Хлопните дверью за счет заведения

Врач мрачно взглянул на посетителей — мужчину средних лет, взъерошенного, в покрытом розовыми пятнами костюме и сопровождающего его старшего лейтенанта-толератора — откашлялся и сказал:

— Докладывайте.

— Я жаловаться буду, — сквозь зубы сказал задержанный,. — Женился, честь по чести, на любимой, на своей Анечке...

— Задержанный, прошу вас помолчать, — строго заговорил старший лейтенант. — Зюзин Леонид Ольгович. Женился на диванной подушке своей сестры. Во время праздничного гуляния облил невесту шампанским и сфотографировался с ней на газоне, согнав с него пару совокупляющихся геев воплем «Прочь, ретрограды!» После чего отказался принести извинения, несмотря на то, что один из геев предъявил свидетельство о наличии у него чувствительности

— Чувствительность у него, — буркнул Зюзин. — У супруги моей тоже чувствительность! Терпимее надо быть! Терпимее! — завопил он. По всему помещению распространился запах коньяка.

Старший лейтенант Левин устал. Он подумал, что теперь было бы неплохо поехать домой и выпить с Тамарой чашку чая, а, может, и чего покрепче, благо погода располагала — мелкий дождь, не прекращающийся ни на минуту, и хлюпающие ботинки сопровождали его весь день. Но расслабляться было рано — шеф ждет отчета в управлении и наверняка захочет узнать подробности лично.

— Вот что, господин Зюзин, — сказал врач, скрестив руки. — Вы знаете, куда вы попали?

— В дурдом, — с вызовом ответил задержанный.

— Это не дурдом, господин Зюзин, это клиника. Будет лучше, если вы задержитесь здесь на недельку-другую и мы немного приведем вас в себя. Уверяю вас, это не помешает ни вашей работе, ни вашим отношениям с женой.

— А если не желаю? — угрожающе спросил Зюзин.

— Придется пожелать, — устало сказал врач. — У нас хорошая клиника, господин Зюзин, обещаю. Через недельку выйдете другим человеком. Свободным от предрассудков.

В дверях показались санитары. Один из них осторожно взял Зюзина под локоть и повел к выходу, второй следовал за ним. Зюзин запнулся и остановился, за что тут же получил тычок в спину от санитара.

Увидев, что врач молчит, Левин не мог не вмешаться.

— Эй, господин! — окликнул он санитара.

Санитар обернулся.

— Ваша задача — лечить, а не рукоприкладствовать. Я попросил бы вас соблюдать нормы поведения.

Санитар сделал попытку скривить лицо, но скользнул взглядом по форме старшего лейтенанта полиции, по жетону толератора, прикрепленному к отвороту кармана, и передумал. Кивнул и повел арестованных дальше.

— Сидишь тут, как сыч, — пробурчал за спиной Левина врач. — Бумаги эти, бумаги... Подохнешь среди бумаг. Геморрой только наживаешь, а толку чуть. Все равно ваша контора всех не переловит.

— Всех, может, и нет, — сказал Левин, повернувшись к нему. — Но делаем все возможное, чтобы не допустить хаос в общество.

— Вот оно, общество, — врач постучал ладонью по стене, отделяющей кабинет от надзорной палаты. — Вот там все наше общество. Истинная его морда. Это нас с вами надо защищать от общества.

— Погода, что ли, на них действует... — Левин поморщился.

— Погода — дрянь, — буркнул врач. — У этих мерзавцев осеннее обострение. Клиники переполнены. Да на улицу выйдите. Выезжаю вчера с Моисеева — смотрю, стоит какая-то длинноволосая с мольбертом. С умилением глядит на листочек клена и что-то там на холсте своем мазюкает. Да еще в нерабочее время.

— В нерабочее? — возмутился Левин. — Надо было звонить нам. Хотя... может, художница. У них вроде график ненормированный.

— Пес ее знает. Пусть даже и художница, еще хуже. Значит, потом ее мазня будет на выставке висеть, а эти мерзавцы глядеть и проникаться. А потом в очередь и все сюда с хаотическими расстройствами личности. Нашли прекрасное, понимаешь, в желтых листьях.

Левин обескураженно бросил взгляд в окно, на золотистый ковер, покрывавший внутренний двор больницы. Дождь еще шел.

— Пожелтевшие листья для деревьев — то же самое, что для человека дерьмо, — услышал он голос врача. — И так, вижу, баба молодая, значит, рисует дерьмово, так еще и рисует дерьмо. Во что человек от такого, извините за выражение, искусства должен превратиться, скажите мне, коллега? Подписи здесь и здесь, — он придвинул Левину бумаги.

— По-моему, вы сгущаете краски, — Левин расписался и убрал копии документов в папку. — Все должно быть на своем месте. Художники должны рисовать, начальство — управлять, а мы с вами — обеспечивать работоспособность этой системы, искореняя пороки общества.

— Молодой вы еще, — врач откинулся в кресле. — Пороки общества... Раньше эти пороки общества разгуливали по ночам и орали под окнами. Теперь я хотя бы могу спокойно спать. Хотя где мне спокойно спать, с моими-то почками.

— Ну вот, видите, — удовлетворенно сказал Левин, — значит, наши усилия не напрасны.

— Дожидайтесь! Раньше хоть можно было хоть на этих лоботрясов рявкнуть, душу отвести. Сказать “Дубина, каким порошком жену будешь стирать?” Теперь нет. Женился на подушке — будьте добры уважать, взрослый человек сделал выбор. Заняться им как будто больше нечем...

Левин устал. От четырех операций, от дождя, от этого врача, решившего вдруг объяснить ему что он, Левин, тратит свою жизнь понапрасну.

— Хоть что-нибудь хорошее в жизни есть? — удрученно спросил он.

— Тачка, — убежденно сказал врач. — Немецкая сборка. Кожаный салон. Климат-контроль. Датчик, — он бросил взгляд за окно, — дождя этого гребаного. Полтора миллиона выложил. Только угрохаю я ее к чертям на наших дорогах.

— Надо бы ехать в управление, — вздохнул Левин.

— Да что вы там не видели, — сказал врач. — Сразу видно, первый год работаете. Коллеги ваши в управление не рвутся.

Левин поднялся и сухо прервал его:

— Простите, меня ждут. Всего хорошего.

 

Служебная машина ждала у порога. Левин забрался в сухой салон, устроился на заднем сидении.

— В отделение, — махнул рукой он.

Хотелось к Тамаре и спать. Однако он был на работе, а в присутствии младшего по званию не мог позволить себе прикрыть глаза даже на минуту.

— Прекрасная погода, не правда ли? — произнес он одну из традиционных формул приглашения к разговору.

Не самую оригинальную, и, пожалуй, не самую уместную — дождь разошелся и лил теперь как из ведра. Но зато понятную даже идиоту.

Шофер, кажется, только рад был возможности поговорить.

— А быстро вы его взяли, господин старший лейтенант!

— Кого?

— Да этого, с подушкой. Только примчались, вы уже раз-раз...

— Да, быстро, — согласился Левин.

Шофер вырулил на проспект, встроился в плотный ряд машин, едущих в центр, и обернулся к пассажиру:

— Надо же, чего удумал... Да еще и сопротивлялся! Ну, госпожу Иванову, так сказать, при задержании того...? — шофер замялся. — Ну, как его?

— Укусил?

— Во, да! — закивал шофер. — Только как же это выходит, господин старший лейтенант? Он же всего лишь пару слов этим парням сказал, а его уже и того? Да и парни, по чести, не к месту там... А за пару слов - в больницу. Разве так можно?

— Нужно, — сказал Левин с недопустимой горячностью. Впрочем, он тут же сменил тон. Он еще на работе. — Сейчас он безнаказанно скажет слово, а через пару лет мы получим хронический хаотический элемент. Лучше пресечь подобное поведение сразу.

Разговор сделал свое дело — сонливость пропала. На смену ей пришло раздражение. Присмотреться бы к этому шоферу повнимательнее. Не хватало еще пригревать асоциальный элемент на широкой груди полицейского управления.

Шофер кивнул:

— Так это... вам виднее, господин старший лейтенант! Я ж разве спорю?

Левин откинулся на спинку сидения.

— Я бы попросил тишины в салоне, — твердо сказал Левин, прекращая дальнейшие разговоры.

Все-таки надо будет к нему присмотреться. Но не сегодня.

 

Левин вошел в приемную, кивнул собравшимся, понимающе улыбнулся знакомым оперативникам — мол, понимаю, работы у вас невпроворот. Подошел к столу секретарши, доложил о прибытии и устроился на стуле у стены, ожидая своей очереди.

Здесь, в тесной комнате, наполненной тяжелым дыханием и усталостью, снова захотелось спать. Левин принялся глазеть на новенькую секретаршу шефа — единственное яркое пятно в комнате. Не красавица, конечно, но все-таки ничего. Повыше Тамары и постройнее, пожалуй, и волосы длинные, а Тамара носит стрижку.

Девушка вовсе не обращала на него внимания. Она скучающе перебирала бумаги на столе, а затем вдруг посмотрела на часы. Левин подскочил бы на стуле, если бы правила приличия позволяли это. Ладно бы часы были какие-нибудь особенные, так нет — обычный стеклянный циферблат, по которому бесшумно ползли холодные хромированные стрелки. Эта новенькая, видимо, не понимает, где находится. И если не поймет и будет столь демонстративно скучать на работе, то долго здесь не продержится.

Он отвел глаза и больше не смотрел на девушку.

Наконец его вызвали.

— Докладывайте, Левин.

— Слушаюсь, господин майор, — кивнул Левин. — Сегодня наша опергруппа осуществила четыре операции. С утра задержали проповедника, из старых еще. И врача, осуществляющего подпольные операции по коррекции пола.

— Это уже третий за неделю, если не ошибаюсь?

— Четвертый, — поправил Левин, едва сумев удержаться от вздоха. Тамара уже все уши прожужжала, какие очереди сейчас на официальные операции, а желающих все больше. Мода, что ж поделать.

— Продолжайте, — велел шеф.

— Взяли троих подростков. Взрывали петарды на улице Алексеева, рядом с клиникой пластической хирургии. И наконец Зюзин этот с подушкой...

— Подушка? — переспросил шеф. — Давайте про подушку подробнее.

Левин терпеливо пересказал шефу историю с незадачливым новобрачным, оказавшимся в клинике в день собственной свадьбы.

— Погодите, Левин, — шеф принялся листать отчет. — Так за что вы Зюзина-то?

— За оскорбление лиц другой сексуальной ориентации, — отчеканил Левин.

— Оскорбление, значит... Как он их назвал? Ретроградами?

— Так точно, господин майор!

— А они, значит, у всех на виду демонстрировали свою сексуальную ориентацию, чем, полагаю, оскорбляли не одного Зюзина. Но вы, Левин, задержали его и отправили на медицинскую профилактику сроком... — шеф сверился с отчетом, — две недели. Вы действовали по букве закона и исключительно в рамках своих прав, я понимаю. Вы действовали по инструкциям. Но вы, Левин, при этом совершенно не дали себе труда немного подумать.

Левин стоял перед шефом, будто провинившийся школьник перед директором. Он чувствовал, как краснеют уши, и ничего не мог с этим поделать — даже возразить не мог, ведь формулы приглашения к дискуссии не прозвучало. Оставалось слушать и молча негодовать.

Шеф тем временем вошел во вкус. Он поднялся с кресла, прошелся по кабинету. Налил себе воды из стоящего в углу кулера, вернулся на место.

— Я понимаю, Левин, ваше стремление покончить с бардаком в обществе одним волевым решением. И наш закон с вами солидарен. Все одинаковы. Кто-то, возможно, не согласен, но, заметьте, Левин, закону все равно, согласны вы с ним или нет. Закону важно, как вы себя ведете. Закон не избавляется от тех, кто с ним не согласен, он мягко приводит их к согласию. Любыми средствами. Закон, Левин, неспособен видеть, слышать, думать. Он способен только диктовать цели. А вот в определении средств, Левин, он рассчитывает на вас. На человека, способного думать и принимать решения.

Шеф, не торопясь, отпил воды, вытер губы салфеткой и, подавшись вперед, поглядел на Левина в упор:

— А вы, заслышав повышенный тон, даже не дав себе труда задуматься, чем вызвано подобное нарушение правил, тут же хватаете человека и, заламывая руки, ведете в клинику. Где, разумеется, с ним не церемонятся, поскольку асоциальный элемент есть асоциальный элемент. Вы, Левин, первый год работаете, но, наверное, насмотрелись уже. Вот когда через две недели они станут полноценными членами общества, то да, их зауважают, а так — под лекарства и в палату. Как вы считаете, Левин, какого мнения будет этот человек о системе, которой он, вообще говоря, не собирался причинять вреда, но которая за это с ними так обошлась? Да еще в день собственной свадьбы? А?

Левин чувствовал себя так, будто он был автомобильной шиной и его накачали яростью под завязку. Но теперь, когда ему был задан вопрос, он не знал, что отвечать.

— Я считаю, что делал все правильно, — слова шли с трудом, будто продираясь сквозь клапан. — Этот парень нарушали порядок. Мое дело — задержать. А то, насколько он асоциальный элемент — должен определять врач.

— Все верно вы рассуждаете, Левин, — шеф прищелкнул пальцами. — Читать хорошо умеете, закон знаете. Но при этом совершенно не знаете, как оно работает на самом деле. Подумайте об этом на досуге. Сходите в клинику, посмотрите, как там люди работают. Посмотрите на вашего Зюзина завтра... Хотя нет. Завтра вы на него не посмотрите. Потому что я сейчас позвоню Демидову и распоряжусь его отпустить. А теперь можете идти, Левин.

— Слушаюсь, господин майор, — ответил Левин, развернулся на каблуках и вышел от шефа.

Распахнул дверь и, придержав ее по привычке, вылетел в приемную. Дверь, подхваченная сквозняком, хлопнула. Левин прошагал по коридору, остановился у турникетов, приложил жетон и чуть не выругался, когда на крошечном экранчике с мелодичным треньканьем появилась надпись:

"Превышение допустимого уровня звука. Нарушение рабочей обстановки.

Штраф будет вычтен из Вашей заработной платы в конце месяца".

Левин пулей вылетел из управления и пошел домой под проливным дождем. С самого утра день не задался. Дождь, шеф, шофер, секретарша... Даже дверь — и та против него!

Зато дома ждет Тамара. И еще — горячий ужин.

 

Ужина не было.

Была Тамара. Она неподвижно сидела за кухонным столом, забравшись с ногами на стул, и курила. Из одежды на ней была только спортивная майка, и от обнаженной кожи Тамары на Левина вдруг повеяло теплом и домашним уютом.

Заметив его, она соскочила на пол, подбежала, поцеловала его.

— Ярославчик! Привет! А я ждала тебя! Ты голодный? Я только сейчас подумала, что ты голодный... Ну давай сходим куда-нибудь, только оденусь... Ты представляешь, я снова не попадаю в очередь на этот год! Они решили снизить количество операций из-за этого нового закона... Ну, я же говорила тебе... Не помнишь?

— Нет, — покачал головой Ярослав. — Ты хотела одеться. А я хочу есть.

Тамарина навязчивая идея о том, что ей надо немедленно стать мужчиной, смутно раздражала его. Он не был против, ему вообще было наплевать, мешала только удивительная настойчивость, с которой Тамара раз за разом сводила любую их беседу к этой теме. Особенно теперь, когда ему самому хотелось быть выслушанным.

— Да, да, сейчас, докурю... — Тамара вернулась за стол. Она раскраснелась и размахивала недокуренной сигаретой, не замечая, что пепел летит прямо на скатерть. — Я же говорила тебе, но ты, конечно, все пропустил... Закон о том, что нельзя оперировать во второй половине дня, качество от этого страдает, видите ли, количество отторжений растет — а то, что мне ждать теперь еще два года — их не волнует! И еще эта новая акция — теперь тем, кто делает операцию повторно, скидки. Разумеется, народу тут же повалило... А очередь общая.

Она с силой ткнула сигаретой в пепельницу.

— Если бы что-то зависело от меня, — решительно заявила она, — то я бы сперва пропустила тех, кто по первому разу, а те, кто с жиру бесится — пусть ждут.

— Ты хотела одеться, — напомнил Ярослав.

— Да, точно! — она вскочила. — Сейчас!

Ярослав прошел за ней в комнату и смотрел, как она выволакивает из шкафа одно за другим платья, прикладывает к себе, недовольно морщится. Покачал головой:

— Если ты поменяешь пол, кто будет все это носить? — спросил он.

Тамара скривилась.

— Судя по тому, как идет очередь, эти тряпки успеют десять раз выйти из моды... Что-то сегодня голубой мне не идет... А зеленый? Как тебе кажется? Плохо, да?

— По-моему, очень хорошо.

— Ты уверен? — она провела рукой по волосам, делая прическу объемнее, и принялась натягивать платье. — Нет, все-таки мужчиной быть проще. В мужчине внешность — не главное. В мужчине главное — ум и принципы. И уметь деньги зарабатывать. И трахаться. Какие еще проблемы могут быть у мужчины?

Ее отражение требовательно посмотрело на Ярослава из зеркала.

— Да никаких, — ответил Левин, чувствуя, что начинает раздражаться. — Главное — ум и принципы, это ты права. А когда ты действуешь по уму и принципам, тебе говорят, что ни черта ты не понимаешь, и принципы твои — дерьмо, а ум — одно название. А из зарплаты вычитают штраф. Что там ты еще говорила, от мужчины надо? Трахаться? О да! Только моя женщина хочет поменять пол.

— Для тебя это что-то меняет? — удивиласьТамара, подняв недонакрашенную бровь. — Мне казалось, мы все обговорили...

Ярослав почувствовал себя виноватым.

— Извини. Ты долго еще? Я устал. Я хочу... если честно, я хочу на кого-нибудь наорать или врезать в челюсть. Но это нельзя, а значит, я хочу хотя бы просто поесть.

Тамара отложила пудреницу и отвернулась от зеркала. Уголки ее рта загадочно улыбались. Левин однажды видел ее такой — так она улыбалась перед тем, как сообщить, что записалась на операцию по коррекции пола, чтобы оживить их сексуальную жизнь.

— Мне тут Анюта показывала одно местечко... Я готова. Пошли! Не уверена, что в меню есть челюсти, но с наорать точно никаких проблем.

 

— Оригинально, — отметил Ярослав, глядя на черную папку с тиснеными буквами “ТОЖЕ КАФЕ. Строго говоря, меню”. Открыл ее и начал перелистывать, потом задумчиво спросил:

— Что это? “К нашему стыду, пирожок с семгой”. “Если желаете, двойной эспрессо”...

— Ну как? — поинтересовалась Тамара с торжествующим видом.

— Не знаю, — пожал плечами Ярослав. — Как это понимать: “Как бы вознаграждение типа официанту приветствуется”?

— Так и понимать, — Тамара ткнула пальцем в страницу. — Ты не на то смотришь. Вот. Нет, переверни. Дальше. Еще. Ищи “Как выяснилось, коктейли”, “Должно быть, Отвёртка”. Здорово же?

— По мне, бред, — проворчал Ярослав. — И что внутри этого, должно быть, напитка?

— Зануда, — заметила Тамара. — Сейчас спросим.

Она махнула рукой. Ярослав нахмурился. Зал был полупустой, и он не сомневался, что персонал кафе уже заметил их.

— Что же это за кафе, где приходится ждать не еды, а официантов?

— Ожидание типа официанта до пяти минут. В меню написано.

— И зачем? Чтобы клиент озверел?

— Ага, именно, — сказал женский голос откуда-то из-за спины Ярослава, и перед столиком возникла девушка в форме официантки. — Что-нибудь выбрали?

Ярослав кашлянул.

— Скажите, — он указал в меню, — из чего у вас состоит этот, ммм...

— Ай, я понятия не имею, — затараторила официантка. — Вы знаете, я только третий день работаю, а раньше я работала в четырех кварталах отсюда, но пришлось сменить место работы, потому что я переехала к мужу, вы знаете, он у меня такой замечательный, мы с ним познакомились на юге и сразу поняли, что без ума друг от друга...

— Заткнись и тащи коктейли, две штуки! — перебила ее Тамара.

Официантка хихикнула и убежала.

Левин смотрел на жену, будто впервые видел — впрочем, он и видел ее впервые, такую. А Тамара снова замахала рукой. На лице ее отражалась гамма эмоций, совершенно неподходящая для общественного места. Чтобы не выдать раздражение, Левин вытащил зубочистку и начал вертеть ее в руках.

— Привет, подруга! — раздался веселый голос, и кто-то навис над их столиком. — И вам привет, друг моей подруги.

Ярослав оторопел. Он внимательно изучил светлые усы, мятый пиджак устаревшего кроя и галстук-бабочку на голой шее, убедился, что человек этот ему не знаком, и поднялся из-за стола.

— Господин Ярослав Левин, — произнес он формулу знакомства.

Усатый долго смотрел на него, словно ожидая еще чего-то, потом сказал:

— Рад встрече.

— Назовите ваше имя, — потребовал Ярослав. — Что это за "друг подруги"?

Незнакомец почесал в затылке и спросил:

— Разве вы враг моей подруги?

— И все же представьтесь, — Ярослав положил многострадальную зубочистку на стол и посмотрел незнакомцу в глаза. — Как к вам обращаться?

Незнакомец придвинул стул, опустился на него, зевнул — совершенно против всякого этикета — и сказал:

— Да хоть горшком зовите. Разве это важно?

Тамара хихикнула. Ярослав наклонился к ней и шепнул:

— Перестань. Если человек не умеет вести себя в обществе, он жалок, а не смешон.

Тамара махнула на него рукой и расхохоталась.

— Где наши коктейли? — Ярослав сделал попытку сменить тему.

— Минутку, — незнакомец привстал и гаркнул в сторону кухни:

— Восьмой столик!!!

— Несу! — донеслось оттуда.

— Почему посетителей заставляют столько ждать? — спросил Левин, косясь на незнакомца.

— Чтобы они громче орали, — невозмутимо отозвался тот.

Подбежавшая официантка поставила на стол два стакана с оранжевой жидкостью неизвестного состава.

— А с виду добропорядочное заведение, — покачал головой Левин.

— Так и вы с виду нормальный человек. Да вы пейте, — спохватился незнакомец, заметив, как вскинулся Ярослав. — Мы же работаем для того, чтобы посетителям было у нас комфортно.

Левин молча барабанил пальцами по столу.

— Ярославчик, — сказала Тамара, поставив на стол пустой стакан. — Ну пошли его, если он тебе надоел. Не кипятись. Не можешь говорить по-человечески...

— Томочка, — сказал незнакомец. — Пусть человек кипятится, если приятно. Я же вижу, что он давно сдерживается и ему охота сделать из меня козла отпущения и мировое зло. В этом основная концепция заведения, — обратился он к Ярославу. — Если вам приятно кипятиться — кипятитесь. Хотите, включим все чайники на кухне, устроим хор? За счет заведения, естественно.

— Если я начну говорить, — прервал его Левин, — мало не покажется, это я вам обещаю. Скажите спасибо, что я помню о нормах этикета и поведения в обществе.

— Так плюньте на нормы и скажите все, что думаете, — предложил незнакомец.

— Хорошо. Давайте плюнем, как вы выражаетесь, на нормы, — Ярослав мысленно сосчитал до десяти и глубоко вдохнул. — То, что кафе какое-то чокнутое, я сразу понял. Если вы так против норм поведения, вы же не обидитесь, если я скажу, что вы тут, кажется, самый чокнутый?

— Не обижусь, — радостно сказал незнакомец. — Конечно, я самый чокнутый. Я же тут хозяин.

— Хозяин? — Ярослав опешил. Он бросил быстрый взгляд на Тамару. Та похлопала ресницами с самым невинным видом.

— Да... — протянул хозяин. — Логикой природа вас явно обделила, наградив взамен повышенной невнимательностью. Могли бы и догадаться. Это все, что вы мне хотели сказать?

Ярослав вытащил из стакана соломинку, повертел в руках и сухо сказал:

— Я вижу, вы думаете, что вам все позволено. Это может быть опасно, господин хозяин этого злачного местечка.

— Том, он у тебя что, толераст? — спросил хозяин, глядя на Ярослава в упор.

— Толератор, — с предельно допустимой злостью в голосе сказал Ярослав.

Хозяин скорчил кислую мину.

— Ну я и говорю, — сказал он. — Дело же не словах, а в сути.

— Значит, дело не в словах, — Левин минутку подумал. — Ну тогда вот вам суть. Для меня достаточно услышанного, чтобы завтра же я явился при исполнении и закрыл эту вашу забегаловку. Желаете — получите.

— Ярославчик, ты чего? — возмутилась Тамара. — Что он тебе сделал плохого?

— И на каком же основании? — спросил хозяин.

— Ваша деятельность асоциальна. Хорошо еще, что я на страже системы по долгу службы, а стоит в ваши руки попасть какому-нибудь наивному человеку, и он, чего доброго, начнет повышать голос на членов семьи у себя дома и говорить у себя на кухне все, что в голову взбредет.

— А что, дома вы тоже замеряете децибелы, чтоб, не дай бог, не выписать самому себе штраф?

— Если каждый человек станет контролировать свои эмоции в рамках общества, тем самым он будет значительно меньше напрягать других людей.

— Но собственный дом — это же не общество?

— Если кто-то один плюнет на середину улицы, через некоторое время народ поймет, что на этой улице можно плеваться. Да, я не повышаю голос у себя дома.

— Ну тогда вы — человек будущего, — развел руками хозяин. — Вас надо повесить на доску почета. Вы прямо кумир молодежи. Но надо же куда-то девать напряжение, когда оно есть. Поверьте, я никого не призываю орать за пределами этого помещения. Вы же сами знаете, что это противозаконно. А здесь можете хоть морды бить. За отдельную плату, разумеется. Хотите? — он подмигнул Ярославу.

— А кодекс о поведении в общественных местах на вас, выходит, не распространяется?

— Нет, — беззаботно ответил хозяин. — Я сам себе общественное место, сам себе кодекс поведения, я есмь первое и последнее чтение и подпись президента, единый в трех лицах, Кузя, к вашим услугам.

Ярослав не нашелся, что ответить.

— Ну что, хотите кому-нибудь набить морду? — спросил Кузя. — Любому из на первый взгляд сотрудников. Хоть мне, если это вам поможет.

— Не думаю, что мне это поможет, — сказал Ярослав.

— А что поможет? — в унисон спросили Кузя с Тамарой.

Почему хозяин так самоуверенно себя ведет, как будто на него действительно не распространяются законы? Ярослав чувствовал, что где-то в рассуждениях ошибка, и отчаянно пытался ее найти, но, внезапно сдавшись, сказал:

— Счет и такси.

— Счет, восьмой столик! — крикнул Кузя в сторону кухни. — Такси, к сожалению, придется подождать, — пояснил он. — Пока поймают, пока зарежут...

— Может быть, все-таки поедим? — расстроенно спросила Тамара.

— Нет, — Ярослав решительно поднялся из-за стола.

— Ну тогда хотя бы хлопните на прощание дверью за счет заведения! — сказал Кузя.

— С удовольствием, как-нибудь в другой раз, — процедил сквозь зубы Ярослав.

 

Левин сидел в приемной шефа как на иголках. Ему хотелось вскочить и бегать по комнате из угла в угол, но приходилось сидеть, чтобы не заработать очередной штраф.

Дверь бесшумно раскрылась, в приемной появилась еще одна посетительница и приветствовала Левина как старшего по званию. Лейтенант Иванова работала в его отделе, часто их группы проводили совместные операции. Левин обратил внимание на забинтованную руку лейтенанта — Зюзин вчера оказал сопротивление при задержании. Теперь он снова разгуливает на свободе, а лейтенант Иванова ходит с забинтованной рукой.

— Снова тут? — тихо спросила лейтенант, присаживаясь рядом с Левиным. — Опять на ковер?

— Нет, — мотнул головой Левин. — За ордером. Вчера случайно наткнулся на крайне подозрительное местечко. Надо проверить.

— Подозрительное? Где-то неподалеку?

— В трех кварталах отсюда. Под носом практически. И ведь не боится, сволочь.

— Погоди. Так может, там нет ничего незаконного?

— А вот это мы и выясним, — сказал Левин, поднимаясь, поскольку секретарша пригласила его в кабинет.

Шеф внимательно выслушал Левина. Тот обстоятельно изложил все подробности вчерашнего вечера, начиная со "Строго говоря, меню" и заканчивая настойчивым предложением наплевать на законы и нормы.

— “Тоже кафе”, значит... Вы наводили справки? — шеф пристально поглядел на Левина.

— Конечно, господин майор. С этого и начал. По документам они проходят как религиозная организация, со своим уставом...

— Так что же вас смутило, Левин?

— Но это кафе! Я сам был там. В документах указано — храм. А это — кафе! Надо разобраться, Валерий Борисович.

— В нашем обществе, Левин, каждый может иметь свою веру, — назидательно сказал шеф. — Пока деятельность проповедника не выходит за пределы храма — она ненаказуема. Я ведь правильно понял, что все идеи, вами услышанные и так вас возмутившие, были высказаны внутри храма, а не вовне его?

— Внутри, — вынужденно согласился Левин и тихо добавил: — Кафе.

Шеф сцепил пальцы и потянулся, хрустя суставами.

— Что ж вам, Левин, все не дает покоя это кафе? В наше время, когда женщина за несколько часов и энную сумму может стать мужчиной, вас смущает, что кафе не может быть храмом и наоборот. Что с вами, Левин?

— Меня беспокоят столь явные нарушения общественного порядка, господин майор! — отрапортовал Левин.

— Вот и отлично, — шеф одобрительно закивал. — Настоящего полицейского именно это должно беспокоить в первую очередь! А знаете что, Левин? Я вот думаю, не съездить ли вам в архив? У меня тут скопилась масса закрытых дел, надо отвезти. А вот вам список дел, которые надо, наоборот, оттуда изъять и привезти мне...

Левин вышел от шефа в ярости. Что, впрочем, не помешало ему на этот раз придержать дверь — не хватало только еще одного штрафа!

Архив, значит? Его, старшего лейтенанта, оперативника — в архив? Чтобы не мешался, значит. Ну и дела...

— Ярослав? — тихонько окликнул его кто-то. Ах да, лейтенант Иванова. Надо же, интересуется, даже в коридор за ним вышла. — Ну как, удалось?

— Нет. Все, говорит, по закону. Кафе — это храм.

— Кафе — храм? — улыбнулась лейтенант. — Это забавно!

— О да, более чем!

— Где, ты говоришь, это находится? — переспросила Иванова. — Я бы сходила туда. Хотя бы из интереса. Ну а заодно, может, я приду к тем же выводам, что и ты, и мы вдвоем убедим шефа, а?

— Хм... Да, пожалуй, это имеет смысл...

Левин продиктовал ей адрес "Тоже Кафе". Лейтенант спрятала бумажку с адресом в нагрудный карман, озорно отсалютовала и вернулась в приемную шефа.

Левин посмотрел ей вслед с благодарностью.

Как ее зовут-то? Ольга? Светлана? Катерина? Кажется, Катерина.

 

Первое, что услышал Ярослав, вернувшись домой — пение. Удивленный, он застыл на пороге и прислушался.

Пение доносилось из Тамариной комнаты, из чего Левин сделал единственный разумный вывод — пела Тамара. Неумело, пуская петуха на верхних нотах, но с душой. Мотив был Левину незнаком, слов он разобрать не мог, но отметил, что у нее, пожалуй, приятный голос. Надо же. Никогда бы не подумал.

Он снял ботинки, плащ, отставил в угол зонт и прошел в кухню. Сварил кофе, сел за стол, прислушиваясь.

— А я его полюбила, а он меня полюбииииил! — заливалась Тамара. — Он был на редкость красивый, пока пол не смениииииил!

Звук, запертый раньше в комнате, разлился по коридору, и Тамара, в обнимку с халатом, провальсировала в ванную. Закрылась. Полилась вода.

Левин допил кофе, вымыл чашку и пошел в свою комнату. Из ванной доносилось приглушенное Тамарино пение.

В комнате был беспорядок. Несколько рубашек Левина разлеглись на кровати, на полу валялись вперемешку белье, две пары носков и свитер. Его новые светлые брюки были сложены аккуратно и лежали на тумбочке, рядом с дезодорантом, шампунем и бритвой.

— Он мне сказал: стань мужчиной! А я его послалааааа! — снова раздалось пение. — Нет для развода причины... Ой! Ты вернулся!

Тамара бросилась к нему и повисла у него на шее. Она была уже одета, причесана и пахла духами.

— А у меня такие новости, такие новости, ты не поверишь!

— Что все это значит? — спросил Левин, имея в виду разбросанные вещи.

— Они меня поставили в план! Прямо на сегодня! Я хотела тебе позвонить, но решила не отвлекать, у тебя же так много работы... Но ты не беспокойся, я возьму такси и доберусь до клиники сама! Я возьму несколько твоих рубашек и вот эти брюки, можно? И дезодорант, и шампунь — ты же можешь купить себе еще, а я буду лежать в клинике, а я не готова, у меня нет ничего, ни одежды, ни косметики мужской... Ты навестишь меня? Прямо завтра! Мне жутко хочется! Ну пожалуйста, Ярославчик!

— Погоди, — Левин снял ее руки со своей шеи и сжал ее пальцы своими. — Ты хочешь сказать, что едешь в больницу?

— Ну да! Я же уже полчаса тебе об этом твержу! Ты что, не рад за меня?

— Погоди, — повторил Левин. — Ты сама говорила, что операции по коррекции пола во второй половине дня запрещены.

— Говорила. Но Кузька все устроил. Вот тебе он не понравился, а он видишь, какой заботливый. А ты, наверное, ревнуешь просто. А он нашел врача и говорит, мол, приезжай, зачем ждать столько времени... И стоить будет совсем не так дорого, как я думала! Ярославчик, ну обними меня!

Левин оттолкнул ее от себя.

— Ты понимаешь, что собираешься сделать? — спросил он. — Ты понимаешь, что я должен тебя немедленно отвезти в клинику?

— Ты ничего не должееен, — пропела Тамара. — Я уже заказала таксиии!

Она подхватила собранные вещи Ярослава, положила их в чемодан, захлопнула его. Чмокнула опешившего Левина в щеку и побежала к двери.

— Погоди! Куда к тебе ехать-то завтра?

Она выкрикнула адрес и закрыла дверь.

Левин прислушался к удаляющемуся пению. Подбежал к окну и увидел, как Тамара садится в лимонно-желтую машину такси. Сжал голову ладонями, собираясь с мыслями. Потом поднял телефонную трубку:

— Алло? Говорит Левин. Только что поступил сигнал с места. Незаконная операция по коррекции пола, записывайте адрес...

 

Тамара вернулась, бледная, растрепанная, без следа недавней радости на лице.

Левин вышел ей навстречу.

Она с порога бросилась к нему на шею.

— Ты был прав! — сказала она, уткнувшись носом в его ключицу. — Я... я так испугалась, ты не представляешь! Я приезжаю, а там — эти... Ну, твои... Много! Выводят врача, потом еще кого-то, крик, шум, медсестра визжит... Всех в машину посадили, одна машина уехала, еще две осталось. Я как подумала, что меня сейчас тоже схватят! Боже мой!

Левин слушал ее приглушенные рыдания, чувствовал, как мокнет ворот рубашки и думал о том, что она ничего не поняла.

Она не поняла, что это он вызвал полицию и не дал ей осуществить ее мечту.

А еще он думал о том, что скажет она, если узнает. Сможет ли она понять, что он обязан был так поступить? Что он всего лишь выполнял свой долг — не только служебный, но и человеческий.

Вряд ли поймет — наконец решил он.

Тамару трясло от пережитого страха. Левин провел ее в комнату, помог переодеться, приготовил ей горячего чаю. Она заснула быстро, вскрикивая и вздрагивая во сне, а Левин лежал рядом и не мог уснуть. Всхлипывания Тамары доставляли ему дискомфорт.

Нуконец он встал, вышел на кухню, достал Тамарин пузырек со снотворным. В его работе нужна свежая голова. Человек, наделенный властью решать, кто приносит обществу пользу, а кто только вносит хаос в сложившуюся систему, не имеет права не высыпаться.

В конце концов, что у него, совесть нечиста?

Нет. Совесть чиста. Он поступил по закону, так, как предписывали правила. И все-таки впервые, наверное, он думал о том, не стоило ли поступить по-другому.

Сомнения смущали. Закон не позволяет сомневаться в нем.

Левин налил воды и вытряхнул таблетку из пузырька.

— К черту, — сказал сам себе Левин. — Если кто-то в чем-то и виноват, так это тварь, что устроила эту аферу. Никто еще не умер от ожидания. И от того, что не сменил пол — тоже.

Осознание собственной правоты убаюкало его куда надежнее снотворного.

 

Тамара еще спала, когда Левин уехал в управление. Он не стал будить ее, смутно опасаясь, что это разбудит и вчерашние сомнения, которых он себе позволить не мог.

В управлении стояла удивительная тишина. То ли асоциалы еще не проснулись, то ли наступившее неожиданно — надолго ли? — бабье лето располагало к умиротворению и спокойствию, но все сотрудники торчали по кабинетам. Левин прошелся по отделам в поисках лейтенанта Ивановой, но не нашел ее и отправился в архив. Там пришлось провозиться целый день — архивистки отчаянно скучали и не желали быстро отпускать свалившегося на голову гостя. Его поили чаем, угощали пирожными, невероятно долго оформляли дела и еще дольше искали документы из списка, составленного шефом. К четырем часам дня Левин начал думать, что архив — изощренная пытка, придуманная шефом специально для проштрафившихся сотрудников. Наконец, загруженный бумагами и печеньем, он вырвался на свободу.

На обратном пути служебная машина попала в пробку, и Левину стоило немалых усилий оставаться невозмутимым внешне. Застанет ли он Иванову <

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: