 |
Губки – ах, в глазах листва
|
|
|
|
Когда зазвонил телефон, седой спросил девушку – и почтения в его голосе было маловато, – может, ему почему‑ либо не стоит снимать трубку. Девушка услышала как бы издалека и обратила к нему лицо: один глаз – с той стороны, где свет, – прижмурен, а открытый, сколь бы неискренне открыт ни был, распахнут очень широко и такой при этом синий, что чуть ли не фиалковый. Седой попросил ее побыстрее, и она приподнялась на правом локте – но не очень поспешно, чтобы только движение не выглядело формальным. Левой рукой она отмела со лба волосы и сказала:
– Господи. Откуда я знаю? В смысле – ты сам как думаешь?
Седой ответил, что как ни взгляни, а разницы пшик, и левой рукой скользнул под локоть, на который девушка опиралась, пробрался пальцами вверх по ее руке изнутри, меж теплым предплечьем и грудной клеткой. Правой рукой потянулся к телефону. Чтобы не шарить, ему пришлось чуть приподняться, и затылком он задел абажур. В тот миг свет чрезвычайно, хоть и чересчур наглядно льстил его почти совсем белым сединам. Хоть волосы теперь и спутались, очевидно, их недавно стригли – или, скорее, приводили в порядок. На висках и затылке подравнивали по обычаю коротко, а по бокам и на макушке оставили длинновато, и выглядело вообще‑ то слегка «солидно».
– Алло? – звучно произнес он в трубку. Девушка наблюдала за ним, по‑ прежнему опираясь на локоть. Глаза ее, скорее просто открытые, нежели настороженные или задумчивые, отражали в основном лишь собственный размер и цвет.
Из трубки донесся мужской голос – окаменелый, однако грубо, почти непристойно торопливый по случаю разговора:
– Ли? Разбудил?
Седой коротко глянул влево, на девушку.
|
|
|
– Кто это? – спросил он. – Артур?
– Ну… Разбудил?
– Нет‑ нет. Лежу читаю. Что‑ то случилось?
– Точно не разбудил? Ей‑ богу?
– Нет‑ нет – абсолютно, – сказал седой. – Вообще‑ то я теперь в среднем часа по четыре вшивых…
– Я чего звоню, Ли, – ты случайно не заметил, когда Джоанн уходила? Она случайно не с Элленбогенами ушла?
Седой снова глянул влево, но повыше, поверх девушки, которая теперь наблюдала за ним – ни дать ни взять юный голубоглазый ирландский полисмен.
– Нет, не заметил, Артур, – ответил он, не сводя глаз с дальнего сумрачного угла, где стена встречалась с потолком. – Она разве не с тобой ушла?
– Нет. Господи, нет. Ты вообще, что ли, не видел, как она уходила?
– Да нет, Артур, вообще‑ то не видел, – сказал седой. – Я вообще ни черта весь вечер не видел. Едва зашел, сразу вляпался в длиннейший даже не треп, а вообще бог знает что с этим французским остолопом, венским, откуда он еще там. Каждый клятый иностранец так и норовит бесплатно консультацию юриста получить. А что? Что случилось? Джоанн потерялась?
– Ох господи. Кто ж его знает? Я вот не знаю. Ты же знаешь ее – как накачается, так и вперед. Откуда я знаю? Она же могла…
– Элленбогенам звонил? – спросил седой.
– Ну. Их еще дома нет. Я не знаю. Господи, я ведь даже не уверен, с ними она ушла или нет. Я одно знаю. Всего одно, язви его в душу. Хватит уже башкой биться. Я серьезно. Теперь уже я серьезно. Хватит. Пять лет. Господи.
– Ладно, попробуй не заводиться, Артур, – сказал седой. – Во‑ первых, если я знаю Элленбогенов, они, скорее всего, загрузились в такси и поехали в Виллидж на пару часов. И все втроем, вероятно, нагрянут…
– У меня такое чувство, что она принялась обрабатывать какого‑ нибудь ублюдка на кухне. Просто нюхом чую. Она всегда вешается какому‑ нибудь ублюдку на шею, если надирается. Но все, хватит. Ей‑ богу, я уже не шучу. Пять, язви их…
|
|
|
– Ты сейчас где, Артур? – спросил седой. – Дома?
– Ну. Дома. Дом, милый дом. [85] Господи.
– Ну так попробуй полегче… Ты чего – напился, что ли?
– Не знаю. Откуда мне, язви его, знать?
– Ладно, послушай. Расслабься. Просто расслабься, – сказал седой. – Елки‑ палки, ты же знаешь Элленбогенов. Наверняка опоздали к последнему поезду. И все втроем в любую минуту нагрянут, бурля остроумием, из какого‑ нибудь ночного клуба…
– Они были на машине.
– Откуда ты знаешь?
– Их нянька. Мы с ней искрящиеся, язви их, беседы ведем. Мы с ней нащупали близость. Мы, как две горошины в стручке, язви его, с ней близки.
– Ладно. Ладно. И что? Не дергайся и расслабься, ну? – сказал седой. – Они все, наверно, втроем в любую минуту сейчас впорхнут. Поверь мне на слово. Ты же знаком с Леоной. Я не знаю, что за… Они же все начинают эдак кошмарно, по‑ коннектикутски веселиться, как только оказываются в Нью‑ Йорке. Ясно же.
– Ну да. Ясно. Ясно. Хотя не ясно.
– Да ясно тебе все. Ну ты сам подумай. Они вдвоем, вероятно, затащили Джоанн…
– Слушай. Никому никогда не надо Джоанн никуда тащить. И не вешай мне тут про то, как ее затащили.
– Никто тебе ничего не вешает, Артур, – спокойно сказал седой.
– Я знаю, знаю! Извини. Господи, я уже совсем рехнулся. Ей – богу, ты уверен, что я тебя не разбудил?
– Если б разбудил, Артур, я бы тебе сказал, – сказал седой. Он рассеянно извлек руку из девушкиной подмышки. – Послушай, Артур. Хочешь совет? – сказал он. Взял в пальцы телефонный шнур под самой трубкой. – Я серьезно, ну? Хочешь совет?
– Ну. Не знаю. Господи, я тебе спать не даю. Пошел бы лучше да вскрыл себе…
– Послушай меня минуточку, – сказал седой. – Во‑ первых – я серьезно, ну? – ляг в постель и расслабься. Налей себе добрый стакан на сон грядущий, залезь под…
– На сон грядущий! Ты издеваешься? Господи, да я целую кварту вылакал за последние два часа, язви ее. На сон грядущий! Я так нализался, что не могу…
– Хорошо. Хорошо. Тогда ложись, – сказал седой. – И расслабься – ты меня слышишь? Скажи‑ ка мне. Сидеть и изводиться – ну что тут хорошего?
– Ну, я знаю. Я б даже не волновался, елки‑ палки, но ей же нельзя верить! Ей‑ богу. Ей‑ богу нельзя. То есть, можно, но лишь покуда… я даже не знаю, покуда что. А‑ а‑ а, да что толку? Я уже совсем рехнулся.
|
|
|
– Ладно. Не будем, ну? Не будем. Сделай доброе дело – попробуй взять и на все это наплевать, а? – сказал седой. – Поди разбери, может, ты делаешь… я честно думаю, ты делаешь из…
– Ты знаешь что я делаю? Знаешь, что я делаю? Стыдно сказать, но ты знаешь, что я делаю почти каждый вечер, язви его в душу? Когда прихожу домой? Хочешь узнать?
– Артур, послушай меня, это не…
– Секундочку подожди – я тебе расскажу, черт бы его побрал. Да я изо всех сил стараюсь не проверять чуланы в квартире, богом клянусь. Каждый вечер прихожу домой и так и жду, что там прячется целая толпа ублюдков. Лифтеры. Курьеры. Легавые…
– Хорошо. Хорошо. Давай попробуем полегче, Артур, – сказал седой. Он резко глянул вправо, где на краю пепельницы была пристроена сигарета, зажженная чуть раньше. Только она, очевидно, погасла, и он ее не взял. – Во‑ первых, – сказал он в трубку, – я уже много, много раз говорил тебе, Артур, что вот тут ты и совершаешь самую большую свою ошибку. Знаешь, что ты делаешь? Хочешь, я тебе скажу? Ты из кожи вон лезешь – я серьезно, ну?.. Ты просто из кожи вон лезешь, чтобы себя извести. Вообще‑ то тем самым ты даже подбиваешь Джоанн… – Он умолк. – Тебе дьявольски повезло, что она такая чудесная девчонка. Я не шучу. А ты за ней не признаешь ну никакого вкуса – или мозгов, елки‑ палки, коли об этом речь…
– Мозгов! Ты смеешься, да? Да нет у нее никаких мозгов, язви ее! Она животное!
Ноздри седого раздулись – судя по всему, он очень глубоко вдохнул.
– Мы все животные, – сказал он. – Если вдуматься, все мы – животные.
– Черта лысого. Я тебе не животное. Может, я дурак и засранец, сукин сын двадцатого века, но никакое не животное. Ты мне давай не это. Я не животное.
– Слушай, Артур. Это нас никуда не…
– Мозги. Господи, ты бы знал, как это смешно. Она же считает себя интеллектуалкой. Вот что самое смешное, живот надорвешь. Читает страницу театральных рецензий, смотрит телевидение, пока совсем не слепнет, – и вот она уже интеллектуалка. Знаешь, на ком я женат? Хочешь знать, на ком? Я женат на величайшей из живущих несостоявшихся, неоткрытых актрис, романисток, психоаналитичек и вообще неоцененных знаменитых гениев Нью‑ Йорка, язви их в бога душу. А ты не знал, а? Господи, это так смешно, что хоть глотку себе режь. Мадам Бовари Колумбийских курсов самообразования. Мадам…
|
|
|
– Кто? – раздраженно спросил седой.
– Мадам Бовари записалась на курсы Ценителей Телевидения. Боже, если б ты знал, как…
– Будет, будет. Ты же понимаешь, что это нас ни к чему не приведет, – сказал седой. Повернулся и показал девушке двумя пальцами у рта, что ему нужна сигарета. – Во‑ первых, – сказал он в трубку, – ты же просто дьявольски разумный парень, а такой бестактный, что дальше некуда. – Он выпрямился, чтобы девушка у него за спиной дотянулась до сигарет. – Я серьезно. Это влияет на твою личную жизнь, влияет на твою…
– Мозги. Ох господи, сдохнуть можно! Боже всемогущий! Ты когда‑ нибудь слышал, как она о ком‑ нибудь говорит – о мужчинах, в смысле? Когда случай выпадет, сделай милость – попроси ее кого‑ нибудь тебе описать. Она о каждом мужике, которого увидит, говорит «ужасно привлекательный». Даже самый старый, мерзейший, сальнейший…
– Ладно, Артур, – оборвал седой. – Это ни к чему нас не ведет. Ни к че‑ му. – Он принял у девушки сигарету. Девушка зажгла две. – А кстати, – сказал он, выпуская дым через ноздри, – как ты сегодня справился?
– Что?
– Как справился сегодня? – повторил седой. – Ну, как дело прошло?
– Ох боже. Не знаю. Паршиво. Две минуты до моей заключительной речи, и адвокат истца, этот Лиссберг, втаскивает чокнутую горничную с охапкой простыней – улики, все в клопиных пятнах. Господи!
– И что? Ты проиграл? – спросил седой, затягиваясь еще раз.
– Знаешь, кто заседал? Засранец Витторио. Бочку на меня катит, что ли. Я даже рта раскрыть не успеваю, как он набрасывается. Ему и слова не скажи. Невозможно.
Седой повернул голову – посмотреть, чем занимается девушка. Та как раз ставила между ними пепельницу.
– Так ты проиграл, что ли? – спросил он в трубку.
– А?
– Я спрашиваю, проиграл?
– Ну. Вот собирался тебе рассказать. На вечеринке не получилось – в этом бедламе‑ то. Как ты считаешь, Младший взбеленится? Мне, конечно, до фонаря, но как ты думаешь? Взбеленится?
Левой рукой седой аккуратно выложил столбик пепла с сигареты на край пепельницы.
– Не думаю, что так уж непременно и взбеленится, Артур, – спокойно сказал он. – Но велика вероятность, что и не слишком обрадуется. Ты знаешь, как долго мы обихаживали эти три клятых отеля? Сам старик Шэнли начал все…
|
|
|
– Да знаю я, знаю. Младший мне все это уже раз пятьдесят излагал. Красивее сказки я в жизни не слышал. Ладно, ну проиграл я это чертово дело. Но, во‑ первых, я не виноват. Сначала этот псих Витторио меня изводил весь процесс. Потом эта кретинка горничная начинает совать простыни, все в клопиных…
– Никто и не говорит, Артур, что ты виноват, – сказал седой. – Ты спросил, не кажется ли мне, что Младший взбеленится. А я тебе просто честно высказал свое…
– Я знаю – это я знаю… Не знаю. Какого черта. Может, опять в армию пойду. Я говорил?
Седой снова повернул голову к девушке – быть может, показать, как он терпим, какой он даже стоик. Но девушка не увидела. Она только что перевернула коленом пепельницу и пальцами быстро собирала пепел в кучку, чтобы легче было сгрести; глаза ее обратились на него мигом позднее, чем нужно.
– Нет, не говорил, Артур, – сказал седой в трубку.
– Ну вот. Могу. Пока не знаю. Мне, естественно, это не слишком нравится, и если можно будет избежать, я никуда не пойду. Но, может, и придется. Не знаю. По крайней мере, забвение. Дадут мне касочку и стол побольше, да еще сеточку от комаров красивую – и все будет…
– Мне бы хотелось вбить тебе в эту твою голову хоть какой – то здравый смысл, мальчик мой, – вот чего бы мне хотелось, – сказал седой. – Ты же дьявольски… ты вроде бы разумный парень, а я слышу какой‑ то детский лепет. И я говорю это совершенно искренне. У тебя куча какой‑ то ерунды копится, как снежный ком, и, черт возьми, ты больше ни о чем не можешь думать, ты абсолютно неспособен…
– Надо было ее бросить. Понимаешь, да? Надо было покончить с этим прошлым летом, когда мне фартило. И знаешь, почему я этого не сделал? Хочешь узнать, почему?
– Артур. Бога ради. Это совершенно ни к чему нас не приведет.
– Секундочку. Дай я тебе расскажу! Хочешь знать, почему я так не сделал? Я тебе скажу, почему. Потому что ее пожалел. Вот и вся простая правда. Пожалел ее.
– Ну, не знаю. То есть это вне моей юрисдикции, – сказал седой. – Хотя, мне кажется, ты забываешь одну вещь: Джоанн – взрослая женщина. Не знаю, но сдается мне…
– Взрослая! Ты спятил? Она большое дитя, елки‑ палки! Слушай, вот я бреюсь – ты послушай, послушай, – я бреюсь, а она ни с того ни с сего, язви ее, зовет меня аж из своей комнаты. Я иду смотреть, что там у нее случилось, – не добрившись, пена по всей морде. И знаешь, чего ей надо было? Ей хотелось у меня спросить, как я считаю, хороший ли у нее ум. Богом клянусь. Смотреть противно, говорю тебе. Я смотрю на нее, когда она спит, – я знаю, о чем говорю. Поверь мне.
– Ну, ты лучше знаешь, чем… То есть это вне моей юрисдикции, – сказал седой. – Суть в том, черт бы тебя драл, что ты вообще ничего конструктивного не делаешь, чтобы…
– Мы не сочетаемся, вот и все. Вот и вся простая история. Мы просто чертовски не сочетаемся. Знаешь, чего ей надо? Ей надо здорового такого молчаливого ублюдка, который будет время от времени к ней подходить и вырубать ее намертво – а потом идти дочитывать газету. Вот что ей надо. Я для нее слишком слабак, язви его. Я это знал, еще когда мы женились, – ей‑ богу знал. Ну вот ты – хитрый гад, никогда не женился, но у людей так бывает – перед тем, как жениться, у них такая вспышка: как оно будет после того, как поженятся. Ну и к черту. Я все эти вспышки к черту посылал. Я слабак. Вот в чем суть.
– Ты не слабак. Ты просто головой не работаешь, – сказал седой, беря у девушки новую зажженную сигарету.
– Еще какой слабак! Еще какой! Да черт побери, я‑ то знаю, слабак я или нет! Не был бы слабаком, думаешь, было бы все… A‑ а, да чего там говорить! Еще какой я слабак… Господи, я тебе всю ночь спать мешаю. Повесь ты уже трубку, язви ее, а? Я серьезно. Повесь.
– Не буду я вешать трубку, Артур. Мне бы хотелось тебе помочь, если это вообще возможно, – сказал седой. – На самом деле, ты себе сам роешь…
– Она же меня не уважает. Она меня даже не любит, елки – палки. По сути – если до конца разобраться, – я ее тоже больше не люблю. Не знаю. И да, и нет. По‑ разному. Туда‑ сюда. Господи! Только я соберусь все расставить по местам, как мы где‑ нибудь ужинаем почему‑ то, и я с нею где‑ то встречаюсь, и она приходит в каких‑ нибудь белых перчатках, язви их. Не знаю. Или я начинаю думать, как мы в первый раз ездили в Нью‑ Хейвен на принстонский матч. [86] Только съехали с Паркуэй, как колесо спустило, холодища стояла адская, и она держала фонарик, пока я чертовню эту чинил… Ну ты понимаешь. Не знаю. Или давай думать про – господи, вот стыдоба, а? – про тот стишок, что я ей послал, когда мы только стали ходить вместе. «Цветом роза ты и снег, Губки – ах, в глазах листва». Господи, вот же стыд – а мне он раньше ее напоминал. Да у нее и глаза‑ то не зеленые – елки‑ палки, у нее глаза, язви их, как ракушки, – но все равно напоминал… Не знаю. Что толку говорить? Я совсем свихнулся. Повесь трубку, ну чего тебе стоит? Я серьезно.
Седой прокашлялся и сказал:
– Артур, я не собираюсь вешать трубку. Только одно…
– Однажды она мне костюм купила. На свои. Я тебе не рассказывал?
– Нет, я…
– Пошла, по‑ моему, в «Триплерз» и купила. Я с ней даже не ходил. В смысле, есть в ней все‑ таки что‑ то славное. И самое смешное, что сидел костюмчик неплохо. Пришлось только чуточку в седалище ушить, ну, штаны, и укоротить немного. В смысле, в ней просто дьявольски приятное что‑ то есть.
Седой послушал его еще немного. Затем резко обернулся к девушке. И так на нее посмотрел, что взгляд, хоть и мимолетный, исчерпывающе дал ей понять, что вдруг сотворилось на том конце провода.
– Так, Артур. Послушай. Никакого толку от этого не будет, – сказал седой в трубку. – Никакого толку. Я серьезно. Теперь послушай. Я совершенно искренне тебе говорю. Будь, пожалуйста, паинькой, разденься и ляг в постельку. И расслабься, а? Джоанн, скорее всего, приедет через пару минут. Ты ж не хочешь, чтоб она тебя в таком виде застала, правда? И эти чертовы Элленбогены наверняка вместе с ней завалятся. Некрасиво же, если вся эта банда застанет тебя в таком виде, а? – Послушал. – Артур? Ты тут?
– Господи, ты из‑ за меня всю ночь не спишь. Что ни сделаю, все…
– И никакую не всю ночь, – сказал седой. – Даже не думай об этом. Я же говорю, я сплю часа по четыре в среднем. Но я бы хотел… если это возможно, я бы хотел тебе помочь, мальчик мой. – Послушал. – Артур? Ты здесь?
– Ну. Я тут. Слушай. Я все равно тебе всю ночь спать не давал. Может, я приеду к тебе, выпьем? Не против?
Седой выпрямился, положил ладонь себе на макушку и сказал:
– В смысле – сейчас?
– Ну. То есть, если тебе это ничего. Я только на минутку. Мне бы просто хотелось где‑ нибудь сесть и – не знаю. Как тебе, ничего?
– Ничего, только суть в том, что мне кажется, тебе этого делать не надо, Артур, – сказал седой, отнимая руку от макушки. – То есть я тебе всегда рад, но я честно думаю, что тебе лучше не дергаться и ждать, когда явится Джоанн. Честно. Тебе же чего хочется – тебе же хочется быть на месте, когда она явится. Я прав или нет?
– Ну. Не знаю. Ей‑ богу, не знаю.
– Ну а я знаю, честно, знаю, – сказал седой. – Слушай. Давай ты сейчас прыгнешь в кроватку, расслабишься, а потом, если захочется, мне брякнешь? В смысле, если поговорить захочется. И не беспокойся. Вот что главное. Слышишь меня? Давай, а?
– Ладно.
Седой еще посидел, прижимая к уху трубку, затем положил ее на рычаг.
– Что он сказал? – сразу спросила девушка.
Он взял сигарету из пепельницы – то есть выбрал одну из множества выкуренных и недокуренных. Затянулся и ответил:
– Хотел приехать сюда выпить.
– Господи! И что ты ответил? – спросила девушка.
– Ты меня слышала, – ответил седой и посмотрел на нее. – Тебе же было слышно. Правда? – Он раздавил окурок в пепельнице.
– Ты был чудесен. Абсолютно блистателен, – сказала девушка, не сводя с него глаз. – Боже, какая же я скотина!
– М‑ да, – сказал седой, – положение аховое. Уж и не знаю, насколько я был блистателен.
– Был‑ был. Ты был чудесен, – сказала девушка. – Я безвольная. Абсолютно безвольная. Посмотри на меня!
Седой посмотрел.
– Ну, вообще‑ то ситуация безнадежная, – сказал он. – В смысле, все это настолько бредово, что уже даже не…
– Дорогой – извини, – быстро сказала девушка и подалась вперед. – Мне кажется, ты горишь. – Кончиками пальцев она деловито махнула по его запястью. – Нет. Просто пепел. – Она снова откинулась назад. – Нет, ты был блистателен, – сказала она. – Боже, какая же я абсолютная скотина!
– М‑ да, ситуация очень и очень аховая. У мужика сейчас, очевидно, абсолютный…
Неожиданно зазвонил телефон.
Седой сказал:
– Господи! – но снял трубку еще до второго звонка. – Алло? – спросил он.
– Ли? Ты спал?
– Нет‑ нет.
– Слушай, я тут подумал, тебе интересно будет знать. Джоанн только что нагрянула.
– Что? – ответил седой и накрыл ладонью глаза, хотя свет горел у него за спиной.
– Ну. Только что явилась. Секунд через десять после того, как мы с тобой поговорили. Я решил позвонить, пока она в сортире. Слушай, спасибо тебе гигантское, Ли. Я серьезно – ты ж понимаешь. Ты не спал, а?
– Нет‑ нет. Я просто… нет‑ нет, – сказал седой, не отнимая пальцев от глаз. Он откашлялся.
– Ну вот. У них чего было – Леона, судя по всему, нажралась и давай себе рыдать, поэтому Боб попросил Джоанн пойти с ними и где‑ нибудь еще добавить, чтобы все сгладилось. В общем, не знаю. Сам понимаешь. Очень все запутанно. Как бы то ни было, она уже дома. Вот крысячьи бега. Ей‑ богу, я думаю, всё этот чертов Нью‑ Йорк. Я чего думаю – может, мы, если все пойдет нормально, найдем себе, может, домик в Коннектикуте. Не обязательно слишком далеко, но так, чтоб можно было жить нормально. В смысле, она ж по растительности с ума сходит и все такое. Она просто рехнется от счастья, если у нее будет свой садик, язви его, и все такое. Понимаешь меня? В смысле – ну, кроме тебя – кого мы в Нью‑ Йорке знаем? Тут все сплошь невротики. А с ними рано или поздно любой нормальный человек не выдержит. Понимаешь?
Седой не ответил. Глаза его под мостиком из пальцев были закрыты.
– В общем, я с ней сегодня поговорю. Или, может, завтра. Ей пока еще не очень хорошо после выпитого. В смысле, она же неплохая, в сущности, девчонка и если у нас будет возможность капельку выправиться, дураки мы будем, если хоть не попробуем. И пока не поздно, я еще постараюсь разобраться с этими паршивыми клопами. Я тут подумал. Ты мне вот что скажи, Ли. Как ты думаешь, если я пойду и сам поговорю с Младшим, получится…
– Артур, если ты не против, я был бы благодарен…
– В смысле, вдруг ты решишь, будто я тебе звоню просто потому, что меня эта чертова работа волнует или как‑ то. Вовсе нет. В смысле, по сути, елки‑ палки, мне на нее вообще плевать. Я просто подумал, что если можно Младшего подлечить, не расшибая себе при этом башку, я ж дураком буду, если…
– Артур, послушай, – перебил его седой, опуская руку. – У меня чего‑ то вдруг дьявольски голова разболелась. Сам не знаю, откуда что взялось, будь оно клято. Ты не против, если мы сейчас прервемся? Утром поговорим, ладно? – Он послушал еще немного, затем повесил трубку.
И вновь девушка заговорила с ним сразу, но он не ответил. Подобрал из пепельницы горящую сигарету – девушкину – и понес к губам, но сигарета выскользнула из пальцев. Девушка хотела ему помочь и поднять ее, пока ничего не загорелось, но он велел ей угомониться, елки‑ палки, и она отдернула руку.
|
|
|
