического планирования. Никсон очутился в положении руково­дителя Америки в переходный период от гегемонии к лидерству. Неуступчивый и чаще всего неспособный создать атмосферу личного обаяния, Никсон тем не менее сдал при самых трудных обстоятельствах тяжелейший экзамен на лидерство, перемес­тив свое общество из уже известного мира в мир, до того времени неведомый.

Ни один из американских президентов не обладал большими познаниями в меж­дународных делах. Никто из них, за исключением Теодора Рузвельта, так часто не ез­дил за границу и не проявлял столь неподдельного интереса к пониманию точек зрения других руководителей. Никсон не занимался систематическим изучением истории, как это делали Черчилль и де Голль. Он просто запомнил кое-какие сведения о прошлом страны и собирал рудиментарные факты, относящиеся к тем или иным обстоятельствам, причем мог обходиться и без этого. И все же он обладал невероят­ными способностями схватить самую суть политического динамизма той или иной страны, привлекшей его внимание. А его понимание геополитических реалий было поистине замечательным. Подход Никсона к внутриполитическим вопросам был по временам омрачен амбициями и личной неуверенностью. Но когда дело доходило до внешней политики, его могучий аналитический ум и исключительная геополитиче­ская интуиция были всегда жестко сфокусированы на обеспечение американских ин­тересов.

Никсон не признавал вильсонианских прописных истин относительно доброты че­ловека от природы и фундаментальной гарантии любой из наций, поддерживаемой при помощи коллективной безопасности. Вильсону страны представлялись как идущие в направлении мира и демократии; миссией Америки представлялась помощь на этом неизбежном пути. Для Никсона все человечество разделялось на друзей и ан­тагонистов; он выделял арены сотрудничества и районы конфликтующих интересов. В представлении Никсона спокойствие и гармония не соответствовали естественному порядку вещей, но были лишь временными оазисами в преисполненном погибели мире, где стабильность можно сберечь лишь отчаянными усилиями.

Никсон старался плавать в бурном море житейском под флагом национальных ин­тересов Америки, и его не смущало, что эта идея представлялась отвратительной множеству идеалистов-традиционалистов. Если великие державы, включая Соединен­ные Штаты, будут добиваться обеспечения собственных интересов рационально и предсказуемо, как полагал Никсон в духе философии Просвещения XVIII века, тогда равновесие сил возникнет само, как следствие столкновения соперничающих интере­сов. Подобно Теодору Рузвельту, но в противоположность другим американским пре­зидентам XX века, Никсон полагался на то, что равновесие сил обеспечит стабиль­ность, и считал, что без сильной Америки глобальное равновесие невозможно.

⇐ Предыдущая41424344454647484950Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: