 |
Раздел II. Россия в XVI—XVII вв. : от великого княжества к царству 7 глава
|
|
|
|
Андрей Курбский, князь Ковельский.
Если пророки плакали и рыдали о Иерусалиме и о церкви, возведенной из камня, разукрашенной и прекрасной, и о всех жителях, в нем погибающих, то как не возрыдать нам о разорении града живого Бога и о церкви телесной, которую создал Господь, а не человек. В ней некогда Святой Дух пребывал, она была похвальным покаянием очищена и чистыми слезами омыта, из нее чистая молитва, словно благоуханное миро или фимиам, восходила к престолу Господню, в ней же, как на твердом основании православной веры, созидались благочестивые дела, и царская душа в той церкви, словно голубка крыльями серебристыми, сверкала в груди чище и светлее самого золота, благодатью Духа Святого украшена и делами во имя крепости и святости тела Христова и драгоценнейшей его крови, которой он нас откупил от рабства у дьявола! Вот какова бывала прежде твоя церковь телесная! А за
тобой и ради тебя все благочестивые следовали с хоругвями и крестами христианскими. Народы разные варварские не только с городами своими, но и целыми царствами покорялись тебе, и перед полками христианскими шел ангел-хранитель с воинством своим, «осеняя и защищая вокруг себя всех богобоязненных» «для установления пределов земли нашей», как сказал святой пророк Моисей, «врагов же устрашая и противников низлагая». Тогда это было, тогда, говорю тебе, когда «с избранными мужами и сам был избранным, с преподобными — преподобен, с неповинными — неповинен», как говорил блаженный Давид, и сила животворящего креста помогала тебе и воинству твоему.
Когда же развращенные и коварные совратили тебя, и супротивником стал ты, и после некоего покаяния снова обратился к прежним грехам по советам и наставлениям любимых своих льстецов, которые церковь твою телесную осквернили различными нечистотами, а особенно бездной пятоградной гнусности и другими бесчисленными и невыразимыми злодействами отличились, которыми вечно губящий нас дьявол издавна совращает род человеческий, и делает его мерзким перед лицом Бога, и толкает на край гибели, как ныне и с твоим величеством по воле его случилось: вместо избранных и достойных мужей, которые не стыдясь говорили тебе всю правду, окружил ты себя сквернейшими прихлебателями и маньяками, вместо доблестных воевод и полководцев — гнуснейшими и Богу ненавистными Бельскими с товарищами их, и вместо храброго воинства
|
|
|
— кромешниками, или опричниками кровожадными, которые несравнимо отвратительней палачей; вместо божественных книг и священных молитв, которыми наслаждалась твоя бессмертная душа и освящался твой царский слух, — скоморохами с различными дудами и с ненавистными Богу бесовскими песнями, для осквернения и отвращения твоего слуха от богословия; вместо того блаженного священника, который бы тебя примирил с Богом через чистое твое покаяние, и других советников духовных, часто с
тобой беседовавших, ты, как здесь нам говорят, — не знаю, правда ли это, — собираешь чародеев и волхвов из дальних стран, вопрошаешь их о счастливых днях, поступая подобно скверному и богомерзкому Саулу, который приходил, презрев пророков Божьих, к матропе, или к фотунисе, женщине-чародейке, расспрашивая ее о предстоящем сражении, она же в ответ на его желание по дьявольскому наваждению показала Самуила- пророка, словно бы восставшего из мертвых, показала в видении, как разъясняет святой Августин в своих книгах. А что далее с ними случилось? Это сам хорошо знаешь. Гибель его и дома его царского, о чем и блаженный Давид говорил: «Не долго проживут перед Богом те, кто созидает престол беззакония», то есть жестокие повеления или суровые законы.
|
|
|
И если погибают цари и властелины, составляющие жестокие законы и неисполнимые предписания, то уж тем более должны погибнуть со всем домом своим те, которые не только составляют невыполнимые законы или уставы, но и опустошают свою землю и губят подданных целыми родами, не щадя и грудных младенцев, а должны были бы властелины каждый за подданных своих кровь свою проливать в борьбе с врагами, а они, говорят, девушек собрав невинных, за собою их поводами возят и безжалостно чистоту их растлевают, не удовольствуясь уже своими пятью или шестью женами! Еще же к тому — о чем невозможно и слышать — чистоту их отдавая на злое растление. О беда! О горе! В какую пропасть глубочайшую дьявол, супостат наш, самостоятельность и свободу нашу низвергает и толкает!
Еще и новые и новые злодеяния, как рассказывают нам здесь приходящие из твоей земли, в сотни раз более гнусные и богомерзкие, не стану описывать и ради сокращения писаньица моего и потому, что ожидаю суда Христова, и, закрыв рукой уста, дивлюсь я и оплакиваю все это.
А ты еще думаешь, что после всего этого, о чем даже слышать тяжело и нестерпимо, тебе и воинству твоему будет помогать сила животворящего
креста? О споспешник древнего зверя и самого великого дракона, который искони противится Богу и ангелам его, желая погубить все творение Божие и все человеческое естество! Что же так долго не можешь насытиться кровью христианской, попирая собственную совесть? И почему так долго лежишь в тяжелом сне и не воспрянешь и не обратишься к Богу и человеколюбивым ангелам его?
Вспомни же дни своей молодости, когда блаженно царствовал! Не губи себя и вместе с собой и дома своего!
Как говорит Давид: «Любящий неправду ненавидит свою душу», и тем более обагренные кровью христианской исчезнут вскоре со всем своим домом!
Почему так долго лежишь распростерт и храпишь на одре болезни своей, словно объятый летаргическим сном? Очнись и встань! Никогда не поздно, ибо самовластие наше и воля, до той поры как расстанется с телом душа, данная нам Богом для покаяния, не отнимутся от нас ради перемены к лучшему.
Прими же божественное лекарство, которым, говорят, исцеляются и от самых смертоносных ядов, каковыми давно уже опоили тебя нахлебники твои и сам отец их — прелютый дракон. Когда же кто-либо этого лекарства для души человеческой вкусит, тогда, как говорит Златоуст в первом слове своем на Страстную неделю о покаянии Петра апостола: «После вкушения того воссылаются умиленные молитвы к Богу слезами-посланцами». Мудрому достаточно. Аминь.
|
|
|
Написано в городе государя нашего короля Стефана, в Полоцке, после победы, бывшей под Соколом, на четвертый день.
Андрей Курбский, князь Ковельский.
УКАЗЫ О «ЗАПОВЕДНЫХ И УРОЧНЫХ ЛЕТАХ»1
Грамота царя Фёдора Ивановича с упоминанием закона 1592 или 1593 г. о запрещении крестьянского выхода, 1595 г. июля 8
От царя и великого князя Фёдора Ивановича всея Русии в нашу отчину в Великий Новгород воеводе нашему князю Данилу Ондреевичю Нохтеву с товарыщи. Бил нам челом из Великого Новагорода Пантелеева монастыря старец Андреян з братьею, а сказал: по нашему деи указу в том Пантелееве монастыре преж сего жили воеваные старцы2 сь Ямыгорода дву монстырей, из Воскресенского да ис Пятницкого с(трои)тель3 старец Дософей со своею братьею. А как (в прошлом) в 95-м году (1586—1587 гг.) по нашей грамоте дьяки наши Сава Фр(олов) да Семейка Емельянов велели быти в том Пант(елее)ве монастыре тому строителю Дософею з братьею, и дали деи им ис Пантелеевской вотчины ис пуста в Деревской пятине, в Курском присуде, в Петровском погосте деревню Липицы, две обжи4, да деревню Я(ков)лево сельцо, две обжи ж, да деревню Индриково. Всего п(ять) обеж на л(готу) на десят лет з 95-го по сто пятой год (7105 или 1596—1597 гг.). А в те деи было лготные лета тому строителю Дософею з братьею на тех лготных пяти обжах (пашню) роспахати, и поля огородити, и сенные покосы роз(чистити), и дворы поставити, и крестьян назвати. И тово деи строителя старца Дософея не стало. А как деи мы отчи(ну) своею Ямогород взяли5 и те деи старцы ямогородцкие (из Пан)телеева монастыря вышли на Ямогород в прежние
1 Цит. по: Хрестоматия по Истории России: Учеб. пособие / А. С. Орлов, В. А. Георгиев, Н. Г. Георгиева, Т. А. Сивохина. — М., 2004.
|
|
|
2 Воеваные старцы — монахи из монастырей, захваченные неприятелем.
3 Строитель — глава монастыря.
4 Обжа — от слова жать, обжинать. Площадь запашки, производимой одним пахарем при помощи одной лошади.
5 Мы отчину своею Ямогород взяли — города Ям, Ивангород и Копорье были
возвращены Россией в результате войны со Швецией в 1590—1595 гг., что закреплено Тявзинским мирным договором.
свои монастыри. А тех деи они лготных пяти обеж пашни не роспахали, а полъ не огородили, и сенных покосов не розчистили, и дворов не поставили, и крестьян не назвали, а пахали деи они в тех лготных пяти обжах только две обжи собою на монастырь.
И нынеча деи их тем лготным пяти обжам срок находит. А они деи после тех ямогородцких старцов пришли в тот Пантелеев монастырь на пусто, и им до тех лготн(ых) пяти обеж крестьяны навести немочно, потому что ныне по нашему указу крестьяном и бобылем1 в(ыходу) нет, а казны деи у них монастырьской в том Пантелееве монастыре нет же, подмоги давати крестьяном нечем (же), и нашего деи годового хлебного и денежного жалованья в тот Пантелеев монастырь не идёт ничего, и около деи того
монастыри пашенки и огородцу нет. <…>
Указ царя Фёдора Ивановича о беглых крестьянах, 1597 г. ноября 24
Лета 7106-го (1597 г.) ноября в 24 день царь и великий князь Фёдор Иванович всеа Русии указал. Которые крестьяне из-за бояр, и из-за дворян, и из-за приказных людей и из-за детей боярских, и из-за всяких людей, ис поместей, и из вотчин, ис патриарховых, и из митрополичих, и изо владычних, и из монастырьских вотчин выбежали до нынешнего 106-го году за пять лет, — и на тех беглых крестьян в их побеге и на тех помещиков и вотчинников, за кем они, выбежав, живут, тем помещиком, из-за ково они выбежали, и патриаршим, и митрополичим, и владычним, и детем боярским, и монастырьских сел приказщиком и служкам давати суд и сыскивати накрепко всяими сыски. А по суду и по сыску тех крестьян беглых з жёнами и з детми и со всеми их животы возити их назад, где хто жил. А которые
|
1 Бобыль — безземельный, безлошадный человек. Бобыли не несли государственного тягла, но платили своего владельцу более лёгкий оброк — бобыльщину. По юридическому положению они сближались с крестьянами и, как видно из данного документа, начали терять право свободного перехода, так же как и крестьяне, в конце XVI в.
крестьяня выбежали до нынешнего 106-го году лет за шесть и за семь и за десять и болши, а те помещики и вотчинники, из-за ково они выбежали, и патриарши, и митрополичьи, и владычни, и дети боярские и монастырских вотчин приказщики и слушки на тех своих беглых крестьян в их побеге и на тех помещиком и вотчинников, за кем оне, из-за них выбежав, живут до нынешняго 106-го году лет за шесть и за семь и за десять и болши, государю не бивали челом, — и государь указал на тех беглых крестьянех в их побеге и на тех помещиков и вотчинников, за кем они, выбежав, живут, суда не давати и назад их, где хто жил, не вывозити. А давати суд и иск в беглых крестьянех которые до нынешняго 106-го году выбежали за пять лет. А которые дела в беглых крестьянех засужены, а до нынешняго государева указу не вершены,
|
|
|
— и государь указал те дела вершить по суду и по сыску.
НОВЫЙ ЛЕТОПИЕЦ1
|
<…> 85. О разбойниках и о посылке против разбойников. Как и в древности, враг наш дьявол, не желая видеть род человеческий в добре, вложил в людей лукавство, которое именуется лихоимством, и многих людей ввел в пагубу. В то время умножились разбои в земле Русской так, что не только по пустынным местам проезду не было, но и под Москвой были разбои великие Царь же Борис, видя такое в земле нестроение и кровопролитие, много раз посылал [войска] на них [разбойников]. Они же, разбойники, как звери зубами своими скрежещут на человека, противились посланным [войскам], и ничего им не могли сделать. Они же, воры, вконец православных христиан рубили и грабили. У них же, воровских людей, [был] старейшина в разбойниках, именем Хлопко. Царь же Борис, слышав, что ничего им не [могли] сделать, сильно опечалился, и призвал к себе бояр, и возвестил им [об этом], и думал с ними, как тех разбойников переловить. Бояре же придумали послать на них воевод с многой ратью. Царь же Борис
1 Цит. по: Хроники смутного времени. М., 1998.
послал на них окольничего своего Ивана Федоровича Басманова, а с ним многую рать. Они же пошли и сошлись [с разбойниками] под Москвой. Разбойники же с ними бились, не щадя голов своих, и воеводу Ивана Федоровича Басманова убили. Ратные же, видя такую от них над собою погибель, что убили у них разбойники воеводу, начали с ними биться, не щадя живота своего, и едва смогли их, окаянных, осилить, и многих их перебили: они же живыми в руки не давались; а иных и живых взяли. И того же вора, их старейшину Хлопка, едва смогли живым взять, потому что [он] изнемог от многих ран; а иные [воры] ушли на Украину, и там их всех, воров, поймали, и всех повелел [царь] перевешать. Воеводу же Ивана Басманова повелел царь Борис похоронить честно у Троицы в Сергиевом монастыре.
<…>
130. Об убиении и разорении служилых людей от холопов своих и крестьян. Когда же мы не исправимся перед Богом, мы непотребны, зависти и гордости не оставляем, за те же наши согрешения наводит на нас Бог то, что мы мучимы и убиваемы не от неверных, но от рабов своих и крестьян поруганы и убиваемы. В лето 7115 (1607) году собрались боярские люди и крестьяне, к ним же пристали украинные посадские люди, стрельцы и казаки и начали по городам воевод хватать и сажать по темницам. Бояр же своих дома разоряли и имущество грабили, жен же их и детей позорили и себе брали. Старшим у них был человек князя Андрея Андреевича Телятевского Ивашка Болотников. Собрался [он] со многими людьми и пришел под Кромы; и воеводы от Кром отошли. Слышали же бояре под Ельцом, что под Кромами возмутились, отошли от Ельца прочь и пошли все к Москве. Ратные же люди, отъехав в Москву, разъехались все по своим домам, царь же Василий в Москве остался с небольшим войском.
131. О приходе под Москву Болотникова и о побоище под Троицким московских людей. Город же Рязань с пригородами, и Тула, и Кашира, и иные города украинные царю Василию изменили и послали в Путивль [посланцев]
с повинными. Они же в Путивле были, никого1 в Путивле не видели и возвратились назад, но на истинный путь не обратились. И собрались все, и поставили себе старейшиной соловецкого сына боярского Истому Пашкова, и соединился [Пашков] с тем Ивашкой Болотниковым, и пошел под Москву. Город же Коломну взяли штурмом и разорили его, и, придя, встали за пятьдесят верст от Москвы Царь же Василий против них послал бояр своих и служилых людей, которые были в Москве, и посадских людей. И пришли [Пашков и Болотников] в Коломенский уезд, разогнали многих дворян и стольников взяли [в плен]. Их же, взяв [в плен], отсылали всех в Путивль. Бояре же пришли в Москву [из-под Ельца]. <…>
135. О побоище воровских людей в Коломенском и о приезде [к царю] Истомы Пашкова. На другой день после прихода смолян боярин князь Михаил Васильевич Шуйский с товарищами пошел к Коломенскому на воров, смоляне же пришли к нему. Воры же из Коломенского вышли со многими полками против них и начали биться. Тот же Истома Пашков, поняв свое согрешение, со всеми дворянами и детьми боярскими отъехал к царю Василию к Москве, а те воры боярские люди и казаки, отбиваясь, отнюдь не обращались [к царю]. По милости же Всещедрого Бога и помощью Пречистой Богородицы и московских чудотворцев тех воров многих побили и живых многих взяли, так что в Москве ни в тюрьмы, ни в палаты не вмещались; а назад же тот вор Ивашка Болотников ушел с небольшими отрядами и сел в городе Калуге; а иные [воры] сели в Заборье. Бояре же со всеми ратными людьми приступили к Заборью. Они же, воры, видя свое изнеможение, сдались все. Царь же Василий повелел их взять к Москве и поставить по дворам, и подавать кормы, и не велел их трогать; тех же воров, которые были взяты в бою, повелел бросить в воду. <…>
|
137. О посылке под Калугу бояр и воевод. Царь же Василий послал под Калугу бояр своих и воевод последних [оставшихся у него] с ратными
1 Никого — т. е. истинного государя.
людьми, князя Федора Ивановича Мстиславского, да князя Михаила Васильевича Шуйского, да князя Бориса Петровича Татева. Они же пришли под Калугу, и начали под Калугой с ворами сражаться, подвели гору деревянную к острогу и хотели зажечь [острог], и наметали же ту гору близко к острогу. Тот же Болотников вышел со всеми людьми [из города], ту гору зажег и на приступе многих людей перебил и ранил, а городу ничего не сделали. <…>
151. О потопе тульском. Пришел к царю Василию муромец сын боярский Фома Сумин сын Кравков и сказал царю Василию: “Дай мне посошных людей, я де потоплю Тулу”. Царь же Василий и бояре посмеялись над ним, как ему город Тулу потопить. Он же прилежно к нему опять: “Вели меня казнить, если не потоплю Тулу”. Царь же Василий дал ему во всем волю. Он же повелел всей рати, каждому человеку принести по мешку с землей и начал реку под Тулой запружать, и вода начала прибывать. Царь же Василий, видя его замысел, наипаче велел ему свершать это и повелел дать ему в помощь мельников. Он же реку запрудил и город Тулу затопил совсем. Воры же, видя свое изнеможение, царю Василию сдались, и вора Петрушку схватили, взяли и угодника его, всему [пролитию] крови зачинщика князя Григория Шаховского, тут же взяли и Ивана Болотникова и иных воров и отослали их к Москве. Сам же царь Василий по городам устроил воевод и пошел сам к Москве, а ратных людей повелел распустить по домам. И, придя в Москву, повелел того вора Петрушку повесить, а князя Григория Шаховского послал на Каменное, а Ивашку Болотникова и Федьку Нагибу и иных [их] товарищей сослали в поморские города, и там их повелел казнить.
<…>
285. О присылке из Нижнего Новгорода [послов] к князю Дмитрию Михайловичу, и о приходе в Нижний, и о собрании ратных людей. Во всех городах Московского государства, услышав о такой погибели душ под Москвой, о том скорбели и плакали и креста не целовали ни в каком городе, а
помощи никто не мог дать. Из всех городов в одном городе, называемом Нижний Новгород, те нижегородцы, поревновав о православной христианской вере и не желая видеть православной веры в латинстве, начали мыслить, как бы помочь Московскому государству. Один из них нижегородец, имевший торговлю мясную, Козьма Минин, прозываемый Сухорук, возопил всем людям: “Если мы хотим помочь Московскому государству, то нам не пожалеть имущества своего, да не только имущества своего, но и не пожалеть дворы свои продавать и жен и детей закладывать, и бить челом, кто бы вступился за истинную православную веру и был бы у нас начальником”. Нижегородцам же всем его слово было любо, и придумали послать бить челом к стольнику ко князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому архимандрита Печерского монастыря Феодосия да из всех чинов лучших людей. Князь же Дмитрий Михайлович в то время был у себя в вотчине, от Нижнего в 120 поприщах, лежал от ран. Архимандрит же и все нижегородцы пришли к князю Дмитрию Михайловичу и били ему челом со слезами, чтобы он ехал в Нижний Новгород и встал за православную христианскую веру и помощь бы оказал Московскому государству. Князь же Дмитрий их мысли был рад и хотел ехать тотчас, да зная у нижегородцев упрямство и непослушание воеводам, писал к ним, чтобы они выбрали из посадских людей, кому быть с ним у того великого дела и казну собирать, а с Кузьмою Мининым будет у них все уговорено. Тот же архимандрит и нижегородцы говорили князю Дмитрию, что у них в городе такого человека нет. Он же им говорил: “Есть у вас Кузьма Минин; тот бывал служилым человеком, ему то дело привычно”. Нижегородцы, услышав такое слово, еще больше были рады, и пришли в Нижний, и возвестили все. Нижегородцы же тому обрадовались и начали Кузьме бить челом. Кузьма же им для [их] укрепления отказывал, [говоря, что] не хочет быть у такого дела. Они же его прилежно просили. Он же начал у них просить приговор, чтобы им во всем быть послушными и покорными и ратным людям давать деньги. Они же дали
ему приговор. Он же написал приговор, чтобы не только у них брать имущество, но и жен и детей продавать, а ратным людям давать [деньги]. И взяв у них приговор, за их подписями, послал тот приговор ко князю Дмитрию тотчас затем, чтобы того приговора назад у него не взяли. В то же время пришли из Арзамаса от смолян челобитчики, чтобы их приняли к себе в Нижний. Нижегородцы же послали ко князю Дмитрию, и тех челобитчиков смолян к нему послали же и велели им бить ему челом, чтоб в Нижний шел не мешкая. Они же ко князю Дмитрию пришли и били ему челом, чтобы в Нижний шел не мешкая. Он же пошел в Нижний, а их отпустил вперед, а смолянам повелел идти в Нижний. На дороге же к нему пришли дорогобужане и вязьмичи. Он же пришел с ними в Нижний. Нижегородцы его встретили и приняли с великой честью. Смоляне же в Нижний пришли в то же время. Он же начал им давать жалование, что собирали в Нижнем.
286. О приезде из городов ратных людей и с казною из городов. В Нижнем же казны становилось мало. Он же начал писать по городам, в поморские и во все понизовые, чтобы им помогали идти на очищение Московского государства. В городах же, услышав, что в Нижнем собрание, рады были, и посылали к нему на совет, и многую казну к нему посылали, и свезли к нему из городов многую казну. Услышали же в городах ратные люди, что в Нижнем собираются все свободные люди, пошли из всех городов. Первые же пришли коломничи, потом рязанцы, потом же из украинных городов многие люди казаки и стрельцы, которые сидели в Москве при царе Василии. Они же [князь Дмитрий Пожарский и Кузьма Минин] им давали жалование. Бог же призрел ту рать и дал между ними совет великий да любовь, что отнюдь не было между ними вражды никакой. Которых лошадей покупали меньшей ценою, те же лошади пробыли месяц, те же продавцы не узнали; так Бог помогал всем. <…>
294. О послах в Новгород. В Новгород же приговорили послать послов: Степана Татищева да от всех городов по человеку из всех чинов. И писали к
митрополиту Исидору, и к боярину и к немецкому воеводе Якову Пунтусову, и ко всем новгородцам, [чтобы они] ответили правду, как у них с немцами уговорено. К немецкому же воеводе к Якову Пунтусову писали, чтобы быть Московскому государству и Новгородскому под одним государем: “И если король свицкий даст брата своего на государство и крестит [его] в православную христианскую веру, то мы тому рады и хотим с новгородцами в одном совете быть”. А писали к ним и посылали для того, что как пойдут под Москву для очищения Московского государства, чтобы немцы не пошли воевать поморские города. Степан же пришел из Новгорода и привез грамоты от митрополита и от боярина и от Якова Пунтусова, а в грамотах пишут коротко, что “пришлем со всем истинно от всего Новгородского государства послов”. А Степан сказал, что отнюдь в Новгороде добра нечего ждать. <…>
313. О приходе под Москву. Наутро же с Яузы реки пошли под Москву. Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой с ратными людьми встретил его [князя Дмитрия Михайловича] и звал его стоять к себе в острог. Он же ему отказал, [сказав], что отнюдь вместе с казаками [им] не стоять. И, придя, встали у Арбатских ворот, и встали по станам подле Каменного города, подле стены, и сделали острог, и окопали кругом рвом, и едва успели укрепиться до гетманского прихода. Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и казаки начали на князя Дмитрия Михайловича и на Кузьму и на ратных людей нелюбовь держать за то, что к ним в таборы не пошли.
314.
|
О приходе гетманском под Москву и о первом бое. Наутро же после своего прихода под Москву послали проведывать по всем городам [о приходе] гетмана1. И августа в 21-й день прибежали под Москву и сказали, что гетман с Вязем поднялся, идет под Москву. Князь Дмитрий же и все ратные люди начали готовиться против гетмана и укрепляться. Гетман же
1 Речь идёт о гетмане Яне-Карле Ходкевиче, который в этот момент двигался к Москве с сильным отрядом и продовольствием на помощь польским войскам, сидевшим в Кремле.
пришел под Москву и встал на Поклонной горе. Наутро же перешел Москву реку под Новым Девичьим монастырем и пришел близко к Чертольским воротам. Князь Дмитрий со всеми ратными людьми стоял против него, а князь Дмитрий Трубецкой стоял на другой стороне Москвы реки у Крымского двора; и прислал [князь Дмитрий Трубецкой] к князю Дмитрию Михайловичу, [прося] прислать к ним пять конных сотен, а им бы нападать на них [литовских людей] со стороны. Они же [князь Дмитрий Пожарский и Кузьма] чаяли, что правдиво прислал он за людьми, и, выбрав лучшие пять сотен, послали к ним. С гетманом же был бой конный с первого часа до восьмого, от князя Дмитрия же Трубецкого из полку и из таборов казачьих помощи не было никакой, лишь казаки ругались, говоря: “Богатые пришли из Ярославля, и сами одни отстоятся от гетмана”. Гетман же наступал всеми людьми, князь же Дмитрий и все воеводы, которые с ним пришли с ратными людьми, не могли против гетмана выстоять конными людьми, и повелели всей рати сойти с коней, и начали биться пешими; едва за руки не брались между собой, едва против них выстаивая. Головы же те, которые [были] посланы ко князю Дмитрию Трубецкому, видя изнеможение своих полков, а от него никакой помощи нет, быстро пошли от него из полка без его повеления. Он же не захотел их пустить. Они же его не послушали, пошли в свои полки и многую помощь оказали. Атаманы же полка Трубецкого: Филат Межаков, Афанасий Коломна, Дружина Романов, Макар Козлов пошли самовольно на помощь и говорили князю Дмитрию Трубецкому, что “в нашей нелюбви Московскому государству и ратным людям погибель происходит”. И пришли на помощь ко князю Дмитрию в полки и, по милости Всещедрого Бога, гетмана отбили и многих литовских людей убили. Наутро же собрали трупов литовских больше тысячи человек и повелели закопать их в ямы. Гетман же, отойдя, встал на Поклонной горе, а с Поклонной горы перешел и встал у Пречистой Донской.
315. О походе в Москву изменника Гришки Орлова с гайдуками. В ту же ночь после боя изменник Гришка Орлов прошел в Москву, а с собою провел гайдуков шестьсот человек, и поставил их у Москвы у реки на берегу, у [церкви] Егория в Ендове, а сам прошел в город.
316. О побоище гетмана и об отходе гетмана от Москвы. И августа в 24-й день, на память святого отца нашего Петра митрополита, пошел гетман с запасами на проход в Москву. Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой с ратными людьми встал от Москвы реки, от Лужников. Князь Дмитрий Михайлович со своей стороны встал у Москвы реки, у [церкви] Ильи пророка Обыденного, а воевод, которые с ним пришли из Ярославля, поставил там, где был деревянный город по рву. А против гетмана послал сотни многие. И был бой великий с утра до шестого часа; гетман же, видя против себя крепкое стояние московских людей, напустился на них всеми людьми, сотни и полки смял и втоптал в Москву реку. Едва сам князь Дмитрий с полком своим стоял против них. Князь Дмитрий Трубецкой и казаки все пошли в таборы. Гетман же, придя, встал у [церкви] Екатерины мученицы Христовой и таборы поставил. И острожек, что был у [церкви] Климента папы римского, а сидели в нем казаки, литовские люди взяли и посадили своих литовских людей. Люди же стояли в великом ужасе и посылали к казакам, чтобы сообща сражаться с гетманом. Они же отнюдь не помогали. В то же время случилось быть в полках у князя Дмитрия Михайловича Пожарского троицкому келарю Авраамию Палицыну, и пошел в таборы к казакам, и молил их, и посулил им многую монастырскую казну. Они же его послушали, пошли и пришли с обеих сторон, от полка Трубецкого и от полка Пожарского, и соединись вместе, острожек Клементьевский взяли и Литву побили: одних венгорей перебили семьсот человек, и опять сели в остроге, а иные, пехота, легла по ямам и по зарослям на пути, чтобы не пропустить гетмана в город. Всею ратью начали плакать и служить молебны, чтобы Московское государство Бог избавил от погибели, и обещали всею ратью
поставить храм во имя Сретения Пречистой Богородицы и во имя святого апостола и евангелиста Ивана Богослова да Петра митрополита, московского чудотворца. День же был близок к вечеру, и вложил Бог храбрость в немощного: пришел Кузьма Минин к князю Дмитрию Михайловичу и просил у него людей. Князь Дмитрий же ему ответил: “Бери кого хочешь”. Он же взял ротмистра Хмелевского1 и три сотни дворянские, и перешел за Москву реку, и встал у Крымского двора. Тут же стояла у Крымского двора рота литовская конная да пешая. Кузьма же с теми сотнями напустился прямо на них. Они же были Богом гонимы и помощью Пречистой Богоматери и московских чудотворцев и, не дожидаясь их, побежали к таборам Хаткеевым, и рота роту смяла. Пехота же, видя то, из ям и из зарослей пошла натиском к таборам. Конные же все напустились [на них]. Гетман же, покинув многие запасы и шатры, побежал из таборов. Воеводы же и ратные люди встали по рву деревянного города, запасы и шатры все захватили. Многие же люди хотели биться. Начальники же их не пустили за ров, говоря им, что не бывает в один день две радости, а то сделалось помощью Божиею. И повелели стрелять казакам и стрельцам, и была стрельба на два часа так, что не слышно было, кто что говорит. Огонь же был и дым, как от пожара великого, гетман же был в великом ужасе и отошел к Пречистой Донской, и стоял всю ночь, не распрягая лошадей. Наутро же побежал от Москвы. Из-за срама же своего прямо в Литву пошел.
|
|
|
