Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 14 страница




Он ждал только одного от нее: когда она сбросит свою сдержанность, откроется перед ним доверчиво вся, как она есть, и также забудет, что он тут, что он мешал ей еще недавно жить, был бельмом на глазу.

Райский дня три нянчился с этим «новым чувством», и бабушка не нарадовалась, глядя на него.

– Ну, просветлело ясное солнышко! – сказала она, – можно и с визитами съездить в город.

– Бог с вами, бабушка: мне не до того! – ласково говорил он.

– Ну, поедем посмотреть, как яровое выходит.

– Нет, нет, – твердил он и даже поцеловал у ней руку.

– Ты что-то ластишься ко мне: не к деньгам ли подбираешься, чтоб Маркушке дать? Не дам!

Он засмеялся и ушел от нее – думать о Вере, с которой он всё еще не нашел случая объясниться «о новом чувстве» и о том, сколько оно счастья и радости приносит ему.

Случай представлялся ему много раз, когда она была одна: но он боялся шевельнуться, почти не дышал, когда завидит ее, чтоб не испугать ее рождающегося доверия к искренности его перемены и не испортить себе этот новый рай.

Наконец, на четвертый или пятый день после разговора с ней, он встал часов в пять утра. Солнце еще было на дальнем горизонте, из сада несло здоровою свежестью, цветы разливали сильный запах, роса блистала на траве.

Он наскоро оделся и пошел в сад, прошел две-три аллеи и – вдруг наткнулся на Веру. Он задрожал от нечаянности и испуга.

– Не нарочно, ей-богу, не нарочно! – закричал он в страхе, и оба засмеялись.

Она сорвала цветок и бросила в него, потом ласково подала ему руку и поцеловала его в голову, в ответ на его поцелуй руки.

– Не нарочно, Вера, – твердил он, – ты видишь, да?

– Вижу, – отвечала она и опять засмеялась, вспомнив его испуг. – Вы милый, добрый…

– «Великодушный»… – подсказал он.

– До великодушия еще не дошло, посмотрим, – сказала она, взяв его под руку. – Пойдемте гулять: какое утро! Сегодня будет очень жарко.

Он был на седьмом небе.

– Да, да, славное утро! – подтвердил он, думая, что сказать еще, но так, чтоб как-нибудь нечаянно не заговорить о ней, о ее красоте – и не находил ничего, а его так и подмывало опять заиграть на любимой струне.

– Я вчера письмо получил из Петербурга… – сказал он, не зная, что сказать.

– От кого? – спросила она машинально.

– От художников; а вот от Аянова всё нет: не отвечает. Не знаю, что кузина Беловодова: где проводит лето, как…

– Она… очень хороша? – спросила Вера.

– Да… правильные черты лица, свежесть, много блеску… – говорил он монотонно и, взглянув сбоку на Веру, страстно вздрогнул. Красота Беловодовой погасла в его памяти.

– Еще не получили ли чего-нибудь: кажется, Савелий посылку с почты привез? – спросила она.

– Да, новые книги получил из Петербурга… Маколея, том «M& #233; moires» Гизо…

Она молча слушала.

– Не хочешь ли почитать?

– После, пришлите Маколея.

«“Пришлите”», – подумал он, – отчего – не “принесите”? »

Они шли молча.

– А Гизо? – спросил он.

– Гизо не надо, скучно.

– Ты почем знаешь?

– Я читала его «Историю цивилизации»…

– И тебе показалось скучно! Где ты брала?

Они шли дальше.

– Чье это на вас пальто: это не ваше? – вдруг спросила она с удивлением, вглядываясь в пальто.

– Ах, это Марка…

– Зачем оно у вас: разве он здесь? – спрашивала она в тревоге.

– Нет, нет, – смеясь, отвечал он, – чего ты испугалась? Весь дом боится его как огня.

Он рассказал ей, как досталось ему пальто. Она слегка выслушала. Потом они молча обошли главные дорожки сада: она – глядя в землю, он – по сторонам. Но у него, против воли, обнаруживалось нетерпение. Ему всё хотелось высказаться.

– Мне кажется, у вас есть что-то на уме, – сказала она, – да вы не хотите сказать…

– Хотеть-то я хочу, да боюсь опять грозы.

– А разве опять о «красоте» что-нибудь?

– Нет, нет, напротив – я хотел сказать, как меня мучает эта глупая претензия на поклонение – стыд: у меня седые волосы!

– Как я рада, если б это была правда!

– А ты еще сомневаешься! Это вспышка, мгновенное впечатление: ты меня образумила. Какая, однако, ты… Но об этом после. Я хочу сказать, что именно я чувствую к тебе, и, кажется, на этот раз не ошибаюсь. Ты мне отворила какую-то особую дверь в свое сердце – и я вижу бездну счастья в твоей дружбе. Она может окрасить всю мою бесцветную жизнь в такие кроткие и нежные тоны… Я даже, кажется, уверую в то, чего не бывает и во что все перестали верить – в дружбу между мужчиной и женщиной. Ты веришь, что такая дружба возможна, Вера?

– Почему – нет, если бы такие два друга решились быть взаимно справедливы?..

– То есть – как?

– То есть уважать свободу друг друга, не стеснять взаимно один другого: только это редко, я думаю, можно исполнить. С чьей-нибудь стороны замешается корысть… кто-нибудь да покажет когти… А вы сами способны ли на такую дружбу?

– А вот увидишь: ты повелевай и посмотри, какого раба приобретешь в своем друге…

– Вот и нет справедливости: ни раба, ни повелителя не нужно. Дружба любит равенство.

– Браво, Вера! Откуда у тебя эта мудрость?

– Какое смешное слово!

– Ну такт?

– Дух Божий веет не на одних финских болотах: повеял и на наш уголок.

– Ну так мне теперь предстоит задача – не замечать твоей красоты, а напирать больше на дружбу? – смеясь, сказал он, – так и быть, постараюсь…

– Да, какое бы это было счастье, – заговорила она вкрадчиво, – жить, не стесняя воли другого, не следя за другим, не допытываясь, что у него на сердце, отчего он весел, отчего печален, задумчив? быть с ним всегда одинаково, дорожить его покоем, даже уважать его тайны…

«Она диктует мне программу, как вести себя с ней! » – подумал он.

– То есть не видать друг друга, не знать, не слыхать о существовании… – сказал он, – это какая-то новая, неслыханная дружба: такой нет, Вера, – это ты выдумала!

Он взглянул на нее, она отвечала ему странным взглядом, «русалочным», по его выражению: глаза будто стеклянные, ничего не выражающие. В них блеснул какой-то торопливый свет и исчез.

«Странно, как мне знаком этот прозрачный взгляд! – думал он, – таков бывает у всех женщин, когда они обманывают! Она меня усыпляет… Что бы это значило? Уж в самом деле не любит ли она? У ней только и речи, чтоб “не стеснять воли”. Да нет… кого здесь?.. »

– О чем вы задумались? – спросила она.

– Ничего, ничего, продолжай!

– Я кончила.

– Хорошо, Вера, буду работать над собой, и если мне не удастся достигнуть того, чтоб не замечать тебя, забыть, что ты живешь в доме, так я буду притворяться…

– Зачем притворяться: вы только откажитесь искренно, не на словах со мной, а в душе перед самим собой, от меня.

– Безжалостная!

– Убедите себя, что мой покой, мои досуги, моя комната, моя… «красота» и любовь… если она есть или будет… – это все мое, и что посягнуть на то или другое – значит…

Она остановилась.

– Что?

– Посягнуть на чужую собственность или личность…

– О, о, о – вот как: то есть украсть или прибить! Ай да Вера! Да откуда у тебя такие ультраюридические понятия? Ну а на дружбу такого строгого клейма ты не

положишь? Я могу посягнуть на нее, да, это мое? Постараюсь! дай мне недели две срока, это будет опыт: если я одолею его, я приду к тебе как брат, друг и будем жить по твоей программе. Если же… ну, если это любовь – я тогда уеду!

Что-то опять блеснуло в ее глазах. Он взглянул, но поздно: она опустила взгляд, и когда подняла, в нем ничего не было.

– Экая сверкающая ночь! – шепнул он.

– Аминь! – сказала она, подавая ему руку. – Пойдемте к бабушке пить чай. Вот она открыла окно, сейчас позовет…

– Одно слово, Вера: скажи, отчего ты такая?

– Какая?

– Мудрая, сосредоточенная, решительная…

– Еще, еще прибавьте! – сказала она с дрожащим от улыбки подбородком. – Что значит мудрость?

– Мудрость… это совокупность истин, добытых умом, наблюдением и опытом и приложимых к жизни… – определил Райский, – это гармония идей с жизнью!

– Опыта у меня не было почти никакого, – сказала она задумчиво, – и добыть этих идей и истин мне неоткуда…

– Ну так у тебя зоркий от природы глаз и мыслящий ум…

– Что ж, это позволительно иметь или, может быть, стыдно девице, неприлично?..

– Откуда эти здравые идеи, этот выработанный язык? – говорил, слушая ее, Райский.

– Вы дивитесь, что на вашу бедную сестру брызнула капля деревенской мудрости! Вам бы хотелось видеть дурочку на моем месте – да? Вам досадно?..

– Ах, нет – я упиваюсь тобой. Ты сердишься, запрещаешь заикаться о красоте, но хочешь знать, как я разумею и отчего так высоко ставлю ее? Красота – и цель, и двигатель искусства, а я художник: дай же высказать раз навсегда…

– Говорите, – сказала она.

– В женской высокой, чистой красоте, – начал он с жаром, обрадовавшись, что она развязала ему язык, – есть непременно ум, в твоей например. Глупая красота – не красота. Вглядись в тупую красавицу,

всмотрись глубоко в каждую черту лица, в улыбку ее, взгляд – красота ее мало-помалу превратится в поразительное безобразие. Воображение может на минуту увлечься, но ум и чувство не удовлетворятся такой красотой: ее место в гареме. Красота, исполненная ума, – необычайная сила, она движет миром, она делает историю, строит судьбы; она явно или тайно присутствует в каждом событии. Красота и грация – это своего рода воплощение ума. От этого дура никогда не может быть красавицей, а дурная собой, но умная женщина часто блестит красотой. Красота, про которую я говорю, не материя: она не палит только зноем страстных желаний: она прежде всего будит в человеке человека, шевелит мысль, поднимает дух, оплодотворяет творческую силу гения, если сама стоит на высоте своего достоинства, не тратит лучи свои на мелочь, не грязнит чистоту…

Он остановился задумчиво.

– Все это не ново: но истина должна повторяться. Да, красота – это всеобщее счастье! – тихо, как в бреду, говорил он, – это тоже мудрость, но созданная не людьми. Люди только ловят ее признаки, силятся творить в искусстве ее образы, и все стремятся, одни сознательно, другие слепо и грубо, к красоте, к красоте… к красоте! Она и здесь – и там! – прибавил он, глядя на небо, – и как мужчина может унизить, исказить ум, упасть до грубости, до лжи, до растления, так и женщина может извратить красоту и обратить ее, как модную тряпку, на наряд, и затаскать ее… Или, употребив мудро – быть солнцем той сферы, где поставлена, влить массу добра… Это женская мудрость! Ты поймешь, Вера, что я хочу сказать, ты женщина!.. И… ужели твоя женская рука поднимется казнить за это поклонение – и человека, и артиста!..

– Ваш гимн красоте очень красноречив, cousin, – сказала Вера, выслушав с улыбкой, – запишите его и отошлите Беловодовой. Вы говорите, что она «выше мира». Может быть, в ее красоте есть мудрость. В моей нет. Если мудрость состоит, по вашим словам, в том, чтоб с этими правилами и истинами проходить жизнь, то я…

– Что?

– Не мудрая дева! Нет – у меня нет этого елея! – произнесла она.

Что-то похожее на грусть блеснуло в глазах, которые в одно мгновение поднялись к небу и быстро потупились. Она вздрогнула и ушла торопливо домой.

– Если не мудрая, так мудреная! На нее откуда-то повеяло другим, не здешним духом!.. Да откуда же: узнаю ли я? Непроницаема, как ночь! Ужели ее молодая жизнь успела уже омрачиться?.. – в страхе говорил Райский, провожая ее глазами.

 

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...