Эволюционистская традиция в социологии

Эволюционистские воззрения занимали центральное место в изучении общества в XIX веке. Некоторые комментаторы склонны были рассматривать любое изменение как эволюционное, однако основные социологические школы подчеркивали упорядоченную и направленную природу изменения.

В качестве одного из основоположников эволюционного течения в социологии можно рассматривать А. Сен-Симона, который начал с идеи, общепринятой в консерватизме конца XYIII — начала XIX века, о жизни общества как некоем органическом равновесии. Состояние стабильности достигается, главным образом, за счет того, что индивиды и социальные классы в своем выживании зависят от того, насколько успешным окажется выживание целого. Он дополнил эту мысль эволюционной идеей социального развития как последовательного продвижения органических сообществ, представляющего собой восходящие уровни прогресса. Каждое общество соответствовало своему времени, но позднее вытеснялось более высокими формами. Он считал, что эволюцию определяет и детерминирует прирост знания. Его идея о трех стадиях эволюции знания была позднее развита в эволюционной схеме О. Конта.

Конт связывал процессы развития человеческого знания, культуры и общества. Общества проходят через три стадии — примитивную (теологическую), промежуточную (метафизическую) и научную (позитивную), которые соответствуют формам человеческого знания, расположенным вдоль аналогичного континуума теологических, метафизических и позитивных аргументаций. Все человечество (равно как и отдельно взятая социальная общность, и каждый человеческий индивид) неминуемо проходит эти три стадии по мере своего развития. При этом предполагается как нелинейность, так и прогрессивный (в конечном счете) характер движения. Кроме того, Конт смотрел на общество как на организм, целостность, составляемую взаимозависимыми частями, которые находятся в равновесии друг с другом и создают интегрированное целое. Он рассматривал эволюцию как рост функциональной специализации структур и улучшение адаптации частей.

Что касается Г. Спенсера, то он придерживался линейной концепции эволюционных стадий. Степень сложности общества представляла собой шкалу, которой он измерял прогресс. Тенденцией развития человеческих обществ было движение от простых неразделенных целостностей к сложным гетерогенным образованиям, где части целого становились все более специализированными, оставаясь в то же время интегрированными в единое целое. Он работал с органической аналогией, однако не описывал общество как организм. Интерес к изменениям и стадиям развития можно также найти в неорганизмических теориях второй половины века среди антропологов, интересовавшихся сравнительными исследованиями культур, преемственностью способов производства, очерченных К.Марксом и Ф.Энгельсом, а также во взглядах Э. Дюркгейма на прогрессивное разделение труда в обществе.

Вообще эволюционная теория развития включает в себя целый ряд принципов, которые используются в различных формах. Хотя полного согласия по вопросу о ее сущности не сложилось, тем не менее, можно говорить о двух основных типах эволюционной теории: (1) о той, что просто постулирует нелинейную, но достаточно упорядоченную прогрессивную природу социальных изменений; (2) о той, которая основана на более или менее прямых аналогиях с процессом эволюции растительного и животного мира.

Мощным толчком для появления и бурного развития второго типа эволюционных концепций послужила дарвиновская теория естественного отбора. При этом основные принципы эволюционизма как социальной теории основывались на убеждении, что прошлое человечества в целом и любого отдельно взятого общества можно восстановить, во-первых, изучая одновременно сосуществующие с индустриальными примитивные общества, а во-вторых — по тем реликтовым или рудиментарным пережиткам и обычаям, которые сохранились в развитых обществах (подобно тому, как палеонтолог по нескольким сохранившимся окаменелым костям восстанавливает облик доисторического чудовища). Наиболее последовательных сторонников эволюционной традиции нередко (и, видимо, небезосновательно) подвергали критике за несколько вольное обращение с историческими фактами и активное использование метода "ножниц и клея", т.е. за склонность к произвольной подборке примеров из различных эпох и обществ, вырванных из целостного социального контекста.

В наибольшей степени различные теории социальной эволюции господствовали в социологии конца XIX века. Среди них одной из наиболее влиятельных был социал-дарвинизм. Эта доктрина (кстати, практически ничего общего не имеющая с самим Ч. Дарвином) принимала различные формы, но большинство вариантов сводилось к двум основным положениям. (1) В развитии обществ существуют мощные и практически непреодолимые силы, подобные силам, действующим в живой и неживой природе. (2) Сущность этих социальных сил такова, что они продуцируют эволюционный процесс (в направлении прогресса) через естественную конкурентную борьбу между социальными группами. Наиболее приспособленные и удачливые группы и общества, выигрывая такого рода борьбу, дают жизнь новым поколениям, обладающим более сильными адаптивными свойствами, и тем самым повышают общий уровень эволюции общества, что выражается в выживании наиболее приспособленных. У некоторых авторов, в особенности у Л. Гумпловича и в некоторой степени у У. Самнера, эта концепция приобретала расовые обертона: утверждалось, что некоторые расы, обладая от природы признаками превосходства, прямо-таки с неизбежностью призваны господствовать над другими. Острый спор по поводу правомерности эволюционных теорий не утих и по сей день. Обычно он вращается вокруг проблемы применимости дарвиновских принципов к эволюции человеческого общества, имеющего все же качественно иную природу. В самом деле, если строго придерживаться этих принципов, то мы должны рассматривать общество как некую совокупность элементов (или же свойств), лишенную какой-либо упорядоченности. В природе отбор идет вслепую, стихийно и хаотично отбирая лучшие образцы различных видов живых и неживых существ (лучшие — в смысле наилучшим образом приспосабливающиеся к изменению окружающей среды). В таком случае и социальная эволюция представляет собой процесс изменения во времени их относительной частоты вследствие случайных вариаций и естественного отбора. Конкуренция между людьми, социальными группами, обществами и социальными явлениями ведет к тому, что некоторые типы социальных явлений начинают преобладать, поскольку лучше приспосабливаются (или помогают обществу приспособиться) к изменению условий, а другие, напротив, сходят на нет и отмирают.

Позитивистский социальный эволюционизм был убежден в единообразии действия законов природы в различных мирах — физическом, биологическом и социальном. Принципы развития, по мнению позитивистов, универсальны для всех наук. Вспомним, что Г. Спенсер, к примеру, сосредоточился на поисках сходств и всеобщих закономерностей эволюционных процессов. Для него эволюция социальная представляет собою пусть важную, но все же только часть Большой Эволюции, которая изначально представляет собою некий направленный процесс возникновения все более и более сложных форм существования неорганической и органической природы. Процесс эволюции по Спенсеру состоит из двух взаимосвязанных "подпроцессов": (1) дифференциации — постоянно возникающей неоднородности и нарастающего разнообразия структур внутри любых систем; (2) интеграции — объединения этих расходящихся частей в новые, все более сложные целостности. Поэтому и понятие "прогресс" Спенсер, по сути дела, употребляет не столько в интеллектуальном, моральном или оценочном смысле, а, скорее, в морфологическом, подобно биологам, которые различают "высшие" и "низшие" организмы по степени их сложности.

Понятно, что такого рода трактовки встретили весьма активное противодействие со стороны философов, социологов и теологов. Их критическая аргументация была довольно убедительной. В самом деле, социальную эволюцию невозможно прямо калькировать с биологической (не говоря уже о процессах, идущих в неорганической природе). Общество — это не хаотическое, неупорядоченное скопление индивидов. Ему всегда присущи определенная структура и организация. Поэтому вряд ли возможно трактовать социальную эволюцию и вызываемые ею социальные изменения как случайные мутации. Отбор, совершаемый в результате этого процесса, не может носить полностью пассивный характер. Общество состоит из людей, обладающих высшей нервной деятельностью и развитым опережающим отражением (а, следовательно, целеполаганием). Другими словами, отбор социальных изменений производится в значительной степени самой социальной средой. Между тем среда эта, как уже было сказано, организованная, она не только производит отбор, но и сама создает нововведения или заимствует их извне, внедряет, апробирует, модифицирует и т.п. Такого рода нововведения, как правило, не являются предметом свободного или случайного выбора, поскольку в значительной степени обусловлены всем ходом предшествующего исторического развития.

Эти критические замечания уже в значительной степени учитывали социологи последующих поколений — Дюркгейм, Ковалевский, Радклифф-Браун. Используя сравнительный подход, они подчеркивали важную взаимозависимость институтов внутри социальной системы. Общество рассматривалось как саморегулируемый организм, потребности которого удовлетворяются определенными социальными институтами. Индивиды же приспосабливают свое поведение к требованиями институтов, сложившихся в этом обществе. Благодаря этому они постепенно приобретают наследственную предрасположенность к определенным типам социального поведения. В чем-то этот процесс схож с естественным отбором — в том смысле, что "полезные" обычаи и правила поведения помогают обществу выжить и более эффективно функционировать (что и определяет "положительную", прогрессивную направленность социальных изменений). Поэтому они закрепляются в последующих поколениях, подобно тому, как "полезные" (т.е. позволяющие эффективно адаптироваться к изменяющимся природным условиям) физиологические характеристики закрепляются в организме и передаются его потомству.

Абсолютное большинство теоретиков социального эволюционизма согласны с наличием действующего в обществе интеллектуального и технического прогресса. Что же касается морального прогресса, то с наличием его согласны не все эволюционисты. Те, кто разделяют точку зрения о его существовании, принадлежат к течению так называемой эволюционной этики. Они исходят из того, что само наличие морали — это один из важнейших факторов выживаемости общества, поскольку она является основой взаимодействия и взаимопомощи людей. Правда, имели место разногласия и внутри самого этого течения. Одни утверждали, что главное в морально-эволюционном процессе — это своего рода формирование социально-индивидуальной наследственности, когда общество, исходя из потребностей своего развития и эффективного функционирования, навязывает индивидам и социальным группам собственные требования, и они волей-неволей вынуждены воспринимать и интериоризировать их. Таким образом, индивидуальная воля и сознание как бы исключены из этого процесса. Другие же доказывали, что подлинная социальная эволюция осуществляется только в процессе морального и рационального выбора. При этом некоторые сторонники первой точки зрения считали, что моральная эволюция вовсе не отменяет борьбы за существование, а лишь смягчает, гуманизирует ее, заставляя, чем дальше, тем чаще использовать в качестве орудий борьбы мирные (моральные) средства.

Среди сторонников социального эволюционизма имели место также дискуссии по поводу того, какие из факторов сильнее влияют на процесс эволюции: внутренние или внешние. Сторонники первой, или эндогенной, концепции считали, что развитие общества объясняется исключительно (или главным образом) решением для данного общества проблем внутреннего происхождения. Таким образом, социальная эволюция, во многом уподоблялась органической эволюции и шла по тем же стадиям — отбор наиболее приспособленных, передача по наследству качеств, помогающих выжить и адаптироваться, закрепление их в последующих поколениях и т.д.

Приверженцы второй, экзогенной, теории, напротив, утверждали, что основу общественного развития составляют процессы заимствования полезных обычаев и традиций, распространения культурных ценностей из одних социальных центров в другие. Появилось даже особое течение — диффузионизм (от лат. diffusio — просачивание). В центре его внимания находились, прежде всего, каналы, по которым эти внешние влияния могли проникать, передаваться, внедряться в данное общество. Среди таких каналов рассматривались завоевания, торговля, миграция, колонизация, добровольное подражание и т.п. Так или иначе, любая из культур (кроме, может быть, искусственно замкнутых, отгородившихся от внешнего мира) неизбежно испытывает на себе влияние других — как более древних, так и современных им. Этот процесс взаимопроникновения и взаимовлияния в социологии называют аккультурацией. Обычно он проявляется в виде восприятия одной из культур (как правило, менее развитой, хотя иногда случается и наоборот) элементов другой. Так, американские социологи в 20-30-х гг. нашего века изучали влияние на индейцев и черных американцев продуктов белой культуры и пришли к выводу о необходимости выделения двух групп — донорской и реципиентной.

Диффузионизм — это так или иначе во многом встречный, взаимный процесс. Так, мы отмечаем, как под воздействием процесса конвергенции (о чем речь пойдет ниже) в развивающиеся общества Азии и Африки вместе с фундаментальными принципами экономики и организации производства проникают многие социальные институты и элементы общей культуры, выработанные западноевропейской цивилизаций, вплоть до господства нуклеарной семьи. Однако разве мы не наблюдаем в большинстве западных обществ повальной моды на целый ряд восточных религиозных культов (тоталитарные секты, например, — продукт отнюдь не западной цивилизации), на восточные единоборства, медитацию, стили и направления в искусстве, несущие на себе явный отпечаток восточных традиций (классический американский джаз, например, сложился в значительной степени под влиянием чисто африканских тенденций в музыке). О японском менеджменте говорят как о выдающемся социальном феномене, и делаются попытки перенесения многих его элементов на западную почву.

По сути дела, между этими двумя концепциями имеется весьма существенное различие. Эндогенисты ближе к биологической трактовке, уподобляя общества и индивидов внутри них конкурирующим организмам, которые стремятся вытеснить и даже по возможности уничтожить друг друга. Диффузия же культуры, по сути, не имеет аналогов в биологической эволюции. Она подразумевает способность "конкурентов" не просто сотрудничать (случаи симбиоза широко известны в растительном и животном мире), но и учиться друг у друга.

Следует отметить, что сегодня влияние эволюционистских теорий в значительной степени ослабло. Исключение составляет всплеск, который наблюдался среди американских функционалистов в 1950-х и 60-х гг. Это оживление иногда называют неоэволюционизмом. В основе этого течения лежало утверждение о тенденции к утилизации принципов естественного отбора и адаптации, вытекающих из эволюционной теории в биологических науках. Функционализм использовал организмическую модель общества и находил в дарвиновской теории объяснение того, каким образом изменяются и выживают социальные организмы, совмещая эти объяснения с собственными базовыми положениями.

Исходный пункт состоял в утверждении необходимости адаптации обществ к своему окружению. Окружение включает как природную среду, так и другие социальные системы. Изменения в обществе, исходящие из какого бы то ни было источника, обеспечивают базовый материал эволюции. Эти изменения, которые наращивают адаптивную способность общества, измеряемую протяженностью его собственного выживания, отбираются и институционализируются, следуя принципу выживания наиболее приспособленных. Социологический функционализм определял в качестве основного источника адаптации дифференциацию, т.е. процесс, посредством которого основные социальные функции разделялись и назначались к исполнению специализированными коллективностями в автономных институциональных сферах. Функциональная дифференциация и следующая параллельно ей структурная дифференциация предоставляют возможность для того, чтобы каждая функция выполнялась все более эффективно. При этом антропологические подходы часто ссылались на специфическую эволюцию (адаптацию индивидуального общества к его конкретному окружению), в то время как социологи сконцентрировали внимание на общей эволюции, которая представляет собой эволюцию высших форм в рамках развития человеческого общества в целом. Эта общая перспектива предполагала нелинейное направление изменений и тот факт, что некоторые общества расположены на шкале прогресса выше, нежели другие, — предположения, которых не делали представители специфической эволюции.

Завершая разговор о проблемах теории социальной эволюции, попытаемся в нескольких словах остановиться на перспективах ее дальнейшего развития. Речь идет о переносе акцентов с признания в качестве центрального критерия непрерывно возрастающих производительных сил в качестве центрального критерия исторического прогресса на проблемы иного порядка. Эти проблемы достаточно тесно связаны с идеями выдающегося русского мыслителя В.И. Вернадского о ноосфере. Вернадский рассматривает человечество как некую целостность, возникшую внутри биосферы Земли, но приобретающую все большую автономность от нее. Разумеется, автономность эта имеет свой предел, поскольку самоорганизация любого живого вещества (во всяком случае, до поры до времени) имеет своими пределами ресурсы планеты, на которой она обитает. А Вернадский усматривает единство эволюции и истории в том, что жизнь, как и человечество, — планетные явления. Живое вещество, преобразуя косное вещество планеты, образует биосферу, человечество же, преобразуя не только косное вещество, но и биосферу (к которой оно само принадлежит), формирует ноосферу.

Давление живого вещества на окружающую среду осуществляется через размножение; научная же мысль, создавая многочисленные технологические устройства, по существу, ведет к новой организации биосферы. Будучи частью биосферы, человечество должно соблюдать "правила" включенности в биосферный круговорот вещества. В то же время наличие разума как бы выводит человека из круга непосредственного подчинения этим правилам. Пока человек ощущал себя частью природы, пока мощь его научной мысли и сила ее воздействия на природу были несравнимы с планетарными силами, он мог ощущать себя частью окружающей природной среды. Сегодня положение существенно меняется прямо на глазах: происходит не только уничтожение отдельных видов животных и растений (а вместе с этим — и нарушение структуры биосферы), но и истощение невозобновимых минеральных и органических ресурсов. Возникает ситуация, названная экологическим кризисом (некоторые ученые мрачно рассматривают его как преддверие экологической катастрофы), ведущим к нарушению гомеостазиса в планетарном масштабе.

Возникает объективная необходимость положить границы этому дестабилизирующему воздействию разума. Это может сделать лишь сам же разум — путем осознания заданных биосферой параметров, за пределами которых не может осуществляться нормальная жизнедеятельность вообще. Другими словами, то, что "прежде рассматривалось лишь как условия жизни человека — природа и демографический фактор, сегодня превращается в исторические пределы, ограничивающие человеческий разум как геологическую силу".

 

Марксистские концепции

Социальной революции

В обыденном смысле под революцией часто понимается любое (как правило, насильственное) изменение характера правления данным обществом. Однако социологи обычно относятся к такого рода событиям, как к coups d'etat (в дословном переводе с французского — государственный переворот), иронически именуя их "дворцовыми революциями". В социологическое же в понятие "революция" вкладывается принципиально иной смысл: это происходящее в течение определенного (обычно короткого по историческим меркам) периода времени тотальное изменение всех сторон жизнедеятельности общества — и экономической, и политической, и духовной, вообще коренной перелом в характере социальных отношений. "Дворцовые революции" если и производят какие-то существенные социальные изменения, то они относятся почти исключительно к политической сфере, практически не влияя (или же влияя весьма слабо) на другие области социальной жизнедеятельности.

В социологии не существует теорий, которые претендовали бы на формулировку общих предложений, содержащих истину обо всех революциях — как о современных, так и в общеисторической перспективе. Существующие же социологические концепции социальной революции достаточно отчетливо подразделяются на марксистские и немарксистские.

Сразу отметим, что в современной социологии вплоть до недавнего времени доминировали — как по распространенности, так и по степени влияния — главным образом, марксистские концепции социальной революции. Именно в марксистской теории проводится четкое разграничение между политическими переменами в правлении и радикальными изменениями в жизни общества: вспомним разделение между базисом и надстройкой, о котором шла речь в первой главе. В широком методологическом смысле революция есть результат разрешения коренных противоречий в базисе — между производственными отношениями и перерастающими их рамки производительными силами.

В одной из своих работ, посвященных анализу ситуации в Индии, К. Маркс утверждает, что периодические изменения в правлении, смена королевских династий не могут сами по себе привести к изменению природы общества и характера преобладающего в нем способа производства. Революция же, по Марксу, представляет собою именно не что иное, как переход от одного способа производства к другому, как это имело место, например, при переходе от феодализма к капитализму, происшедшему благодаря буржуазной революции.

Центральным в марксистской теории социальной революции является вопрос о борьбе основных антагонистических классов. Непосредственным выражением упомянутого выше противоречия в экономическом базисе выступает классовый конфликт, который может принимать разнообразные формы — вплоть до самых взрывных. Вообще говоря, в соответствии с марксистской теорией, вся человеческая история — это не что иное, как история непрерывной классовой борьбы.

Из двух основных антагонистических классов один всегда является передовым, выражающим насущные интересы и потребности социального прогресса, другой — реакционным, тормозящим (исходя из собственных интересов) прогресс и упорно не желающим уходить с исторической авансцены. В чем состоит задача передового (для данной общественно-экономической формации) класса? Прежде всего, в перехвате исторической инициативы у своего антагониста и в сломе его гегемонии. Сделать это непросто, ибо за плечами господствующего класса — не только экономическая и военная мощь, но также вековой опыт политического правления, а главное — в его распоряжении находятся информация, знания, культура. Значит, для выполнения своей исторической миссии передовой класс должен решить, как минимум, две задачи. Во-первых, ему необходимо получить соответствующие знания, образование. Здесь в качестве учителей и наставников обычно выступают наиболее дальновидные и мудрые представители старого класса, которые, переходя в стан сторонников передового класса, таким образом, играют роль своего рода Прометеев, похищающих у владык Олимпа божественный огонь и несущих его людям. Во-вторых, нужно быть готовым к активному применению насилия, ибо старое без боя не сдаст своих позиций.

В конце прошлого века в рамках самого марксизма возникло влиятельное течение, основоположником которого был ученик и соратник К. Маркса Э. Бернштейн. Он поставил себе целью применить основные положения марксовой теории к анализу тех тенденций, которые сложились в развитии западноевропейского капиталистического общества на границе двух веков. Выводы, к которым он пришел, состояли, прежде всего, в том, чтобы, сохранив верность основам марксовых теоретических постулатов, в то же время "ревизовать", т.е. пересмотреть некоторые радикальные политические выводы из них, касающиеся ближайших и перспективных тактических действий социал-демократов. Такой подход вызвало бурю негодования среди "правоверных" марксистов. Тогдашний лидер германской социал-демократии К. Каутский опубликовал работу под названием "Анти-Бернштейн" (видимо, перекликавшимся со знаменитым "Анти-Дюрингом" Энгельса), в которой, по сути, отлучил Бернштейна от марксизма. Между тем анализ исторических событий с высоты столетия, прошедшего с тех пор, показывает, скорее, правоту "ревизиониста" Бернштейна, нежели "ортодоксального марксиста" Каутского.

Не будем касаться всех моментов этой дискуссии. Отметим лишь те из них, которые имеют непосредственное отношение к теме нашего разговора. Бернштейн усомнился в неизбежности революционного взрыва, который, по Марксу, должен в ближайшее время смести капиталистический строй и установить диктатуру пролетариата. Напротив, считал он, статистические данные развития капитализма в Западной Европе свидетельствуют о противоположных тенденциях и показывают, что переход к социализму будет относительно мирным и займет сравнительно долгий исторический период.

Ранняя капиталистическая индустриализация действительно характеризуется довольно жестким социальным конфликтом и в промышленности, и обществе в целом, который временами угрожал кульминировать в революцию. По мере того, как капитализм созревал, конфликты шли на убыль и становились менее угрожающими. Основным социологическим объяснением является институционализация конфликта.

Предполагается, что одной из причин, по которым конфликт приобретал жесткий характер на заре капитализма, было разрушение доиндустриальных социальных связей и нормативного регулирования. С завершением перехода к зрелой индустриальной эпохе развиваются новые регуляторные и интегративные институты. Институционализация проистекает из отделения и автономии политического конфликта от социального, так что один уже не накладывается на другой. Рост гражданских прав означает, что интересы, которые доминируют в промышленности, больше не управляют политикой. Гражданство также интегрирует рабочих в обществе. К категории институционализации относится еще один процесс: развитие специализированных институтов для урегулирования конфликтов в промышленности, если уж он отделен от политического. Государство в качестве своеобразного арбитра вырабатывает нормы и правила, по которым должны разрешаться противоречия между работодателями и наемными работниками. Тред-юнионы и коллективные сделки между работодателями и тред-юнионами — это составные части институтов, в рамках которых ведутся переговоры и сглаживаются противоречия между капиталистами и рабочими.

Необходимо подчеркнуть, что свои выводы Бернштейн относил исключительно к развитым индустриальным странам Запада. Это логично вытекало из марксовой концепции, ибо именно в этих странах капитализм как общественно-экономическая формация созрел в более полной мере и создал весомые предпосылки для перехода к более прогрессивному способу производства. В соответствии с логикой самого Маркса, социалистическая революция должна была состояться, прежде всего, в самых развитых странах, ибо "ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые, более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия в недрах самого старого общества". Таким образом, строго следуя концепции Маркса, социалистические революции должны были первоначально совершиться в развитых индустриальных обществах Запада — там, где для них в максимальной степени созрели объективные предпосылки. (К слову сказать, и сам Каутский позднее несколько пересмотрел собственные взгляды на теорию и практику марксизма, за что и получил от Ленина обвинение в ренегатстве).

В самом деле, что должен передать капитализм социализму в качестве, так сказать, базовых элементов дальнейшего развития? В первую очередь, конечно, материально-технический фундамент, огромное вещное богатство. И речь здесь идет не только о высокоразвитой индустрии, высокопроизводительном сельском хозяйстве и накопленных в них передовых технологиях. Немаловажным условием продвижения общества к социализму должен стать также достаточно высокий уровень благосостояния каждого из его членов в отдельности. Дело в том, что материальная бедность значительной части членов общества будет постоянно порождать стремление к грубому уравнительному коммунизму, который, по словам раннего Маркса, "является лишь обобщением и завершением отношений частной собственности; при этом утверждается всеобщая и конституирующаяся как власть зависть... Грубый коммунизм... есть только форма проявления гнусности частной собственности, желающей утвердить себя в качестве положительной общности".

Во-вторых, именно от капитализма новый строй должен унаследовать высокоразвитую демократию. Демократия в буржуазном обществе утверждается не по высочайшему повелению, а вполне органично вплетается в ткань всей общественной жизни, образуя естественные объективные условия существования, максимально благоприятную среду для функционирования капиталистических производственных отношений, составляя тем самым неотъемлемый элемент капиталистической цивилизации. Можно говорить еще об одном "базовом элементе" социализма, формируемом капиталистическими производственными отношениями. Эти отношения формируют пролетариат не только как класс, как мощную политическую силу, но и как совершенно новый тип работника — грамотного, квалифицированного, добросовестного, который просто не способен работать плохо, неряшливо, спустя рукава. Такого работника воспитывает и жесткая система отбора, когда предпочтение всегда отдается более умелому и старательному, и жестокая конкуренция безработицы, и усиление действия закона перемены труда, и высочайшая техническая культура производства, и многие другие факторы.

Создание всех этих условий перехода от капитализма к социализму (приведенных здесь, разумеется, не полностью) — то есть революционных перемен при переходе от капиталистической общественно-экономической формации к социалистической — не может быть делом кратковременного, пусть даже героического периода, оно должно занять целую историческую эпоху. Ту же материальную базу социализма народ данной страны должен сотворить своими руками. Если она будет получена "в подарок", вряд ли это сможет существенно быстро изменить состояние общественного сознания больших масс людей. Не говоря уже о том, что вряд ли такой дар сможет поднять "среднюю умелость нации" до требуемого современного уровня. Завоевание правовых и политических свобод, борьба за них должны стать неотъемлемой частью собственной истории: привычку к демократии тоже не обретешь, наблюдая по экрану телевизора демократическую жизнь других народов...

Таким образом, требования марксистской логики предусматривали, что социалистическая революция должна произойти, прежде всего, в наиболее индустриально развитых странах Западной Европы и Америки, поскольку они в наибольшей степени "созрели" для этого. Между тем В.И. Ленин, как известно, выдвинул собственную гипотезу о том, что социалистическая революция в первую очередь должна произойти в наиболее слабом звене общей капиталистической цепи и послужить своего рода "запальным фитилем" для мировой социалистической революции. И он достаточно энергично действовал в направлении претворения этой гипотезы в жизнь...

Впрочем, и после Ленина многие социологи обращали пристальное внимание на то, что главные революции ХХ века свершались отнюдь не в "центре", а на "периферии" мирового развития, в наиболее отсталых регионах Азии и Латинской Америки, в то время как в "центре" классовые конфликты хотя и не прекращались, но все более и более кристаллизовались в те формы, которые сегодня получили в социологии наименование институционализации конфликта.

Ленинский тезис и сегодня не потерял окончательно своего влияния на социологов марксистской школы. Так, еще в 1966 году французский социолог Л. Альтюссер настойчиво повторял мысль о том, что революция, скорее всего, вероятна в самом слабом звене капиталистического общества, ибо там наиболее отчетливо проступают социальные противоречия. Однако основную проблему для современных марксистских теорий революции представляет жизнеспособность мирового капитализма (несмотря на очевидное наличие и политических конфликтов, и промышленных забастовок, и экономических спадов). Отсутствие революционных выступлений рабочего класса они объясняют, как правило, уравновешивающей ролью возрастания благосостояния рабочего класса, его гражданских прав, а также мощным воздействием идеологического аппарата капиталистического государства.

Позиции марксистской социологии революции еще более существенно поколебались в связи с известными событиями в нашей стране и в странах Восточной Европы, приведшими, по сути, к краху практики строительства "реального социализма". Однако говорить о полном ее исчезновении с научного горизонта было бы все же преждевременно: очень уж крепко сколочена логическая схема концепции К. Маркса.

 

⇐ Предыдущая35363738394041424344Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: