Как спасти голову, лишившись носа (если вы — черный носорог)

Чарлз Уилэн

Голая экономика. Разоблачение унылой науки

 

О книге

 

Экономика повсюду, куда ни посмотри: на бензоколонке и в бакалейной лавке, в почтовом ящике и в вашем банке. Начиная с пяти лет, когда вы покупали леденцы, и до платежа по закладной, сделанного вами в возрасте 35 лет, вы окружены этой «унылой наукой», как сказал о ней Томас Карлейль.

Ее называют унылой. Но, как показывает Чарлз Уилэн в книге «Голая экономика», изучение этой крайне важной науки может оказаться весьма веселым времяпрепровождением. «Разоблачая» экономику, т. е. убирая все диаграммы, уравнения, научный жаргон, и привнося в нее долю юмора, Уилэн дает жизнь предмету, который часто не замечают. Наполненная острыми анекдотами и понятными любому здравомыслящему человеку примерами, собранными в столь отдаленных местах, как Африка южнее Сахары, и буквально на заднем дворе дома автора, книга становится веселым, освежающим путешествием по окружающему нас миру экономики.

«Голая экономика» — самая удачная книга для всех, кто недоволен курсом «Econ 101». Автор лишает ключевые понятия их таинственности, вскрывает кроющиеся за цифрами истины и дает ответы на все те «тупые» вопросы, которые мы всегда стесняемся задавать. Отвлечемся от обсуждения политики Алана Гринспена в печати и спросим: что же в действительности делает Федеральная резервная система? В чем смысл всех споров о глобализации и мировой торговле? И скажите, пожалуйста: как мне превратить мои деньги на Уолл-стрит в еще большие деньги?

Перед вами книга по экономике, которая не позволит заснуть за чтением, хотя кое-кто сказал бы, что этого не может быть. Развлекательная книга, которая превращает читателя в мудрого и образованного гражданина, — невероятно! К счастью, Уилэн доказал, что люди, отрицающие возможность написания подобных книг, ошибаются. Такова «Голая экономика», экономика, подобную которой вы никогда не видели.

Чарльз Уилэн — ближневосточный корреспондент журнала «The Economist», доцент Северо-Западного университета и корреспондент радиостанции WBEZ и Chicago Public Radio. Живет в Чикаго с женой и двумя дочерьми.

 

От автора

 

Успешному завершению этого проекта помогли многие сменявшие друг друга группы людей. Это походило на своеобразную эстафету: на каждом ее этапе я обретал новую пару ног, которые позволяли мне добежать до финиша. В начале этой гонки прочную веру в то, что у доступной широкому читателю книги будет рынок, вселила в меня Тифанни Ричарде. Ее вдохновляющее поощрение вывело эту книгу со старта. Табита Гриффин представила проект издательству W. W. Norton, за что я всегда буду ей благодарен.

Затем появилась вторая пара ног. Когда Тифанни и Табита занялись другими делами, мне снова повезло. Тина Беннетт — агент, о котором только можно мечтать: умная, способная оказать поддержку и всегда интересующаяся новыми замыслами. Кроме того, мне повезло в том, что за редактирование моей книги взялся Дрейк Макфили. Неизвестно, каким образом этот человек находит время для управления компанией, редактирования книг и возни с лауреатами Нобелевской премии, но он его находит, и я с лихвой воспользовался его опытом и мудростью. Я благодарен Еве Лазовиц, которая составляет расписание для Дрейка и следит за его выполнением, хотя это и требует деликатного нажима. Без их поддержки (и без установленных ими сроков) моя книга была бы закончена примерно в 2008 г. Когда финишная линия стала видимой, отличную исследовательскую помощь предложила Мэри Эллен Мур, собравшая ускользнувшие от меня факты, цифры и анекдоты.

Три выдающихся экономиста — Бартон Мэлкиел, Роберт Уиллис и Кеннет Рогофф — были настолько добры, что выделили в своих напряженных графиках время на чтение рукописи и на написание замечаний, которые были весьма полезны для меня как автора книги. Эти три человека — гиганты экономической науки, и каждый из них мог бы сделать многое другое за то время, что они потратили на мою книгу.

Я многим обязан моим редакторам в журнале «The Economist». Джон Майклтвейт великодушно разрешил мне исчезнуть на время для завершения книги, а также изъявил желание прочитать окончательный вариант и сделать замечания к нему. Я благодарен Энн Ро за предложенный ею удачный подзаголовок. Тот факт, что и Джон и Энн находят время на редактирование одного из величайших периодических изданий мира, воспитание детей и написание собственных книг, продолжает вдохновлять.

У меня есть и долг иного рода. Большинство идей, описанных в моей книге, принадлежит не мне. Я, скорее, переводчик, ценность работы которого определяется блеском оригинала, а им в моем случае является труд, проделанный великими мыслителями в течение веков. Надеюсь, эта книга отражает безмерное уважение, которое я питаю к их наследию.

Наконец, я хотел бы выразить признательность людям, которые пробудили во мне интерес к вопросам, составляющим эту книгу. Я утверждаю, что экономику зачастую скверно преподают. Это действительно так. Но столь же верно и то, что хорошие преподаватели способны оживить эту дисциплину. Мне повезло работать и учиться со многими такими людьми. В их числе Гэри Беккер, Боб Уиллис, Кен Рогофф, Роберт Уиллиг, Кристина Пэксон, Данкан Снайдэл, Алан Крюгер, Пол Портни, Сэм Пелтцман, Дон Курси, Пол Волкер. Надеюсь, что моя книга поможет передать их знания и энтузиазм многим новым читателям и студентам.

 

Предисловие

 

Распространено убеждение, что шотландец Томас Карлейль заклеймил экономику, сто с лишним лет назад назвав ее «унылой наукой», потому что она казалась нудной, неинтересной, неясной и полной рассуждений типа «с одной стороны… с другой стороны…». По достоверным источникам, Гарри Трумэн сказал, что во избежание двусмысленностей он хотел бы иметь «одноруких экономистов» [1]. На самом деле Карлейль имел в виду нечто иное: он напоминал о постоянной, тотальной нехватке чего-либо, о том, что люди должны делать выбор между удовлетворением противоречивых потребностей — варенье сегодня или варенье завтра — и между конфликтующими ценностями и целями. Прежде всего суровый шотландец подчеркивал, что все имеет свою цену, а без труда и жертв ничего нельзя произвести.

Разумеется, многие люди убеждены в том, что экономика и экономисты мрачны и унылы в общепринятом смысле этих слов, т. е. необычайно безрадостны. Как гласит одно из определений, «экономист — это человек, который хорошо считает, но не может быть бухгалтером, потому что не является личностью». Своей подмоченной репутацией экономисты в значительной мере обязаны склонности к писанию туманных текстов, использованию зачастую непостижимых диаграмм и злоупотреблению математикой.

Кроме того, экономисты частенько отказываются признать, что они чего-то не знают.

Почему экономика стала предметом столь многих насмешек и почему студенты, столкнувшиеся с изучением экономики как научной дисциплины, часто ходят с остекленевшими глазами? По-моему, причины этого заключаются в том, что экономисты вообще пишут плохо и большинство экономических текстов построено главным образом на алгебраических манипуляциях и сложных диаграммах. Более того, немногие экономисты способны передать читателям то удивительное возбуждение, которое вызывает экономический анализ, или продемонстрировать его непосредственную связь с повседневной жизнью. Книга Чарлза Уилэна изменяет все это. Уилэн обладает даром, противоположным дару царя Мидаса. Если бы он прикоснулся к золоту, он придал бы ему жизнь.

Это поистине уникальная книга. В ней нет никаких уравнений, никакого недоступного другим жаргона, никаких непостижимых графиков. Хотя уравнения и графики вполне могут крыться за многими экономическими идеями, Уилэн показывает, что суть последних можно изложить обычным языком. Он сводит экономику к ее главным, сущностным моментам. Он демонстрирует, что слова «ясномыслящий экономист» не оксюморон [2].

На страницах книги мы увидим, насколько незаслуженны многие из критических замечаний в адрес экономистов. Экономический анализ — тяжелый и сложный предмет, во многих отношениях гораздо более сложный, чем анализ в физике. Физики могут элегантно и просто объяснять суть систем, например вращение планет вокруг Солнца или движение электронов по орбитам вокруг атома. Но даже физика сталкивается с трудностью понимания природных явлений. Яркий тому пример — прогнозы погоды. Несмотря на сложные наблюдения со спутников и изощренные модели прогнозирования погоды, метеорологи зачастую не могут улучшить весьма наивные модели прогнозирования, воплощением которых стала фраза: «Завтра погода будет в точности такой же, как сегодня». Разумеется, инерционная модель мешает отметить все изменения погоды, но в целом сохраняет отличную репутацию. А когда метеорологов просят сделать более долгосрочные прогнозы относительно таких явлений, как, например, глобальное потепление, крайне широкий разброс их мнений позволяет экономическим прогнозам выглядеть по сравнению с метеорологическими удивительно точными.

Экономика труднее физики потому, что экономисты обычно лишены возможности ставить управляемые лабораторные эксперименты, и потому, что люди не всегда ведут себя предсказуемо. Значительное внимание привлекла к себе совершенно новая дисциплина — поведенческая экономика, объединившая разработки психологов и экономистов, но мы по-прежнему не способны сколько-нибудь точно предсказывать поведение отдельных людей. Однако то, что мы далеки от понимания чего-либо, не означает, что мы совсем ничего не понимаем. Мы совершенно точно знаем о том, что на поведение человека сильное влияние оказывают стимулы. Знаем мы и о многих логических закономерностях и получаем удовольствие от непрерывного накопления знаний. Нам доподлинно известно, что каждая продажа сопряжена с покупкой и что очевидные возможности получить прибыль редко остаются незамеченными (это наблюдение стало идеей, лежащей в основе теории, которая утверждает, что наши фондовые рынки удивительно эффективны).

И какой бы неточной ни была экономика, она оказывает непосредственное воздействие на нашу жизнь и играет решающую роль в определении государственной политики. Экономисты оказывают влияние на все ветви власти. Стимулирование экономического роста и обеспечение высокой занятости при одновременном подавлении инфляции давно уже признаны сферами деятельности экономистов, работающих на правительство. Помните самый удачный лозунг кампании за избрание Билла Клинтона в президенты в 1992 г.? «Это экономика, дурачок!» Стимулирование конкуренции и ограничение монополий (через министерство юстиции), ограничение загрязнения окружающей среды (через агентство по охране окружающей среды) и обеспечение медицинского обслуживания (через службы здравоохранения и людских ресурсов) — примеры крупных мероприятий, осуществляемых различными правительственными ведомствами и включающими в себя крайне важные экономические компоненты. Поистине трудно вообразить какие-либо политические решения — касаются ли они социальных, бюджетных, международных проблем, сельского хозяйства или национальной безопасности, — которые не имели бы экономических последствий. И как бы скептически ни относились политики к способностям экономистов решать эти проблемы, советами последних они не пренебрегают. Действительно, как однажды написал Джон Мейнард Кейнс, «практические люди, считающие себя совершенно не подверженными никакому интеллектуальному влиянию, обычно оказываются рабами некоего покойного экономиста. Безумцы во власти, слышащие голоса в воздухе, занимаются дистилляцией своего безумия из написанных несколько лет назад сочинений какого-нибудь академического писаки».

Влияние экономистов в финансовом и бизнес-сообществах становится всеобъемлющим. Питер Линч, бывший управляющий взаимным фондом Fidelity's Magellan, однажды сказал, что если потратить 14 минут на разговор с экономистом, то потеряешь 12 минут. Возможно, есть некая ирония в том, что эффективность инвестиционной деятельности профессиональных управляющих взаимными фондами теперь регулярно оценивают посредством методов, разработанных финансовыми экономистами. Более того, экономисты оказывают влияние на бесчисленное множество других деловых решений. Они прогнозируют спрос на продукцию столь различных компаний, как General Motors и Procter Sf Gamble. Консалтинговые фирмы, занимающиеся широким кругом проблем, начиная со стратегического планирования и кончая управлением материально-товарными запасами, в больших количествах нанимают экономистов. Анализируя соотношения между ожидаемой прибылью и риском, экономисты помогают инвестиционным фирмам формировать портфели ценных бумаг. Экономисты дают советы главным финансовым директорам корпораций относительно политики выплаты дивидендов и относительно воздействия заимствований на стоимость обыкновенных акций компании. На наших финансовых рынках торговцы опционами, работающие на площадках главных опционных бирж, носят с собой портативные компьютеры, в память которых заложены построенные на основе экономической модели программы, подсказывающие торговцам цены, по которым следует продавать и покупать опционы. Правда состоит в том, что экономический анализ невероятно полезен как инвесторам и производителям, так и людям, разрабатывающим правительственные решения.

Обыкновенные потребители также обнаружат, что экономическая наука может пролить свет на многие трудные вопросы повседневной жизни. Почему людям так трудно осуществить страхование от болезней? Почему во время путешествия мы останавливаемся у закусочных McDonald's, хотя многие другие заведения, возможно, делают гамбургеры лучше? Почему такое количество людей стремятся поступить в престижные колледжи, хотя многие другие высшие учебные заведения предлагают подобное образование по меньшей цене? Задумывались ли вы когда-нибудь о том, какое отношение к повседневной жизни имеют такие распространенные выражения, как «отбор по отрицательным признакам», «общественные блага» и «дилемма заключенного»? Вот некоторые из вопросов, рассмотренных в этой восхитительной книге.

Часто говорят, что если задать один и тот же вопрос десяти экономистам, получишь десять разных ответов. Но я готов побиться об заклад, что если спросить десять экономистов о том, почему в городе Нью-Йорке не хватает такси и квартир, все десять ответят вам, что предложение этого товара и этой услуги ограничено лимитами на количество медальонов для таксистов и контролем над арендной платой. Несомненно, существуют многие сферы, в отношении которых среди экономистов царит практически полное взаимопонимание. Подавляющее большинство согласны с тем, что свободная международная торговля может повысить уровень жизни населения участвующих в ней стран и что таможенные тарифы и квоты на импорт снижают общее благосостояние. Экономисты в общем согласны с тем, что контроль над арендной платой снижает объем и качество жилья. Экономисты были фактически единодушны в своем прогнозе, утверждая, что ужасная трагедия 11 сентября 2001 г. приведет к спаду экономической активности. Мой собственный опыт работы в правительстве позволяет предположить, что во взглядах экономистов, будь они консервативными республиканцами или либеральными демократами, гораздо меньше различий, чем между взглядами экономистов и людей, имеющих другое образование. Экономисты противоположных политических воззрений по большинству вопросов согласны друг с другом. Вполне вероятно, что двухпартийное большинство экономистов объединятся против двухпартийной коалиции политиков.

Полагаю, что причинами этого являются уникальное мировоззрение экономистов и присущий им уникальный способ поиска решений проблем. Мыслить так, как мыслят экономисты, означает построение последовательных дедуктивных суждений, соединенных с упрощенными моделями типа «спрос и предложение». Такое мышление предполагает выявление взаимно погашающихся факторов в контексте ограничений. Оно измеряет издержки одного варианта упущенными выгодами другого. Оно полагает своей целью эффективность, т. е. получение максимального результата при ограниченных ресурсах. Это мышление подразумевает маржиналистский, или приростный, подход. Экономист спрашивает, сколько дополнительных благ можно обрести за некоторую дополнительную плату. Он признает, что есть много вариантов использования ресурсов и что для достижения желаемых результатов одни ресурсы можно заменять другими. Наконец, экономист предрасположен к вере в то, что благосостояние растет, если людям разрешено самостоятельно делать выбор, и склонен утверждать, что рыночная конкуренция является особенно эффективным механизмом проявления выбора, сделанного людьми. И хотя все экономические проблемы включают нормативные составляющие (суждения о том, как должно быть), мыслить так, как мыслит экономист, означает аналитический подход, который обычно абстрагируется от «ценностных» проблем или по меньшей мере снижает их значение.

Главная ценность книги в том, что она хорошо сбалансирована и предельно всеобъемлюща. В ней раскрывается положительная роль свободного рынка в деле улучшения нашей жизни и показываются причины, в силу которых экономики с централизованным планированием в конце концов оказываются неспособны повысить уровень жизни своих граждан. В то же время в книге признается исключительно важный вклад правительства в создание правовой структуры, делающей возможным существование рынков и обеспечивающей пользование общественными благами. В ней дается понимание роли государства в исправлении ситуации, когда свободный рынок создает нежелательные внешние последствия вроде загрязнения окружающей среды или не может обеспечить граждан какими-то товарами.

Вы когда-либо задумывались над тем, почему фермеры, производящие мохеровую шерсть, в течение многих десятилетий получали от федерального правительства субсидии? Уилэн объясняет, каким образом политика и экономика могут приводить к подобным результатам. Вы действительно понимаете, почему Алана Гринспена часто называют вторым по могуществу человеком в США? Уилэн лишает таинственности воздействие монетарной политики на экономическую активность. Вам когда-либо приходило в голову, что вы никогда до конца не понимали заключительной сцены из кинофильма «Trading Places» («Торговые места») — той, где плохих парней изгоняют с рынка фьючерсных товаров? Уилэн делает теорию спроса и предложения совершенно доступной пониманию. Вы когда-либо интересовались, нет ли определенного смысла в требованиях протестующих против глобализации и не будет ли меньшая экономическая интеграция более выгодна развитым или развивающимся странам? Уилэн вносит в эти вопросы кристальную ясность. Когда вы читаете в газетах о спорах по вопросам текущей экономики, не бываете ли вы зачастую озадачены или испуганы какофонией противоречащих друг другу аргументов? Уилэн расшифровывает профессиональный жаргон и продирается сквозь политическую аргументацию к голой сути основных проблем. Делая это, он успешно превращает унылую науку в живое повествование, вплетая экономику и политику в ткань национального политического дискурса.

Уилэн создал восхитительный, легко читающийся самоучитель по экономике. Докапываясь до сути экономических проблем, он делает читателя более информированным гражданином, способным лучше понять главные экономические вопросы сегодняшнего дня. Он показывает, что экономику можно постичь без графиков, схем и уравнений. Он демонстрирует, что экономический анализ может быть волнующе интересным. Эта книга должна стать полезным дополнением к курсу экономики, который читают в колледжах и старших классах средней школы. Более важным представляется то, что книга имеет и самостоятельную ценность, вводя в область знаний, изменяющих взгляды тех людей, которые отвергли изучение экономики как невероятно скучное и вконец нудное дело. Я часто подумывал о написании книги, знакомящей читателя с основами экономики, но иные проекты всегда мешали мне сделать это. Если бы я все же осуществил свою идею, то хотел бы написать именно такую книгу.

Бартон Дж. Мэлкиел Принстон, Нью-Джерси, декабрь 2001 г.

 

Посвящается Лие

 

Введение

 

Удивительно знакомая сцена. В большом американском университете студент-выпускник стоит на виду у всей аудитории и мелом рисует на доске графики, пишет уравнения. Студент может хорошо говорить по-английски, а может знать язык неважно. Предмет сухой, перенасыщенный математикой. Подходит время экзамена, и студентов могут попросить вывести кривую спроса или дифференцировать функцию совокупной стоимости. Этот курс называют «Economics 101».

Студентов редко спрашивают (хотя могли бы и спросить), почему основные законы экономики сделали неизбежным развал Советского Союза (распределение ресурсов без системы ценообразования в долгосрочной перспективе оказалось неразрешимой задачей), какие экономические блага курящие дают некурящим (курящие раньше умирают, оставляя некурящим больше благ из фондов социального обеспечения и пенсионных фондов) или почему предоставление более щедрых пособий при рождении детей может пойти во вред женщинам (при найме на работу работодатели могут дискриминировать молодых женщин).

Некоторые студенты будут терпеть эту дисциплину достаточно долго для того, чтобы оценить «всю картину». Но огромное большинство не будут этого делать. Действительно, большинство умных, любознательных студентов колледжей, помучившись при изучении курса «Econ 101» и успешно сдав его, прощаются с этим предметом навсегда. Экономику складывают в одну кучу с дифференциальным исчислением и химией — трудными точными предметами, которые требуют много заучивать на память и имеют самое малое отношение к тому, с чем придется столкнуться в дальнейшей жизни. И разумеется, множество умных студентов избегают прежде всего курса экономики. Это позор, проявляющийся на двух уровнях.

Во-первых, многие люди пытливого ума упускают предмет, который бросает вызов, обладает энергетикой и имеет самое непосредственное отношение почти ко всем аспектам человеческой жизни. Экономика дает понимание широкого круга проблем — от пересадки органов до мер, направленных на устранение диспропорций в отношении занятости и карьерного роста представителей меньшинств. Порой экономика основывается на интуиции, в других случаях поразительным образом ее отрицает. Остроту экономике придали великие мыслители. Некоторые из них, такие как Адам Смит и Милтон Фридмен, завладели вниманием большинства людей. Другие, вроде Гэри Беккера и Джорджа Акерлофа, за пределами академических кругов не удостоились того признания, которого заслуживают. Слишком многих людей, которые с удовольствием устроились бы в кресле почитать книжку о гражданской войне или биографию Сэмюэла Джонсона, отвратили от предмета, который следовало сделать доступным и увлекательным.

Во-вторых, большая группа наших самых выдающихся граждан экономически безграмотны. Средства массовой информации полны упоминаний о могущественном Алане Гринспене. Но многие ли люди могут объяснить, чем именно он занимается? Даже нашим политическим лидерам (пусть не всем!) не помешала бы доза курса «Econ 101». Когда в 1992 г. Росс Перо в ходе дебатов между кандидатами в президенты утверждал, что Североамериканское соглашение о свободной торговле вызывает эффект «гигантской воронки, которая с шумом будет всасывать» рабочие места и перемещать их из США в Мексику, он ошибался. Собственно говоря, он совершал смехотворную ошибку. Его утверждение было экономическим эквивалентом предупреждения о том, что ВМФ США рискует заплыть за край света. Проблема состояла в том, что слова Перо вызвали смех лишь у немногих американцев (и уж, во всяком случае, смеялись не над представлениями Перо об экономической политике).

Как мог бы сказать сам Перо, экономические идеи, декларированные им в ходе его кампании, были «собакой, которая не умеет охотиться». Но это вовсе не означает, что те мировые лидеры, которые добиваются избрания, вполне в ладах с основами экономики. Французское правительство взялось бороться с хронической безработицей, выражавшейся двузначной цифрой, посредством политики, которая совершенно не подходила для этого (так пирит не может заменить золото, хотя внешне похож на него). Правительство социалистов сократило максимальную продолжительность рабочей недели с 39 до 35 часов — по их логике, если все будут работать на несколько часов меньше, появится работа и для безработных. В этой политике была определенная интуитивная привлекательность, однако подобная той, что присутствует в предложении использовать пиявок для удаления токсинов из организма. Увы, в долгосрочной перспективе и пиявки, и сокращенная рабочая неделя ничего, кроме вреда, принести не могут.

Политика французского правительства основана на ложной посылке о том, что в экономике существует фиксированное количество рабочих мест, которые поэтому необходимо нормировать. Но это полнейшая чепуха! За последнее десятилетие американская экономика создала миллионы новых рабочих мест, причем без вмешательства правительства, пытающегося делить рабочие часы между трудоспособными гражданами.

Из этого примера вовсе не следует, что у Америки нет экономических проблем, решением которых надо заниматься. Противники глобализации впервые вышли на улицы, круша окна и переворачивая машины, в 1999 г. в Сиэтле, чем выразили свое негативное отношение к Всемирной торговой организации. Были ли Демонстранты правы? Приведут ли глобализация и растущая мировая торговля к разрушению окружающей среды, эксплуатации рабочих в развивающихся странах и появлению закусочных McDonald's на каждом углу? Или же ведущий постоянной рубрики в «New York Times» Томас Фридмен был ближе к истине, назвав демонстрантов-антиглобалистов «пассажирами Ноева ковчега, среди которых и сторонники движения „Наш дом — Земля“, и протекционистски настроенные профсоюзы, и яппи [3], с ностальгией вспоминающие их трудные 1960-е» [4]? Прочитав главу 11, вы сможете сами ответить на поставленные вопросы.

В этой книге я даю всего лишь одно обещание: не будет никаких графиков, схем и уравнений. В экономике эти инструменты имеют свое место. Действительно, математика может дать простой, даже элегантный способ представления о мире, сродни сообщению о том, что температура воздуха на улице 72 градуса по Фаренгейту [5], которое делают вместо того, чтобы долго объяснять, насколько теплая или холодная сегодня погода. Но самые важные идеи в экономике в основе своей интуитивны. Они обретают силу, привнося логику и строгость в решение повседневных проблем. Рассмотрим упражнение для развития мышления, предложенное Гленном Лоури, экономистом-теоретиком из Бостонского университета: допустим, на одну должность претендуют десять человек, девять из них — белые, один — чернокожий. Компания, которая нанимает работника, проводит антидискриминационную политику, предусматривающую, что, если претенденты на вакансию, принадлежащие к меньшинству и к большинству, обладают равными достоинствами, работу следует дать представителю меньшинства.

Далее, предположим, что есть два лучших соискателя: один — белый, другой — чернокожий. Верная своей политике, фирма дает работу чернокожему. Лоури (между прочим, афроамериканец) делает тонкое, но простое замечание: от антидискриминационной политики пострадал только один белый; остальные восемь не получили бы этой работы в любом случае. И все же взбешенными уходят все девять белых соискателей, считающих, что стали жертвой дискриминации. Лоури необязательно является врагом антидискриминационных мер. Он всего лишь вносит нюансы в дискуссию, в которой обычно не бывает никаких нюансов. Антидискриминационные меры, таким образом, могут наносить вред межрасовым отношениям, которые они должны оздоровлять.

Или рассмотрим недавнюю кампанию за внесение в законодательство нормы, обязывающей страховые фирмы оплачивать роженицам не одни, а двое суток пребывания в больнице. Президент Клинтон счел этот вопрос настолько значительным, что в своем обращении к сенату в 1998 г., касающемся положения нации, поклялся положить конец «родильной гонке». Однако такой план сопряжен с определенными издержками. С медицинской точки зрения дополнительные сутки пребывания в больнице в большинстве случаев не являются необходимостью, а удовольствие это дорогое. По этой-то причине молодые родители сами не платят за дополнительные сутки пребывания в родильном отделении, но и страховые компании тоже не желают платить. Если заставить страховые компании делать это (или предоставить любую другую новую льготу, которую законодательство сделает обязательной), они возместят свои возросшие расходы путем повышения страховых взносов. А если последние возрастут, некоторые люди, доходы которых ставят под сомнение возможности приобретения медицинской страховки, очень не скоро смогут позволить себе такую роскошь. Следовательно, реальный политический вопрос следует сформулировать так: хотим ли мы иметь закон, который даст дополнительные удобства многим женщинам, если его принятие лишит гораздо меньшее число мужчин и женщин возможности получать основные медицинские услуги?

Является ли экономика только развернутой рекламой республиканской партии? Не совсем. Даже Милтон Фридмен, лауреат Нобелевской премии по экономике и самый красноречивый сторонник свободных рынков, согласится с тем, что функционирование рынков, полностью избавленных от всех ограничений, может привести к весьма отрицательным результатам. Рассмотрим страсть американцев к автомобилям. В данном случае проблема состоит не в том, что нам нравятся машины, а в том, что мы не желаем взять на себя все издержки по их эксплуатации. Да, мы покупаем машину и потом платим за ее техническое обслуживание, страхование и бензин. Но нам не надо платить за некоторые другие серьезные последствия нашего вождения — выбросы, которые производят наши машины; пробки, причиной которых мы являемся; износ общественных дорог; опасность, которую мы создаем для водителей машин меньших габаритов. Результат всего этого немного напоминает веселенькую ночь, проведенную в городе и оплаченную кредитной карточкой отца: мы делаем много такого, чего ни за что не сделали бы, если б за все пришлось платить сполна нам самим. Мы водим огромные автомобили, избегаем общественного транспорта, перебираемся жить в отдаленные пригороды, а в итоге накатываем большой километраж.

Отдельные люди не получают полный счет за такое поведение, но его получает общество, которое и платит за наше безрассудство, проявляющееся в виде загрязнения воздушной среды, глобального потепления и расползания городских территорий. Наилучший способ решения этой усугубляющейся проблемы не тот, о котором обычно говорят сторонники невмешательства государства в экономику из числа консерваторов. Этим способом является повышение налогов на бензин и машины. Как будет показано в главе 3, только при условии принятия подобных мер стоимость езды на машине (или вождения SUV — крупногабаритных внедорожников) будет отражать реальную общественную стоимость такой деятельности. Точно так же увеличение субсидий общественному транспорту должным образом вознаградит тех обладателей сезонных билетов, которые избавляют всех прочих от появления своих машин на дорогах.

Тем временем экономисты внесли свой вклад в решение некоторых социальных проблем, например проблемы дискриминации. Мировые симфонические оркестры исторически дискриминируют женщин, не так ли? Экономист из Гарварда Клаудиа Голдин и экономист из Принстона Сесилия Роуз предложили новый способ выяснить, так ли это на самом деле. В 1950-е годы американские оркестры начали проводить «слепые» прослушивания. Это означало, что музыкант, претендующий на место в оркестре, должен был играть за ширмой. Удалось ли женщинам при этой «слепой» системе добиться большего, чем в тех случаях, когда судьи знали о том, что исполнители — женщины? Да, определенно удалось. Как только прослушивания стали анонимными, у женщин стало примерно на 50 % больше шансов пройти первый тур, а вероятность окончательного успеха, т. е. приема в оркестр, для женщин возросла в несколько раз [6].

Экономика дает нам эффективный и необязательно сложный набор инструментов анализа, который можно использовать для того, чтобы оглянуться и объяснить, почему события разворачивались именно так, а не иначе; оглянуться и осмыслить окружающий нас мир; и заглянуть в будущее для того, чтобы мы смогли предвосхитить последствия крупных политических перемен. Экономика подобна силе тяготения: если вы пренебрежете ею, вас ждут некоторые неприятные сюрпризы. Возьмем, например, кризис ссудно-сберегательных учреждений. В течение многих лет деятельность этих учреждений была предметом жесткого регулирования. Они были ограничены условиями (весьма консервативными), определявшими, насколько большой процент можно выплачивать вкладчикам, а также какого рода инвестиции можно делать за счет их средств. В то же время федеральное правительство страховало средства вкладчиков. Промышленность давала прибыли, пусть и не слишком впечатляющие. Майкл Льюис в своей замечательной книге «Liar's Poker» («Покер лжецов» [7]) назвал управляющих ссудно-сберегательных учреждений членами клуба «3–6–3»: «заимствуй деньги под 3 %, ссужай их под 6 % и ежедневно приходи на поле для гольфа к трем пополудни».

В начале 1980-х годов промышленность частично дерегулировали. Ссудно-сберегательные учреждения получили право использовать для инвестирования новые — и гораздо более рискованные — области. Однако государственное страхование вкладов сохранилось. Частичное дерегулирование создало сценарий, который лучше всего описывается выражением «вершки — мне, корешки — правительству». Директоры ссудно-сберегательных учреждений смогли играть по-крупному на деньги своих вкладчиков. Если выигрыши были велики, директоры прикарманивали большую часть трофеев, поскольку были обязаны платить своим вкладчикам фиксированный процент. А если проигрывали, то могли объявить себя банкротами и предоставить расплату с вкладчиками федеральному правительству. Возможно ли, чтобы подобная ситуация порождала ответственное поведение? Разумеется, нет. Ссудно-сберегательные учреждения втянулись в скверные операции с недвижимостью, с «мусорными» облигациями, ценными бумагами, обеспеченными залогами недвижимости, и во множество других рискованных операций, которые разорили многие из этих учреждений. В конце концов правительство ликвидировало 747 ссудно-сберегательных учреждений и выплатило их вкладчикам 155 млрд дол. Самым поразительным моментом во всем этом разгроме была его предсказуемость.

Эта книга познакомит читателей с некоторыми самыми авторитетными экономическими теориями, упрощая слагающие их блоки или вообще минуя их. В каждой главе рассматриваются проблемы, которые могли бы стать темами отдельных книг. В самом деле, каждая глава содержит мини-сюжеты, разработка которых положила начало и способствовала продолжению целых академических карьер. Я обошел стороной или перескочил через большую часть технической структуры, составляющей хребет этой дисциплины. И вот она — суть: для того чтобы оценить гений Фрэнка Ллойда Райта [8], не надо знать, где ставить несущую стену. Эта книга не пособие по экономике для манекенов; эта книга для умных людей, которые никогда не изучали экономику (или имеют самые смутные воспоминания об изучении этой науки). Когда сложные одеяния снимают, оказывается, что большинство великих идей в экономике интуитивны. Это голая экономика.

Экономика не должна быть доступна только экспертам. Экономические идеи слишком важны и слишком интересны. В действительности голая экономика может быть даже занимательной.

 

Глава 1. Могущество рынков:

Кто кормит Париж?

 

В 1989 г., когда рушилась Берлинская стена, Дуглас Айвестер, глава, а позднее директор компании Coca-Cola Europe, принял точное решение. Он направил группы торговцев компании в Берлин и велел им заняться передачей коки за стену. Бесплатно. В некоторых случаях представители компании передавали бутылки с напитком буквально через отверстия в стене. Айвестер вспоминает, как во время разрушения стены он гулял по Александер-платц в Восточном Берлине, пытаясь оценить, узнают ли люди торговую марку компании. «Куда бы мы ни шли, мы спрашивали людей, что они пьют и нравится ли им кока-кола. Но нам не надо было даже упоминать название! Мы просто складывали руки так, чтобы изобразить бутылку, и люди понимали. Мы решили раздать кока-колы как можно больше и как можно быстрее. Еще до того как мы поняли, каким образом получим оплату» [9].

Coca-Cola быстро развернула бизнес в Восточной Германии, бесплатно поставляя прохладительные напитки торговцам, которые начали создавать запасы «реального товара». В краткосрочной перспективе это был вариант, сопряженный с убытками; восточногерманская валюта оставалась обесцененной, т. е. для остального мира марки ГДР были всего лишь клочками бумаги. Однако это стало блестящим деловым решением, которое было принято быстрее, чем любое решение какого-либо правительственного органа. К 1995 г. потребление кока-колы на душу населения бывшей Восточной Германии достигло уровня потребления этого напитка в Западной Германии, которая уже была устойчивым рынком.

Можно сказать, что кока-колу через бреши в Берлинской стене передавала «невидимая рука» Адама Смита [10]. Передавая безалкогольные напитки только что освобожденным восточным немцам, представители Coca-Cola не делали какого-то особенного гуманитарного жеста. Не делали они и смелых заявлений о будущем коммунизма. Они занимались бизнесом — расширяли свой мировой рынок, повышали прибыли и доставляли радость акционерам компании. Вот она, суть капитализма: рынок группирует стимулы таким образом, что люди, передавая бесплатную кока-колу, учась в аспирантуре, засаживая поле соевыми бобами, изобретая радиоприемник, который будет работать, когда человек моется под душем, действуют в своих интересах, что приводит к процветанию и постоянному повышению уровня жизни большинства (хотя и не всех) членов общества.

Иногда экономисты спрашивают: «Кто кормит Париж?». Это риторический вопрос, позволяющий привлечь внимание к ошеломляющему множеству происходящих ежеминутно и ежедневно событий, которые заставляют работать современную экономику. Каким-то мистическим образом с рыболовных судов, ведущих промысел в водах южной части Тихого океана, в рестораны на Рю де Риволи попадает необходимое количество тунца. У торговца фруктами по соседству каждое утро есть как раз то, что нужно его покупателям — от кофе до свежих плодов папайи, причем эти товары могут поступать из десяти или пятнадцати разных стран. Короче, сложная экономика предполагает ежедневное совершение миллиардов сделок, и подавляющее большинство этих сделок происходит без непосредственного участия государств и правительств. Дела не просто вершатся; по мере их совершения наша жизнь постепенно улучшается. Довольно примечательно, что теперь можно смотреть телевизор 24 часа в сутки, пребывая в комфорте собственного дома; столь же поразительно то, что в 1971 г. цветной телевизор с экраном 25 дюймов по диагонали стоил столько, сколько средний работник зарабатывал за 174 часа. Сегодня подобный цветной телевизор с таким же экраном, но с устойчивым приемом телевизионного сигнала, с большим количеством каналов и более надежный стоит столько, сколько средний работник получает за 23 часа труда [11].

Если вы считаете, что более совершенный и более дешевый телевизор не лучший показатель общественного прогресса (мнение, которое я признаю разумным), тогда вас, возможно, тронет тот факт, что в XX в. продолжительность жизни американцев возросла с 47 до 77 лет, младенческая смертность сократилась на 93 % и удалось искоренить или взять под контроль такие заболевания, как полиомиелит, туберкулез, брюшной тиф и коклюш [12].

В этом прогрессе огромная заслуга принадлежит нашей рыночной экономике. Есть такая старая, возникшая еще до «холодной войны» история о советском чиновнике, зашедшем в американскую аптеку. Ярко освещенные ряды прилавков заставлены тысячами лекарств от всех болезней — от несвежего дыхания до грибка стопы. «Весьма впечатляюще, — говорит чиновник. — Но как можно быть уверенным в том, что все эти лекарства есть в любой аптеке?» Анекдот интересен тем, что выдает полное непонимание того, как работает рыночная экономика. В отличие от Советского Союза в Америке нет центрального ведомства, которое указывало бы торговцам, какие закупать товары. Магазины продают продукты, которые пользуются спросом, а компании, в свою очередь, производят товары, которые желают закупить магазины. Советская экономика развалилась в значительной мере потому, что государственные бюрократы руководили всем, начиная от определения количества кусков мыла, которое должна выпустить какая-то фабрика в Иркутске, и кончая определением числа студентов, изучающих электротехнику в Москве. В конечном счете задача оказалась невыполнимой.

Разумеется, мы, привыкшие к рыночной экономике, столь же слабо понимаем коммунистическое централизованное планирование. Недавно я в составе делегации из Иллинойса посетил Кубу. Поскольку поездка была санкционирована правительством США, каждому члену делегации разрешалось ввезти в США кубинские товары, включая сигары, на сумму 100 долларов. Все мы, выросшие в эпоху магазинов, торгующих со скидками, выискивали наименьшие цены на сигары «Cohibas», стремясь наилучшим образом использовать разрешенный нам лимит покупок. После нескольких часов безрезультатных поисков мы раскрыли сущность коммунизма: цены на сигары повсюду были одинаковыми. Между магазинами нет конкуренции, поскольку не существует прибыли в привычном для нас смысле этого слова. Все магазины продавали сигары, как и все остальное, по цене, которую продиктовал Фидель. И каждый управляющий магазином получает от государства жалованье за торговлю сигарами, причем величина этого жалованья не зависит от того, сколько сигар продано.

Гэри Беккер, экономист из Чикагского университета, удостоенный Нобелевской премии в 1992 г., однажды, перефразируя Джорджа Бернарда Шоу, заметил, что «экономика — это искусство получения максимума от жизни». Экономика есть изучение того, как мы добиваемся этого максимума. Предложение всего, что заслуживает обладания (нефть, молоко кокосовых орехов, физическое совершенство, чистая вода, люди, способные починить поперхнувшиеся бумагой множительные аппараты, и т. д.), ограничено. Как распределить эти ограниченные ресурсы? Почему это у Билла Гейтса есть собственный реактивный самолет, а у вас нет? Возможно, вы ответите: «Потому что Гейтс богат». Но почему он богат? Почему он претендует на больший объем ограниченных мировых ресурсов, чем кто-либо другой? Одновременно возникает вопрос, каким образом возможно, чтобы в настолько богатой стране, как США, где Алексу Родригесу могут платить 250 млн дол. за игру в бейсбол, каждый пятый ребенок живет в бедности, а некоторые взрослые вынуждены рыться на помойках в поисках еды. Рядом с моим домом в Чикаго компания Three Dogs Bakery продает выпечку и пирожные только для собак. Богатые высококвалифицированные служащие платят 16 дол. за именинные торты для своих домашних животных. Между тем, по подсчетам Чикагской коалиции бездомных, на улицах города постоянно вынуждены ночевать 15 тыс. человек.

За пределами США примеры подобного неравенства становятся еще более разительными. Три четверти населения Республики Чад лишены доступа к чистой питьевой воде, не говоря уже о пирожных для домашних любимцев. По оценкам Всемирного банка, половина населения планеты существует менее чем на 2 дол. в день. Почему так происходит?

Экономика начинается с одной очень важной исходной посылки: люди действуют так, чтобы извлечь из своей деятельности максимально возможную выгоду. Пользуясь языком экономистов, эту мысль можно выразить следующим образом: люди стремятся максимизировать собственную пользу, а польза подобна счастью, только шире этого понятия. Я извлекаю пользу из прививки от брюшного тифа и из уплаты налогов. Хотя ни прививка, ни налоги не вызывают у меня особого восторга, они не дают мне умереть от тифа и оказаться в тюрьме, что в долгосрочной перспективе позволит мне жить лучше. Экономисты не слишком озабочены тем, что нам полезно; они попросту принимают как аксиому то, что у каждого человека свои предпочтения. Мне нравятся кофе, старинные дома, классические кинофильмы, собаки, катание на велосипеде и многое другое. Любой другой человек в мире имеет предпочтения, которые могут совпадать с моими, а могут и не совпадать.

Политики, в остальных вопросах мыслящие весьма изощренно, иногда пренебрегают этим внешне простым наблюдением — у разных людей разные предпочтения. Например, у богатых иные предпочтения, чем у бедных. Кроме того, наши личные предпочтения могут меняться с возрастом и с ростом (будем надеяться) наших доходов. Выражение «предмет роскоши» для экономистов имеет фактически технический смысл: это товар, который люди приобретают во все больших количествах по мере того, как становятся богаче. К таким товарам относятся спортивные машины и французские вина. Не так явно, но предметом роскоши является и озабоченность состоянием окружающей среды. Зажиточные американцы охотно платят за ее охрану больше денег, т. е. большую долю своих доходов, чем их менее состоятельные соотечественники. То же самое справедливо и применительно к разным странам: богатые государства выделяют на защиту окружающей среды большую долю своих ресурсов, чем бедные страны. Причина этого достаточно проста: мы проявляем большую заботу о судьбе бенгальских тигров потому, что можем себе это позволить. У нас есть жилье, работа, чистая вода и именинные пироги для наших собачек.

А вот и жгучий политический вопрос: справедливо ли то, что живущие благополучно и обеспеченно навязывают свои предпочтения людям, живущим в развивающихся странах? Экономисты доказывают, что это несправедливо, хотя мы постоянно делаем это. Когда я прочитал в «New York Times» о том, что крестьяне в Южной Америке вырубают девственные влажные леса и уничтожают редкие экосистемы, я пришел в такое удивление и негодование, что чуть не перевернул чашку с молочным кофе «Starbucks». Но я-то не южноамериканский крестьянин. Мои дети не голодают, и им не грозит смерть от малярии. Если бы они голодали и подвергались такой опасности и если бы вырубка участка, занятого уникальной экосистемой, дала мне возможность накормить семью и купить сетку от москитов, я бы наточил топор и начал рубить, нимало не думая о том, сколько бабочек или пятнистых ласок уничтожу. Сказанное не означает того, что в развивающихся странах охране окружающей среды не придают значения. Придают. Собственно говоря, есть много примеров деградации окружающей среды, которая в долгосрочной перспективе делает бедные страны еще беднее. И очевидно, что, будь развитые страны более щедрыми, бразильским крестьянам, возможно, не приходилось бы делать выбор между уничтожением влажных тропических лесов и приобретением сеток от москитов. В данном случае суть проблемы более чем очевидна: навязывать наши предпочтения людям, живущим совсем иной жизнью, — просто дурная, ложная экономика. Позднее, когда мы обратимся к рассмотрению проблем глобализации и всемирной торговли, этот момент станет особенно значимым.

Позвольте привести другой важный пример, имеющий отношение к нашим личным предпочтениям. Максимизация пользы не синоним эгоистичного поведения. В 1999 г. «The New York Times» опубликовала некролог Осеоле Маккарти, женщине, умершей в возрасте 91 года и всю жизнь проработавшей в прачечной Геттисбурга, штат Миссисипи. Она жила одиноко в маленьком, скудно обставленном домишке и имела черно-белый телевизор, принимавший один-единственный канал. Госпожу Маккарти сделало исключительной то, что она никоим образом не была бедной. Через четыре года после смерти Маккарти университет Южного Миссисипи — учебное заведение, которое она никогда не посещала, — получил от нее 150 тыс. дол. для учреждения стипендии для бедных студентов.

Не переворачивает ли поведение Осеолы Маккарти всю экономику с ног на голову? Не следует ли вернуть в Стокгольм Нобелевские премии по экономике? Нет. Просто Маккарти извлекла из сбережения денег и последующего их дарения больше пользы, чем извлекла бы из приобретения телевизора с большим экраном или роскошной квартиры. Все мы постоянно принимаем подобные решения, пусть, как правило, и менее масштабные. Мы можем заплатить несколько лишних центов за тунца, выловленного безопасным для дельфинов способом, или послать деньги в любимый благотворительный фонд. Хотя и то и другое может принести нам пользу, ни один из этих поступков нельзя счесть эгоистичным. Американцы ежегодно жертвуют в различные благотворительные фонды и учреждения более 200 млрд дол. Мы оказываем приют странникам. Мы совершаем замечательные акты альтруизма. Но ни один из них не противоречит исходной посылке, утверждающей, что люди стремятся извлечь максимально возможную выгоду, как бы они ее ни определяли для себя. Причем эта посылка вовсе не предполагает того, что мы всегда принимаем совершенные — или хотя бы хорошие — решения. Мы этого и не делаем. Но каждый из нас пытается принять наилучшее из возможных решении на основании информации, которой располагает на момент его принятия.

Итак, в результате рассуждений, которым мы посвятили всего лишь несколько страниц, у нас есть ответ на глубокий философский вопрос, занимающий мыслителей на протяжении многих веков: почему цыпленок перебегает дорогу? Потому что максимизирует свою пользу.

Помните: максимизация пользы не простое дело. Жизнь сложна и исполнена неопределенности. Количество дел, которые можно было бы совершить в любой отрезок времени, неограниченно. Действительно, любое наше решение сопряжено с каким-то изменением одних величин за счет других. Мы можем обменять нынешнюю полезность на полезность в будущем. Можно получить определенное удовлетворение, хлопнув своего начальника по голове веслом каноэ на ежегодном пикнике, устраиваемом компанией. Но надо полагать, что этот спонтанный всплеск пользы будет с лихвой перекрыт бесполезностью долгих лет заключения в федеральной тюрьме. (Впрочем, это мое личное мнение.) Говоря серьезнее, многие из наших важных решений предполагают поиск баланса между ценностью сиюминутного потребления и ценностью потребления в будущем. Люди могут тратить годы на высшее образование, все это время питаясь пустой лапшой, потому что впоследствии высшее образование резко повысит уровень их жизни. И наоборот, они могут воспользоваться кредитной карточкой для немедленной покупки телевизора с большим экраном, хотя начисляемые на карточку проценты по долгу уменьшат объем потребления в будущем.

Сходным образом мы устанавливаем баланс между работой и досугом. Если изматывать себя, работая по 90 часов в неделю, как работают инвестиционные банкиры, то заработаешь кучу денег, но такая нагрузка оставит меньше времени для получения удовольствия от товаров, которые можно купить на эти деньги. Мой брат, которому теперь 29 лет, — успешный консультант по менеджменту. Его заработки по меньшей мере на порядок выше моих. В то же время он трудится чересчур много, его рабочий день не нормирован. Прошлой осенью мы оба с восторгом записались в класс кинематографии, в котором преподавал Роджер Эберт. На протяжении 13 недель мой брат пропускал одно занятие за другим.

Как бы ни были велики суммы, указанные в платежных ведомостях рядом с нашими именами, мы можем потратить их на ошеломляющее разнообразие товаров и услуг. Когда вы купили эту книгу, то приняли молчаливое решение не тратить деньги, которые заплатили за нее, на что-то другое. (Даже если вы украли книгу, то могли бы вместо нее прикарманить роман Скотта Туроу, и мысль об этом по-своему льстит мне как автору.) Между тем время — один из самых дефицитных наших ресурсов. В настоящий момент вы читаете, вместо того чтобы работать, играть с собакой, писать заявление о приеме в школу права, ходить за продуктами или заниматься сексом. Жизнь, как и экономика, состоит из обмена одного на другое.

Короче говоря, вылезти утром из постели и приготовить завтрак — это поступки, которые сопряжены с решениями более сложными, чем те, которые принимают, играя в шахматы на среднем уровне. (Не убьет ли меня эта яичница в течение 28 часов?) Как мы справляемся со всем этим? Ответ таков: каждый из нас мысленно взвешивает издержки и выгоды всех совершаемых нами действий. Экономист сказал бы, что мы пытаемся извлечь максимум пользы из имеющихся в нашем распоряжении ресурсов; мой отец сказал бы, что мы пытаемся потратить наши деньги с максимальным эффектом. Помните: предметы, приносящие пользу, необязательно должны быть материальными. Если вы сравните две деятельности — преподавание математики на младших курсах высшего учебного заведения и торговлю сигаретами «Camel», — то обнаружите, что вторая работа почти наверняка лучше оплачивается, тогда как первая дает большее «духовное удовлетворение», а это вычурное выражение означает, что в конце дня вы испытываете большее удовлетворение от того, чем занимаетесь. Это совершенно законная выгода, которую следует соотносить с издержками в виде меньшей заработной платы. В конце концов одни делают выбор в пользу преподавания математики, а другие предпочитают продавать сигареты.

Понятие издержек, таким образом, гораздо богаче (извините за каламбур), чем кажется, и подразумевает нечто большее, чем доллары и центы, которые вы отдаете кассиру. Реальная стоимость чего-то есть то, чем необходимо пожертвовать, чтобы получить это нечто, а такая жертва почти никогда не сводится к одним лишь деньгам. Если за бесплатными билетами на концерт пришлось выстоять шесть часов в очереди под дождем, в них нет ничего бесплатного. Если вы опаздываете на встречу с раздражительной клиенткой, которая может выставить вам счет на 50 тыс. дол. за то, что вы заставили ее ждать, то поездка на автобусе за 1,5 дол. может оказаться не дешевле, чем поездка на такси, за которую пришлось заплатить 7 дол. Я писатель. Мне платят за то, что я написал. Я могу проехать 90 миль, чтобы сделать покупки на окраине г. Кеноша, штат Висконсин, и сэкономить 50 дол. на паре обуви, подходящей к костюму. Или же я могу прогуляться до магазина Nordstrom на Мичиган-авеню и купить такие же туфли во время перерыва на ланч. Обычно я выбираю второй вариант, совокупные издержки которого включают 225 дол. за туфли, 15 минут моего свободного от работы времени и некоторую порцию нотаций моей матери, которая раз за разом спрашивает: «Почему ты не поехал в Кеношу?».

Любое человеческое поведение известным образом реагирует на издержки. Когда издержки каких-либо действий снижаются, последние становятся более привлекательными. Это можно понять, построив кривую спроса или отправившись за покупками на следующий после Рождества день, когда люди скупают то, что не желали покупать несколькими днями ранее за полную цену. И наоборот, если издержки каких-то действий возрастают, мы реже совершаем подобные действия. Это утверждение справедливо применительно ко всему в жизни, даже к сигаретам и кокаиновому крэку. Экономисты подсчитали, что падение цены кокаина, который продают на улицах, на 10 % в конечном счете вызывает увеличение числа взрослых потребителей этого наркотика примерно на 10 %. Сходным образом первое предложенное урегулирование между производителями табачной продукции и штатами (отвергнутое сенатом США в 1998 г.) должно было вызвать, по оценкам исследователей, увеличение цены пачки сигарет на 34 %. В свою очередь, это сократило бы число курящих несовершеннолетних на четверть, что привело бы к тому, что среди поколения американцев, которым сейчас не более 17 лет, количество преждевременных смертей, обусловленных курением, уменьшилось бы на 1,3 млн [13]. Конечно же, общество уже повысило издержки курения способами, которые никак не связаны с ценой пачки сигарет. Теперь частью издержек, сопряженных с курением на работе, стал перекур за пределами административного здания, на улице при температуре 17 градусов по Фаренгейту [14].

Такое объемное видение издержек может объяснить некоторые весьма важные социальные явления, одним из которых является стремительное падение рождаемости в промышленно развитых странах. Ребенок ныне — дело более дорогое, чем 50 лет назад. Не потому, что прокормить и одеть еще одного маленького пострела в доме теперь обходится дороже. (Если с расходами на питание и одежду что-то и произошло, то они снизились, поскольку мы добились большей производительности в изготовлении основных потребительских товаров вроде продовольствия и одежды.) Скорее, потому, что себестоимость воспитания ребенка сегодня слагается из заработков, упущенных за время, когда один из родителей, обычно по-прежнему мать, прекращает или сокращает работу для того, чтобы присматривать за ребенком дома [15]. Так как у женщин ныне лучшие, чем когда-либо, возможности найти высокооплачиваемую работу, отказ от нее обходится им дороже. Моя соседка до рождения второго ребенка работала врачом-неврологом. Родив второго ребенка, она решила стать домохозяйкой. Если вы — невролог, то бросить работать — дорогое удовольствие.

Между тем большая часть экономических выгод, имевшихся у многодетных семги ранее, в промышленно развитых странах исчезла. Маленькие дети больше не помогают по хозяйству на фермах и не обеспечивают семьям дополнительный доход (разве что малолеток можно научить приносить пиво из холодильника). Чтобы быть уверенными в том, что кто-то из наших детей доживет до зрелости или что у нас будет достаточно детей для того, чтобы обеспечить нас в старости, нам больше не надо иметь много детей. Даже самые мизантропически настроенные экономисты согласятся с тем, что наши дети приносят нам огромное удовольствие. Все дело в том, что теперь иметь 11 детей гораздо дороже, чем прежде. Это обстоятельство подтверждают и данные: в 1905 г. на одну среднюю американку приходилось 3,77 ребенка, а ныне этот показатель равен 2,07, что отражает падение рождаемости на 45 % [16].

Существует вторая мощная посылка, на которой зиждется вся экономика: компании (а компанией в данном случае считается все что угодно — от парня, торгующего хот-догами, до многонациональной корпорации) стремятся повысить свои прибыли (т. е. доходы от продажи своей продукции за минусом издержек производства этой продукции). Короче говоря, компании пытаются получить максимальные прибыли. Из этого следует ответ на еще один из жгучих жизненных вопросов: почему предприниматель перебегает дорогу? Потому что на другой ее стороне можно извлечь большую прибыль.

Компании берут ресурсы — землю, сталь, знания, стадионы для игры в бейсбол и т. д. — и соединяют их таким образом, что стоимость ресурсов возрастает. Этот процесс может быть настолько примитивным, насколько примитивна продажа дешевых зонтиков на оживленном углу в Нью-Йорке во время дождя (и откуда только берутся парни, торгующие зонтами?), или столь сложным, как сборка военного вертолета стоимостью 80 млн дол. Рентабельная компания подобна шеф-повару, который, затратив на продукты 30 дол., делает из них блюдо стоимостью 80 дол. Он использует свои таланты для создания блюда, стоимость которого намного больше стоимости его составляющих. Сделать такое не всегда просто. Компании должны решить, что производить, как и где производить, сколько производить и по какой цене продавать произведенные продукты, причем все эти решения приходится принимать в условиях той же неопределенности, с которой сталкиваются и потребители.

Все эти решения исключительной сложности. Одной из сильных особенностей рыночной экономики является то, что она направляет ресурсы на наиболее производительное использование. Почему Том Круз не продает автомобильные страховки? Потому, что это было бы катастрофически пустой растратой его уникальных дарований. Да, с его харизмой он, возможно, продал бы страховых полисов больше, чем заурядный продавец. Но Круз также один из тех немногих людей на Земле, которые способны «сделать» фильм, а это значит, что миллионы зрителей по всему миру пойдут смотреть фильм только потому, что в нем снялся Том Круз. В рискованном голливудском кинобизнесе участие Тома Круза в фильме означает приток денег на банковский счет кинокомпании, поэтому кинокомпании готовы платить хорошие деньги (примерно 20 млн дол. за фильм), чтобы заполучить Тома Круза на главные роли. Страховые агентства тоже были бы готовы заплатить за харизму Круза, но, скорее всего, лишь 20 тыс. дол. Том Круз пойдет туда, где ему заплатят больше. А больше всего ему заплатят в Голливуде. Потому что именно там он может добавить продукту максимальную стоимость.

Цены подобны огромному неоновому рекламному щиту, на котором вспыхивает важная информация. В начале главы мы спросили, каким образом в ресторане, расположенном на парижской Рю де Риволи, почти каждый вечер оказывается нужное количество тунца. Все дело в ценах. Когда посетители начинают чаще требовать сасими, владелец ресторана заказывает больше рыбы у своего оптового поставщика. Если тунец начинает пользоваться растущим спросом и в других ресторанах, оптовая цена на него возрастает, а это означает, что рыбаки, ведущие промысел где-то в Тихом океане, получат за улов тунца больше, чем получали ранее. Некоторые рыбаки, заметив, что добыча тунца приносит дополнительные деньги по сравнению с добычей других видов рыбы, начнут ловить тунца вместо лосося. Теперь рыбаки, промышлявшие тунца, будут находиться в море дольше или переключатся на более дорогие методы ловли, поскольку ныне они могут быть оправданы более высокими ценами на улов. У этих рыбаков и мысли нет о высокопоставленных клиентах парижских ресторанов. Для них интерес представляют оптовые цены на рыбу.

Деньги говорят. Почему фармацевтические компании посылают экспедиции на прочесывание влажных тропических лесов в поисках растений, обладающих редкими целебными свойствами? Потому что чудодейственные лекарства принесут этим компаниям ошеломляющие доходы. Другие виды предпринимательской деятельности имеют меньшие масштабы, но в своем роде столь же впечатляющи. Несколько летних сезонов я тренировал Детскую бейсбольную команду поблизости от Кабрини-Грин, одного из самых неблагополучных районов Чикаго. Традицией нашей команды были периодические походы в пиццерию, а одной из наших любимых точек было заведение Chester's, маленькая забегаловка на углу улиц Дивижн и Седжвик. Само местоположение этой пиццерии свидетельствовало об упорстве и изобретательности ее хозяев. (Впоследствии ресторанчик снесли, чтобы освободить место для нового парка, который был частью плана агрессивного расширения Кабрини-Грин.) В Chester's делали приличную пиццу, и в заведении всегда было полно народу. Таким образом, оставалось лишь ждать, когда ресторанчик подвергнется вооруженному ограблению. Но это не устрашило управляющих Chester's. Они просто установили что-то вроде пуленепробиваемого стекла наподобие тех, что установлены в окошках операционистов в банках. Посетители клали деньги в маленькую вертушку, которая затем вращалась через прорезь в пуленепробиваемом стекле. С противоположной стороны на той же вертушке выплывала пицца.

Даже если получение прибыли требует установки пуленепробиваемого стекла, возможности получения прибыли привлекают компании так, как кровь привлекает акул. Мы ищем новые смелые пути получения прибыли (создавая, например, собственное оригинальное телешоу); если не находим таких путей, то присматриваемся к возможности вторгнуться в бизнес, который приносит огромные прибыли другим (делая, к примеру, аналог уже существующего телешоу). В любом случае мы используем цены для измерения потребностей и желаний потребителей. Разумеется, не в каждый рынок легко войти. Когда Майкл Джордан подписал годовой контракт с «Chicago Bulls» стоимостью 30 млн дол., я подумал: «Мне надо играть в баскетбол за „Chicago Bulls“». Я был бы рад играть за 28 млн дол., а если б на меня нажали, то и за 28 тыс. дол. Однако несколько обстоятельств помешали мне войти в этот рынок: (1) мой рост — 5 футов 10 дюймов [17]; (2) у меня замедленная реакция; и (3) когда я делаю броски в игровой ситуации, у меня есть свойство не попадать даже в щит. Почему Майклу Джордану платили 30 млн дол. в год? Потому что никто больше не мог играть так, как играл он. Его уникальный талант создал барьер, непреодолимый для прочих. Майкл Джордан получает экономическую выгоду и от того, что Шервин Розен, специалист в области экономики труда из Чикагского университета, назвал феноменом «сверхзвезды». Незначительные различия в одаренности имеют свойство умножаться, превращаясь в огромные различия в заработках по мере того, как рынок становится очень большим, таким как рынок, образуемый многочисленными баскетбольными болельщиками. Для того чтобы завладеть большой (и прибыльной) долей этого рынка, надо показывать результаты, чуть лучшие, чем результаты конкурентов. Кати Курик могла бы стать другим примером, подтверждающим этот тезис. Как сообщают, NBC заплатит ей 60 млн дол. за четыре с половиной года, в течение которых она будет по-прежне

12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: