 |
С. Наровчатов. «Польские стихи»
|
|
|
|
Раздел престолов между сыновьями Святослава был завершён. Теперь Святослава ничего не держало в городе, ставшем ему почти чужим. Его столицей была его дружинная ставка. Город на Днепре после нескольких лет походов казался скучным и тихим, его терема и стены — обузой, тяжким бременем.
Люди, жившие здесь, купцы и ремесленники да владетели ближних полянских земель, жили в каком-то другом мире. Не для их спокойствия он крушил каганат и приучал степных дикарей видеть в нём гром небесный. Поляне, когда-то звавшие с севера Соколиный род Рюрика на княженье, искренне считали, что потомки Рюрика сделали всё, что нужно.
Ведь хазары разгромлены, на горизонте славянских земель больше не маячат их разбойные гнезда из белого камня. Кованая конница каган-бека больше не будет топтать полянские нивы, не будут полыхать деревни… Чего ж ещё надобно государю?
Святослав смотрел на мир по-другому. Он видел долг князя и воина в защите Правды — Правды, а не набитых добром лабазов киевских бояр и купцов. Да, и в том, чтоб простые люди могли спокойно жить по заветам предков, собирать урожаи, возиться в мастерских, торговать с дальними землями, не боясь ни лихих людей, ни дикарей из лесных, степных или горных племён — тоже Правда.
Но не вся, что бы ни думали об этом кияне. Рядом с ним был Након — а не сам Након, так его земляки. Рядом с ним был Боян. Рядом с ним был Калокир. Жив ли еще был Асмунд — трудно сказать.
Но то, что Святослав слышал от новых друзей, складывалось в страшную картину, подтверждающую всё, что юный князь слышал когда-то от сына Вещего Олега.
Киевляне думали, что мир, если и изменяется, то к лучшему. Вот — платили дань хазарам, теперь не платим. Хазары могли напасть — теперь не могут. Была смута — теперь на престоле сильный и страшный врагам государь. Разве не лучше стало? А христиане… что они? Ну, страна — так за морем. Ну, в Киеве — так горстка.
|
|
|
Святослав видел, как изменяется мир. Тот мир, что жил и дышал в избавившемся от осады Киеве, был вчерашним днём для земли Накона. Након мог сказать: «Вчера и мы думали так. Вчера и у нас христиане казались безобидными чужаками. Щетинские волхвы предлагали им поставить кумир их Распятому в главном городском капище, чтоб они могли молиться вместе со всеми.
А в Волыне, когда монах из дальней земли, не умевший двух слов связать по-нашему, накинулся с топором на кумир Волоса, жрецы отняли его у разъярённой толпы, и со смехом проводили, полуживого от побоев и страха, на корабль.
Теперь мы воюем с ними. Они приводят войска из разных земель, у них много сил. Но мы бьёмся — и иногда побеждаем. Мы уже изгоняли проклятых немцев с нашей земли — изгоним ещё раз».
Боян мог сказать: «Вчера мы воевали с христианами. Крум штурмовал их столицу. Маломир гнал их и казнил. А когда решили, что они не опасны — они открыли ворота наших городов врагу. Не ромеи. Мы тоже когда-то говорили «болгары или христиане», мы тоже когда-то звали христианство ромейской верой, как вы, варяги, зовёте немецкой.
Но наши, болгары, стали одними из них, а мы не умели воевать с братьями. Не все смогли встать вровень с Маломиром. И теперь христиане правят нами. Вы, наши единоверцы, терпите христиан. Они нас не терпят.
Они лишь позволяют крестьянам в деревнях поклоняться старым богам, да городской черни — мешать старое с новым. Те же из знатных, кто хочет остаться верным — забиваются в горы, на планины, в глушь. Они ждут — вдруг всё вернётся…».
Калокир мог сказать: «И мы уходили из столиц. И мы ждали. Это было вчера. И у нас позволяли поклоняться в глуши старым богам или прятать идолов за иконами. Это было вчера. Сейчас мы забились в самые глухие углы.
|
|
|
Мы живём под занесённым топором палача, под вечным страхом доноса, конфискации, казни. Нас горстка, как у вас — христиан. Но нас не терпят, как вы терпите их.
У нас долгая память. И мы помним — было время, когда Рим — тот, первый и единственный Рим, Вечный Город Катона и Сципиона, Цезаря и Траяна — был силён и могуч. Как сильна и могуча Русь.
Он тоже терпел христиан».
Након, Боян, Калокир. Варяги, Болгария, Византия. Поступь Рагнарека: Византия, Болгария, варяги…
Русь?!
И везде, везде — расплесканная бесполезно, обращённая друг на друга, брат на брата сила славянских народов. Древняя Правда — без силы. Юная Сила — без правды. Боян говорит — на Морее уже растут дети, не знающие славянскую речь. Након говорит — даже славяне уже величают Гам — Гамбургом.
Поступь Рагнарека
Что делать, если ничего сделать нельзя? Для воина ответ один — биться. Бьются не ради победы. Бьются потому, что таков долг воина. Но бился и Крум. Бился и Стойгнев. Нужно всё-таки победить!
Нужна держава. Новый Рим. Чтобы переломить хребет империям — источникам заразы. А переломить можно — разве не рухнул казавшийся вечным каганат? И почему не рухнуть так же державам кайзера и цесаря? Только делать это нужно скорее.
Они говорят — скоро их бог придёт на землю.
Что ж — мы встретим его.
Как? Ответ дал Олег Вещий, отец наставника Асмунда.
Он перенёс столицу почти на поле боя — в Киев. Не в этот, тихий и мирный — в то хазарское пограничье, что было здесь семьдесят лет назад. И уже отсюда, из нового военного стана — в походы, в свирепые непрерывные походы. С дружинами — за данью, а дань — на новые дружины. И собрать данников в единый кулак, народ к народцу, гнуть шеи упрямым Нискиням, а если не гнутся — ломать, как изменнику Оскольду!
Занять приграничные с империями земли. Поставить там столицу. Собрать окрестные славянские народы, отбирая данников у империй. Болгары уже приняли его — как поляне приняли Олега. Хорват и прочих смутьянов — примучить, как Олег и отец — уличей с древлянами.
Дикарей-язычников — в союзники. Но перед этим — показать силу. Чтоб мадьяры запомнили его имя, как помнят печенеги имя отца! Нечего и им тратить удаль в бессмысленных набегах на дальние Парижи. Пусть служат державе. На сворку степных волчар!
|
|
|
Возможно ли это? Святослав не спрашивал себя о таких вещах. Олегу, отцу, самому ему удалось на Руси — ему и его потомкам удастся на Дунае. Под соколиный стяг встали поляне и северы, кривичи и словене, дреговичи и полочане, вятичи и древляне, уличи и радимичи, тиверцы.
Что ж, теперь очередь сагудатов и велегестичей, струменцев и смолян, драговитов и северов, верзичей и баюничей, рунхинов, милингов и езеричей. Всех болгар, хорват, сербов.
И тогда — на Царьград! Не в ладьях, как Олег и отец — по суше. Греки привыкли ждать врага с моря, как хазары — из степей и лесов. Не надо делать так, как привык враг. Пусть он делает, как привык. А мы сделаем — как надо!
Не нужно щита на воротах. Пусть сбудется отроческая мечта. Пусть Царьград разделит место в Пекле с Итилём!
И пусть потом приходит их Мертвец. Если будет — куда.
Ещё до раздела престолов между сыновьями Святослав сказал матери и боярам: «Не любо мне в Киеве. Хочу сидеть в Переяславце на Дунае. Там будет середина земли моей. Туда стекается всё лучшее. Из Греции — золото, шелка, вина и плоды, из Чехии и из Венгрии — серебро и кони, из Руси — меха, мёд, воск и люди».
В переносе столицы для Руси не было ничего особенно нового. Лет семьдесят назад Олег перенёс столицу из Новгорода в Киев. Сейчас, после победы над каганатом, Киев из воинского стана на глазах превращался в сытый и тихий глубокий тыл. Место же князю и дружине его, а значит — столице, в челе войска.
Поближе к врагу. Это было естественно и более или менее понятно. Князь оставляет детям безопасные мирные земли и отправляется туда, где нужна его рука и железная воля.
Но вот то, что сказал Святослав потом…
Историки толкуют что-то о «торговых путях». Что общего между Святославом Храбрым и торговлей?! Вчитайтесь!
Святослав перечисляет земли, с которых собирается брать дань! Он уже берёт дань с русских земель — теперь она, естественно должна будет идти и в Переяславец. А теперь к списку данников присоединятся Балканы и Центральная Европа. Это для начала, чтоб свалить Византию, как свалили Хазарию. А там…
|
|
|
Вряд ли Святослав оставил бы без внимания земли пращуров-варягов. «Середина земли моей»… Гляньте на карту. Граница Руси на Востоке проходит по Волге — новой «реке Рус» для арабов. Найдите Переяславец в Дунайском устье.
И отсчитайте столько же на Запад. Как минимум — твёрдый предел по Лабе для тевтонского Drang nach Osten. И на юг, конечно — до Мореи. Ещё не всех милингов и езеричей ромеи вывезли на каирские рынки!
Это намерение Святослава ясно отражено в летописи. Как мы увидим далее, оно отразится и в «Истории» Льва Диакона. Могло ли это ему удаться? На мой взгляд, вполне могло. Может, я и делаю слишком сильный упор на приверженность Святослава старым Богам и неприятие им новой веры. Конечно, всё было не так однозначно.
Играло свою роль и естественное для воина и князя желание славы, и отроческая еще ненависть к Константинополю, и желание объединить славянские народы. Но желание создать такую державу вполне очевидно. Была, верю, и возможность. За двести лет до того Карл-Давид «Великий» создал-таки огромную империю.
Когда-то создавали свои державы Александр, Цезарь, Аттила, Хлодвиг. Многие из них начинали с меньшего. Другой вопрос — как долго продержалась бы такая держава? Но в любом случае она изменила бы лицо Европы — если не мира. Впрочем, поговорим о вероятностях, или, как модно сейчас говорить, виртуальностях, когда дойдём до «ключевого», переломного момента в истории Святослава. Пока до него неблизко.
Ольга ответила сыну: «Видишь — я больна. Куда хочешь уйти от меня? Похоронишь меня — и иди, куда хочешь».
Неожиданной человечностью веет от этих жалобных слов. Это не бывшая правительница державы обращается к отнявшему власть сопернику. Это не глава и знамя киевских христиан говорит с врагом и гонителем веры христовой, заклятым язычником.
Старуха-мать просит повзрослевшего сына.
Ольга действительно была больна. Только три дня она прожила после этого разговора. Может, близость смерти и помогла ей освободиться от самого сильного чувства к сыну-язычнику, которое до тех пор испытывала будущая святая — от страха. Возможно, она поняла, что есть вещи и люди куда страшнее её сына, когда вокруг Киева задымились костры степных полчищ.
Перед смертью она просила Святослава о последней милости — позволить ей уйти к её богу по христианскому обряду. Без буйной тризны с хмельными ковшами, со звоном мечей и обильными жертвами, без надменно вздымающегося к небесам кургана. Лечь в могилку вровень с землёй.
|
|
|
Ольга, сообщает летопись, исповедовала христианство в тайне, и очень боялась, что по смерти её похоронят по языческому обряду.
Сын пообещал. И исполнил. Хоронил Ольгу её «презвутер» — священник. Плакали по ней привыкшие к бабке внуки. Плакали люди киевской христианской общины. Плакал и Святослав.
Так говорит летопись, и возможно, это не просто литературный трафарет описания смерти праведного правителя. Люди той эпохи гораздо меньше стеснялись выражать свои чувства. Нелепое табу на мужские слёзы — суеверие много более поздних времён. Не стеснялись проливать слёзы суровые и беспощадно-жестокие люди.
Плакали патриархи Ветхого Завета и герои Гомера. Не прятали слёз герои былин, саг и рыцарских романов. Плакали русские князья и монгольские ханы. Им не приходило в голову, что «мужчины не плачут» — может, потому, что у них не было оснований сомневаться в собственном мужестве?
Нарушили завещание Ольги много позднее. Уже после смерти Святослава. Не язычники — единоверцы Ольги. Молодой русской церкви требовались реликвии. Могилу разрыли, извлекли кости и поместили их в шиферный саркофаг в Десятинной церкви, украшенный розетками и пентаграммами.
Даже после смерти не получила она покоя. Хотя, как знать, может, её и утешило бы, что она и по смерти послужит делу христовой веры на Руси.
Теперь больше ничто не мешало Святославу в осуществлении его помыслов. Ничто не держало князя в городе, который в его глазах уже перестал быть столицей. Земли Киева и Искоростеня, Новгорода и Тмуторокани обрели юных князей, наместников своего отца. Теперь у русов и местных сторонников Рюриковичей будет вокруг сплотиться в случае беды. А большего пока и не надо.
Ни на одной из границ нет врага, способного напасть на державу Сынов Сокола. По Волге Русь вроде бы граничит с Хорезмом, но на деле там дикая, пустая степь, по которой кочуют орды торков-гузов и половцев-кипчаков.
Предкавказье после хазарского похода — «выжженная земля». На Тьмуторокань долго ещё не посягнет никакой враг. Что до запада, где княжат сын Олег и два данника-союзника под рукою Святослава, полочанин Рогволод и дрегович Турый — там попросту нет врагов.
Тесть Волисуд, шурин Мешко-Мечислав. А между ними и Русью — полоса диковатых лесных и болотных народцев, от Карпат до Варяжского моря. Белые хорваты, дулебы, мазуры, ятвяги, литва, жмудь, летьгола с земьголой, пруссы. Не враги и не друзья, не нужные ни как данники, ни как союзники.
Печенеги теперь мирные. На Руси всё спокойно — кроме новых земель. Место его там, на переднем краю, в передовом полку. В его новой столице — Переяславце Дунайском.
И князю напомнили об этом очень скоро. Ольга, согласно преданию церкви, преставилась 11 июля — за несколько дней до столь важного для Святослава праздника — Перунова дня. Князь, судя по всему, и в первый поход на болгар вышел после праздника своего небесного покровителя, Метателя Молний, Бога Побед.
Неизвестно, успел ли он его отпраздновать на сей раз, или чёрные вести, идущие уже с Дуная, настигли его за распределением престолов между сыновьями.
Вести эти гласили — в Болгарии мятеж против русов, воевода Волк собрал все войска в Переяславце и держит оборону. Святослав, не дожидаясь окончания сборов ополченцев, возложил это дело на воевод и поспешил с отдохнувшей в Киеве дружиной и новыми союзниками — легкими на подъём печенегами — в Болгарию.
|
|
|
