Там, где робеют простые люди, суперзвезды наслаждаются Большим моментом 2 страница

Даже когда я подрос и стал разбираться во взаимоотношениях любви и брачных отношениях, ситуация в моей семье никогда меня не смущала. Папа и мама поженились, когда мне было 12 лет, единственное, что меня расстроило в этот день, это то, что мне не разрешили быть «мальчиком с кольцами», или, как это обычно называют, дружкой на свадьбе. Я хотел сам передать обручальные кольца своему отцу во время церемонии, но эта обязанность была поручена кому-то другому из деревни, возможно потому что я был слишком юн тогда.

Меня никогда не волновало, что у моих брата и сестры другие матери, для меня это было чем-то естественным. Так или иначе общение в наших семьях строилось на дружбе и теплых взаимоотношениях. Мы не чуствовали напряженность, особенно в разговорах, когда речь шла о чем-то достаточно личном. Я очень близок к своим родителям и могу говорить с ними обо всем, и даже сейчас. когда я, бывает, разговариваю с мамой или папой по телефону, тема их интимной жизни все равно всплывет, особенно если мой отец хочет чем-то поделиться.

Это безумно. Я могу говорить с папой обо всем – погоде, машинах – но все равно разговор сведется к их спальне. Я помню, я один раз разговаривал с ними по телефону по громкой связи, которая была у них дома. Я начал разговор со слов «Эй, пап, как дела? », и в тот же момент речь зашла о сексе.

«Привет, Усейн, - говорил он. –Я отлично. Твоя мама отлично. Мы сейчас тут немного шалим…»

Я не мог в это поверить. Это была картина, которую я не хотел представлять в своей голове. «Что?! – воскликнул я. – Боже! Мам, заставь его прекратить! »

Но в большинстве случаев я относился к этому с юмором потому что разговоры в таком стиле я слышал годами, еще с тех пор как я был совсем маленьким. Иногда приятели моего отца, проезжая мимо нашего дома на работу часов в шесь утра, выкрикивали из своих машин всякие ругательства и грубые слова.

Первый раз когда я осознал, что не все в этой жизни совершенно, было, возможно, когда я впервые столкнулся со смертью. Умер мой дедушка, мамин отец. Он подскользнулся на мокром полу, когда нес вязанку дров, и ударился головой. Он потерял сознание. Это случилось на моих глазах, и я сразу не знал, что делать, глядя на него бездыханного. Я чувствовал себя беспомощно. Не было всего девять лет, и тогда я ничего не знал о первой помощи. Я запаниковал и бросился в соседнюю комнату за помощью, и когда пришли моя мама и соседи, мне сказали, что что я тогда уже ничем не мог помочь. С ним случился сердечный приступ, а наши дороги были плохими, а Коксит был отдаленным, и мои родители не могли его моментально доставить в больницу. Дедушка умер вскоре после случившегося.

Когда я был ребенком, я еще не понимал смерть. Я ничего не чувствовал, потому что особо не понимал, что происходит. Я видел, что все были грустными, когда мы пошли на похороны, все плакали, моя мама и ее сестры были в слезах, но в силу возраста я не испытывал той же боли. Мне было ужасно видеть свою маму расстроенной но я был слишком аленьким, чтобы понимать, что такое смерть и похороны. После похорон я снова пошел играть с друзьями.

Религия меня тоже смущала, а она значила для моей семьи многое, особенно для мамы. Она принадлежала к христианской церкви адвентистов седьмого дня, и мы ходили на службу каждую субботу, потому что именно в этот день, как она считала, происходит шабат. Отец же не был столь усерден. Он ходил с ней, может быть, дважды в год на Рождество и в канун Нового года, но несмотря на то, что религия не была для него столь важна, он уважал ее убеждения. Мма пыталась заинтересовать меня религией, но не слишком усердно. Она читала мне Библию, чтобы научить отличать хорошее от плохого, но она никогда не навязывала мне свои верования, чтобы не отвратить меня полностью.

«Если я сильно принуждаю людей к чему-либо, они просто вштыки делают все наоборот», - сказала она мне однажды.

Несмотря на ее столь мягкий подход, мне не особо нравилось ходить в церковь. По мере того как я взрослел, я стал ходить на беговые мероприятия, и мне особенно нравилось, когда они проходили по выходным, потому что это означало, что мне не придется идти на службу. Вместо это мама тогда призывала меня к богослужению с утра - 20 минут богопочитания, включающие в себя пение молитв, разговоры о боге и чтение Библии. Так это как-то примиряло ее с тем, что в эти выходные я не пойду в церковь.

Такая рутина затягивала меня, и с возрастом я все чаще стал обращаться к религии, особенно когда стал осознавать, что мне дан дар свыше. Я стал замечать, что часто бог помогает тем людям, которые сами стремятся себе помочь. Каждый раз, когда я находился на предстартовой линии и знал, что я выполню ту, работу, которую мне назначил с утра тренер, я сжимал распятие на моей шее, взглядывал на небо и просил Его помочь мне и дать достаточно силы.

После этого короткого разговора всё и случалось.

***

Сверхатлет не может просто встать на предстартовую линию на каждом забеге и победить без предварительной усиленной работы. Он не может рассчитывать на золотые медали или мировые рекорды без самодициплины. И, друг мой, в доме Болта была и тяжелая работа и дисциплина – серьезная дисциплина.

Мой отец был заботливым родителем, он меня сильно любил и делал для меня все, что мог. Но также он был домохозяином, строгим консервативным отцом, и для него всегда были важны манеры и уважение. Я не был плохим ребенком, но если вдруг я переступал границы, отец всегда наказывал меня лекциями. А если я сильно переступал границы, он даже повышал на меня голос. Он мог ударить меня, потому что он принадлежал к старой школе, и именно по таким принципам его воспитывал его отец. Вот таких побоев я всегда боялся.

В наши дни суровое домашнее воспитание покажется плохим методом для многих людей, но именно так поступали с детьми на Ямайке, когда они наводили беспорядок или что-нибудь натворяли. И я от них ничем не отличался, и меня били по заднице каждый раз, когда я совершал подобные проступки, и я уже мог предугадать, за что меня ждет порка. Если я провинялся перед отцом, я уже через несколько секунд мог понять, стоит ли мне готовиться к побоям.

Если он был явно сердит, я знал, что мой зад спасен и можно будет отделаться дискуссией. Порка обычно была крайним методом, и обычно в таких случаях он просто говорил, говорил и говорил, а когда он говорил, он говорил много. Но если отец был внешне спокоен, я догадывался, что меня сейчас отстегают. Когда я шалил в доме, меня наказывали ремнем. Если я дурачился за пределами дома и был пойман с поличным, тогда действительно было больно. Удар! Еще удар! Каждый удар чертовски жалил и у меня выступали слезы, но я не возмущался порке. Меня научили различать плохое и хорошее и сделали тем, кем я являюсь сегодня.

Видите ли, уважение было для моего отца тем, с чем нельзя шутить. Хорошие манеры были для него важны, и он хотел мне привить те же ценности, чтобы я вырос вежливым и благовоспитанным человеком. И он демонстрировал мне сой пример. Отец всегда был со всеми учтив, и он хотел, чтобы люди к нему относились так же. Если кто-либо был с ним груб, он этого не терпел. Неважно, кем являлся этот человек в Шервуде или чем занимался, если он входил в наш дом без должного уважения, отец указывал ему на дверь.

По временам я ненавидел его постоянное требование быть вежливым. Я помню, как он наставлял меня говорить всем, кого видел, «Доброе утро! », когда я в возрасте пяти-шести лет начал ходить в Вальденсию. Говорить абсолютно всем, неважно, кто они были или чем были заняты. Это было нелепо. По пути в школу я мог пожелать доброго утра 20 незнакомым людям. Должно быть я казался ненормальным с этими бесконечными «доброе утро, доброе утро! »..

В большинстве случаев мне улыбались в ответ, но была одна пожилая дама, которая стояла у своих ворот, настоящая бой-баба, и я встречал ее изо дня в день. Помня, чему учил меня отец, я всегда кивал и говорил «Доброе утро! », но она мне никогда не улыбалась и не отвечала. Она только смотрела. Поначалу я просто терпел. Я здоровался с ней ежедневно, зная, что она меня проигнорирует, но однажды я потерял терпение.

«К черту всё это! » - подумал я. «Почему я должен желать ей доброго утра. Если она так грубо меня игнорирует? »

Как обычно я подошел к ее дому и, заметив ее стоящую на привычном месте, просто прошел мимо. Не было ни поклона, ни вежливого «Доброе утро! » Я выбросил это из головы, но я не учел, что это была Ямайку и детская грубость всегда вызывала недовольство. Когда я вернулся домой тем днем, я не мог поверить своим глазам: она стояла в нашей передней и выглядела серьезно разгневанной. Она смерила меня суровым взглядом. Ее руки были сложены на груди и она постукивала каблуком. Ей не хватало только булавки, чтобы уколоть меня. И в тот момент отец схватил меня за шиворот.

«Болт, - сказал он тихо и спокойно, верный признак того, что я серьезно вляпался. – Разве я не просил тебя говорить «Доброе утро! » абсолютно всем без исключения по дороге в школу? »

«Но папа, - сказал я, - я говорил этой даме «Доброе утро! » каждый день, а она никогда…»

«Всем без исключения» - повторил он снова.

Как же я был зол на эту пожилую женщину. Я знал, что мне за нее вкатили небывалую порку, но это был хороший урок для мальчика. По мере того, как удары обрушивались на мою спину, я еще больше оценил важность хороших манер и уважения. И с тех пор я уже никого не игнорировал. Да я просто и не посмел бы.

 

Глава третья

МОЙ ЗЛЕЙШИЙ ВРАГ

Я появился в Вальденсии в своей школьной форме цвета хаки, и у меня там сразу завязалась дружба. У меня была энергия и хорошие манеры, поэтому я легко сходился с людьми, но мне просто нравились ребята, увлеченные крикетом, и я дружил со всеми, у кого была бита и мячи. Я подружился с парнем по имени Нугент Уолкер Джуниор, потому что он был такой же взвинченный, как и я, особенно когда мы смотрели игру Кортни Волша и Брайна Лары по телевизору, и мы проводили большинство дней, ударяя по шестеркам на школьном поле.

Нугент жил недалеко от меня и обычно дожидался меня у своего дома, чтобы идти вместе в школу. Мы стали неразлучны. Практически сразу друзья прозвали его НД, чтобы было его инициалами. Но по прошествии некоторого времени все в школе стали называть меня ВД. Я понятия не имел, что это значит, но не обращал особого внимания на это прозвище, потому что своё обычное имя я терпеть не мог. Никто не мог произнести его правильно, и меня называли то Юууусейн, то Ооосейн, когда я встречал кого-то в первый раз. Некоторые дети называли меня Инсейн, что означало душевнобольной. Но только когда в высшей школе меня стали звать девчонки, я по-настоящему оценил его.

«Йо-сейн! Йо-сейн! » - ворковали они.

«Вот как, - подумал я, когда услышал это впервые. – Моё имя звучи совсем даже неплохо, когда девчонка произносит его на улице! »

В школе я учился довольно неплохо, особенно по математике, и когда начались занятия, я сделал для себя важное открытие: оказалось, что мне нравилось соревноваться! Как только у кого-то возникали сложности у школьной доски, я тут же бросался на выручку. Часто в вычислении примеров со мной состязался НД, и вот когда во мне стал просыпаться инстинкт бойца. За что бы я ни брался, я должен был выйти победителем. Я должен был победить. Первое означало всё, второе – ничего. А я ненавидел проигрывать.

Быстро пролетали мои первые года в школе, и за это время спорт стал моим любимым делом. Благодаря всем этим пробежкам по диким лесам в Коксите, я был быстр. В крикете, когда я был боулером, я мог на большой скорости добежать до калитки. Мои физические данные давали мне преимущества над другими учениками, потому что я становился высоким парнем. Уже в возрасте восьми лет я добегал до калитки быстрее других крикетеров, которые были на три-четыре года старше меня. Я был с ними одного роста, и вскоре я стал выступать за Вальденсию, будучи намного моложе, чем другие дети в командах.

В спринте я тоже был неплох. У меня был потенциал. Я был быстр, и после того, как я победил Рикардо на школьном дне спорта в Вальденсии, я принял участие в первых межшкольных соревнованиях (где главный приз был сделан из олова и пластика, а не был рисом и горохом) и снова победил. После еще нескольких забегов в 1997 году всем уже было очевидно, что я был самым быстрым ребенком в Шервуде, а вскоре в возрасте 10 лет я уже выигрывал окружные соревнования в Трелони. Люди стали замечать, чего я могу добиться, и я продолжал выигрывать гонку за гонкой. Наш дом постепенно наполнялся пластиковыми кубками и медалями, которые я приносил с чемпионатов, но ни один из них не имел для меня большой значимости. Я просто наслаждался бегом в свое удовольствие. Мне нравилось то ощущение, когда я прибегал первым на школьных гонках, обогнав других детей, но я не видел своего серьезного будущего на той беговой дорожке и том поле. Да и как я мог? Я был всего лишь ребенком.

Хотя двери были открыты. Через несколько лет соревнований на уровне школы и округа меня пригласили на забеги на 100 и 150 метров на национальных школьных соревнованиях. Мненадрали задницу на обоих дистанциях, но поскольку я был самым быстрым в своей возрастной группе на северо-западе Ямайки меня приняли на спортивное отделение в средней школе имени Вильяма Нибба, до которой было недалеко на машине от нашего дома. Она находилась рядом с Фольмутом, куда приходили большие круизные корабли с толпами туристов.

Вильям Нибб было великим местом, прекрасной школой с фантастической спортивной историей. Один из ее выпускников Майкл Грин выступил в Олимпийских играх в Атланте в 1996 году, где он финишировал седьмым на стометровке. Также у них была хорошая репутация в крикете но именно мои беговые способности сделали меня студентом одного из ее факультетов.

И вот почему: в средних школах Ямайки поле и беговая дорожка были огромными. Страсть к легкой атлетике была здесь так же, как и к футболу в Англии и к американскому футболу и баскетболу в Америке. Система работала таким образом, - от юного таланта до профессионального уровня – что любой ребенок сначала проходил через соревнования на местном уровне. Если кто-то хорошо показывал себя и побеждал на межшкольных гонках на юниорском уровне, как я в Вальденсии, затем его отправляли на окружные соревнования или даже региональные, где уровень был намного выше. Стоило попасть в среднюю школу и произвести впечатление на крупных спортивных мероприятиях, как атлет уже начинал выступать за старшую школу на национальном уровне. И вот тогда жизнь становилась интересной. Успешно выступающий ребенок мог привлечь внимание своих американских коллег, которые могли предложить ему грант на спортивное обучение. За чем в дальнейшем следовали контракты и большие деньги.

Я находился на нижней ступени лестницы, но Вильям Нибб предоставлял мне возможности для участия в более крупных мероприятиях в следующем году. Среди них были Межшкольные соревнования среди юношей и Межшкольные соревнования среди девушек чемпионаты, как мы их тогда называли. Для людей за пределами острова название мероприятия звучало как некое грандиозное спортивное мероприятие, для нас такие чемпионаты были важным атлетическим событием на Ямайке и национальной страстью. Фактически это было самое крупное школьное мероприятие в Карибском бассейне.

Чемпионаты были – и остаются до сих пор – визитной карточкой вашего успеха на беговой дорожке и поле. Они были впервые проведены в 1910 году, чтобы определить лучших атлетов среди детей в стране, и с тех пор каждый март более 2000 детей принимало в них участие. Лучшие школы получали звание «Короля» и «Королевы», и мероприятие всегда транслировалось по телевидению. Что уж там, заголовки обложек национальных журналов и газет кричали о нем. Многие страны миры сталкивались с трудностями, когда речь шла о финансировании юниорских легкоатлетических мероприятий, но наши чемпионаты были настолько громким событием, что серьезные спонсоры оплачивали их организацию ежегодно.

И я понимал их притягательность. Четырехдневное мероприятие проводилось на Национальном стадионе в Кингстоне, и 30000 билетов на каждый день распродавались моментально. Прос был большой, потому что люди хотели увидеть следующее поколение супер звезд, а когда уже все билеты распродавались, толпы людей перепрыгивали через ограду, чтобы попасть внутрь, что означало, что на открытых трибунах всегда была давка. Люди танцевали, гудели в рожки, школьные музыкальные команды громко играли прямо на местах. Если кому-то хотелось по нужде, приходилось выкручиваться прямо на месте, потому что можно было час добираться до туалета.

С другой стороны, чемпионаты представляли собой площадку для определения лучших тренеров. Спонсируемых государством. В 1980 году старый премьер-министер Майкл Мэнли учредил колледж GC Foster – образовательную структуру, специализирующуюся на физической культуре и подготовке тренеров. Это была одной из причин, почему Ямайка с населением 2. 7 миллионов человек породила столько золотых медалистов. В колледже GC Foster велась хорошая подготовка тренеров; тренеры отбирали лучших атлетов среди юниоров на чемпионатах, а затем превращали их в венценосных профессионалов.

Понятно, что лучшие учителя страны подыскивали новые таланты, чтобы пополнить ряды своих учеников. В школы приходило много детей, из которых можно было создать серьезных соперников на беговой дорожке или поле, и директор Вильяма Нибба Маргарет Ли была учителем очень проницательного ума. Как только до нее дошли слухи о моих победах на гонках, мисс Ли сообщила мне, что школа оплатит существенную часть моего образовательного взноса. Они увидели мой спортивный потенциал. Финансированное образование было честной сделкой для развития моего спортивного таланта в 1997 году, особенно учитывая то, что он быстро развивался и несколько лет спустя я уже успешно выступал на чемпионатах.

Все это радовало отца. Хоть он и работал так усердно в своей кофейной компании, мы были не настолько состоятельными, чтобы позволить себе платить за образование4 в целом мы жили достаточно скромно. Но отец был убежден, что мне важно было дать все необходимое, пока я был ребенком. Он меня сердечно любил и заботился обо мне, и если мне что-то надо было для моего будущего продвижения, как пара беговой обуви или место в средней школе Вильяма Нибба – я никогда не получал отказа. Я не был избалованным и никогда не рассчитывал получить все, что мне хотелось, но мама и папа всегда протягивали мне руку помощи, когда мне требовалось.

Единственная проблема с Вильямом Ниббом заключалась в том, что школа настаивала на том, чтобы я бросил крикет или хотя бы не занимался им серьезно. Мне было 11 лет и я лелеял мечты пройти специальные курсы подготовки и сдать экзамен. Но у учителей, однако, было иное мнение. Они хотели, чтобы я сконцентрировался на беге и в первую же неделю в школе, когда я бродил по крикетному полю между калиток, меня развернули обратно.

«Нет, Болт, - сказал учитель. – Тебе не разрешается здесь находиться, я не могу тебе позвонить. Беговые дорожки в том направлении. »

Это было как удар грома. Я пришел домой тем вечером и начал жаловаться, но отец попытался меня образумить. Крикет, сказал он, скоро окажется для меня политической игрой, а не той, что основана на таланте и усердном труде. Тренерский выбор игроков в команду часто основывается на фаворитизме, но в атлетике спортсмен заявляет о себе благодаря своим личным достижениям.

«Болт, если ты хорош на поле и на беговой дорожке, это твое личное дело, а ничье другое, - сказал он. – В крикете вовлечены еще другие люди, потому что это командный вид спорта. И в этом весь риск. Ты можешь играть хорошо, лучше остальных, но если у тренера есть любимчик, тебя не выберут. Такое случается часто в жизни и это не честно. Но на беговой дорожке ты сам себе хозяин. »

Его слова запали мне в душу. Мне нравилась идея отвечать за самого себя. И когда пришло время следующего урока физкультуры, я сконцентрировал все свои усилия на беговой дорожке и в течение последующих 12 месяцев попробовал себя на разных дистанциях: 100, 200, 400, 800 и 1500 метров. Я участвовал в эстафетах и даже один раз попробовал гонки по пересеченной местности, но мне это жутко не понравилось, потому что столь длительный бег показался мне слишком тяжелым.

В конце концов я остановился на дистанциях в 200 и 400 метров в качестве своих соревновательных дистанций, потому что мне не хватало дыхания и воли бежать дольше, по крайней мере тогда. Те соревнования выработали во мне скоростную выдержку, способность бежать на пределе не уставая. Все часы, потраченные на бег по кустам в Коксите и спортивные игры, наконец окупились. Я был быстрым и сильным на коротких и средних дистанциях.

Стометровка мне не подходила, потому что я уже достиг шести футов в высоту и все еще продолжал расти. И эти физические данные сделали меня слишком большим для бега на короткую дистанцию. Тренеры Вильяма Нибба говорили, что у меня займет вечность распрямить свое большое тело на стартовой линии, и к этому времени мои более низкие соперники уже пробегут полдистанции.

К счастью, их не волновало, что я буду медленно распрямляться на дистанциях в 200 и 400 метров, потому что с помощью своих длинных и быстрых ног я мог догнать более низких атлетов через 50 метров, хотя моя техника была еще достаточно сырой. Я бежал с поднятой головой, оглядываясь на всех при гонке; мои колени поднимались слишком высоко во время бега по узкой дорожке. Если бы я размахивал руками чуть побольше, то возможно, взлетел бы.

Это невероятный стиль не удержал меня от побед на беговой дорожке над всеми ребятами Вильяма Нибба. Выступая на 200 и 400 метрах, я иногда не мог не покрасоваться, потому что физически я был намного сильнее, чем все остальные, и победы давали мне легко. На уроках физкультуры все казались слишком медленными, и иногда, когда я отрывался от основной массы в забеге, я останавливался в конце, чтобы спокойно перешагнуть финишную черту, пока другие к ней только начинали приближаться.

Однажды я помню, я бежал 400 метров во время финала межшкольных гонок и какое-то время я был лечо к плечу с другим очень быстрым парнем. Он бежал рядом со мной на пределе своих возможностей. У него на шее вздулись вены, и я готов был поклясться, у него от напряжения глаза выходили из орбит, но и на этот раз я не пришел вторым. Поворачивая за угол, я обернулся и улыбнулся ему.

«Ну что, опоздал? » - крикнул я ему, показывая ему чистую пару набоек.

Когда он пересек черту, что было намного позже меня, он выглядел просто измученным.

Я не мог не забавляться, потому что соревнования развили во мне чувство лидерства, и победа была удовольствием. У меня был такой талант от природы, что в дни спорта никто не мог ко мне даже приблизиться и я финишировал первым в каждом забеге. Один раз я даже участвовал в прыжковых состязаниях, потому что обнаружил для себя, что прыжки – это забавно. И когда я там финишировал первым, другие ребята проклинали меня, потому что я собрал все медали, но я не обижался на них. Мальчишкам из Вильяма Нибба приходилось выходить со мной на забег в соревнованиях, зная что первое место они никогда не получат. Школе не было ни одного ребенка, у которого был бы шанс догнать меня после выстрела сигнального пистолета. *

В школе все видели, что у меня серьезный талант. Дошло до того, что я бежал так быстро, что тренеры уже даже не сообщали мне мое время. Они не хотели, чтобы я много о себе возомнил, потому что мои результаты намного превышали временные показатели в моей возрастной группе. Однажды я слышал, что наш новый учитель по физкультуре, засекавший мое время на 200 метрах, после забега даже специально перепроверял свои часы.

«Что? – сказал он стоявшим вокруг него детям. – Время Болта просто невероятно. Возможно, что-то с часами. »

Он переустановил свои часы и попросил пробежать меня еще раз. А затем еще раз. И еще раз. Каждый раз, когда я пересекал черту и смотрел на него, у него было одинаковое шокированное лицо, которое вглядывалось в свои часы, как будто они сломались. Показатели на его часах были очень быстрыми, если даже не быстрее, чем в предыдущие разы.

Самым злейшим моим врагом был я сам. Несмотря на отцовскую домашнюю дисциплину, я остался ленивым. В школе я также не усердствовал в тренировках. Я никогда себя не заставлял, когда дело доходило до практики, но я легко справлялся с сессией, особо не напрягая свое тело. Так как талант был дан мне свыше, я обычно без проблем сдавал практику и мне все сходило с рук. Обычно если я попадал на предстартовую линию и пробегал, я выигрывал школьный чемпионат, но недостаток моих усилий означал, что я не развивался и не работал над своей техникой.

*Мои успехи стали настолько регулярными, что мисс Ли стала устраивать дни спорта тогда, когда она знала, что я буду участвовать в международных соревнованиях – просто чтобы дать другим детям шанс.

Трофеи и почести имели под собой существенную оговорки – в технике моего бега были существенные изъяны. У меня с моей длинной шеей и высокими коленями совсем не было своего стиля.

Проблема заключалась в том, что я по-прежнему пропускал часы тренировок, особенно на 400 метрах. Работа над 200 метрами была сложной, но я по крайней мере с ней справлялся. Время от времени я бегал промежутки от 300 до 350 метров на дополнительных тренировках: изнурительная программа, которую должен выполнить атлет перед следующим сезоном. Дополнительные тренировки давали мне силу и физическую форму для бега на высокой скорости. Также они давали мне высокий уровень базовой физической подготовки, поэтому если я получал травму в сезоне, я мог сохранить свою силу и выносливость к моменту своего возвращения.

Однако для 400 метров дополнительные тренировки были совсем иной вещью. Я должен был последовательно пробегать серию из 500, 600 и 700 метров. Для меня это казалось невозможным, и часто меня рвало прямо на беговой дорожке после выполнения серии этих дистанций и я умолял тренера дать мне отдых. Что еще хуже, был ряд упражнений, которые я должен был выполнить, потому что если я хотел быть топовым бегуном, мои основные мышцы должны были быть сильными, и я должен был развить мощность в своих ногах во время гонки по треку. Но работа над этим была очень сложной. Один из моих самых суровых тренеров был сержант-майор мистер Барнетт, и этот товарищ был действительно ужасен. Он заставлял нас делать по 700 упражнений на ситап-пресс ежедневно. Семьсот! Еще хуже было то, что все студенты атлеты должны были делать упражнения на брюшной пресс одновременно с этим. Если кто-то один останавливался, мы все должны были начинать сначала.

«Забудь об этом, - думал я, - я не могу с этим справиться. »

И с тех пор я делал все что угодно, чтобы уклониться от практики, особенно когда речь шла о работе над более длинными дистанциями или упражнениях мистера Барнетта.

По сути я рассматривал бег как хобби, а не как основную причину своего пребывания в Вильяме Ниббе. В возрасте 12 лет я пропускал серию вечерних упражнений и ехал с друзьями в близлежайший Фальмут, чтобы поиграть в видеоигры в местном пассаже. Тем местом управлял человек по имени Флойд, и система у него работала просто: там были четыре приставки Nintendo с 64 играми и четыре телевизора; стоимость одной минуты игры равнялась одному ямайкскому доллару. Чтобы заплатить за игру, я экономил на обедах и копил деньги, которые мама давала мне на еду. Super Март io Cart и Mortal Kombat были моими любимыми играми и я постоянно в них играл и обычно по вечерам мои руки болели от держания джостика, потому что я играл слишком долго.

Когда же мама или папа хотели узнать, как прошли тренировки, я им никогда не говорил, что пропускал упражнения. Я просто пожимал плечами и вел себя как будто я усердно побегал – пару зевков делали свое дело. Но мои уловки скоро закончились, когда однажды меня застукала двоюродная сестра. Она пришла как-то в игровой центр, зная., что мой отец не одобрял, что я играю. Как только она заметила меня входящего в центр Флойда, она тут же сообщила об этом моим родителям, и я естественно получил сильную трепку от отца. Я был так на нее зол. Мне запрети подходить к пассажу, а главный школьный тренер, бывший Олимпийский спринтер по имени Пабло МакНейл попытался объяснить мне важность моих тренировок.

«Твое беговое время феноменально, Болт, - сказал он. – Если ты отнесешься к этому серьезно, можешь ли ты себе представить, какое время ты можешь устновить? »

Мистер МакНейл был серьезным аргументом. Он был человеком с решительной внешностью с седыми волосами и усами, но во времена, когда он был атлетом, у него была копна нечесаных африканских волос. Тогда он выглядел круто. Мистер МакНейл вышел в полуфинал в Играх в Токио в 1964 году, но несмотря на его опыт его совет не запал мне в душу, и я продолжал валять дурака. Однажды вечером после того, как я пропустил тренировку, он взял такси и поехал в Фальмут. Он застал меня у Флойда тусующимся с несколькими девчонками из Вильяма Нибба.

Настроение моего отца явно не улучшилось, когда он узнал, что у меня были плохие оценки, особенно по математике. Скорость, с которой я обычно вычислял примеры в Вальденсии, куда-то исчезла, и до меня с трудом доходил материал, о котором мне толковали в школе учителя. Сначала меня это смущало. Я думал «Черт возьми, что происходит? » А затем я попытался убедить себя, что мне не особо нужны те идеи, которые они пытались донести до меня.

«Да перестань, - думал я. – когда тебе в жизни пригодится теорема Пифагора? И почему я должен знать все о формуле гипотенузы? »

Всем было ясно, что я относился к учебе безответственно. Первые два года в Вильяме Ниббе я еще что-то делал, чтобы выкарабкаться. Учителя пытались убедить меня, что уроки помогут мне в моей спортивной карьере, дадут мне некий дополнительный стимул, но и это не помогало, потому что тогда я не мог себе представить, что меня ждет карьера на беговой дорожке. Учительница иностранного языка Мисс Джексон однажды сказала мне: «Усейн, ты должен учить испанский. Если ты собираешься стать атлетом, ты будешь много путешествовать, тебе нужно будет общаться с разными людьми и тебе придется с ними разговаривать. Испанский – это язык, который нужно знать».

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: