Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Глава 6 Кризис в октябре–ноябре 1939 года 6 глава




Из дневниковых записей Гроскурта, сделанных в волнении и спешке, можно получить более или менее верное представление о происходившем. Если бы эти дневники не были обнаружены, мы, возможно, так бы и не узнали столь подробно о событиях этого дня, довольствуясь лишь отрывочными фрагментами из других источников. Записи в служебном дневнике Гроскурта более красноречиво свидетельствуют о том, что ему пришлось вынести и пережить в те дни, чем записи в его личном дневнике; к тому же служебные записи дают довольно полную временную канву происходившего.

Ровно в полдень Гроскурт сделал короткую, но емкую по смысловому значению запись: «Генерал–полковник фон Браухич у фюрера». Прошло три часа в невыносимо волнительном и нервном ожидании, прежде чем пришли убийственные новости о том, что произошло в рейхсканцелярии. Гальдер, вернувшись, первым делом вызвал к себе Штюльпнагеля; то паническое состояние, в котором находился Гальдер, подтверждается тем, что ему удалось поколебать этого смелого и обычно абсолютно невозмутимого генерала. Все следы заговора, потребовал начальник штаба ОКХ, должны быть полностью уничтожены. Штюльпнагель, в свою очередь, огорошил этой новостью Гроскурта, одновременно направив его к Гальдеру за получением указаний[139].

Гроскурт обнаружил, что начальник штаба ОКХ находится в таком состоянии, что не способен воспринимать какие–либо аргументы со стороны окружающих. Приказ о наступлении отдан, и больше ничего нельзя сделать, чтобы противостоять этому. Все военные средства были использованы, но результата не дали, сказал Гальдер, имея, вероятно, в виду попытки военных убедить Гитлера пересмотреть свое мнение. Фюрер полностью подавил своих оппонентов среди военных, и больше сопротивляться некому. Армия и народ оказались разделены. Поэтому Гальдер собирается подчиниться приказу о наступлении. Последние слова Гальдера, сказанные в ходе этой встречи, воспроизведены в дневнике Гроскурта дословно и, очевидно, поразили его как гром. «В этой связи те силы, которые рассчитывали на нас, более не связаны обязательствами. Вы понимаете, что я имею в виду», – сказал Гальдер.

Гроскурт все понял! Вернувшись в комнату, где его ждала небольшая группа участников Сопротивления, он тяжело вздохнул: «Нам приказано все сжечь».

Планы захвата рейхсканцелярии и правительственных зданий, воззвания, подробные приказы о передвижении ждавших наготове танковых дивизий – все было сожжено. То же произошло и с документами, о которых говорится в дневниках, что они являются приложениями. Но некоторую часть документов Гроскурту удалось спасти, и именно благодаря им мы можем иметь хоть какое–то представление о деятельности оппозиции в те критические месяцы. Эцдорфу Гроскурт сказал, что его меморандум должен быть сохранен; так и произошло, за исключением последних пяти страниц, на которых излагался план переворота.

Нетрудно себе представить, что небольшие группы участников Сопротивления собирались то тут, то там в здании ОКХ, чтобы обсудить создавшееся положение. Они искали выход из ситуации, которая, как казалось, окончательно рушит все их планы. В 16.00 Гроскурт имел продолжительную встречу с Вагнером, в ходе которой они обсуждали все возможное и невозможное, чтобы заставить Гальдера вновь вернуться на тропу войны и начать действовать. Единственная возможность добиться этого, по их мнению, состояла в том, чтобы организовать «общее давление» на Гальдера; для этих целей они хотели привлечь Бека, Герделера и Шахта. Именно с таким решительным настроем отправился Гроскурт на новую встречу с Гальдером, которая состоялась в 17.00.

К этому времени начальник штаба ОКХ в значительной степени уже взял себя в руки и был в состоянии рассуждать здраво. Люди в черном так и не появились, и, судя по всему, Гитлер не отдавал приказа о немедленном захвате Цоссена. По мере того как опасения «контрпереворота» ослабевали, мысли о перевороте постепенно возвращались, и Гальдер был вновь готов обсуждать эту тему. Представляется также, что, пока Гроскурт и Вагнер обсуждали сложившуюся обстановку, Гальдер еще раз встретился с Браухичем. Командующий сухопутными силами, которого увидевший после его возвращения из рейхсканцелярии Гроскурт охарактеризовал как «совершенно сломленного» и «никакого», также за это время пришел в себя, в значительной степени оправившись от того ужасного испытания, через которое ему пришлось пройти. Он теперь мог осмыслить происшедшее и даже ощутить досаду и некоторое возмущение за то безобразное отношение к нему, которое позволил себе Гитлер. Наступление, как он по–прежнему считал, стало бы катастрофой для Германии. Поэтому теперь он был готов сделать шаг, на который он не мог пойти раньше. Что бы ни случилось, он ничего не предпримет – н и ч е г о!

«Я не предприму ничего, – сказал он Гальдеру, – однако я не предприму ничего и в том случае, если кто–то что–то предпримет…»[140]

Заявив об этом, Браухич сошел со сцены. Когда ровно через пять месяцев Гальдер показал ему «изменнические предложения», Браухич пригрозил арестовать того, кто их доставил в Цоссен.

Если признать, что Браухич сделал свое заявление о невмешательстве при любых обстоятельствах около 16.00 5 ноября, тогда становится ясным, почему Гальдер принял Гроскурта в 17.00, имея при этом куда менее отрицательный настрой относительно переворота, который он, казалось бы, столь жестко и однозначно продемонстрировал два часа назад. И хотя начальник штаба ОКХ был очень сильно обескуражен произошедшим, он сумел вернуться примерно к тому душевному состоянию, в котором находился перед ужасным разгромом в рейхсканцелярии. Как отмечает Гизевиус, именно Гальдер был инициатором этой встречи и именно он вновь поднял тот вопрос, который сам же, казалось бы, раз и навсегда закрыл двумя часами ранее. Гальдер отказался обсуждать вопрос о перевороте с тем «мощным трио», при помощи которого Гроскурт хотел заставить его действовать. Однако он заявил, что готов действовать, если Канарис возьмет на себя устранение Гитлера. То, что Гальдер рассчитывал в подобном деле на Канариса, говорит о том, что он был в курсе тех подпольных возможностей, которыми располагал таинственный адмирал. Что еще более удивительно, так это то, насколько мало Гальдер знал, каким на самом деле является человек, к которому он обращается с довольно странным поручением устроить немедленное уничтожение Гитлера. На встречу с Канарисом был послан Гроскурт.

Итак, усталый, но привыкший к ударам судьбы, наиболее чувствительный из которых он получил в этот день, Гроскурт заказал машину и поспешил на Тирпиц–Уфер, куда предварительно позвонил по телефону и предупредил о своем приезде. Нетрудно догадаться, что там, как и во многих других местах Берлина, небольшие группы участников оппозиции в течение многих часов с нетерпением ждали новостей о начале переворота. Все сходятся во мнении, что в то время практически все, за исключением отъявленного циника и пессимиста Ялмара Шахта, и даже те, кто раньше менее всего верил в успех, на этот раз ждали новостей с оптимизмом и надеждой; к этому их подстегнул Гальдер, когда дал беспрецедентные указания находиться в состоянии готовности. Гроскурт прибыл в абвер в 20.00 и застал Канариса, ожидавшего новостей, в компании Остера и Гейден–Ринча, представителя оппозиционной группы внутри МИДа. Реакция маленького адмирала на поручение Гальдера была мгновенной и бурной, хотя Гроскурт и описал ее в своем дневнике довольно лаконично: «К. отказался в сильном возбуждении». Гроскурту было поручено четко и ясно передать Гальдеру, что с подобного рода просьбами он должен обращаться лично и что сейчас он должен заниматься тем, что относится непосредственно к его компетенции и ответственности, и предпринять все усилия для осуществления военной акции[141].

В послевоенные годы Гальдер не смог вспомнить, что обращался к Канарису с предложением подобного рода. Когда ему задавали вопрос на эту тему, он отвечал, что инициатива как здесь, так и в других вопросах постоянно исходила от Гроскурта; максимум, что могло произойти, по словам Гальдера, так это то, что в раздражении от назойливых предложений такого рода он мог сказать, что если в абвере так хотят осуществить покушение, то пусть сами это и делают! При подобном изложении событий получается, что Гроскурт специально ухватился за эту в запале сказанную Гальдером фразу и, вырвав ее из контекста, подал как предложение, с которым Гальдер обратился в Канарису[142].

Помимо того, что данное утверждение противоречит всем имеющимся фактам и свидетельствам, оно просто не соответствует как характеру Гроскурта, так и той степени близости и доверительности, которая характеризовала его отношения с Канарисом. Если Гальдер серьезно заблуждался по поводу человека, который находился рядом с ним, то можно с уверенностью сказать, что у Гроскурта подобных заблуждений не было!

Тут следует предоставить возможность Францу Гальдеру сказать слово в свою защиту. По его словам, в той ситуации, которая сложилась в ноябре 1939 года, у него было две возможности:

«Отставка – как это сделал Бек – или предательское убийство (на немецком Гальдер использовал еще более позорную характеристику этого акта, употребив слово Meuchelmord, означающее «подлое убийство из–за угла»). У немецкого офицера имеется искреннее и глубокое неприятие убийства безоружного человека. Я часами обсуждал этот вопрос с Штауфенбергом, Тресковом и другими и знаю, что они согласились с мыслью об убийстве только в качестве последнего отчаянного шага; для того чтобы пойти на него, им пришлось через многое переступить внутри себя. Германская армия сформировалась не на Балканах, где цареубийство постоянно встречалось на протяжении всей истории. Мы также не профессиональные революционеры. Против этого восстает вся та основополагающая консервативная атмосфера, в которой мы были воспитаны. Я спрашиваю моих критиков, которых по–прежнему немало, что я должен был сделать, другими словами, что предотвратить? Начать безнадежный переворот, для которого еще не пришло время, или стать предателем и убийцей, будучи при этом германским офицером, самым высокопоставленным представителем германского Генерального штаба, который в своих действиях представляет не только себя лично, но и те традиции, которым много лет следовали германские военные? Я честно говорю, я не подходил для этой роли, я этому не научился. Мне было ясно, за какую идею идет борьба. И с самого начала обременять ее политическим убийством как германский офицер я был не способен».

Впечатление от этого заявления значительно уменьшается, если рассматривать его в контексте тех событий, которые произошли 5 ноября 1939 года. Сказанное Гальдером тем более теряет убедительность, если вспомнить, что, по его признанию, в те дни он неоднократно ходил на совещания к Гитлеру с пистолетом в кармане. Можно даже отнестись с пониманием к его переживаниям и сомнениям по поводу совершения убийства и к тому, что он оказался не в состоянии реализовать, так сказать, «полузамыслы» убить Гитлера. Труднее принять его поздние высказывания, в которых он неоднократно возлагает ответственность за призывы к убийству Гитлера на Гроскурта, которого давно уже не было в живых. Трудно отделаться от мысли, что причины подобного поведения Гальдера такие же, как и 5 ноября 1939 года, когда в результате эмоционального потрясения по пути из рейхсканцелярии он сам пресек и перечеркнул все планы своих товарищей по заговору, быть готовыми выполнить которые он же лично и поручил им всего сутки назад. Что же касается шансов на успех, то 5 ноября ко всем существовавшим факторам добавился новый – и какой! Ведь Браухич заявил, что не будет препятствовать перевороту в случае его начала. Разве это не было огромным дополнительным плюсом?

То же самое можно сказать и относительно попыток Гальдера возложить ответственность за несостоявшийся заговор на командующих войсками Западного фронта. Когда Гальдер делал «благородное» заявление от имени Эцдорфа после войны, он в то же время подготавливал и собственное алиби. Вина за то, что меморандум Эцдорфа не принес результатов, сказал он, не лежит на самом меморандуме. Он не был «реализован на практике» лишь из–за отказа действовать со стороны командующих войсками.

Пассивное отношение к перевороту со стороны командующих армиями Западной группировки действительно является важным фактором, оказавшим влияние на подготовку переворота. Однако о подобном отношении с их стороны в ОКХ было исчерпывающе известно из имевшихся документов уже к 1 ноября; и когда Гальдер обдумывал план переворота 31 октября и 4 ноября, он был полностью в курсе их отношения к этому вопросу. Окончательный вывод, к которому приходишь, заключается в том, что 5 ноября 1939 года он подвел своих товарищей скорее из–за проблем с нервами, чем из–за проблем с совестью.

После 5 ноября

Не вызывает сомнений, что готовые к действиям члены оппозиционных групп в Берлине и Цоссене ночь с 5 на 6 ноября 1939 года провели без сна. Неужели все рухнет, так и не начавшись? Неужели их планам, в разработку которых было вложено столько сил, не суждено осуществиться? Может, то, что Гальдер пришел в себя и оправился от вчерашнего потрясения, первые признаки чего можно было увидеть днем 6 ноября, позволяет надеяться на то, что можно попытаться вновь? Решение Гитлера о начале наступления казалось непреклонным. Было известно, что Рейхенау предпринял последнюю попытку разубедить его, но вновь получил категорический и резкий отпор.

6 ноября Эцдорф попытался поговорить с Гальдером, но никакого результата это не дало.

Вполне вероятно, что именно во время этой встречи Эцдорф привлек внимание начальника штаба сухопутных сил к письму, переданному Конвелл–Эвансом, однако из–за суматохи и напряжения, которыми были охвачены все в тот день, это в целом ободряющее и вселяющее надежду послание от английского премьер–министра не возымело особого действия. В середине дня 6 ноября Гитлер вызвал к себе Канариса. Адмирал, все еще не отошедший от того яростного возмущения, которое вызвало у него вчера предложение Гальдера, вернулся от фюрера крайне подавленным и озабоченным. Нацистский главарь на этот раз был захвачен идеей организовать на территории Германии подрывные акции, в которых бы участвовали специально подготовленные люди, переодетые в голландскую и бельгийскую военную форму. Щепетильному и крайне разборчивому в средствах адмиралу были отвратительны подобные, как он их назвал, «бандитские методы». Рассказывая о разговоре с Гитлером, он мрачно сообщил, что теперь думает об отставке. Он попытался сделать все, что в его силах, чтобы не иметь никакого отношения к еще более вопиющему факту недопустимого и преступного использования военной формы противника, который имел место в случае с Польшей[143], однако на этот раз речь шла бы уже о неподчинении приказу, отданному непосредственно самим Гитлером. Никогда раньше друзья не видели, чтобы Канарис выглядел таким удрученным и столь упавшим духом.

Тем временем оппозиционная оперативная рабочая группа в абвере вновь стала рассматривать и прорабатывать все планы и схемы действий, предложенные и разработанные с самого начала конспиративной деятельности этой группы, то есть начиная с лета 1938 года. Гизевиус вернулся к своему излюбленному варианту переворота, который представлял собой как бы «ответный удар» на попытку Геринга и Гиммлера захватить власть путем переворота; под этим предлогом должно было быть захвачено главное здание гестапо. Остер, который так же, как и остальные, был огорчен и подавлен и на которого к тому же психологически давил груз ожидания (так как он был в курсе той попытки покушения на Гитлера, которую должен был предпринять Эрих Кордт), сразу ухватился за предложение Гизевиуса, как утопающий за соломинку. Гизевиус тут же был отправлен писать тексты воззваний, и этим же вечером, взяв с собой наспех подготовленные проекты обращений, Остер отправился в Цоссен для того, чтобы обсудить все со Штюльпнагелем и Вагнером. Очевидно, Гроскурт присутствовал на этих встречах, поскольку сделал соответствующие записи в своем дневнике: «Новое предложение: захват гестапо. Но уже слишком поздно, и подготовлено все безобразно. От этих нерешительных руководителей просто тошнит. Ужас». Ясно, что предложение Гизевиуса отнюдь не прибавило ему настроения, хотя Гизевиус и утверждал, что все ознакомившиеся с его идеей буквально воспрянули духом.

Хотя Штюльпнагель и Вагнер поддержали Гизевиуса, вскоре беседа пошла по другому руслу, и акцент был сделан на том, что, как казалось, могло вернуть Гальдера на путь активных и решительных действий. Несколько часов назад в ходе одной из бесед Гальдер, грустно вздохнув, сказал, что если бы к заговорщикам присоединился Вицлебен, то у заговора были бы шансы на успех. Для людей, пытавшихся отыскать «иголку надежды в стоге сена разочарования и отчаяния», это было бы весьма обещающей находкой. Однако Вицлебен находился в ставке командования Первой армии, которой руководил и которая дислоцировалась прямо напротив линии Мажино, и было весьма непросто организовать его приезд в Цоссен.

Было решено попытаться организовать встречу Гальдера с Вицлебеном в Гессене, куда планировалось перевести ОКХ для руководства наступлением; Остер должен был предварительно встретиться с Вицлебеном и объяснить, чего от него ожидают. Это также было непростым делом, поскольку с учетом настроения Канариса, который, как уже отмечалось, был крайне возмущен и хотел подать в отставку, не имело смысла пытаться вовлечь его еще в какие–то дополнительные «маневры». Поэтому решили, что Вицлебен сам обратится к Канарису с просьбой направить к нему Остера «для служебных консультаций».

Вицлебен связался с Канарисом утром 7 ноября, и тот, хотя и выслушал эту просьбу с вполне объяснимым недоверием и подозрением, дал свое согласие, причем даже разрешил Гизевиусу сопровождать Остера в этой поездке. Перед отъездом в Бад–Крейцнах Остеру и Гизевиусу пришлось утром 7 ноября очень много «побегать» по Берлину, чтобы уже созданная ими сеть не простаивала, а тем более не ослабла и была загружена работой. Остер во время короткого завтрака рассказал майору Сасу о той судьбе, которая Гитлером была уготована Голландии. Затем вместе с Гизевиусом они встретились с Томасом, подробно обсудили события прошедших двух дней и выработали конкретные предложения Вицлебену. Томас, за день до этого побывавший в Цоссене, поделился с собеседниками своими впечатлениями, подчеркнув, что без вмешательства Вицлебена повлиять на Гальдера невозможно. Договорились, что Томас, со своей стороны, также попытается заручиться поддержкой внутри Западной группировки, делая упор на командующих группами армий. Томас уже придумал повод для поездки, во время которой он надеялся убедить командующих группами армий предпринять определенные шаги, которые могли бы служить важным подспорьем для ОКХ, особенно для Гальдера и Браухича.

Затем Остер и Гизевиус позвонили Беку, который не очень хорошо ориентировался в происходящем, поскольку был вынужденно удален с «передовой»[144].

Узнав о «разгроме 5 ноября», Бек попросил Штюльпнагеля на следующий день приехать к нему и, когда тот прибыл, передал с ним неожиданное и потрясающее по своей нестандартности предложение для Гальдера и Браухича. Если Браухич по тем или иным причинам не хотел поддержать, а тем более возглавить переворот, Бек был готов взять командование сухопутными силами на себя, при условии что с этим согласятся командующие группами армий[145].

Нет никаких свидетельств того, что это предложение было даже просто передано Гальдеру и Браухичу, не говоря уже о какой–либо реакции с их стороны; скорее всего, Штюльпнагель решил спустить дело на тормозах, опасаясь остро отрицательной реакции со стороны Браухича. Гальдер после войны назвал подобное предложение «утопическим» и утверждал, что в то время он ничего о нем не слышал.

Несомненно, если Бок и Рундштедт отказались участвовать в перевороте вместе с действующим руководством ОКХ, они навряд ли бы изменили свою точку зрения и пошли за тем, кто уже 14 месяцев был в отставке.

Рано утром 8 ноября Остер и Гизевиус прибыли в расположенную во Франкфурте ставку командования группы армий «Ц», которой командовал Лееб.

Сразу по приезде Остер провел доверительную беседу с полковником Винсенцем Мюллером, о характере которой стало известно лишь после посмертного опубликования (в 1963 году) личного архива Мюллера. Приобретший после войны в глазах некоторых дурную славу тем, что стал создателем вооруженных сил Восточной Германии, Мюллер в описываемый нами период был начальником оперативного отдела в штабе Лееба. Именно им троим – Леебу, его начальнику штаба фон Шёденштерну и Мюллеру – Вицлебен сообщил о существовании плана сорвать наступление на Западе посредством свержения правящего режима. Остер, чья встреча с Мюллером была одобрена Вицлебеном в ходе телефонного разговора между Остером и Вицлебеном, состоявшегося накануне, подробно рассказал Мюллеру о зверствах, творимых нацистами в Польше, особенно в отношении наиболее образованной, социально активной части польского народа. Эти действия, подчеркнул Остер, вызвали широкое возмущение в германской армии. Теперь, в довершение всего, Гитлер собирается начать наступление на Западе, которое совершенно безнадежно и будет иметь катастрофические последствия для Германии. Остер показал Мюллеру копии воззваний, с которыми Бек должен был обратиться к народу и армии. В них говорилось, что война должна быть окончена, а этого можно добиться только путем свержения Гитлера и Геринга. На поддержку флота и люфтваффе, сказал Остер, надеяться не приходится; то же самое можно сказать относительно Браухича. Все, таким образом, зависит от того, какую позицию займут Гальдер и Вицлебен, которые могут рассчитывать на поддержку со стороны Штюльпнагеля, подполковника Хеннинга фон Трескова из оперативного отдела ОКХ и Гроскурта, также работающего в ОКХ.

Мюллер, чтобы прояснить для себя ситуацию, задал несколько вопросов относительно имеющихся у оппозиции в наличии сил и средств, а также каким образом намереваются убрать Гитлера и Геринга. По его мнению, все было спланировано недостаточно тщательно и продуманно, к тому же, заметил он, надо быть более бдительными и осторожными. Мюллер сказал, что не нужно было привозить с собой тексты воззваний, подвергая себя таким образом в ходе поездки ненужному риску, и попросил Остера сжечь их в большой пепельнице. В конце встречи Остер и Мюллер договорились поддерживать контакт посредством командировок Остера или кого–то из его товарищей во Франкфурт.

После этого Остер вместе с Гизевиусом отправились в Крейцнах.

Тем временем Мюллер обсудил ситуацию с Шёденштерном, а затем они оба отправились к Леебу. Поскольку, как было ясно, Мюллеру надлежало немедленно встретиться с Вицлебеном, он был направлен прямо в Крейцнах, куда прибыл раньше, чем Остер. Вицлебен встретил его очень радушно, подчеркнув, что рад возможности поговорить свободно, не скрывая своих мыслей, что невозможно сделать в присутствии руководителей его штаба. Для более продолжительного и подробного обсуждения, сказал Вицлебен, он завтра сам приедет во Франкфурт.

Когда Остер и Гизевиус прибыли в Крейцнах, Вицлебен не смог принять их сразу; его здоровье оставляло желать лучшего, и он вынужден был принимать некоторые местные лечебные процедуры. Генерал выглядел уставшим и подавленным; по его мнению, шансы как на переворот, так и на предотвращение наступления были практически нулевыми. Он не верил, что ему удастся как–то повлиять на Браухича и Гальдера, с которыми он имел возможность пообщаться в ходе их недавней поездки на Западный фронт. Браухич произвел на него просто жалкое впечатление; он доверительно сказал Вицлебену, что более не чувствует себя в безопасности. «Гейдрих следит за мной, – сказал Браухич, – и собирается арестовать». И это говорит командующий сухопутными силами Германии! Когда Вицлебен прямо и жестко спросил: «Почему вы сами его не арестуете?», в ответ последовало лишь тягостное молчание.

Учитывая отрицательное отношение к перевороту со стороны руководства ОКХ, Вицлебен отметил, что единственной, по его мнению, возможностью хоть чего–нибудь добиться, является общая солидарная позиция всех трех командующих группами армий на Западе, которые должны отказаться выполнить приказ о наступлении. Как и многие другие, Вицлебен не рассчитывал на поддержку младшего офицерского состава, поскольку молодые офицеры, по его словам, «были опьянены Гитлером». Никто не мог точно сказать, чей приказ в случае кризисной ситуации будут выполнять солдаты: «генерала, предпринявшего попытку переворота, или полевых офицеров, сыплющих нацистскими лозунгами».

В ходе обсуждения пришло сообщение о том, что из–за погодных условий начало наступления, а соответственно, и переезд ОКХ в Гессен переносится на три дня. Это давало некоторое дополнительное время для работы с Гальдером, однако также означало и то, что Вицлебену теперь придется поехать в Цоссен. С учетом его пессимистического настроя относительно возможности повлиять на Гальдера пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить его согласиться на эту поездку. Вицлебен в конце концов дал свое согласие, но при условии, что его поддержит руководство группы армий. Остер на обратном пути в Берлин и полковник Мюллер должны были для этого подготовить соответствующую почву.

Во время встречи Остера и Гизевиуса с Вицлебеном произошел инцидент, который впоследствии стал причиной разрыва отношений между Остером и Гальдером. Утренний разговор с Мюллером не побудил Остера к большей осторожности в обращении с документами, являвшимися в высшей степени компрометирующими. Два экземпляра воззваний Бека, которые Остер торжественно сжег в пепельнице в присутствии Мюллера, очевидно, были у него далеко не последними. Как минимум один набор этих документов у него сохранился, и он продемонстрировал его Вицлебену в ходе их встречи. Увидев их, Вицлебен среагировал жестко: «Вы что, везли все это с собой в машине? В таком случае я больше не хочу вас видеть».

Генерал, правда, затем несколько смягчил тон, что, к сожалению, ослабило воздействие на Остера полученного им замечания. В этот же вечер Остер допустил еще большую неосторожность, граничащую с безалаберностью, если не с безрассудством. Поскольку вторая половина дня 8 ноября была очень занятой, Остер и Гизевиус никак не успевали вернуться в тот же день в Берлин. Единственное, что им удалось сделать, – это добраться до Франкфурта, где им пришлось остаться до утра. Это позволило страшно уставшему и измотанному Остеру провести вечер в офицерском казино, где он пил и изливал душу в компании офицеров. Остер, совершенно забыв обо всякой осторожности, разразился такими тирадами против нацистского режима, что его товарищам пришлось поскорее увести его в другое помещение, где были только его единомышленники. В довершение ко всему он оставил в казино экземпляры воззваний Бека, а также список предполагаемых членов нового временного правительства. К счастью, документы подобрали надежные люди, которые вернули их Остеру.

Вся эта история каким–то образом достигла ушей Винсенца Мюллера, который был, безусловно, весьма рассержен и возмущен тем, что Остер разыграл перед ним спектакль со сжиганием документов в пепельнице. К несчастью для Остера, именно Мюллера Вицлебен направил с посланием к Гальдеру, помимо прочего, он просил передать Гальдеру о необходимости проявлять большую осторожность и бдительность с компрометирующими материалами, причем в этой связи упомянул и имя Остера в качестве примера неосторожного обращения с ними. Как указывает Мюллер в своих записях, опубликованных после его смерти, он передал Гальдеру критические замечания Вицлебена в отношении Остера в очень умеренных тонах, при этом подчеркнув высказанное Вицлебеном убеждение, совпадавшее с его собственным, что Остер «абсолютно надежен». Информация, переданная Остером, была воспринята Гальдером остро критически, чего Вицлебен вовсе не желал, и это создало соответствующий отрицательный контекст, в рамках которого Гальдер уже и воспринял информацию об опрометчивом и безрассудном поведении Остера тем вечером во Франкфурте.

Конечно, возмущение Гальдера вполне можно понять, однако следует отметить, что его реакция была обострена также и постоянной критикой со стороны Тирпиц–Уфер и бесконечным давлением, которое оттуда на него оказывали. В реакции Гальдера отразились и те напряжение и нервотрепка, которые он испытал за последнее время, в том числе и в ходе общения с представителями оппозиции из абвера. Гальдеру представился повод излить все, что у него накопилось, и он сполна отыгрался на Остере, которому явно не повезло, что именно в такой момент он попался ему под руку. Гроскурту было поручено передать своему другу самое серьезное и жесткое предупреждение, и хотя Гроскурт, выполняя это поручение, максимально смягчил формулировки Гальдера, а также не стал информировать об этом Канариса, как предлагал Гальдер, Остеру в любом случае путь в ОКХ отныне был закрыт.

Вторая неделя ноября оказалась для членов оппозиции столь же нервной и напряженной, как и предыдущая. В начале вечера 7 ноября в Берлин пришло совместное послание короля Бельгии и королевы Нидерландов, в котором они предлагали в качестве жеста доброй воли свои посреднические услуги по достижению мира. Эриху Кордту выпало отвезти этот документ в рейхсканцелярию. Когда Кордт туда приехал, он застал Гитлера в приемной, где тот раздавал указания своим адъютантам, ординарцам и помощникам. Фюрер собирался уезжать в Мюнхен на празднование годовщины «пивного путча» 1923 года, которая теперь ежегодно отмечалась, и привезенное Кордтом послание, как казалось, не вызвало у Гитлера ни малейшего желания тратить на него время. «Нам сейчас надо уезжать, – недовольно бросил он Кордту. – Скажите голландцам и бельгийцам, что я сейчас в дороге и со мной нельзя связаться. Нет никакой необходимости отвечать на это предложение прямо сейчас».

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...