Рыбная ловля и морской промысел

Пашня

 

После того как была получена жалованная грамота на землю, ее можно было осваивать. Иноки расчищали землю от леса, чтобы поставить церковь, кельи, посадить огород, распахать пашню. Бывало, что монастырю помогали наемные люди, если у обители были средства и благодетели. Так, в 1400 году преподобный Дионисий Еяушицкий послал князю Дмитрию Васильевичу Заозерскому, владевшему землями вокруг Кубенского озера, свою просьбу прислать «делателей», чтобы выкорчевать деревья. Князь Дмитрий прислал своих делателей, и уже в 1402 году на росчисти (на расчищенном месте) были построены кельи. Затем преподобный Дионисий отправился к Ростовскому архиепископу Григорию и получил у него благословение на монастырь. В 1403 году в Глушицкой обители построили церковь в честь праздника Покрова Пресвятой Богородицы и «ина елика потребна суть братии».

Преподобный Герасим Болдинский сам со своими учениками таскал бревна, строил церковь и кельи, до этого иноки жили в «лесных кущах» (хижинах из веток, стоявших в чаще леса). Замечательной хозяйственной смекалкой обладал преподобный Александр Свирский, чему немало подтверждений мы находим в его Житии. Как‑ то раз преподобный обнаружил большие запасы глины около своего монастыря и задумал делать из нее кирпичи, чтобы построить в обители каменную церковь. Братия роптала на святого, средств у монастыря не было никаких, и всякое строительство казалось невозможным. Но преподобный Александр не отступал. Через некоторое время в монастыре было приготовлено достаточное количество кирпича, извести, с берега озера иноки натаскали валунов. Тогда Александр Свирский послал к великому князю Василию Иоанновичу трех своих учеников – Антония, Леонтия и Иродиона с просьбой прислать каменщиков в обитель. Великий князь исполнил просьбу преподобного, в монастырь прибыли каменных дел мастера и «дозиратель постройки» (архитектор), сам же Василий Иоаннович просил преподобного молить Бога о даровании наследника. В скором времени в обители был построен каменный храм, трапезная и монашеские кельи.

Историки часто спорят о том, что же являлось основой монастырского хозяйства. Некоторые говорят, что не земля составляла главное богатство монастырей, а многочисленные пожертвования деньгами, драгоценностями и другим движимым имуществом. Другие исследователи, продолжая эту мысль, утверждают, что земельные владения вовсе не нужны были монастырям, а приобретались только из одной монашеской страсти к стяжательству (накопительству). Мы же возьмем на себя смелость утверждать, что именно земля была основой монастырского хозяйственного уклада.

Да, земля подчас была неплодородна и в климатических условиях Русского Севера не приносила большого дохода. Но крестьянин, кем в сущности и был русский монах, не мыслил себя без земли. Эта связь осознавалась им почти мистически. На Руси обычно говорили: не стоит земля без праведника. Перефразируя эту поговорку, можно было бы сказать: не стоит и монастырь без земли. Поэтому так отчаянно сопротивлялись монастыри любым попыткам отнять у них землю. Поэтому все основатели монастырей добивались в первую очередь именно земельных пожалований, только тогда они могли быть спокойны, что сделали все (в земном, практическом отношении) для надежного существования своего монастыря. Сама неумолимая логика жизни требовала от них этого.

Так, в обители преподобного Диодора Юрьегорского (в Архангельской области) первое время часто случался сильйый голод. Монастырь был значительно удален от мирских поселений, и надежды на милостыню мирских людей не было никакой. Однажды голодная братия начала роптать на святого и обвинять его в неразумной растрате денег на строительство сразу трех церквей, келий и ограды. «Сначала надо было один храм поставить, потом другой, а не в одно время. И ныне нам чем питаться? Не можем голод терпеть, наутро все разойдемся, каждый, куда хочет! » – ругали они преподобного Диодора.

В эти трудные дни ему явился преподобный Александр Ошевенский и сказал: «Не малодушествуй и братию укрепляй! Вспомни, сколько человек Бог пропитал в пустыни. Вас ли не может прокормить! Только трудитесь с благодарением и ловите рыбу на озерах! » (Житие преподобного Диодора. С. 789–780 ). Улов оказался так велик, что иноки не только сами питались этой рыбой в течение долгого времени, но еще и продавали ее и покупали другие продукты. В следующий раз любимый ученик преподобного Прохор во время молитвы услышал голос, исходивший от иконы Пресвятой Богородицы: «Не скорбите, имейте между собой любовь, трудитесь! Бог вас на этом месте не оставит. Идите на озеро, ловите рыбу». И вновь богатый улов спас монахов от голодной смерти.

В третий раз иноки поймали черную лисицу и продали ее за 8 рублей. Чтобы на будущее обезопасить монастырь от голода, преподобный Диодор решил ехать в Москву и выхлопотать земельные владения для монастыря. В 1629 и 1632 годах он, действительно, был в Москве и получил царские жалованные грамоты на землю, после чего жизнь в монастыре стала налаживаться, преподобный и братия «начаша землю пахати, лес под пашню сещи и тем питатися». Это разумное отношение к земле следует отличать от стяжательства, страсти приобретения излишнего ради обогащения, которые впоследствии стали, увы, характерны для монастырской жизни.

Поскольку нужда в хлебе была самой насущной, монастырская пашня всегда являлась предметом особой заботы братии. Из житий преподобных Кирилла Белозерского, Александра Ошевенского и других святых известно, что сами преподобные возделывали землю. Хлеб, который выращивали на монастырской пашне, назывался «припашной». Монастырские старцы заботились о том, чтобы амбары были полны хлеба, и держали его про запас. Все работы на пашне были под контролем игумена и келаря. В Житии преподобного Корнилия Комельского рассказывается о том, что святой часто ходил на монастырское поле наблюдать за работами. Так же поступал и преподобный Дмитрий Прилуцкий. Эти заботы о монастырском хозяйстве едва не стоили преподобному Корнилию жизни. Напасти сыпались одна за другой. Как‑ то, когда преподобный возвращался с поля, на него упало дерево, хотя стояла тихая и безветренная погода. Иноки принесли его в монастырь, двенадцать недель преподобный пролежал без движения. Оправившись после болезни, он вновь пошел проведать работников и упал с высокого обрыва, так что разболелся пуще прежнего. В другой раз на него снова упало дерево, и его нашли лежащим, с разбитой головой.

Отдельными видами работ руководили специально поставленные для этого старцы. Из монахов Комельского монастыря обычно назначалось несколько «нарядников», которые наблюдали за наемными рабочими‑ «делателями». Старец‑ «житник» ведал приходом и расходом хлеба, старец «купчина‑ казначей» покупал земледельческий инвентарь, платил наемным рабочим, трудившимся на пашне (Прокофьева. С. 11 ). С увеличением монастыря к распашке земли привлекались на различных условиях наемные люди, они также упоминаются уже в житиях основателей монастырей. Это были «половники», «бобыли», «казаки», монастырские слуги, «детеныши» и т. д. Мы сейчас не будем останавливаться на характеристике всех категорий зависимых от монастыря людей. На первых порах в монастырях занимались подсечным земледелием. Некоторые валаамские подвижники, жившие одиноко в глубине острова, брали на себя сугубый подвиг: не принимая никакой помощи от монастыря, сами выращивали хлеб, копая «жесточайшую ту каменную землю» копорулею, даже без помощи скота (Сказание о Валаамском монастыре. С. 133–134 ).

Монахи, жившие в монастырях нынешней Архангельской области или Карелии, вынуждены были постоянно заниматься подсечным земледелием. Плодородные почвы, как правило, находились под болотами и требовали большого труда при их разработке. Подсечное же земледелие позволяло делать запашки в лесах без использования лошадей и удобрений. Вот как происходил этот процесс в XIX веке: сначала рубили и выжигали лес, причем зола заменяла собой впоследствии искусственное удобрение. Свалив деревья, их оставляли сохнуть до будущей весны, а в ясные сухие дни сжигали. На разработанной из‑ под леса пашне сеяли озимый хлеб в течение трех и более лет. Почва после поджога давала хороший урожай, а потом чем дальше, тем хуже. На новинах рожь в первые годы родилась сам‑ 10, сам‑ 12, а иногда и сам‑ 50, особенно на местах из‑ под крупного леса; овес два года подряд родился сам‑ 10, сам‑ 15. Потом землю забрасывали, запущенные палы возобновляли через 15 лет (Иванов. С. 124 ). Вероятнее всего, именно так обрабатывали землю основатели и первые насельники монастырей. Не случайно в житиях часто встречаются рассказы о том, каким опасностям подвергались святые, когда жгли лес или хворост.

Довольно быстро в монастырях, расположенных на плодородных землях, переходили к правильно организованному трехполью. Там, где позволяли природные условия, зерновое хозяйство велось на высоком уровне, землю добротно обрабатывали, систематически вносили удобрения. При обработке земли употреблялись соха (в Карелии это были простые одноконные сохи), плуг, борона из еловых сучьев, при уборке урожая – серп, цепь и коса. Сеяли, как правило, рожь (в 1621 году в Кирилло‑ Белозерском монастыре ее посеяли 789 четей) и овес (1564 чети) и в значительно меньшем количестве – ячмень (192 чети) и пшеницу (20 четей). Лен и коноплю монастыри, как правило, не выращивали, хотя постоянно покупали льняное и конопляное масло, лен на нити и коноплю. Гораздо дешевле их было купить, чем заниматься такими трудоемкими культурами в собственном хозяйстве.

Хлеба высевались яровые и озимые. В Прилуцком монастыре (близ Вологды) яровые (овес, ячмень, пшеницу, редко – рожь) сеяли в апреле или в мае. Озимую рожь (такой была большая часть, именно она кормила монастырь) сеяли в августе. Уборка урожая начиналась в конце июля и заканчивалась в августе. Лишь в те годы, когда стояла особо плохая погода, окончание уборочных работ падало на сентябрь. Самый же разгар страды приходился, как правило, на август. Урожаи зависели от погодных условий, количества рабочих рук и всегда получались разными, но, как правило, стабильно высокими. Л. С. Прокофьева, детально изучившая хозяйство Спасо‑ Прилуцкого монастыря, отмечает в своем исследовании, что неурожаев в этой обители практически не было. Даже в голодные годы, которыми начинался XVII век, урожай на монастырском поле был относительно высок. В 1601 году урожай ржи составил сам‑ 3, 6, овса – сам‑ 2, 6, ячменя – сам‑ 6, 4. Такими были средние урожаи на территории центральной части Русского государства в обычные годы. Монастырские старцы сетовали только, что хлеб в этот год уродился весь «зяблый», то есть не годился на семена, но все‑ таки его было достаточно, чтобы прокормить монастырских людей. А бывали годы, когда урожаи выдавались особенно высокие. Так, в 1642 году в том же монастыре ржи уродилось сам‑ 10, овса – сам‑ 5, 8, ячменя – сам‑ 10. Причем на монастырской пашне урожаи были всегда выше, чем в селах, расположенных неподалеку от монастыря (Прокофьева. С. 21 ). Достигалось это высоким уровнем обработки пашни. Некоторые обители полностью обеспечивали себя хлебом, но почти никогда им не торговали, даже когда амбары ломились от хлеба. Наоборот, монастыри всегда старались его закупать про запас и только немногие обители торговали своим хлебом (так, Троице‑ Сергиев монастырь вывозил в Астрахань муку, которая мололась на его мельницах из его собственного зерна).

Большинство же русских монастырей, расположенных в неблагоприятных для сельского хозяйства районах, не могли прокормить себя хлебом сами, зерно приходилось докупать или просить помощи у государства или иных благотворителей. В Псково‑ Печерском монастыре в начальную пору его существования часто случались перебои с хлебом. Получив от благотворителей жито и овес, монахи ссыпали их вместе и из этой смеси пекли хлеб.

Мельницы не сразу появлялись в монастырях. На первых порах монахи перемалывали зерно с помощью ручных жерновов. В Житии преподобного Трифона Печенгского рассказывается, как преподобный купил ручные жернова в городе Кола. Они были «немалы и тяжки», но Трифон всю дорогу до монастыря нес их на своих плечах. Путь был неблизким, преподобный прошел 150 стадий по холмистой, а иногда болотистой местности. К тому же, как замечает автор Жития, было это Великим постом, и преподобный ничего не ел. Эти жернова много лет служили монастырю, а потом хранились в обители в память о святом Трифоне.

Однако молоть ручными жерновами было чрезвычайно трудным делом. Все зерно обычно делилось на части – «уроки» и распределялось между иноками монастыря. Если кто брал на себя чужой урок, то в житиях такой поступок оценивается как особый подвиг. Преподобный Герасим Болдинский, который от природы был «крепок и мощен зело» и мог работать за двоих, часто, жалея иноков, выполнял за них эту тяжелую работу. Так же поступал и преподобный Антоний Сийский. Некоторое время он жил в уединенной пустыни неподалеку от монастыря. По ночам, вычитав все положенные молитвы, он молол хлеб. А чтобы усугубить подвиг, раздевался по пояс и отдавал свое тело на съедение комарам. Они облепляли его так, рассказывает автор Жития, что не оставалось места и для кончика пальца. Всю муку преподобный Антоний отправлял в монастырь, себе же оставлял только малую часть на пропитание.

В Благовещенском монастыре преподобных Адриана и Ферапонта Монзенских жил некий брат по имени Феодосий. Он был слепым, однако всю свою монашескую жизнь проработал в «пекальнице» – пекарне. Здесь он пек хлеб для братии. Поскольку монастырь был тогда беден, хлеб молотили жерновами, и Феодосий часто брал на себя братские «уроки». У некоторых он забирал рожь тайно, а потом ставил им в сенях уже готовую муку. Феодосий работал по ночам, а также в полдень, когда вся братия по обыкновению отдыхала. За свой подвижнический труд он стал свидетелем чуда: ему явился святой Ферапонт Монзенский, и на некоторое время слепой Феодосий ясно увидел свою пекарню и Благовещенскую церковь. Преподобный предрек ему, что после смерти он будет положен внутри церкви рядом с ракой святого. После явления преподобного Ферапонта свет снова померк в глазах Феодосия, но он до конца жизни оставался на своем послушании. Когда инок преставился, братия увидели белого голубя, сидевшего на крыше его кельи. Феодосия погребли в приделе во имя святителя Николая Чудотворца Благовещенской церкви рядом с ракой святого Ферапонта, как это и было ему предсказано.

Но то, что могли выдержать святые, часто было не под силу остальной братии. Иноки из монастыря преподобного Александра Свирского все время роптали на святого за то, что у них нет мельницы. Однажды преподобный Александр, взяв с собой старейших монахов, отправился на гору рядом с монастырем. Обитель стояла на берегу озера, а над ней на расстоянии полета двух стрел находилось еще горное озеро. Преподобный рассудил, что если прокопать русло из верхнего озера в нижнее, то можно будет устроить мельницу. Сотворив молитву, преподобный Александр стал копать русло, братия, взяв «рыла», помогали ему. Через некоторое время огромные потоки воды с сильным шумом устремились вниз. От быстро прибывавшей воды под монастырем образовался большой ров, грозивший здешним постройкам падением. Преподобный перекрестил водный поток и встал на молитву, которая и спасла тогда Александро‑ Свирский монастырь. Вскоре иноки устроили на нижнем озере мельницу. Она молола и толкла «на всякую потребу монастырскую».

Кроме пашни монастырскую землю использовали под огороды и сенокосы. Если рабочих рук для обработки пашни не хватало, то она быстро превращалась из «живущего» в «пусто». Эти опустевшие пашенные земли отводили под покосы, которые сдавали в аренду либо косили сами. Из житий святых видно, что монастыри обзаводились стадами скота уже на первых порах своего существования. В Житии преподобного Арсения Комельского есть рассказ о медведе, который чуть было не напал на корову из монастырского стада, Преподобный Арсений «связал зверя молитвой» и повелел своему ученику наказать его. Ученик, взяв лозу, высек медведя, после чего медведь поклонился преподобному и удалился. С тех пор звери перестали нападать на монастырский скот.

В небогатом монастыре святого Симона Воломского братии и наемных работников было немного, рабочих рук на все не хватало, и скот пасся в лесу без присмотра пастуха. Однажды стадо из леса не вернулось. Монахи, проработав в поле до глубокого вечера, так устали, что не нашли в себе сил пойти в лес. Но весь следующий день, а затем второй и третий они провели в поисках пропавшей скотины, однако все было напрасно. Огорченные иноки возвратились в монастырь, некоторые плакали, потому что в монастыре, как всегда, остро не хватало продуктов, а приближался праздник святых апостолов Петра и Павла. Братии оставалось только молиться этим святым и своему покровителю – преподобному Симону Воломскому. Накануне праздника монахи, выйдя из церкви после вечерни, услышали странный шум, доносившийся из леса. Когда все посмотрели в ту сторону, то увидели, как монастырское стадо быстро бежит к обители, а вокруг него с ревом прыгает медведь и не дает животным отклониться в сторону. Медведь пригнал стадо на скотный двор и исчез (РГБ. Волог. № 75. Л. 63 об. – 64 об. ).

Монастырские старцы всегда заботились о том, чтобы поголовье скота в их обителях постоянно увеличивалось. Кирилло‑ Белозерскому монастырю, согласно описи 1601 года, принадлежало 1086 лошадей, кроме того, «было всякие животины» – 516 коров, быков и телят, 319 овец и баранов, 68 свиней, а к 1621 году добавилось еще 3 козы. Для такого количества скота требовалось много сена, и его заготовка была одной из насущных монастырских забот. На лучших Шехонских пожнях (по берегам реки Шексны), принадлежавших Кирилловской обители, косили сено «околомонастырские люди» под надзором старцев. Часть пустошей братия сдавала в аренду при условии, что монастырь будет получать каждую третью или четвертую копну. Другую часть пожен крестьяне косили вместо повинности.

Огороды обычно находились на территории самого монастыря. По уставу Александро‑ Свирского монастыря иноки ранним утром после чтения утренних молитв выходили работать на огороды («зеленаго ради растениа»). Огороды в северных монастырях, как правило, удобряли, чтобы получить на них хороший урожай. Традиционно разводили капусту, редьку, брюкву, морковь, свеклу, лук и чеснок. В Кирилло‑ Белозерском монастыре для правильного орошения гряд рыли канавы и прокладывали водопроводные трубы. Излишки капусты этот монастырь иногда даже продавал. Так, в июне 1606 года старец Варлаам огородник отдал келарю «огородных денег, что продавал с огорода капусту и росаду, итого 3 рубля денег».

По мере того как обители богатели, они все меньше внимания уделяли огородничеству. Монастыри стремились покупать лук, чеснок, репу, а не заниматься их разведением. Так, Кирилло‑ Белозерский монастырь закупал овощи в Белозерске, Вологде и других городах. Причем огурцы покупались в очень больших количествах. В приходно‑ расходной книге монастыря за 1581 год записано: «Нечай Вашковец на Белеозере (то есть в Белозерске. – Е. Р. ) купил на братью три тысячи пол четверта ста огурцев свежих, дал рубль; Семен Сенюшкин на Белеозере на братью купил 4600 огурцов свежих» (Никольский. Т. 1. Вып. 2. С. 108. Прим. 7). Судя по тому, что при монастырях существовали больницы, видимо, на огородах существовали и специальные посевы лекарственных трав. Так, например, известно, что патриарх Никон, находившийся в ссылке в Ферапонтовом монастыре, специально разводил лекарственные травы. Кроме того, в монастырях традиционно занимались и пчеловодством.

 

Рыбная ловля и морской промысел

 

Важным подспорьем в хозяйстве всех русских монастырей были рыбная ловля и рыбный промысел. Рыба являлась основной пищей в непостные дни, а также разрешалась в некоторые посты. Для тех монастырей, которые находились на Крайнем Севере и располагали скудными земельными угодьями, рыба и вовсе становилась практически основным продуктом питания. В грамоте Николо‑ Корельского монастыря за 1607 год сказано, что игумен с братией кормятся своими трудами – рыбной ловлей, а пашенных мест у их монастыря нет, потому что с трех сторон болота, а с четвертой – море, и вообще «место убогое» (АИ. Т. 2. № 77. С. 105 ).

Таким же важным был рыбный промысел и для братии монастыря преподобного Трифона Печенгского. Не случайно многие рассказы о чудесах этого святого связаны с происшествиями, случившимися на рыбной ловле. На Крестовой тоне Печенгского монастыря долгие годы трудился некий рыбак из города Колы, по имени Иларион Грохотов. Его приходу в обитель предшествовала удивительная история. Однажды на рыбалке он проткнул удочкой веко, рыбаки повезли его в город. Когда боль становилась нестерпимой, Иларион молился преподобному Трифону и дал обет в случае исцеления всю жизнь работать на монастырь. К удивлению своих товарищей, его рана затянулась, глаз остался цел, и Иларион, как и обещал, пошел в монастырь (РНБ. Сол. № 188/188. Л. 30 ).

Рыба была настолько важным продуктом питания, что о рыбалке упоминают практически все древние жития святых. В памяти соловецких монахов остался старец Леонид, ученик преподобного Зосимы Соловецкого. Многие годы он трудился на обитель на рыбной ловле. Жил старец за четыре версты от монастыря, днем с монастырским слугой ловил рыбу на озерах, а ночью прилежно исполнял свое молитвенное правило (Минеева. С. 422 ). Однажды, когда в монастыре преподобного Пафнутия Боровского нечем стало кормить братию, он попросил у некоего князя, владевшего рыбной тоней на реке Оке, позволения три дня ловить здесь рыбу с условием, что весь улов пойдет в обитель. Князь согласился, и преподобный благословил одного монастырского служебника на ловлю рыбы. При этом он дал ему пять гривен серебра, чтобы тот на все деньги купил сосудов для засолки рыбы. Служебник очень удивился и сказал, что не нужно столько посуды для трех дней. Пафнутий сильно рассердился на непослушного слугу и приказал исполнить повеленное. Каково же было потом удивление братии, когда слуга поймал за три дня 730 больших рыбин. Столько здесь никогда не ловили за весь год.

Рыба, как правило, добывалась не на продажу, а на собственный обиход. Близ Соловецкой обители находилось несколько морских тоней для ловли сельди, которую добывали летом и солили впрок, а все лето, по словам архимандрита Досифея, братия могла утешаться жирной и вкусной ухой. Один из путешественников, побывавший в монастыре в 1828 году, заметил, что «уха из здешних сельдей вкусом почти не уступает стерляжьей» (Московские ведомости 1828. № 75. С. 317 ). Кроме сельди соловецкие монахи ловили в море семгу, камбалу, треску и корюшку. В зимнее время в морских губах крючками ловили навагу. Около берегов в море добывали морскую капусту, листья которой достигали в длину двух аршин, а в ширину – больше восьми вершков.

Ловили рыбу разными способами: «керегоды и переметы, веригами и удами и иными всякими ловлями». Кирилло‑ Белозерский монастырь при жизни своего основателя владел рыбными ловлями в Сиверском, Уломском озерах и неводами на Белом озере. Интересно, что в Сиверском озере, на берегу которого стоит Кирилловский монастырь, рыбу ловили удочками, и только на праздник Успения Пресвятой Богородицы преподобный разрешал ловить сетями. Возникает вопрос, почему святой игумен установил такие ограничения на рыбную ловлю. В этом проявилось, видимо, бережное отношение подвижника к окружавшему его миру. Но была и другая причина. Пахомий Логофет отметил в Житии преподобного Кирилла, что святой всегда отличался строгим воздержанием. На трапезе он вкушал от всех блюд, но не до сытости. Так он советовал поступать и своим ученикам. Рыба для кирилловских монахов была праздничным блюдом, а если и разрешалась, то не до сытости. Единственным днем, когда не действовали никакие ограничения на рыбу, был престольный праздник монастыря.

С увеличением числа монастырской братии увеличивалась и потребность в рыбе. Поэтому кирилловские игумены неуклонно расширяли свои рыбные владения. Игумен Кассиан купил за полтора рубля «полночи» в Островском езу на реке Шексне (то есть право ловить рыбу в течение половины ночного времени), игумен Филофей купил за 1 рубль ночь в Особомском езу на Шексне. В 1539 году великий князь Василий Иоаннович дал монастырю право на беспошлинную рыбную ловлю в Белом озере: зимой (поледенную ловлю) – одним неводом, а весной и осенью можно было ловить двумя лодками, четырем человекам и одним неводом. Но рыбы на монастырь все равно не хватало, ее приходилось закупать, что видно по заметкам келаря в его записных книжках «обиходниках». Ситуация круто изменилась после того, как в 1570‑ х годах обитель получила рыбные ловли на побережье Белого моря – «Умбские ловли». Здесь добывали столько семги, что часть ее продавали. В 1620 году в монастырской казне от продажи семги с «Умбских ловель» было 255 рублей. Кроме того, в эти же годы монастырь получал с трех езов по реке Шексне по 100 осетров каждый год, да в озерах (Сиверском и Бабьем) рыбу мелкую «плотицы и окуни, щучки и ерши».

«Езы» давали самые большие уловы. Их ставили весной, «на полой воде, как лед пройдет». Это называлось «делать ез» и было трудной «мешкотной» работой. Так ез Целинский (принадлежал Кирилло‑ Белозерскому монастырю) били 15 человек с мастером целых 4 недели. По обеим берегам реки забивались козлы (до 30) с перекладинами, на них ставилась клетка. Самая работа состояла в том, что «сперва высекали засов и вывозили на ез», «забивали на езу кол и кол засовывали засовом». Осенью кол и засов вынимали, но на езу оставались жить монастырские люди вместо сторожей. На поправку и постройку еза требовалось много леса, поэтому за каждым езом был закреплен свой лесной участок (Никольский. Т. 1. Вып. 1. С. 115 ).

Другой весьма распространенный способ рыбной ловли назывался керегоды. Керегодили, как правило, так: две лодки выезжали на озеро, забрасывались сети, потом становились на якорь и начинали их собирать. В житиях керегодами часто называют рыболовные снасти вообще, и порой трудно понять, что на самом деле означает это слово. Известно, что керегодами ловили соловецкие монахи. В 1485 году в Соловецкой обители сгорела трапезная со всем монастырским запасом. Монахи остались буквально ни с чем и сильно голодали. Часть иноков ушла за милостыней в новгородские земли, а старец Савватий решил поехать на побережье в монастырскую волость Вирму, где находились рыбные ловли. Монастырский ватаман (начальник промысла, ватаги промысловиков) благословил старца идти с мужиками на озера. Рыбаки снарядили лыжи и кережи и отправились на ловлю. Улов оказался большим, но случился «ростороп» (сильная оттепель), вернуться на монастырское подворье казалось делом безнадежным, а соли для засолки рыбы с собой не было. В отчаянии рыбаки стали призывать на помощь преподобных Зосиму и Савватия Соловецких. И каким‑ то чудом им удалось благополучно добраться до монастыря. Казалось бы, самая простая история. Но тогда от ее исхода зависело дальнейшее существование полуголодной монастырской братии, поэтому она и попала на страницы жития.

Один из способов рыбной ловли назывался забор. Он предназначался для ловли семги, возвращавшейся обратно в море с верховьев рек, где она метала икру. Забор ставился в устьях рек и состоял из бревен или кольев, вбитых в дно реки. В заборе делались отверстия, в которые вставляли верши (сетки). Так ловили рыбу на Русском Севере вплоть до начала XX века. Чтобы пересечь реку, приходилось строить длинные заборы. В 1683 году в устье реки Кеми стоял забор длиной 161 сажень, в котором было 6 верш. Поскольку забор ставили соловецкие иноки пополам с окрестными крестьянами, то улов тоже делили пополам. Вниз по Кеми рыбу ловили неводами длиной 10–15 сажен на парных карбасах. Это называлось ловить поездами («поездовщики поездовали»). Кроме того, существовали еще «приколы». В 1683 году на Кеми Соловецкий монастырь имел 5 «приколов». Это были вбитые в дно реки и переплетенные жердями (слегами) колья. У прикола также ставились сети‑ гарвы.

За редким исключением, рыбный промысел не приносил обителям значительных доходов, так как рыба дешево стоила и расход ее был большим. Обители, как правило, разрешали местным жителям пользоваться своими угодьями, но за это часть своего улова рыбаки отдавали в монастырь. На первых порах, когда взаимоотношения отличались простотой, этот договор был устным и нигде не фиксировался. Как‑ то раз преподобный Арсений Комельский разрешил крестьянам, жившим около монастыря, ловить рыбу в реке Леже и попросил несколько рыбин для братии. Улов оказался на редкость богатым, рыбаки принесли его в монастырь, но одну, самую большую рыбину скрыли. Преподобный, посмотрев на улов, сказал: «Столько я вижу рыб, а одну почему скрыли, почему благословенное крадете? » Рыбаки раскаялись в своем лукавстве и обещали впредь так не поступать.

Ловля рыбы на озерах и морях также была сопряжена с тяжелым трудом и немалым риском, о чем свидетельствует множество чудес, записанных в житиях. Однажды преподобный Кирилл Белозерский послал рыбаков на Сиверское озеро ловить рыбу. И когда рыбаки были уже на середине озера, поднялась сильная буря, волны вздымались и угрожали рыбакам смертью. Не в силах справиться с волнами, рыбаки не могли подплыть к берегу. Некий человек, по имени Флор, стоял в это время на берегу и видел терпящих бедствие. Он быстро побежал к святому и сказал ему: «Рыбаки тонут! » Святой, взяв в руки крест, поспешил на берег озера. Он перекрестил озеро, и оно тотчас же перестало волноваться, став совершенно тихим. В тот день рыбаки поймали множество рыбы, больше, чем в прежние дни. Однажды старец из обители преподобного Арсения Коневского вместе с монастырскими рыбаками отправился на ловлю рыбы в Ладожское озеро. Время было осеннее, и когда рыбаки уже возвращались назад, поднялась сильная буря, лодку теснило льдинами, рыбаки обратились в молитве к заступничеству преподобного Арсения и спаслись.

Другая история рассказывает, как из Печенгского монастыря в реку Печенгу пошел на рыбный промысел монастырский корабль. Главным («приказным») на том корабле был инок Вениамин. Когда корабль вышел в открытое море, поднялась сильная буря, волны захлестывали судно, его то бросало к каменистому берегу, то обратно уносило в море. Рыбаки пришли в отчаяние, но инок Вениамин не сдавался. Корабль принесло в устье реки Ворьемы, рыбаки пришли в ужас, потому что здесь было множество мелей, и корабль стал трещать. Тогда по приказу Вениамина с корабля спустили карбас, на котором люди поплыли к берегу. Монах Вениамин с одним мирянином, трудившемся в обители на поварне, остался на корабле стеречь казну и монастырские запасы. Среди бури они в голос кричали: «Пресвятая Троица, помогай нам», через некоторое время ветер утих, и корабль без потерь вернулся в Печенгу (РНБ. Сол. № 188/188. Л. 27–28 об. ).

Монастыри, стоявшие на морском побережье, уделяли большое внимание «мурманскому промыслу». Основной продукт промысла – ворвань, то есть китовое, моржовое и тюленье сало, охотно покупали в Холмогорах, Каргополе и даже за рубежом. Поэтому монастыри старались «мурманского рыбного промысла не запустить» и держали на самом берегу своих «покрутчиков» (приказчиков). Печенгская обитель традиционно получала наибольший доход от морского промысла. Поскольку пожертвования в виде денег за молебны и панихиды здесь составляли крайне скудную цифру из‑ за нищеты местного населения – лопарей, и прокормиться рыбалкой или скудными урожаями было невозможно, преподобный Трифон вместе с игуменом монастыря Гурием отправился в Москву просить угодий для морских промыслов. Царь Иоанн Грозный дал монастырю в вотчину Печенгскую, Тонкую, Лицкую, Урскую, Позрецкую и Новденскую морские губы со всеми рыбными ловлями и выметом морским (если из моря выбрасывало кита или моржа), а также со всем морским берегом, пашнями и лесами, озерами и звериными ловлями, «чтобы тем монастырь мог обстраиваться и питаться». Монастырь быстро освоил свои угодья и даже начал торговать. Каждое лето сюда приходил купеческий корабль из Гамбурга, купцы брали в обители семгу, китовое сало, а взамен давали соль, крупы, вино и другие припасы с приплатой деньгами.

Практически у всех поморских монастырей были свои морские промыслы. В 1653 году царь Алексей Михайлович пожаловал Красногорской обители промыслы в Северном океане, на Новой Земле и по берегам Белого моря. Здесь добывали морского зверя, белых медведей, белых и черных песцов. Летом монастырские наемные люди отправлялись на двух «кочах», весной – на двух карбасах. Свою добычу они привозили сначала в Архангельск, Холмогоры и Мезень, где таможенные головы и целовальники осматривали ее и отделяли десятую часть в казну, о чем монастырю выдавались расписки с таможенными печатями. В этих же городах монастырь старался сбыть морского зверя, чтобы на вырученные деньги закупить хлеб, соль, одежду, а также воск, ладан и мед.

Соловецкий монастырь также всегда высылал своих трудников на морской промысел. Он начинался весной, когда ломало лед на море, и потому назывался «веснованием». Добывали белугу, нерпу, тюленей. Кожи выделывали на собственном кожевенном заводе, а сало использовалось для освещения монастыря долгой зимой. На морских зверей охотились на карбасах, небольших узких и легких лодках, которые моряки больших торговых судов обычно всегда брали с собой, так как в случае непогоды на карбасе можно было высадиться там, куда не могло подойти ни одно судно. На таком карбасе, например, высаживался на берег Пертоминского монастыря царь Петр I, когда буря застигла его по пути на Соловки. Для ночевки охотники вытаскивали свои карбасы на большую льдину, карбас закрывали буйном, и так на дне лодки проводили ночь.

Но морской промысел был связан с большим риском. Особенности и опасности промысла хорошо описаны в северных житиях. Однажды жители поморской волости Варзуги вышли на промысел. Долго плавали они по морю, но зверя нигде не было видно, потому что одни льды унесло далеко в море, а другие растаяли. День уже клонился к вечеру, охотники приняли решение вернуться назад, но едва нашли льдину, на которой можно было заночевать. Вытащив карбасы на льдину длиной с версту или немного больше и подкрепившись хлебом, они уснули. Во сне одному из них явился благообразный старец и сказал, чтобы они просыпались и немедленно брались за работу. Человек тот разбудил дружину, и когда все откинули свои буйны, то увидели на льдине множество морских зверей. Вскочив в одних рубашках и чулках, они стали стрелять и с большой добычей вернулись домой (РНБ. Соф. № 452. Л. 330 об. – 331 ). В другой раз мощные льды едва не поломали льдину, на которой спали охотники, в море уже унесло их рыболовецкие снасти, но преподобный Иринарх Соловецкий, явившись во сне одному из охотников, вовремя разбудил их.

В 1700 году строитель Красногорского монастыря иеромонах Авраамий (Митусов) отправил к Новой Земле четырнадцать человек в двух кочах с хлебными припасами. Но, затертые льдами, они были вынуждены зимовать там и возвратились только летом следующего года. При возвращении одну кочь разбило у острова Вайгач, вся добыча (14 белых медведей, 156 белых песцов, 5 черных) и промысловые снаряды утонули (Описание Красногорского монастыря. С. 20 ).

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: