О теоретической социологии

ИЗДАТЕЛЬСТВО

ХРАНИТЕЛЬ

МОСКВА

УДК 316 ББК 60.5

М52

Robert К. Merton SOCIAL THEORY AND SOCIAL STRUCTURE

Перевод с английского Е.Н. Егоровой, З.В. Кагановой, ВТ. Николаева, Е.Р. Черемиссиновой

Научный редактор доктор философских наук З.В. Каганова Оформление и компьютерный дизайн СВ. Шумилина

Подписано в печать 12.07.06. Формат 60x90 Vu. Усл. псч. л. 55. Тираж 3000 экз. Заказ № 4624077.

Мертон, Р.

М52 Социальная теория и социальная структура / Роберт Мертон. — М.: ACT: ACT МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. — 873, [7] с.

ISBN 5-17-029089-6 (ООО «Издательство ACT»)

ISBN 5-9713-0703-7 (ООО Издательство «ACT МОСКВА»)

ISBN 5-9762-0143-1 (ООО «ХРАНИТЕЛЬ»)

Роберт Кинг Мертон (1910 — 2003) — выдающийся социолог XX столетия, один из крупнейших представителей структурно-функционального анализа, основатель социологии науки, автор более чем 20 монографий.

«Социальная теория и социальная структура» — основная работа Мертона — переиздавалась более 30 раз и переведена на 12 языков.

УДК 316 ББК 60.5

© Перевод. Е.Н. Егорова, 2006 © Перевод. З.В. Каганова, 2006 © Перевод. В.Г. Николаев, 2006 © Перевод. Е.Р. Черемиссинова, 2006 © ООО «Издательство ACT», 2006

Памяти Чарльза Хопкинса, учителя и друга

 

Предисловие к дополненному изданию 1968 г.

Данное издание не является заново переработанным, а всего лишь дополненным. Переработанное издание 1957 г. остается неизменным, за исключением того, что его короткое вступление значительно рас­ширено и представлено здесь как главы 1 и II. Другие изменения не­значительны и носят технический характер: исправлены типографс­кие ошибки и внесены поправки в предметный и именной указатели.

Когда впервые писались статьи, составляющие данную работу, они не были задуманы как последовательные главы одной книги. Поэтому напрасно было бы предполагать, что статьи в их нынешней компоновке представляют собой естественную последовательность, с суровой неизбежностью диктующую переход от одной статьи к дру­гой. И все же мне не хотелось бы думать, что книга в целом не отлича­ется связностью, единством и четко выраженной позицией.

Чтобы сделать связность более наглядной, книга разделена на че­тыре основные части, при этом в первой задается теоретическая ори­ентация, на основе которой в дальнейшем исследуются три комплек­са социологических проблем. Цель коротких вступлений к каждому из этих трех самостоятельных разделов — избавить читателя от необ­ходимости затрачивать умственные усилия при переходе от одной части к другой.

В целях единства статьи собраны таким образом, чтобы отразить постепенное развертывание и развитие двух социологических тем, проходящих через всю книгу и полнее выраженных в перспективных установках, которые можно найти во всех главах, чем в их конкрет­ном содержании. Это тема взаимодействия социальной теории и со­циального исследования и тема кодификации как фундаментальной теории, так и методик социологического анализа, особенно качествен­ного анализа.

© Перевод. Егорова Е.Н., 2006

Разумеется, эти два объекта внимания не отличаются чрезмерной скромностью объема. На самом деле если бы я дал понять, что статьи делают нечто большее, чем просто очерчивают грани этих больших и нечетко обрисованных областей, то сама чрезмерность притязаний лишь подчеркнула бы скромность результатов. Но поскольку объе­динение теории и эмпирического исследования и кодификация тео­рии и метода проходят красной нитью через все главы книги, вполне уместно сказать несколько слов о теоретической ориентации, изло­женной в первой части.

В первой главе представлены факты, относящиеся к отличающим­ся друг от друга, хотя и взаимодействующим функциям историй со­циологической теории, с одной стороны, и к формулировкам ныне используемой теории, с другой стороны. Едва ли нужно лишний раз отмечать, что современная теоретическая социология основывается на наследии прошлого. Но весьма полезно, как мне представляется, изу­чить интеллектуальные требования к подлинной истории социологи­ческой мысли: чтобы она была не просто хронологически подобран­ным рядом кратких обзоров социологических доктрин. Точно так же полезно рассмотреть, что именно современная социологическая тео­рия черпает из предшествующей.

Поскольку за последнее десятилетие много внимания уделялось социологической теории среднего уровня, есть все основания пересмот­реть характер и развитие такого рода теории в свете применения и кри­тики, которые возникли за это время. Такова цель второй главы.

В главе III предлагается система для социальной теории, извес­тная как функциональный анализ. В ее основе находится парадиг­ма, кодифицирующая предположения, понятия и методики, неяв­но (а иногда и явно) присутствующие в функциональных интерпре­тациях, разработанных в областях социологии, социальной психо­логии и социальной антропологии. Если отбросить многозначность слова открытие, то можно сказать, что элементы парадигмы в ос­новном были открыты, а не изобретены. Они были найдены отчасти в результате критического и тщательного рассмотрения эмпиричес­ких исследований и теоретических дискуссий ученых, применяющих функциональную ориентацию при изучении общества, и отчасти в результате пересмотра моих собственных работ по социальной струк­туре.

В последних двух главах первой части дается краткий обзор видов взаимосвязи теоретических и эмпирических исследований, существу­ющих ныне в социологии.

В главе IV разграничиваются связанные между собой, но совер­шенно особые виды исследования, обозначенные зачастую нечетко

использованным термином социологическая теория: методология или операциональная логика, общие ориентации, анализ понятий, ин­терпретации ex post facto*, эмпирические обобщения и теория в стро­гом смысле слова. Изучая взаимосвязи между ними (а тот факт, что они связаны, подразумевает и их различие), наряду с функциями об­щих ориентации в теории я подчеркиваю их недостатки, которыми социология наделена в гораздо большей степени, чем множеством эм­пирически подтвержденных и точно определенных закономерностей, выведенных из общей теории. Таким же образом я подчеркиваю и пытаюсь охарактеризовать важность эмпирического обобщения, а не только его половинчатость. В этой главе высказывается мнение, что такие разрозненные обобщения можно сопоставить и свести воеди­но путем кодификации. Тогда они становятся отдельными проявле­ниями общего правила.

В пятой главе изучается вторая сторона этого взаимоотношения между теорией и эмпирическим исследованием: разнообразные виды последствий эмпирического исследования для развития социологи­ческой теории. Только те, кто скорее просто читает об эмпирическом исследовании, а не занимается им непосредственно, могут продол­жать считать, что его исключительной или даже первейшей функци­ей является проверка выдвинутой ранее гипотезы. Это представляет собой существенную, но узкую и далеко не единственную функцию эмпирического исследования, которое играет гораздо более активную роль в развитии теории, чем роль пассивного подтверждения. Как под­робно описано в этой главе, эмпирическое исследование также зак­ладывает основы социологической теории, заново формулирует, пе­реориентирует и уточняет ее. И поскольку оно тем самым обогащает теорию, становится ясно, что социолог-теоретик, далекий от всякого эмпирического обследования, знающий о нем, так сказать, понаслыш­ке, рискует отгородиться оттого самого реального опыта, который ско­рее всего может подсказать ему, какое направление его поисков явля­ется наиболее плодотворным. Его ум не оплодотворен реальным опы­том. Он далек от довольно частого опыта неожиданных открытий, сде­ланных случайно, не являвшихся предметом целенаправленного поиска, — опыта, которым обладает подготовленный к новым откры­тиям ум. Отмечая это, я считаю такую непреднамеренность открытия фактом эмпирического исследования, а не его философией.

Макс Вебер был прав, присоединяясь к мнению, что не надо быть Цезарем, чтобы понять Цезаря. Но для нас, социологов-теоретиков, существует соблазн иногда поступать так, будто нет необходимости даже изучать Цезаря, чтобы его понять. И все же мы знаем, что взаи-

* постфактум (лат.). — Примеч. пер.

модействие теории и эмпирического исследования способствует как пониманию отдельного случая, так и расширению общего правила.

Я глубоко признателен Барбаре Бенген, приложившей свой редак­торский талант к первым двум главам, д-ру Хэрриет А. Цукерман — за ее критические замечания по поводу их чернового варианта и миссис Мэри Майлз, превратившей неразборчивый рукописный текст с мно­жеством пометок и исправлений в четкий машинописный вариант. Подготовку этих вступительных глав мне помог осуществить грант Национального научного фонда.

Р.К.М.

Гастингс-он-Гудзон, Нью-Йорк Март, 1968

Предисловие к исправленному изданию 1957 г.

Примерно более трети содержания в этом издании — новое. Глав­ное изменение заключается в наличии четырех новых глав и двух биб­лиографических дополнений с обзором последних достижений в об­ластях, рассмотренных в главах, к которым они прилагаются. Я так­же постарался улучшить изложение в различных частях книги, пере­писав абзацы, которые были не такими ясными, как следовало бы, и устранил несколько досадных ошибок, которых вообще не следовало допускать.

Из четырех глав, добавленных к этому изданию, две взяты из опуб­ликованных работ, одна из которых вышла из печати, а вторая скоро будет издана. Книга «Модели влияния: локальные и космополити­ческие факторы влияния», впервые вышедшая в «Комьюникейшнз Ри-серч», 1948—1949 (П.Ф. Лазарсфельд и Ф.Н. Стэнтон, издатели), яв­ляется частью продолжающегося цикла работ Отдела прикладного социального исследования при Колумбийском университете, посвя­щенных роли личностного влияния в обществе. В этой главе мы вво­дим понятие «фактор влияния», определяем два самостоятельных типа личности как факторы влияния («локальный» и «космополитичес­кий») и соотносим эти типы со структурой влияния в местном сооб­ществе. Вторая из этих глав, «Вклад в теорию референтно-группово­го поведения», была написана вместе с м-с Алисой С. Росси и снача­ла опубликована в работе «Связи в социальных исследованиях» (Р.К. Мертон и П.Ф. Лазарсфельд, издатели). Опираясь на обширные до­казательства, представленные «Американским солдатом», автор фор­мулирует определенные условия, при которых люди ориентируются на нормы различных групп, в частности тех, в которые они не входят.

Две другие главы, добавленные в этом издании, ранее не публико­вались. Первая из них, «Связьтеории социальной структуры и аномии», пытается объединить новый эмпирический и теоретический анализ

© Перевод. Егорова Е.Н., 2006

такого нарушения социальных норм, которое известно как аномия. Во второй, «Связь теории референтных групп и социальной структу­ры», предпринята попытка выявить именно социологические в отли­чие от социопсихологических выводы из современного исследования поведения референтных групп. Цель в том, чтобы изучить некоторые теоретические проблемы социальной структуры, которые необходи­мо решить, прежде чем можно будет продвинуться вперед в социоло­гическом анализе референтных групп.

Библиографические дополнения кратко затрагивают функцио­нальный анализ в социологии и более подробно — роль пуританства в развитии современной науки.

Я выражаю особую признательность д-ру Элинор Барбер и миссис Мэри Клинк за помощь в чтении гранок и миссис Бернис Зелдич — за подготовку указателя. При внесении исправлений в книгу я восполь­зовался небольшой субсидией, предоставленной Программой пове­денческих наук Фонда Форда, которая является частью его списка грантов, заранее не ограничивающей предоставление субсидий ра­ботой над точно определенным проектом.

Р.К.М.

Гастингс-он-Гудзон, Нью-Йорк День благодарения, 1956

Благодарности

Никто в полной мере не знает, что именно сформировало его мышление. Мне трудно проследить в деталях происхождение кон­цепций, выдвинутых в этой книге, и докопаться до причин их по­степенного изменения в процессе многолетней работы. В их разви­тие внесли вклад многие социологи, и каждый раз, когда источник известен, на него сделана ссылка в многочисленных примечаниях к отдельным главам. Но среди них есть шесть человек, у которых я в особом долгу, в разной степени и по разным причинам, и именно им я хочу отдать дань уважения.

Самая первая и глубочайшая признательность лишь в какой-то мере и слишком поздно отражена в самом факте посвящения этой книги Чарльзу X. Хопкинсу. Благодаря тому, что этот чело­век, муж моей сестры, жил на этом свете, у многих людей укрепи­лось чувство собственного достоинства. И тюка живы те, кто со­прикасался с ним, будет жив и он. С любовью, уважением и благо­дарностью я посвящаю эту книгу Хопу, который обнаружил, что может научить других.

Своему хорошему другу Джорджу Итону Симпсону, ныне работа­ющему в Оберлинском колледже, я признателен за то, что он взялся за самонадеянного второкурсника, чтобы тот понял, как будоражит интеллект изучение работы систем социальных отношений. Более благоприятного знакомства с социологией я не мог бы для себя и пред­ставить.

Еще до того, как Питирим Сорокин погрузился в изучение все­мирных исторических процессов (что представлено в его «Социаль­ной и культурной динамике»), он помог мне избавиться от узости кру-

© Перевод. Егорова Е.Н., 2006

гозора, разрушив представление о том, что эффективное изучение об­щества ограничивается территорией Америки, и от подсказанного тру­щобами представления, что основная тема социологии заключается в изучении таких периферийных проблем общественной жизни, как развод и преступность несовершеннолетних. Я с радостью и честно признаю свой долг перед ним, который я еще не отдал.

Джорджу Сартону, пользующемуся огромным уважением среди историков науки, я благодарен, помимо консультаций, за дружеское расположение и за предоставленное мне право почти два года рабо­тать в его знаменитой комнате 189 в Гарвардской библиотеке. Малую толику его влияния можно обнаружить в первой главе этой книги, посвященной требованиям к истории социологической теории, и в части IV, посвященной работам по социологии науки.

Те, кто будет читать следующие страницы, вскоре осознают, как я обязан своему учителю и другу Толкотту Парсонсу, который еще в начале своей педагогической карьеры столь многих заразил своей ув­леченностью аналитической теорией. Масштаб его личности как учи­теля проявился в том, что он развивал пытливость ума, а не плодил послушных учеников. Интеллектуальная близость, к которой распо­лагало небольшое аспирантское отделение социологии в Гарварде в начале 30-х годов, позволяло аспирантам вроде меня поддерживать тесную и непрерывную связь с преподавателем уровня д-ра Парсон-са. Это был, по сути, узкий круг единомышленников. Такой в наши дни трудно найти на факультетах, где десятки аспирантов и неболь­шая группа перегруженных профессоров.

В последние годы, работая в одной упряжке в Отделе приклад­ных социальных исследований Колумбийского университета, я мно­гому научился у Поля Ф. Лазарсфельда. Поскольку из наших бес­численных разговоров очевидно, что он не представляет, до какой степени я ему обязан интеллектуально, я особенно рад представив­шемуся случаю привлечь его внимание к этому публично. Далеко не последнюю роль сыграла его скептическая любознательность, вы­нудившая меня еще яснее сформулировать причины, по которым функциональный анализ представляется мне в настоящее время са­мым перспективным, хотя и не единственным, теоретическим под­ходом к широкому кругу проблем в человеческом обществе. Более того, на своем собственном примере он укрепил во мне убежден­ность, что огромная разница между социологией как наукой и со­циологическим дилетантизмом заключается в систематическом и се­рьезном, то есть интеллектуально ответственном и строгом, изуче-

нии того, что поначалу кажется лишь интересной идеей. Это, как

мне представляется, также имеет в виду и Уайтхед в заключитель­ных строках эпиграфа к данной книге.

Другие четыре человека мало нуждаются в выражении моей при­знательности; одна — поскольку всем, кто меня знает, известно, на­сколько я ей обязан; трое других — поскольку, когда придет время, обнаружат сами, что именно вызывает у меня чувство огромной при­знательности к ним.

 

 

Часть 1

 

О теоретической социологии

 

I. ОБ ИСТОРИИ И СИСТЕМАТИКЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

«Наука, которая не торопится забыть своих основателей, об­речена».

«Для науки на ранней стадии характерна как честолюбивая глубина поставленных задач, так и дилетантство в обращении с деталями».

«Но близко подойти к подлинной теории и осознать ее точное применение — две совершенно разные вещи, как учит нас история науки. Все истинно значимое уже было сказано раньше кем-то, кто этого просто не осознал сам».

Алфред Норт Уайтхед «Организация мышления»

Хотя в этой книге я во многом опираюсь на труды социологов прошлого, в ней речь идет не об истории социологической теории, а о систематической сути определенных теорий, с которыми сейчас имеют дело социологи. Разница между ними весьма существенная. И все же их часто смешивают в учебных программах и публикациях. Фактически социальные науки вообще, за все большим исключени­ем психологии и экономики, склонны объединять современную тео­рию с ее историей в гораздо большей степени, чем такие науки, как биология, химия или физика¹.

¹ Эта дискуссия построена на материале ранее опубликованной статьи, посвя­щенной «положению социологической теории», American Sociological Review, 1949, 13, 164—168. Соответствующие замечания о роли истории социологической мысли в от­личие от роли современной социологической теории можно найти в Howard Becker, «Vitalizing sociological theory», 1954, 19, 377—388, особ. 379—381, и недавние четко и тщательно проиллюстрированные высказывания: Joseph Bcrger, Morris Zelditch, Jr. and Bo Anderson, Sociological Theories in Progress (Boston: Houghton Miffin Company, 1966), ix-xii, и в: William R. Catton, From Animistic to Naturalistic Sociology (New York: McGraw Hill, 1966). Несколько иную точку зрения на природу и функции социаль­ной теории можно найти в Theodore Abel, «The present status of social theory», American Sociological Review, 1952, 17, 156—164, а также в обсуждении этой статьи Кеннетом И. Боком и Стивеном У. Ридом, 164—7; и Herbert Blumer, «What is wrong with social theory?», ibid., 1954, 19, 3—10. — Примеч. автора.

© Перевод. Егорова Е.Н., 2006

 

Упрощенное понимание единства истории и систематики

Весьма знаменательно, что социологи склонны объединять ис­торию с систематикой теории. Ведь Огюста Конта, часто называе­мого отцом социологии, они также считают и отцом истории на­уки². Однако при этом заманчивом, но фатальном слиянии совре­менной социологической теории с историей социологических идей игнорируются их существенно разные функции. Столь необходимое признание разницы между историей и систематикой социологии могло бы привести к написанию реальных историй. В них бы были составные части и формальные характеристики лучших историй других наук. В них рассматривались бы такие вопросы, как комп­лексное происхождение социологических идей, пути их развития, связи теории с меняющимся социальным происхождением и, сле­довательно, социальным статусом ее представителей, взаимодей­ствие теории с изменяющейся социальной организацией социоло­гии, распространение теории от центров социологической мысли и ее модификация в процессе распространения, и то, каким образом

² Например, так делает Джордж Сартон (George Sarton, The Study ofthe History of Science (Cambridge: Harvard University Press, 1936, 3—4). Выдвижение Конта, Маркса, Сен-Симона или многих других на роль того самого отца социологии отчасти зави­сит от точки зрения, а отчасти является результатом неизученного предположения о том, как возникают и выкристаллизовываются новые дисциплины. Это и сейчас за­висит от точки зрения, поскольку нет общепризнанных критериев, позволяющих сказать, кто породил конкретную науку. Неизученное предположение состоит в том, что типично наличие одного отца для каждой науки, пользуясь биологической мета­форой. Фактически история науки свидетельствует о том, что правилом является по­лигенезис. Однако не приходится сомневаться, что Конт в 1839 г. создал термин «со­циология», нелепый гибрид, который с того времени обозначает науку об обществе. Во все времена ученые были против этого теперь уже прижившегося варваризма*. Одним из бесчисленных примеров возражения является высказанное в 1852 г. заме­чание талантливого и'мало цитируемого исследователя общества Джорджа Корнуэл­ла Льюиса: «...основным возражением против научного слова, созданного отчасти из английского и отчасти из греческого слова, является то, что оно непонятно иност­ранцу, незнакомому с нашим языком. Г-н Конт предлагает слово социология, но что нам сказать немецкому автору, употребившему слово gesellology или gesellschaftology''» Это несогласие с термином высказано в работе: Lewis, A Treatise on the Methods of Observation and Reasoning in Politics (London, 1852), II, 337n; что касается истории са­мого слова, см. Victor Branford, «On the origin and use ofthe word sociology.. .»Sociological Papers (London, 1905), 1, 3—24 и L.L. Bernard and Jessie Bernard, Origins of American Sociology (New York: T.Y. Crowell, 1943), 249. — Примеч. автора.

* Варваризм (лингв.) — заимствованное слово или выражение, не соответствую­щее нормам данного языка. — Примеч. пер.

на нее влияли изменения в окружающей культуре и социальной структуре. Осуществленное на практике разграничение способство­вало бы, короче говоря, созданию социологической истории социо­логической теории.

Однако у социологов сохраняется весьма ограниченное, упрощен­ное представление об истории социологической теории как о собра­нии критических обзоров прошлых теорий с добавленными для пи­кантности краткими биографиями главных теоретиков. И тогда ста­новится понятно, почему почти все социологи считают, что они вправе преподавать и писать «историю» социологической теории — в конце концов, они же знакомы с классическими работами прошлого. Но такое представление об истории теории не является фактически ни историей, ни систематикой, а лишь неудачным гибридом.

В действительности эта концепция — аномалия в современной интеллектуальной работе, говорящая о том, что социологи и исто­рики все чаще меняются ролями. Так, социологи придерживаются своей узкой и поверхностной концепции истории идей в то самое время, когда новое поколение специалистов по истории науки вглубь и вширь пропахивает поле социологии, психологии и политологии в поисках теоретических ориентиров для своих интерпретаций раз­вития науки³.

Специализированная история науки включает разумные, но ошибочные концепции, убедительные на момент их формулиров­ки, но позднее не выдержавшие эмпирических проверок или заме­ненные концепциями, более соответствующими дополнительным данным по этому вопросу. В нее также входят неудачные начальные попытки, ныне архаические доктрины и как бесполезные, так и по­лезные ошибки прошлого. Логическое обоснование истории науки заключается в том, чтобы понять, почему все произошло именно так в той или иной науке или комплексе наук, а не в том, чтобы привес­ти краткие обзоры научной теории в хронологический порядок. Бо­лее того, такого рода история не ставит своей целью обучить совре­менного ученого ныне практикуемой теории, методологии или ме­тодам в его науке. Историю и систематику научной теории можно соотносить друг с другом именно потому, что сначала признается различие между ними.

³ К наиболее важным представителям новой истории науки относятся Чарльз Гиллеспи, Генри Герлак, Руперт Холл, Мэри Боас Холл, Томас Кун, Эверетт Мен­дельсон, Дерек Прайс, Роберт Скофилд, Л. Пиерс Уильяме и А.С. Кромби. — При­меч. автора.

Научно-теоретические публикации в социологии

Социологи и историки науки кардинально поменялись ролями и в другом, тесно связанном с этим отношении. Историки энергично составляют «устную историю»⁴ недавнего прошлого науки, записы­вая на пленку проведенные методом фокус-групп интервью с глав­ными участниками этой истории; социологи до сих пор ограничива­ются обращением к опубликованным документам. Это еще один при­мер того, как переместившиеся на чужую территорию историки об­гоняют коренных жителей-социологов, которым они явно обязаны своими методами интервью. Короче говоря, историки физических и биологических наук начинают писать аналитические истории, осно­ванные на социологии науки⁵, тогда как социологи продолжают рас­сматривать историю социологической теории как ряд критических кратких обзоров следующих друг за другом теоретических систем.

Когда социологи исходят из этой ограниченной концепции, впол­не естественно, что главными источниками для них являются опуб­ликованные труды, описывающие эти теоретические системы: напри­мер, труды Маркса, Вебера, Дюркгейма, Зиммеля, Парето, Самнера, Кули и других, менее внушительных фигур. Но этот вроде бы очевид­ный выбор источников разбивается о подводный камень — различие между законченными вариантами научной работы в том виде, в кото­ром они появляются в печати, и действительным ходом проводимого ученым исследования. Оно слегка напоминает различие между учеб­никами по «научному методу» и тем, что на самом деле думают, чув­ствуют и делают ученые, когда занимаются своей работой. Книги, посвященные методам, выдают идеальные модели: как ученые долж­ны думать, воспринимать и поступать, но эти искусные нормативные модели, как известно всякому, кто занимается исследованием, не вое-

⁴ Созданная историком Элленом Невинсом как средство закрепления мимолет­
ных данных об историческом настоящем, «устная история» основана на методах ин­
тервью, свойственных скорее полевым социологам, чем историкам, которые знакомы
с традиционными способами сбора и анализа материалов. Доклад об «устной истории»
как методе исследования, вышедшем далеко за пределы своего первоисточника в Ко­
лумбийском университете, представлен в The Oral History Collection of Columbia University
(New York: Oral History Research Office, 1964), том 1 и ежегодных приложениях.

В качестве примера: Американский институт физики составляет под руковод­ством Чарльза Уэйпера «устную» и документальную историю ядерной физики; с его методами вполне могли бы соревноваться социологи, занимающиеся недавней исто­рией своей собственной дисциплины. — Примеч. автора.

⁵ Примеры истории науки с социологическим оттенком см. в ежегоднике History
of Science, впервые опубликованном в 1962 г. под редакцией А.С. Кромби и М.А. Хос-
кинса; также Marshall Clagett, cd. Critical Problems in the History of Science (Madison:
University of Wisconsin Press, 1959). — Примеч. автора.

производят те типичные отступления от нормы, которые они делают в ходе исследований. Чаще всего научная статья или монография пред­стает в безупречном виде, совсем или почти не отражающем интуи­тивные догадки, неудачные предпосылки, ошибки, несоответствия и счастливые случайности, которые на самом деле сопутствовали ис­следованию. Таким образом, научные публикации не предоставляют множество источников, необходимых для реконструкции действи­тельного хода научных разработок.

Концепция истории социологической мысли как ряда критичес­ких обзоров опубликованных идей очень сильно отстает от общеприз­нанной реальности. Даже до того, как три столетия назад был изобре­тен жанр научной статьи, было известно, что беспристрастный, глад­кий и условный язык науки может передать голую суть новых вкладов в науку, но не может воспроизвести действительный ход исследования. Другими словами, даже тогда признавали, что история и систематика научной теории требуют совершенно разных исходных материалов. В самом начале семнадцатого века Бэкон отмечал с недовольством,

что никогда никакое научное знание не было представлено в том же порядке, в каком было получено, в том числе и в математике, хотя следо­вало бы принять во внимание, что в утверждениях, идущих в конце, дей­ствительно используются для доказательства и наглядности утверждения или допущения, идущие в начале⁶.

С тех самых пор мыслители с присущей им наблюдательностью периодический, по всей видимости, независимо друг от друга отмеча­ли то же самое. Так, спустя век Лейбниц высказал во многом похожее замечание в своем неофициальном письме, которое к настоящему вре­мени стало историческим документом:

Декарт хотел нас уверить, что почти ничего не читал. Это было слиш­ком. И все же хорошо изучать открытия других ученых так, чтобы нам становился ясен источник открытий и они становились в некотором роде нашими. Хорошо, если бы авторы давали нам историю своих открытий и этапы на пути к открытию. Если они себя этим не утруждают, нам надо постараться угадать эти этапы, для того чтобы извлечь большую пользу из их работ. Если бы критики сделали это для нас при обзоре книг [здесь, конечно, закономерен вопрос к великому математику и философу: как?], они бы оказали публике огромную услугу⁷.

⁶ Francis Bacon, The Works of Francis Bacon. Собраны и изданы: James Spcdding,
Robert Leslie Ellis, and Douglas Denon Heath (Cambridge: England: Riverside Press, 1863),
VI, 70. — Примеч. автора.

⁷ Gottfried Wilhelm Leibniz,P/i/tojop/z/jce/j^c/jn/Ce/), С.I.,Gerhardt,ed. (Berlin, 1887),
HI, 568, в своем письме Луи Бурке из Вены, 22 марта 1714 г. — Примеч. автора.

По сути, и Бэкон, и Лейбниц говорят о том, что исходные мате­риалы, необходимые для истории и для систематики науки, отлича­ются существенным образом. Но поскольку ученые обычно публи­куют свои идеи и находки не для того, чтобы помочь историкам вос­становить их методы, а чтобы сообщить современникам и, как они надеются, потомкам о своем вкладе в науку, они по большей части продолжают публиковать свои работы скорее в логически обосно­ванном виде, чем в исторически описательной манере. Эта практи­ка продолжает вызывать такого же рода замечания, как у Бэкона и Лейбница. Почти через два века после Лейбница Мах отметил, что, на его взгляд, положение дел не улучшилось за тысячелетия после по­явления евклидовой геометрии. Научные и математические описания все еще тяготели скорее к логической софистике, чем к отображению путей исследования: «Евклидова система восхищала философов сво­ей логической безупречностью, и, очарованные ею, они не разгляде­ли ее недостатков. Великие исследователи, даже в недавние времена, были сбиты с толку и представляли результаты своих исследований, следуя примеру Евклида; тем самым они фактически скрыли свои ме­тоды исследования, что нанесло науке огромный ущерб»⁸.

И все же в некотором отношении наблюдение Маха возвращает нас вспять. Он не смог понять того, что так ясно осознал Бэкон не­сколько веков назад: научные отчеты и протокольные записи будут неизбежно различаться в зависимости от того, имеют ли они своей целью внести определенный вклад в современную систему знаний или улучшить понимание того, как исторически развивается научная ра­бота. Но Мах подобно Бэкону и Лейбницу все-таки дает понять, что нельзя надеяться восстановить подлинную историю научного поиска, уделяя внимание лишь конвенционализированным опубликованным сообщениям. Это же недавно подчеркнул физик А.А. Моулз, сказав­ший, что ученые «профессионально подготовлены скрывать от себя свои самые глубокие мысли» и «невольно преувеличивать рациональ­ный аспект» работы, проделанной в прошлом⁹. Здесь необходимо под­черкнуть, что эта привычка сглаживать недостатки реального хода исследования в основном вызвана сложившимися правилами науч­ных публикаций, предусматривающими безликость языка и формы сообщения. Из-за этого создается впечатление, что идеи развивают­ся без участия человеческого ума, а исследования проводятся без

⁸ Ernest Mach, Space and Geometry, перевод TJ. McCormack (Chicago: Open Court Publishing Co., 1906), 113, курсив мой. — Примеч. автора.

' А.А. Moles, La creation scientifique (Geneva, 1957) приводится по цитате: Jacque Barzun, Science: The Glorious Entertainment (New York: Harper & Row, 1964), 93. — При­меч. автора.

привлечения рук человека. Это наблюдение обобщил ботаник Агнес Арбер, заметивший, что «манера представления научной работы... формируется идейными пристрастиями этого периода». Но хотя сти­ли научного изложения разнятся в зависимости от преобладающих интеллектуальных предпочтений конкретного отрезка времени, все они представляют собой скорее стилизованное. Это наблюдение обоб­щила ботаник Агнес Арбер, заметившая, что «способ представления научной работы... формируется идейными пристрастиями того перио­да, когда она создается». Но хотя стили научного изложения разнятся в зависимости от преобладающих интеллектуальных предпочтений кон­кретного отрезка времени, все они представляют собой скорее сти­лизованное воссоздание исследования, чем точное описание его фак­тического развития. Так, Арбер отмечает, что во времена Евклида, когда высоко ценилась дедукция, действительный ход исследования был скрыт за «искусственным методом нанизывания утверждений на произвольно выбранную нить дедукции», что делало неясным его эм­пирический аспект. Сегодня у ученого «из-за господства индуктив­ного метода, даже если он на самом деле пришел к гипотезе по анало­гии, возникает инстинктивное желание замести следы и представить всю свою работу — а не просто доказательство — в индуктивной фор­ме, как будто фактически все выводы получены благодаря именно это­му методу»¹⁰.

Агнес Арбер отмечает, что лишь в художественной литературе можно обнаружить попытки передать переплетающийся ход мысли:

Лоренс Стерн и некоторые современные авторы, на чью манеру пись­ма он повлиял [довольно явная аллюзия на таких импрессионистов, как Джеймс Джойс и Вирджиния Вульф], отчетливо представили себе и по­пытались передать посредством языка сложное, нелинейное поведение человеческого ума, как он мечется, пренебрегая оковами временной пос­ледовательности; но немногие [ученые] отважились бы на такой экспе­римент»".

Тем не менее есть основания надеяться, и далеко не в силу наи­вного оптимизма, что социологам в конечном счете удастся преодо­леть свое неумение отличить историю от систематики теории. Преж-

^w Agnes Arber, «Analogy in the history of science», Sudies and Essays in the History of Science and Learning offered in Homage to George Sarton, cd. By M.F. Ashley Montagu (New York: Henry Schuman, 1944), 222-233 at 229. — Примеч. автора.

¹' Agnes Arber, The Mind and the Eye: A sudy of the Biologist's Standpoint (Cambridge: University Press, 1954), 46. Главу 5 «Биолог и письменное слово» и фактически всю эту проницательную, тонкую и очень содержательную книгу надо включить в список обя­зательной литературы для историков каждой научной дисциплины, не исключая со­циологии. — Примеч. автора.

де всего некоторые из них осознали, что обычные публикации пред­ставляют собой недостаточную основу для того, чтобы докопаться до истинной истории социологической теории и исследования. Они восполняют этот пробел, обращаясь к другим источникам: научным дневникам и журналам (например, Кули),'переписке (например, Маркса — Энгельса, Росса — Уорда), автобиографиям и биографи­ям (например, Маркса, Спенсера, Вебера и многих других). Совре­менные социологи начинают издавать беспристрастные хронологи­ческие записи того, как практически проходили их социологические исследования, подробно описывая, какие интеллектуальные и соци­альные влияния они испытывали, как случайно натолкнулись на те или иные факты и идеи, отмечая свои ошибки и оплошности, откло­нения от первоначального замысла исследования и всякого рода дру­гие эпизоды, которые возникают при работе, но редко попадают в опубликованные сообщения¹². Хотя это только начало, хроники та­кого рода значительно расширяют практику, введенную Лестером Ф. Уордом в шеститомных «Зарисовках космоса»¹³, когда каждое эссе он предварял «историческим наброском о том, когда, где и почему имен­но оно было написано»¹³³.

Другой мног

12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: