Часть третья 2 страница

− Вы имеете в виду, какая у меня была миссия? Да, я помню.

Немного напряжения спадает с лица Мэлоуна.

− Хорошо. Ты не помнишь, нашла ли ты то, что искала?

Плохие люди идут. Читай Харриса. Беги!

Этот фрагмент воспоминания − или что бы это ни было − врезается в меня, крадя дыхание. Я подпрыгиваю, мое сердце выскакивает, руки потеют и резко перебрасывают ноги через край кровати.

Я восстанавливаю контроль прежде, чем ноги упадут на пол, и замираю. Что это было? Плохие люди − это были те мужчины на Южной станции. Не учитывая того, что они не были плохими вообще. Теперь я поняла это. Они не опасны для меня. Они никогда не были опасными для меня.

Но Х – вот о чем этот фрагмент? Это из‑ за организации, которая разыскивает Х?

Убирайся. Вон.

Тупой мозг. Тупой поврежденный компьютер.

− Семь, что это? – Мэлоун подпрыгивает вместе со мной. Он нависает надо мной, беспокойство охватывает его лицо.

Я подтягиваю ноги под себя и улавливаю запах своей кожи. Вдобавок ко всему прочему, мне нужно в душ.

− Я не знаю. Думаю, я нашла кое‑ что. Это беспокоит меня, но я не помню, что это такое. Имею в виду, если бы я обнаружила кто такой Х, то связалась бы с вами сразу, как только у меня появилась возможность. Поэтому это не имеет смысла.

Мэлоун поправляет одеяло вокруг меня.

− Вполне возможно, ты была скомпрометирована, когда обнаружила, кто это, и именно так тебя ранили. Я попрошу кого‑ нибудь побродить по колледжу и попробовать выяснить, не пропал ли какой‑ нибудь студент без вести. Между тем, врачи говорят, что самое лучшее для тебя − это вернуться к обычному образу жизни. Это должно помочь вернуть твои воспоминания. Отдохни здесь подольше, и я пошлю кого‑ нибудь за тобой.

Но я не чувствую себя так, словно я отдыхаю. Я обеспокоена. Как только Мэлоун уходит, я встаю с постели и брожу по комнате. Плитка холодная под моими босыми ногами, но я не обращаю внимания на холод. Еще больше кусочков мыслей и образов возвращаются ко мне, но они далеко. Как будто это другая жизнь.

В какой‑ то момент за три с половиной месяца, сто четыре дня или сто сорок девять тысяч семьсот шестьдесят минут, пока я была в КиРТе, я перестала притворяться Софией и начала действительно быть ею. Не Софией с поддельной предысторией и фальшивым отцом, который работает на правительство. А настоящей Софией, той, которая помогает Одри с ее домашним заданием по физике, и начиняет чипсы замороженным йогуртом, и не любит ничего больше в среду вечером, чем соревноваться с Кайлом в игре «Ultimate Siege II» на его игровой приставке.

И которая иногда честно проигрывает, черт бы его побрал.

Я полагаю это потому, что София – это также Семь, просто Семь, о которой я не знала, что была или могла быть.

Прежняя − София Семь − это все работа и никакой игры. Она может вырабатывать стратегию, и стрелять, и свободно говорить на девяти языках, но она никогда не играет в игры ни по какой другой причине, кроме радости. Она знает, как танцевать вальс и танго, но она никогда не была на официальных танцах. Ее учили терпеть бессонницу, блокировать боль и игнорировать холод плитки на ее голых пятках. Но она не подготовлена к тому, как отпустить все, что у нее есть, даже не догадываясь о том, что она хотела все это.

Жизнь обычного студента колледжа. Как Кайл. Как человек.

Она убивала, но она не жила.

Я закрываю глаза. Она убивала. Я убивала. Может быть, они были ужасными людьми, те, которых мы убрали, но все же. То, что я сделала это так легко, вызывает тошноту. Думаю, что я должна была тогда что‑ то почувствовать. Как я могла быть таким роботом? И если Мэлоун или Фитцпатрик сотрут мои воспоминания, они сотрут эту новую Софию. Всё, кем я стала, всё, в чем я начала сомневаться, всё, что я начала чувствовать − исчезнет.

Они уничтожат меня. Сейчас я понимаю это.

Головокружение пронзает меня, и я хватаюсь за стул, дожидаясь, пока это пройдет. Где моя одежда? Где мой рюкзак? Телефон с контактами моих друзей?

Я бегаю по комнате и ищу, но естественно его там нет. Он у Мэлоуна или у одного из его лакеев, я уверена. Все заперто в кладовке, пока не будет определено, понадобится ли мне это снова. Нет никакого шанса, что мне разрешат выйти на связь с кем‑ то из КиРТа, пока не придется вернуться и закончить миссию. Тогда и только тогда, может быть, Мэлоун позволит мне отправить сообщения людям, чтобы мы могли удерживать появление моей нормальности.

Я смеюсь, хотя это не смешно. Я хочу вернуться настолько сильно, что это причиняет боль. Разве Девять не нашла бы это веселым. Я должна идти, и это располагает меня к ней.

Истощенная, я сажусь на кровать и провожу следующие несколько минут задумываясь о том, что делает Кайл. Даже не уверена, сколько времени прошло с тех пор, как я покинула Бостон. Он должен уже вернуться в кампус. Он пытался звонить? Если он не подставил меня, то должно быть обеспокоен. Правильно? Я беспокоюсь о нем, хотя не знаю, следует ли.

Бедный Кайл. Бедная я. В конце концов, я − хмурый робот.

Я слишком занята хандрой, чтобы увидеть, кто пришел, когда открывается дверь, и мгновение спустя я не могу двигаться из‑ за того, что попала в объятия. Затем я узнаю руки, которые радостно обхватили меня и голос, который называет мое имя. Вместо облегчения, я чувствую скользкое чувство вины.

Хотя, я уже не хандрю, но и не чувствую себя лучше.

Похоронив чувство глубоко в животе, я улыбаюсь красивому лицу Первого.

– Мне тоже приятно снова видеть тебя, бесстрашный лидер.

Когда он целует меня в лоб, я стараюсь не вздрогнуть. Это больше, чем то, что он должен делать, но и достаточно братский поцелуй. Если бы кто‑ нибудь важный увидел это, они бы просто скрежетали зубами над нашим несовершенным, эмоциональным мозгом. Они бы совершенно неправильно истолковали, почему это вызывает у меня слезы.

− Добро пожаловать обратно, − говорит Один. − Я скучал по тебе. Мы все скучали по тебе.

− Я тоже по скучала по вам, ребята, − это правда, и она становится больше с каждой секундой. Один еще не убрал свои руки от моих рук, они теплые и приятные. Это проблема. Прежде чем я ушла, то, что я думала, он чувствовал, было достаточно опасно для меня. Сейчас это хуже.

Он говорит мне еще что‑ то, но я не слышу его. Я оцениваю его. Он на сантиметр ниже, чем Кайл, но шире в плечах и груди. У Кайла более длинные ресницы и более заражающая улыбка. У Первого более квадратная челюсть и более серьезное лицо. Когда Кайл смотрел на меня, я хотела, обвить свои руки вокруг него. Когда Один смотрит на меня, я не знаю, чего я хочу.

Ничего не изменилось с этой стороны, и в то же время все изменилось.

− Семь, ты замечталась? − Один игриво щелкает пальцами у меня перед носом.

Я отталкиваю его руку.

− Да, прости. Я работаю над воспоминаниями. Что ты говорил?

Он приглаживает стопку одежды на кровати.

− Я сказал, что подожду снаружи, пока ты переоденешься.

− Ах, да. Спасибо, − я не осознала, что Один принес мою форму.

После того, как он закрывает за собой дверь, я снимаю медицинский халат. Надевая старую форму, я наконец расслабляюсь. Хотя она может показаться незнакомой, часть меня должна признать и установленный порядок. Я воспринимаю это как добрый знак. Здравствуй, удобный оливковый френч, названная по имени британского фельдмаршала Джона Дентона Френча, черная футболка и армейские ботинки.

Когда я открываю дверь, Один печатает что‑ то в телефоне. Это неправильно. Щелчок выдает еще одно необходимое воспоминание − ГИ не получают выпущенные лагерем телефоны.

− Когда ты получил его?

Подмигивая, он засовывает его в один из своих карманов.

− После того как ты ушла, кто‑ то решил, что имеет смысл, чтобы у меня было прямое общение с Мэлоуном и компанией, − он стоит в стороне и оценивает меня. − Теперь ты выглядишь как девушка, которую я помню.

− Зачем тебе нужно прямое общение с Мэлоуном? Есть определенные инстанции, которые мы должны пройти.

Один пожимает плечами застенчиво едва ли не секунду, но этого достаточно. Я вижу это, но он не хочет, чтобы я видела. Интересно, не должна ли была я увидеть еще и телефон.

− Я не знаю, кто принял такое решение, − тон предполагает, чтобы я приняла все перемены.

Я так и делаю только потому, что иначе, он будет раздражен. Я здесь в невыгодном положении с отсутствующей половиной воспоминаний, и нет необходимости причинять неприятности в первый же день после возвращения. Нет, если я хочу получить шанс когда‑ либо связаться с Кайлом снова.

Кайл. Один. Ох, дерьмо. И снова это скользкое ощущение.

− Давай поиграем в «Проверить память Семь», − Один стоит на противоположной стороне узкого коридора и скрещивает руки на груди.

− Какой путь ведет к нашим комнатам?

Я сглатываю, потому что не имею понятия.

− Ты должен меня мучить?

− Я должен выяснить, как много ты знаешь и постараться вернуть твою память обратно в режим онлайн. Так что? Влево или вправо? Просто угадай.

Влево или вправо? И так, и так одинаково. Коридор ярко освещен и покрашен в белый цвет. Окон нет, потому что мы находимся под землей, наверное, где‑ то возле лабораторий. Но я понятия не имею, на каком уровне мы находимся, где лифт или даже где точки пересечения.

Я говорю наобум, поскольку у меня есть шанс пятьдесят на пятьдесят.

− Влево?

Один ухмыляется.

− Вопрос с подвохом. Мы находимся прямо напротив жилых помещений. Ты могла бы пойти в любую сторону. Врачи думают, что, показывая тебе все вокруг, я могу помочь инициировать воспоминания. Так что сначала пойдем налево.

− Твое лево или мое?

− Хороший вопрос, − он начинает идти, и я шагаю в ногу с ним.

Полагаю, ответ – его лево.

Один ведет меня коридор за коридором в этой секции, прежде чем мы направляемся вниз. Оказывается, что мы находились на самом верхнем из подземных уровней. Я была права, думая, что мы возле лаборатории, и мы проходим мимо них, не заходя внутрь. Сейчас, по большей части, темно, поэтому уже должно быть поздно. Насколько поздно − это одна из тех вещей, о которых я не знаю, потому что нет часов.

Здесь тихо, все двери помечены как ограниченные. Один задает мне вопросы о КиРТе и о моей миссии. Я отвечаю честно, когда могу, но использую свою неисправную память в качестве оправдания, чтобы отсрочить правду и продумываю каждую мелочь, прежде чем принять решение, раскрыть ли это.

Нет никаких признаков, указывающих направление, но медленно я начинаю восстанавливать свою ментальную карту. Никакие новые впечатления, однако, не активировались. Интересуясь, поможет ли это, если я загляну в комнату, останавливаюсь у одной из дверей, но там нет ручки, и она требует код и отпечаток пальца для разблокировки.

− У нас нет доступа, − говорит Один. − Это ты тоже вспомнишь.

Я хмурюсь.

− Даже у тебя?

− Даже у меня.

− Я подумала, что, если увижу больше – это сможет помочь.

− Врачи уверены, что так и будет, но ты должна увидеть места, с которыми сама лучше знакома.

Я пробегаюсь пальцем по табличке «Ограниченно» на двери с нарастающим раздражением.

− Тогда зачем мы исследуем места, в которые я не могу зайти?

− Приказы. Тебе нужно сформировать новую карту места, значит я должен провести тебя повсюду. Так как мы находимся в этом здании, можем начать прямо здесь.

Когда мы прибываем на самый нижний уровень, пейзаж резко меняется. Пол чуть опускается, а верхний свет становится тусклее. Дверей становится меньше, и, в конце концов, они полностью исчезают. Наконец, коридор заканчивается вооруженным охранником. Он сидит за пределами тяжелой металлической двери лицом к ряду мониторов.

− Конец пути, − говорит Один. − Мы туда не идем.

Я ловлю взгляд охранника, и он признает мое существование кивком головы затем продолжает нас игнорировать.

− Почему? Что там? − кроме охранника, нет никаких знаков ограничения или другой маркировки.

Прежде чем у Первого появляется шанс ответить, из‑ за двери вспыхивают ракетки − звон и хлопанье и что‑ то, что звучит устрашающе, как вой. Я напрягаюсь, но охранник и Один не боятся.

− Вот почему, − говорит Один. − Они проводили какой‑ то новый эксперимент на Пи, и некоторые из них не были счастливы по этому поводу. Не волнуйся. Они хорошо заперты.

Он берет мою руку и тянет туда, откуда мы пришли, но я не могу перестать смотреть на дверь. И не могу перестать слышать этот несильный металлический визг, настолько наполненный первобытной тоской. Волоски на шее встают дыбом, когда я мысленно воспроизвожу его.

− Семь, давай, − Один тянет все сильнее, и ноги начинает шатать.

Из‑ за двери доносится все больше шума, отдаваясь эхом вверх и вниз по стенам коридора, и я спешу прочь. Я знаю достаточно, чтобы мне это не понравилось.

− Что такое Пи?

− Промахи, − Один тыкает на кнопку в лифте. − Некоторые из вас привыкли называть их «те, которые появились прежде».

Некоторые из нас? Я изо всех сил зажмуриваюсь, концентрируясь, но ничего. Все еще никаких воспоминаний.

Один смеется надо мной.

− Не навреди себе.

− Те, которые появились прежде, чем что?

Лифт открывается, и мы прибываем на уровень земли. Здания здесь тускло освещенные, почти также, как на самом нижнем уровне, но стены теплого бежевого цвета. Мягкого и не уродливого. Через окна темнота давит внутрь, холодная и пустая.

− Те, которые появились перед нами, − говорит Один. − Мутанты и испорченные. Ошибки.

− Ошибки? − я выхожу из лифта, удерживая свой взгляд от черных окон.

Одни направляется к главной двери и поэтому не видит выражение ужаса, которое озарятся на моем лице.

− Не волнуйся, ты вспомнишь, я уверен.

− Но ошибки? Что это значит?

Он почесывает свою щеку.

− Семь, знаешь, в голове у тебя…

− Я − ГИ. И хорошо это помню. Я знаю о нейронных имплантах. Они увеличивают память и прогрессируют.

− И?

− И? − он проверяет меня, но не уверена, что еще я должна знать.

Один делает паузу, потом отвечает.

− Они дают тебе возможность взаимодействовать непосредственно с компьютерами.

− Ой. Да, и это тоже, − хотя именно это я не помнила, но это объясняет, почему у меня в руках провода с различными наконечниками.

− Так эти люди там − те провалившиеся ученые из лагеря?

− В основном. Они предшественники КИ и нас. У инженеров заняло некоторое время, прежде чем они сумели сделать все правильно, − он открывает дверь, и порыв холодного воздуха поступает в комнату. – Они не совсем люди. Те, которые с неисправными нейронными имплантами, едва находятся в сознании. А не удавшиеся КИ заперты ради всеобщего блага, даже их собственного. Пойдем, я покажу тебе еще кое‑ что, потом мы пойдем назад в наши комнаты.

Один начинает идти, но я не двигаюсь с места. Я знала об этом раньше? Должна была. Один ведет себя так, словно я знала и словно расценивала не иначе, чем он. Так что может это не такое уж большое дело. Но многие вещи, которые старая я рассматривала, как небольшое дело − как, например, я не знаю, убить парня в гостиничном номере − сейчас наносит мне удар ниже пояса.

Потом еще этот вой, крик. Оно вызывает что‑ то неправильное, но не воспоминание. Больше похоже на чувство отвращения и жалости. Что могло вызвать такой шум, и почему Один считает, что это пустяк? Требуются эмоции, чтобы издать такой жалобный звук. Требуются страдания.

Сделали ли три месяца жизни на воле меня такой слабой, что я не могу игнорировать такие вещи? Очевидно, что да. Я также не могу, вынести страданий, которые причинила при помощи АнХлора.

Меня пробирает озноб. Недаром Фитцпатрик хотела стереть мне память. Нахождение снаружи испортило меня, как она и сказала. Теперь я тоже ошибка.

− Семь? − Один указывает головой в сторону дверного проема.

Я облизываю губы.

− Если я не верну назад свои воспоминания, то я попаду в то место?

Один смотрит на меня, потом смеется.

− Так вот почему ты странно себя ведешь?

− Ну, я сломана, – больше, нежели раз.

− Семь, − он отпускает дверь и в два шага сокращает расстояние между нами. Его сильные руки притягивают меня ближе. Как только я прячу голову в его груди, мои мышцы расслабляются.

Но живот трепещет. Я в курсе, что камеры видеонаблюдения наблюдают за нами, и я не знаю, что Один себе думает, вот так долго удерживая меня. Чтобы утешить, конечно. Но по‑ братски или здесь замешано что‑ то еще? Я говорю себе, что просто хочу, чтобы это было по‑ братски, но не уверена, что это честно. Объятие не ощущается по‑ братски. Мое тело знает его, и я подозреваю, что для него все так же.

Что я помню о Первом: я брала пример с него, доверяла ему. Я любила его?

Как бы плохо это ни заставляло меня чувствовать себя, я не могу отрицать это. Также, как и не могу отрицать, как хорошо я сейчас себя чувствую – тепло, и безопасно, и защищенно. Но когда вспоминаю ту опасную сцену, которую мы разделили ночью перед отъездом, я начинаю думать о Кайле. Я хочу, чтобы это были руки Кайла вокруг меня и запах кожи Кайла в моем носу. Насколько помнится, я никогда не чувствовала себя в безопасности или защищенно с Кайлом, и это было нормально. Потому что вместо этого, я чувствовала себя живой. Дикой и удивительно свободной.

Невозможно сравнить Первого и Кайла, потому что они настолько разные. И запретные. Блин. Все равно все это запрещено, так что неважно.

Что бы ни случилось с моими воспоминаниями, я разберусь с этим. Лучше начать рано, чем поздно, поэтому я отстраняюсь.

− Никто не собирается запирать тебя с Пи, − говорит Один, отпуская меня. − Мы вернем твои воспоминания.

− Да, хорошо, − слова механические, потому что я так запуталась и нахожусь в противоречиях, что на мгновение забыла о ПИ и о своем приступе паники. Я не хочу показаться слабой перед Первым. Что бы я только не отдала, чтобы оказаться бесчувственным КИ. Жизнь и так достаточно сложная и без этого человеческого багажа.

Один снова направляется к двери.

– Есть еще одно место, которое я надеюсь поможет, затем скоро приблизится отбой, так что мы должны будем пойти в комнаты. Закончу экскурсию завтра.

Ничего не говоря, потому что так безопаснее, я следую за ним наружу. Даже, если я не могла бы сказать «из здания» из‑ за ярких ламп, лагерь на самом деле хорошо освещен. У всех зданий наружное освещение. Я вижу легко, определенно достаточно хорошо, чтобы понять, что мысленный образ, который я восстанавливала – не был совсем точный. Я разобралась со зданиями, но не с их точным расположением. И при этом, не помнила столько асфальта и бетона, или так много автомобилей, припаркованных повсюду.

Надо мной, небо − ясное и осыпанное звездами, и темные фигуры поднимаются вдали. Горы, я полагаю. Все тихо, кроме ветра в деревьях.

Я полностью застегиваю свою куртку, но она тонкая, и не предназначена для этой погоды. Я не возражала бы вернуть свою настоящую зимнюю куртку назад − ту, которая у меня была в Бостоне. Но температура выше нуля, влажность умеренная, и Один не будет держать нас снаружи долго. «Заблокируй», − говорю я себе. И делаю это, хотя не уверена, как именно. Словно мое осознание холода угасает.

− Куда мы идем?

Один отводит меня с асфальтированной дороги на тропинку позади ангара. В любой момент я подозреваю, что мы столкнемся с забором из колючей проволоки, который опоясывает периметр, но мы не делаем этого. Мы оказываемся в лесу, и теперь по‑ настоящему становится темно. Освещение зданий все позади.

Один снимает небольшой фонарик с пояса и ставит его на землю. Мы на тропинке. Трава скошенная и земля хорошо выровнена.

− Я не помню, чтобы он был таким большим, − говорю я, маневрируя ближе к лучу фонаря.

− Лагерь? Да, он большой − сотни гектаров, а может и тысячи. Ты не помнишь тропы в лесу? Мы использовали эту местность для тренировок.

Я качаю головой.

− Я многое не помню.

− Все вернется.

Он продолжает говорить это. Я выдавливаю улыбку, жалея, что у меня нет такой же уверенности как у Первого. Чем больше я понимаю, что забыла, тем больше удивляюсь тому, как многого я не знаю − вещи, которые упускаю, и которые не понимаю, что упускаю.

Это могло бы быть важно. Что, если это включает в себя причину, по которой я была послана в КиРТ − определить личность Х? Не понимаю, знала ли я, и это означает, что чья‑ то жизнь может быть в опасности прямо сейчас, потому что мой мозг работает неправильно. Если Х схвачен или убит, это будет моя вина. Смерть другого человека на моих руках.

И Кайл... но я вытряхиваю эту мысль. Не знаю, почему мы были сегодня утром на Южной станции, и мысли об этом только беспокоят меня. Я должна доверять врачам, Мэлоуну и Первому. Все вернется ко мне. Должно вернуться.

− Сюда, − Один протягивает руку, и я останавливаюсь. Он направляет свет вперед, показывая гладкую, черную поверхность.

Мы на берегу озера. Вода спокойная и воздух наполнен запахом гнили и сосны. Мой нос замерз, притупляя нюх, но все спокойно.

− Тебе нравилось это место, − говорит Один. − Ты помнишь его?

Он передает фонарик, чтобы я могла посмотреть вокруг, но это не помогает. Кажется, что некоторые деревья знакомы, но откуда я могла это знать?

− Может быть, при дневном свете.

− Когда ты была здесь в последний раз, было темно. Мы вышли утром, когда тебе нужно было уезжать. Солнце еще не взошло.

Что‑ то новое появилось в его голосе. Надежда − наконец‑ то я поняла это. Он хочет, чтобы я вспомнила. Это было, безусловно, важно. Мое лицо сжимается от отчаяния, потому что я его разочаровала.

После того, как я молчу еще с минуту, Один правильно истолковывает мое молчание.

− Не беспокойся. Я просто думал, что это сможет помочь. Мы можем вернуться завтра.

Голос звучит оптимистично, вечно позитивно, но я знаю, что расстроила его.

− Мне жаль.

− Эй, не стоит, − он на мгновение обнимает меня. − Это временно. Давай вернемся в комнаты. Может быть, увидеть остальную часть группы будет полезнее.

− Да, возможно. − Как− то я сомневаюсь. Воспоминания возвращаются, как им хочется. На самом деле, с тех пор как я вернулась, кажется, что процесс замедлился. Маленькие детали вспоминаются, но ничего серьезного. Ничего, такого же яркого, как происходило раньше.

План Первого, кажется, состоит в том, чтобы я продолжала говорить, словно губы могут бороться с моим мозгом. Всю дорогу к нашим комнатам, он осыпает меня вопросами. Он пытается быть полезным, я знаю, но это не помогает.

− Один, забей на это, − поднимаю руку ко лбу и придавливаю свою повязку. Немного драматично, но это все проясняет. − Я не могу рассматривать все с других ракурсов, потому что у меня пока нет никакой другой точки зрения на этот счет.

Он смущенно ругается.

– Прости, ты права.

Скопление длинных, узких зданий раскинуто перед нами. Парочка лучших из них относится к персоналу лагеря, включая их собственную столовую. Я никогда не была ни в одной из них. Остальные из нас разделены по отрядам и назначениям, и у нас своя столовая, присоединенная к персоналу, совместно обедающему на кухне.

В других зданиях расположены наши жилые комнаты. ГИ1 и ГИ2 разделяют здание. ГИ3 и ГИ4 намного моложе и их держат отдельно под большим контролем. У КИ аналогичное соглашение, хотя молодых КИ не существует. И на этом мои воспоминания останавливаются. Со стороны, все наши здания выглядят одинаково. Я позволяю Первому проложить путь, потому что не знаю, какой корпус и серое сооружение − наше.

Когда мы проходим под освещением, то замечаю, что он улыбается.

− Что?

Один не отвечает, но его глаза сдвигаются вправо, тихо говоря, что мне нужно знать. Пара мужчин тусуются возле одного из зданий, прикуривая. Я чувствую их взгляды на себе, но игнорирую их.

Мы не всегда ладим с чистокровными людьми. Щелчок вызывает еще одно воспоминание. Они смотрят на нас свысока, как на неестественных. Мы смотрим на них свысока из‑ за их собственной слабости.

Вместе с воспоминанием появляется враждебность. Я понимаю, почему Один не хочет говорить перед ними, и сразу же замолкаю.

Он, наконец, отвечает, когда мы уже на достаточном расстоянии от мужчин.

− Ты назвала меня Один минуту назад.

− Это то, кто ты есть. Предпочел бы, чтобы я назвала тебя бесстрашным лидером?

Он смеется.

− Не нужно. Ты просто долгое время не делала этого, когда мы были одни.

Конечно нет. Как только он говорит это, я вспоминаю.

***

− Как Коул Говард, − Один спрыгивает со стула, подавая мяч как в бейсболе, затем имитируя, как судья дает сигнал аута.

Лежа на полу, Девять закатывает глаза. Она думает, что бейсбол скучный, что очень плохо, потому что это одна из немногих вещей, которую нам позволено без присмотра смотреть по телевизору в вечернее время. Я не особо против, но смотреть спортивные программы было бы скучнее, чем играть в них. Но у нас нет времени, чтобы много играть.

Один и Пять очень любят бейсбол и тратят много времени, обсуждая, кто лучшие игроки. С тех пор как они могут читать бесконечный поток статистики, это может быстро стать раздражающим.

− Что за имя такое вообще Уголь? ¹¹ − говорит Три. – Уголь − это вещество, которое сжигают.

− Это тоже имя, идиот. К− О− У− Л, − голос Первого трещит, в то время как он плюхается обратно на сиденье. Он и Три самые старшие из ребят и первые из тех, у кого должен изменится голос. Каждый раз, когда это случается, мне приходится заглушать свой смех. − Так, хорошо. Как бы ты хотел себя называть?

Три раздумывает над этим, перебирая пальцами светловолосый персиковый пушок на голове. Сегодня утром была стрижка, и он ворчит весь день из‑ за потери своих кудрей. Мы проходим одну и ту же процедуру каждые пару месяцев, и в каждый день стрижки, тщеславие Три терпит поражение.

− Я буду Габриэлем, − говорит он.

Хотя я та, кто спровоцировал эту дискуссию про имена, я сосредоточена на этом только наполовину, потому что мне нужно закончить задание. Двенадцать сломала мое запястье во время нашей рукопашной тренировки утром, так что я пропустила занятия, пока врач его устанавливал.

− Почему Габриэль?

− Он один из самых важных архангелов, а ангелы – крутые перцы. Они как святые наемные убийцы. Вот кем я буду. Если вы видите, как я приближаюсь, вы уже мертвы, − Три бросает Первому превосходящий взгляд, то, в чем Три очень хорош. − Это круче, чем тупой бейсболист.

Один показывает ему средний палец.

− Просто помни, у кого есть власть заставить тебя бежать лишние круги завтра, ангелок.

Мы ходим по комнате, и каждый выбирает себе имя. Девять хочет, чтобы ее называли Джордан, поскольку мы смотрели на этой неделе пресс‑ конференцию, и в ней была иорданская принцесса. Ей не понравилось имя принцессы, но ей понравилось Джордан¹². Шесть выбирает Саммер¹³, т. к. это ее любимое время года. Восемь выбирает имя Октавия, утверждая, что она предпочитает, чтобы все было проще. Также поступает и Одиннадцать, который выбирает имя Леф¹⁴, как большинство из нас все равно уже называли его.

Это не веселье.

Мы откидываем эти имена прочь, еще один секрет, который мы не можем разглашать. Фитцпатрик была бы в ярости и наказания были бы суровые. Мы это выяснили два года назад, когда Четыре и Восемь изобрели наш собственный код. После того как Фитцпатрик обнаружила, что мы отправляли закодированные послания друг другу, каждый из нас провел неделю в одиночной камере. Неважно, что мы всего лишь отправляли глупые сообщения. Они сказали нам, что мы вели подрывную деятельность и проявили неуважение.

Что действительно имело значение, так это то, что взрослые не смогли взломать код самостоятельно. Даже я могла понять его.

Они обвинили во всем Первого, потому что он должен был быть ответственным. Это было несправедливо, но правда в том, что он не сказал нам остановиться.

Сейчас он ничего нам не говорит. Я удивлена. Иногда Один такой же, как и остальные из нас, но иногда он вспоминает, что ему сказали ставить себя в пример. Я никогда не могу предугадать, как он будет действовать, и уверена, что провожу слишком много времени, пытаясь предугадать.

Я поворачиваюсь обратно к компьютеру. План действий, который я пишу предполагается для взлома зашифрованного файла. Печатание текста причиняет боль, потому что пальцы движутся не так быстро, как мой мозг, а это еще хуже, так как я временно однорукая. Я бы хотела подключиться напрямую к компьютеру, потому что он делает все намного проще, но это не суть учения.

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: