Фруктидора V года республики (3 сентября 1797 г.)

Переворот совершился 18 фруктидора V года — третьего сентября 1797 года. Бонапарт прислал им для этого одного из своих подручных полководцев, Ожеро, грубого солдата, готового на все. Солдаты выгнали членов совета из залы; выборы 53 департаментов были уничтожены; депутатов, избранных большинством, удалили, а тех, которые пытались собраться, разогнали, частью засадили в тюрьму. Меньшинство же, единомышленники триумвиров, собрались в Одеоне и в Медицинской школе. Карно удалось бежать, но Бартелеми и многие другие были сосланы в Кайэнну. В большинстве случаев, благодаря жестокости, с какой производилась перевозка, ссылка в Кайэнну была равносильна смертному приговору и заменила гильотину, применения которой теперь избегали. В общем же террористическая обстановка, люди и меры выдвинуты вновь, варварские декреты против эмигрантов и их родственников возобновлены. Вместе с ужасами времен казней, появились прежние злоупотребления. Какие люди действовали теперь, каким людям отдали на разграбление Францию, лучше всего видно из того, что не прошло несколько недель, как первый из триумвиров вошел в сношения с Людовиком XVIII и объяснил, на каких условиях он согласен помочь ему восстановить монархию! Директорию пополнили двумя незначительными людьми своей партии, Мерлином (из Дуэ) и Франсуа (из Невшато).

Римская республика

Якобинская система возобладала опять и во внешней политике; она, впрочем, постоянно господствовала там. Часть правителей была уже недовольна миром в Кампо-Формио. Между тем ни этот мир, ни конгресс, собравшийся в Раштадте в декабре 1797 года, нимало не стесняли политику насилия. Грабеж повсюду; кое-где воровство. В Риме, где с некоторого времени посланником был Иосиф Бонапарт, старший брат победоносца-генерала, вспыхнуло революционное движение; при подавлении его папскими войсками был убит французский генерал Дюфо. Он начальствовал над мятежниками, сражавшимися против папских солдат. Этим воспользовались, чтобы занять Рим французскими войсками. В феврале 1798 года генерал Бертье вступил в Порто-дель-Пополо при полном безучастии населения. В Капитолии он произнес высокопарную речь, в знакомом нам смешном стиле, и обложил затем потомков Брута и Цицерона военной контрибуцией в 36 миллионов в пользу детей древних галлов. Генерал Массена, со своей стороны, так бесстыдно крал, что его собственные офицеры отказались повиноваться ему и требовали, чтобы начальство над ними опять было передано Бертье. Бертье приказал перевести папу в Тоскану (20 февраля), а комиссар директории снял даже кольцо с пальца папы. Можно себе представить, что после этого порядочно пообчистили дворцы и музеи. Об уничтожении правительственных учреждений этого государства сожалеть нечего; они считались, совершенно основательно, наихудшими в Европе, за исключением, конечно, турецких. И они сохранили за собой славу эту до конца, до наших дней. Будет ли лучше новоустроенная Римская республика, копия плохого оригинала, с ее пятью консулами, 32 сенаторами и 72 трибунами, это должно было показать время.

Гельветийская республика, 1798 г.

Вслед за папскими владениями, в следующих месяцах того же года (1798 г.), Швейцария была объявлена единой и безраздельной Гельветийской республикой. Для осуществления этой нераздельности, Мюльгаузен (28 января) и Женеву (17 мая) включили в состав Французской республики. Здесь, как и везде, успеху революции способствовало печальное устройство общественных учреждений. Они нигде не шли с веком, нигде не обладали способностью применяться к требованиям прогресса. Замкнутость патрициев, городской знати, нерасположение их к сельскому населению и даже к городским цехам подготовили победу демократической партии, которая в настоящем случае была также французская. Начал кантон Ваадский (Во), который отделился от Берна, и провозгласил себя Леманской республикой; вскоре (апрель) там устроили директорию по французскому образцу. Конституция ее была составлена и набросана в Париже, по тамошнему образцу. Страну заняли французскими войсками. В уплату за все эти благодеяния, французское правительство, уже в марте месяце, вознаградило себя, основательно разграбив казначейство, цейхгауз и хлебные магазины в Берне. Добычу, захваченную здесь только, оценивали в 42 миллиона франков.

Партия господ нигде ни нравственно, ни физически не могла оказать серьезного сопротивления. Только в кантонах Ури, вокруг Вальдштетского озера, управление которых было демократическое, а население католическое и религиозно настроено, ход дела был иной; религиозное настроение и духовенство выказали здесь свое влияние. Надеялись заставить их покориться, запретив вывоз хлеба; но они вооружились сами и дрались недурно. При Рапперсвиле, при Ротентурме, при Арте, под начальством генерала Шауенбурга, они вспомнили прежнюю борьбу свою с французами за свободу. О победах, конечно, нельзя было помышлять: 3 мая французы заняли монастырь Эйнзидель и выслали знаменитую икону Богоматери как добычу в Париж. 5 мая кантоны Швиц, Ури, Унтервальден, Гларус, Цуг должны были признать Гельветийскую республику.

Бонапарт и директория

Между тем Бонапарт возвратился в Париж в декабре 1797 года. Победы его поддержали директорию, и он присвоил себе за это право распоряжаться в Италии, как хотел. Он тогда уже настолько был первый между окружающими его, что народная масса в своей многосторонней нужде предугадывала в нем, по верному чутью, будущего спасителя и встречала его с восторженным поклонением. Директория ревностно поддерживала эти поклонения, и он принимал их, не высказывая своих убеждений, планов в будущем, молча, по-солдатски или с обдуманной скромностью. Бонапарт ценил этих низких людей по их достоинству, презирал их и пользовался ими. Они, со своей стороны, скрывали страх, который он им внушал. В напыщенной речи, переполненной высокопарными словами, Баррас упрашивал генерала направить свой победоносный меч на Англию, до сих пор не побежденную, возобновить великое предприятие Гоша. Казалось, предприятие это должно было осуществиться. В западных гаванях закипела деятельность, средоточием которой был Брест.

В феврале Бонапарт сам объехал западные гавани и изучил их расположение. Он пришел к убеждению (возможно, что это убеждение было у него уже давно), что от нападения на саму Англию надо отказаться. Его предприимчивым, дальновидным умом овладела иная мысль: прочно заняв Египет, угрожать владениям Англии в Индии. Мысль не новая; она занимала многосторонний ум немецкого философа Лейбница, который старался увлечь ею правительство Людовика XIV и надеялся направить завоевательный дух этого государя на эту внеевропейскую страну. Письма французских агентов подкрепили Бонапарта в его намерении: оно так подходило к смелому полету французского пылкого ума! Можно сказать, это было предприятие совершенно в духе старой Галлии, который в эпоху революции удивительным образом воскрес.

Самого Бонапарта влекли к этому совершенно иные побуждения. Его предыдущие успехи только раздразнили, но нисколько не удовлетворили его жажду власти. Он был твердо убежден, что не кто иной, как он, предназначен быть владыкой Франции. Безграничный эгоизм его указывал ему на это, как прирожденное его право. Это придавало всем его действиям, даже когда он ошибался, ту вескую самоуверенность, которая еще более усиливала его обаяние и помогала ему подчинять себе умы людей. Но обстоятельства еще не были достаточно подготовлены. Он говорил: «Великой славы завоеватели добиваются на Востоке!» У него было врожденное влечение ко всему великому, беспредельному; это влечение должно было в будущем погубить его. При этом он беспредельно верил в свое счастье, и оно действительно не обмануло его в этом необыкновенном предприятии. Другого оно окончательно погубило бы в мнении народа; его, напротив, оно вознесло на высоту величия.