 |
18. Зимняя сказка
|
|
|
|
Сквозь рубище порок малейший виден;
Парча и мех все спрячут под собой.
Шекспир. Король Лир [42]
Михайловское общество становилось все веселее и многочисленнее. Через гусарских офицеров Зиновия заводила в окружном городе новые знакомства и не обинуясь приглашала в Михайловку каждого, кто ей нравился. Она владела скипетром как бы в силу естественного права, и никому даже в голову не приходило бунтовать. Среди новых друзей первую роль играла графиня Коморовская, симпатичная вдова тридцати лет, невысокая роскошная блондинка с изысканными парижскими манерами. Она смеялась как ангел и скакала верхом как черт. Господин Литынский и его жена — молодая элегантная пара — выделялись некоторыми очаровательными экстравагантностями. В туалете госпожи Литынской не было упущено ни одной детали, в остальном же она казалась бесплотной. Господин Бадени, жизнерадостный вдовец, привозил с собой трех милых благовоспитанных дочерей. Это были: Бронислава, крупная, плотно сбитая девушка с гордым взглядом, вылитая сарматская амазонка; Ванда — среднего роста, с мягкими пухлыми формами, округлым свежим лицом, волосами цвета воронова крыла и агатовыми глазами; и Мауриция — ослепительно белокожая и нежная, с густыми золотисто-русыми косами и своенравно вздернутым носиком. Наконец, два молодых человека: Плоцкий, прожигатель жизни и страстный охотник, и Суходольский, увлекающийся искусством — его даже подозревали в писании стихов.
Было начало декабря. Уже несколько дней как установилась прекрасная, ясная погода и ударил сильный мороз. Давно лежал снег, и от села к селу, от поместья к поместью протянулась теперь сверкающая белизной дорога. Что в подобных условиях могло быть естественнее, чем желание вволю покататься на санях? Зиновия внесла предложение, и тотчас же все решили устроить «кулик» — санную прогулку по старопольскому обычаю, отличающуюся тем, что участники ее кочуют от одного соседа к другому, в каждом доме устраивая пиры и танцуя. Зиновия, графиня Коморовская, майор и Плоцкий взяли организацию на себя.
|
|
|
— Мы не должны отставать от других, — категорично объявила Аспазия мужу.
Менев наморщил было лоб, но одного взгляда Зиновии хватило, чтобы он снова приветливо улыбнулся.
— Да, тебе опять придется выделить деньги, — сказала Зиновия, — и на сей раз достаточно крупную сумму, потому что твоим дамам требуются наряды. А кроме того, необходимо заказать новые сани.
Менев прекратил всякое сопротивление, Зиновия получила все, что просила, и в ближайшие дни Михайловка стала похожа на театр, в котором собрались ставить новую оперу. Из окружного города прибыли еврейские мастеровые разного профиля, и трудились они без устали. Дамы и служанки, Тарас и Ендрух по мере сил помогали им. Повсюду что-то кроили, шили, строгали, красили и золотили — с раннего утра до позднего вечера. И вот настал день веселого праздника. Природа, казалось, тоже принарядилась по этому случаю. Ибо все сверкало и смеялось в ослепительно переливающемся зимнем ландшафте: чистое бледно-голубое небо; солнце; снег, скатертью покрывший поле и лес, деревню и город; лед, прочно сковавший ручьи и реку; искристые кисти сосулек, свисающие с веток деревьев и с кровель; горы вдали, округлые вершины которых рдяно горели на фоне лазурного горизонта. Было десять часов утра, когда запряженные сани выстроились на дворе Михайловского поместья; однако пришлось ждать еще какое-то время, пока дамы завершат свой туалет. Мужчины тем временем наскоро перекусывали в трапезной и добросовестно налегали на ликер. Наконец Ендрух распахнул дверь, и, шурша платьями, в зал вошли пять дам, которых встретили громкие возгласы восхищения. Еще по рюмочке контушувки, [43] и Зиновия подала сигнал к отправлению.
|
|
|
В первых санях заняли место восемь еврейских музыкантов в турецких костюмах. Во вторых сидел Менев с двоюродной бабушкой, на которой была кофейного цвета венгерка с черным рысьим мехом, роскошный раритет времен Венского конгресса, в третьих — Аспазия в синей бархатной шубе, отороченной и подбитой черно-желтым мехом лесного хорька, рядом с ней кадет. За ними следовали Феофан и Зиновия, в горностаевой шубе, крытой пурпурным бархатом, и в элегантном горностаевом колпаке [44] с пером цапли, приколотым бриллиантовой брошью. Карол и Лидия, одетая в зеленый бархат с голубой лисой, и майор с Натальей, закутанной в светло-лиловую атласную шубу на беличьем меху, замыкали кавалькаду.
Под неистовый грохот янычарской музыки, под развеселое щелканье кнутов и звон бубенцов сани тронулись с места и, сопровождаемые верховыми — Тарасом и Ендрухом, — цугом потянулись через деревню в усадьбу священника, где снова опорожнялись рюмки, после чего к поезду присоединилось двое новых саней — в них разместились священник с супругой, сыновья батюшки и его племянница. Февадия выглядела прямо-таки величественно в черном шелковом манто с лисьим мехом, но и Алена казалась не менее очаровательной в своем наряде малорусской крестьянки.
На ней были пестрая кофта и синий корсаж, из-под которых сияла белизной вышитая сорочка, длинный, пестро расшитый овчинный тулуп, синие мужские сапожки, коралловые бусы и браслеты, украшенные золотыми и серебряными монетами, и кумачовый платок, стягивавший белокурые косы.
— Посмотри, какая Алена симпатичная, — сказала Зиновия Феофану, — поухаживай немножко за ней.
Он пожал плечами.
— Ты не должен допустить, чтобы она ехала вместе с Данилой и Василием, — продолжала Зиновия. — Ей под любым предлогом хотелось выдворить Феофана из саней. — Покажи ей свою галантность, будь ее кавалером!
— У меня нет никакой охоты.
— Немедленно выполняй, что велено, — чуть слышно проговорила Зиновия, глазами укрощая его строптивость, — иначе…
|
|
|
Феофан выпрыгнул из саней и с самой несчастной физиономией разместился рядом с Аленой, тогда как Зиновия выбрала себе в рыцари Карола, а Лидия, точно покинутая Ариадна, завладела обоими сыновьями священника.
Менев почувствовал себя обязанным последовать галантному примеру сына и перебрался к Февадии, уступив свое место священнику.
— Ну что, все наконец расселись? — спросил тот.
— Да, да! — раздалось со всех сторон.
Большой барабан подал знак, тотчас вступили остальные инструменты, щелкнули длинные бичи, зафыркали лошади, и в мареве золотистого света вереница саней полетела по искрящемуся, как белый атлас, снежному покрову ландшафта. Был полдень, когда они прибыли в окружной город и, привлекая к себе взгляды изумленной толпы на Рыночной площади, остановились перед входом в кафе.
Здесь, в отдельном небольшом зале, гусарские офицеры устроили отменный завтрак. К гостям из Михайловки теперь присоединились: Винтерлих, майор барон Гнайс, ротмистр граф Кардоки, лейтенант фон Ланберг, лейтенант Пивницкий, господин Литынский со своей почти бестелесной супругой, господа Плоцкий и Суходольский. Захлопали пробки шампанского, вскоре все пришли в исключительно радужное настроение, и даже Феофан после пары бокалов, похоже, добродушно покорился своему жребию. Когда кавалькада, удлинившаяся еще на добрую полудюжину саней, снова тронулась с места, оркестранты гусарского полка, по этому случаю превратившиеся в китайцев с длинными косичками, ехали впереди на гигантском транспортном средстве, замаскированном под дракона. Уже за ними следовала вереница причудливо и богато декорированных саней, в которых парами разместилась веселая компания. Господин Литынский стал теперь кавалером Лидии, а Плоцкий — рыцарем госпожи Литынской, в чьей затейливой шубе из цветастой камки с дорогим мехом шиншиллы было что-то от восточного великолепия и загадочности.
Таким образом все они быстро добрались до Грошкова, имения господина Бадени. Там гостей встретила триумфальная арка из еловых лап. Еврейские музыканты в казацких костюмах сыграли мазурку. В трапезном зале был накрыт длинный стол. Бадени с дочерьми сердечно приветствовали приехавших. Вот опять послышалось щелканье кнута, и появилась графиня Коморовская в роскошной шубе из золотой турецкой парчи, отороченной и подбитой мехом светлого соболя. Она выехала навстречу своим гостям и потом разделила с ними утехи щедрого застолья.
|
|
|
Уже опустился вечер, когда «кулик» в последний раз пустился в дорогу, теперь под эскортом конных казаков с пылающими факелами в руках.
Графиня ехала с Кардоки; высокая Бронислава, которой была очень к лицу ее темно-лиловая, украшенная мехом куницы шуба, устроилась с Суходольским. Ванда, закутанная с головы до пят в белый атлас и белую лисицу, напоминала голубку и сидела в санях с лейтенантом фон Ланбергом, а Мауриция, в розовом атласе с мехом скунса, поместилась рядом с Пивницким. Обряженные турками и казаками иудейские музыканты — на розвальнях — замыкали великолепную кавалькаду.
Раззолоченные сани, сделанные в виде гигантских лебедей, раковин, павлинов, морских сирен и еще каких-то немыслимых сказочных существ, с быстротой молнии неслись по устлавшему землю белому пуху — точно ладьи, стремительно влекущиеся по волнам безбрежного океана. Из-под полозьев белыми искрами вылетал на обе стороны снег. На небе уже появились первые звезды, а на земле, вдалеке, — блуждающие огоньки: глаза волков, отправлявшихся в свои грабительские набеги.
На полпути к Каменке, резиденции графини, располагалась еврейская корчма. Здесь решили сделать остановку, чтобы наскоро сполоснуть горло рюмкой-другой ядовитой горилки.
Из заведения доносились пронзительные звуки скрипок и плач цимбал.
В чаду, пыли и облаках табачного дыма, заполнявших все помещение, плясали крестьянские девушки и хлопцы. Тяжелые сапоги, точно копыта диких степных лошадей, отбивали по половицам такт.
Какой-то крестьянин вышел на улицу, с изумлением уставился на красивые сани и прекрасных дам, хлопнул в ладоши, зашатался и упал в снег. Вслед за ним из дверей выскочила смазливая крестьяночка, которая, как и он, явно была навеселе. Она, смеясь, приставала к молодым господам со своими нежностями, пока не получила от лейтенанта Пивницкого поцелуй, а от Тараса — взбучку.
Аспазия брезгливо отвернулась.
— Полюбуйтесь, пожалуйста! — воскликнула она, адресуясь к графине. — Вот он каков, народ-то, и тут можно только посочувствовать…
— Сейчас они танцуют и пьют, — промолвила Бронислава, — а назавтра будут на печи отлеживаться, вместо того чтобы работать. Как жаль, что их больше нельзя угостить нагайкой!
|
|
|
— А есть писатели, которые требуют от нас веры в душевную чистоту и простосердечие крестьян, — вмешался майор, — взять хотя бы этого Ауэрбаха. [45]
— Или нашего Сенкевича, — добавила Ванда.
— Здесь настоящее гнездовище порока. Тьфу, чтоб они пропали, животные! — обронил в сердцах господин Бадени.
Под грубым рубищем из простого сукна — обычной одеждой крестьян — каждый из только что приехавших легко различал порок, но то же самое, только облаченное в шелка, кружева и бархат, укутанное в дорогой мех, подрумяненное и спрыснутое духами, представлялось им красивым и безупречным.
Кому из этих элегантных господ пришло бы в голову подвергнуть критике какую-нибудь из богато одетых, очаровательных дам, которые, подобно султаншам, восседали в раззолоченных санях?
Наступила ночь, когда кавалькада прибыла в Каменку. Дамы сбросили шубы и привели в порядок свои туалеты. Был подан горячий чай, и, как только его выпили, музыканты начали играть полонез.
Пары выстроились, и возглавили их Плоцкий с госпожой Литынской. Танцующие двигались по всей анфиладе покоев, огибая столы и оттоманки, а между делом обменивались шутливыми замечаниями, смеялись и болтали.
Аспазия танцевала с кадетом.
— Как вам нравится Ванда Бадени? — поинтересовалась она. — Разве она не прелестна?
— Мне здесь нравится только одна дама.
— Которая?
— Я не смею назвать ее имя.
— Пожалуйста, кто она?
— Только если вы настаиваете.
— Разумеется, я хочу это знать.
— Это вы, сударыня, вы с первого взгляда произвели на меня неизгладимое впечатление.
— Выдумки! — залившись румянцем, воскликнула Аспазия. — Чем я могла пленить вас, когда вокруг столько молодых женщин и девушек?
— Я нахожу очаровательной только вас, госпожа Менева.
— Тише, вас могут услышать, поговорим об этом позднее…
В то же самое время Плоцкий пытался добиться благосклонности госпожи Литынской, а Кардони пылко клялся в верности графине Коморовской.
За полонезом последовал вальс, затем — мазурка, которую танцевали всего несколько пар: майор с Натальей, Суходольский с Брониславой, Плоцкий с Вандой и Пивницкий с Маурицией.
Танцы и вино все больше подогревали резвящуюся компанию. После перерыва, во время которого был устроен лукуллов пир, разгульная веселость достигла апогея.
Винтерлих с Каролом вдруг петухами выступили вперед и, ужасно кукарекая, хлопая воображаемыми крыльями, кинулись преследовать дам. Данила и Василий, наряженные польскими евреями, лихо отплясывали казачок.
Казалось, будто старинным серым воеводским замком со всеми его укромными уголками, обычно такими тихими и темными, овладела толпа одержимых вакханок и вакхантов.
Лишь утренняя заря положила конец веселому буйству. Были приготовлены сани. На небе еще стояли отдельные звезды, когда гости отправились в обратный путь.
Невдалеке от Михайловки произошло несчастье. Упала лучшая лошадь Менева, сломала ногу, и животное пришлось застрелить.
Мотуш был безутешен, горькие слезы текли у него по щекам. Когда Тарас попытался его урезонить, он гневно выкрикнул:
— Ах, уж лучше бы наш всеблагой Господь сгубил парочку самых красивых ангелов!
|
|
|
