 |
Удаление с уничтожением 2 страница
|
|
|
|
В условиях военного положения, которое хотя и досаждало, но иногда странным образом щекотало нервы, система Юлюбиса, смирившись со своей неожиданной изоляцией и вновь наступившей уязвимостью, стала жить ближними целями, цепляясь за удовольствия и наслаждения, доступные сегодня, потому что завтра могло и не наступить. Нет, общество не разложилось, сколь-нибудь значительных бунтов или восстаний отмечено не было, хотя протесты случались — и подавлялись — и, как гораздо позднее признали власти, СОВЕРШАЛИСЬ ОШИБКИ. Но система не развалилась, выстояла, и впоследствии ее обитатели не без ностальгии оглядывались на эту странную, неспокойную эпоху. В этом времени было что-то лихорадочное, но в то же время яркое — воссоединение с жизнью после отрыва от всего остального мира, и в некотором смысле это подозрительно походило на культурное возрождение в пределах системы, которую начинали называть Юлюбисским отъединением.
Фассин, пока шло брожение умов, по большей части отсутствовал — он использовал любую возможность для экспедиций, словно опасаясь, что не сможет заниматься этим в будущем. Даже возвращаясь в реальное время, он был изолирован от крайностей охватившей систему суматохи, от страхов, от невротических выбросов энергии, поскольку предпочитал находиться на Глантине, а не на Сепекте или ее кольцевых орбиталищах; на Глантине же он предпочитал жить в одном из пяти сезонных домов клана, а не в Пирринтипити или других крупных городах планеты-луны. Он по-прежнему путешествовал, иногда уезжал отдохнуть в Пирри или вообще отправлялся за пределы Глантина, что случалось, когда эта новая, необычная атмосфера безумия становилась особенно напряженной.
|
|
|
Но большую часть времени он проводил на Наскероне, в хрупком маленьком газолете, иногда возвращаясь к нормальной скорости жизни. Он летал с молодыми насельниками, оседлав вместе с ними газовые потоки, его аппарат сотрясали вихрящиеся пояса газового гиганта, окутывающие планету суперветра и шквалистые гипершторма. Иногда же (это случалось чаще и приносило гораздо больше пользы, хотя и не было так захватывающе) он чинно парил в кабинете или библиотеке внутри одного из миллионов наскеронских городов с кем-нибудь из насельников постарше и поученее; вообще-то насельники были, казалось, единственными обитателями системы, кого совершенно не взволновало уничтожение портала. Редкие из (и без того немногих) вежливых насельников выражали формальное (что-уж-тут-поделаешь) сочувствие, какое обычно выказывают, узнав, что у собеседника скончался престарелый родственник.
Фассин полагал, что глупо ожидать чего-то иного от такой древней, по собственным заявлениям насельников, расы, которая, как считалось, исколесила галактику вдоль и поперек при скоростях, составлявших несчастные проценты от скорости света (причем задолго до того, как из остатков еще более древнего поколения звезд образовалась планетарная туманность, давшая начало Земле, Юпитеру и Солнцу), и все еще утверждала, что чувствует себя отчасти ущемленной, но не из-за ограниченной скорости перемещения, а из-за скромных размеров галактики, выявленных этими поразительно древними, подчеркнуто неторопливыми путешествиями.
Дни, недели, месяцы, проведенные в ожидании вторжения, превратились в год. Число атак запредельцев отнюдь не увеличивалось — они вообще сошли на нет, словно налет на портал был каким-то последним актом безумия, а не логичным, хотя и расточительным вступлением к войне на завоевание. Годы сложились в десятилетия, и постепенно обитатели системы и ее институты стали дышать свободно, веря, что вторжения может и не последовать. Большинство чрезвычайных сил было распущено, хотя высокая численность армии, которая пребывала в состоянии постоянной боевой готовности, все еще поддерживалась, а сенсоры и патрули постоянно мониторили окружающее пространство вокруг Юлюбиса в поисках опасности, которая вроде бы исчезла.
|
|
|
Во всех направлениях лежала почти ничем не заполненная пустота: бесплодные пространства, вмещавшие несколько древних выгоревших солнц с планетами, на которых отсутствовала жизнь, или вообще без планет, разбросанные там и сям облака газа и пыли, коричневые карлики, нейтронные звезды и другие продукты распада (часть из которых, впрочем, по природным условиям была способна стать средой обитания для каких-нибудь экзотических разновидностей медленных — синктурий и энигматиков, но определенно не годилась для тех видов, которые могли сочувствовать обитателям Юлюбиса или хотя бы понять их судьбы и тревоги). Но нигде не было видно союзников, никого, кто был бы в силах помочь, оказать содействие или поддержку, — и, уж конечно, никаких порталов.
Вдоль по рукаву, почти параллельно нечетким границам галактики, отклоняясь чуть в сторону к сгущающейся массе газа, туманностей и звезд, лежала Зенерре. А между Юлюбисом и галактическим центром распростерлась огромная масса Отъединения; считалось, что в Отъединении, включавшем скопление Эпифания-пять с миллионами звезд, разбросанных на пространстве в несколько кубических световых веков, все еще существуют миры, которые прежде были частью цивилизованного, пронизанного внутренними связями и сетью ходов сообщества, пока около семи тысяч лет назад не случился Коллапс Артерий, а затем Война новых быстрых и все последовавшие за ней смуты и беды.
* * *
Двести четырнадцать лет и двадцать дней спустя после атаки на портал, именно в тот срок, когда он и ожидался, поступил первый сигнал с Зенерре — фронт волны, предшествующий постоянному потоку информации из остальной части объединенной галактики; там, сообщали на Юлюбис, жизнь продолжается, как прежде. Кроме атаки на портал, ничего чрезвычайного не произошло, и дела у Меркатории в целом шли неплохо. Атаки и налеты различных групп запредельцев продолжаются во всему цивилизованному пространству, как не прекращаются и операции против них, но это происходит на обычном, приемлемом уровне, к которому уже успели привыкнуть за тысячелетия Войны с запредельцами — тактически беспокоящее и досадно опустошительное, но стратегически бесперспективное и разрозненное микронасилие, которое уже назвали Гулом.
|
|
|
Обитатели системы Юлюбиса испытали облегчение, недоумение и своего рода обиду: нас-то за что?
Технический корабль «Эст-тоон Жиффир» с порталом на борту вылетел от Зенерре к Юлюбису год спустя после катастрофы и, по расчетам, должен был прибыть на место через триста семь лет, но этот срок постепенно уменьшился до двухсот шестидесяти девяти, поскольку техкорабль увеличил скорость, приблизив ее к световой; инженерам пришлось произвести тонкую настройку систем, которые препятствовали воздействию на портал релятивистских масс корабля и самого портала. Население системы Юлюбиса вздохнуло с облегчением, и последние остатки военного положения были снова скрыты от глаз общественности. Та немалая часть населения, что родилась после разрушения портала, задавалась вопросом — какой станет их жизнь после соединения с остальной галактикой, с той полумифической метацивилизацией, о которой они столько слышали.
Фассин почувствовал, что корабль достиг точки перехода, — давление на его грудь, тело, конечности спало за несколько секунд, и, по мере того как его организм пытался приспособиться к переменам, ощущение угнетенности сменилось неожиданной вспышкой легкости. Он держал глаза закрытыми; почти сразу же он почувствовал слабое, легкое давление, идущее откуда-то из-под головы, потом снова невесомость, а несколько мгновений спустя кто-то словно потащил его за ноги, и тогда ощущение веса вернулось, давление начало быстро возрастать, пока рев в голове не стих и снова не перешел в отдаленный гул корабельного двигателя.
* * *
Архимандрит Люсеферус постоял перед руинами города, нагнулся и погрузил руку в перчатке в мягкую землю у своих ног, вывернув оттуда горсть почвы. Он поднес ее к лицу, осмотрел, потом приблизил к носу и понюхал, потом уронил комок земли и отряхнул перчатки, не сводя взгляда с огромного кратера на том месте, где прежде располагалась немалая часть города.
|
|
|
Кратер все еще наполнялся из моря, и коричневато-белая вода вытекала из устья. Водопад исчезал в основании кратера, клубясь водяной пылью, скалистая чаша понемногу остывала, водные потоки сталкивались между собой и повсюду поднимался пар. Массивная струя пара толщиной километра три поднималась в спокойное, пастельного цвета небо, пронзая тонкое полотно облаков до срединных слоев атмосферы.
Таков был замысел архимандрита: преподать суровый урок планете, где для этого имелись подходящие условия; например, город на берегу моря, сам виновный в сопротивлении либо показавшийся ему, архимандриту, символом чьего-то сопротивления, должен был уподобиться его любимому Джунчу на Лесеум-9-IV. Если какой-либо народ сопротивлялся ему в ходе завоевания или во время оккупации, этот народ должен был, конечно же, понести наказание, но вдобавок стать и частью чего-то большего, чтобы даже и в смерти, даже в разрушении города быть невольным участником того, что есть на самом деле произведение искусства. Ведь когда смотришь со склона этой вот горы, разве перед тобой не новый залив Фараби? А эта щель, сквозь которую с грохотом, сотрясая землю, ринулся поток воды, — разве она не похожа на Силовой разлом? А эта вздыбившаяся башня пара, что сначала ринулась вверх, а потом склонилась к горизонту, — разве она не похожа на роспись, на его собственную завитушку?
Да, конечно — залив имел форму, чересчур близкую к окружности, а щель представляла собой всего лишь жалкий прорыв в стене кратера, образованной преимущественно устьевым илом и не идущей ни в какое сравнение с огромными, километровой высоты, утесами настоящего Силового разлома. И конечно, пейзажу вокруг этого нового Джунча не хватало великолепного кольца окружающих гор, а эта игрушечная горка, на которой он стоял (со своими адмиралами, генералами и стражниками, покорно ждавшими в отдалении у него за спиной, пока архимандрит насладится зрелищем), откровенно говоря, была лишь жалким подобием вертикального утеса Отвесной цитадели, откуда открывался величественный вид.
Однако художнику приходится иметь дело с той натурой, которая есть под рукой, и там, где недавно на склонах холмов, обступивших устье реки, расстилался многолюдный прибрежный город с огромными зданиями, причалами, волноломами и якорными стоянками (иными словами, город, каким он был почти всегда, невзирая на все так называемые катастрофы вроде землетрясений, наводнений, сильных пожаров, бомбардировок с моря и воздуха или более ранних вторжений), теперь возникло подобие прекрасного и далекого места, возникла новая дикая красота, возникла площадка для возведения нового города, который возродится под знаком его, архимандритова, суверенитета, возникла некая (даже) возможность целебного единения с другими народами и местами, склонившимися перед его волей, единения в страдании и в красоте, потому что этот величественный кратер, эта последняя работа, был самым свежим из его творений: еще один бриллиант в ряду, уходящем далеко-далеко, к той вершине изящества, какую являл собой Джунч.
|
|
|
Побеждать и уничтожать мог — если на то была его воля и времена требовали подобной решимости — любой, кому хватало самоуверенности, жестокости и (Люсеферус считал себя достаточно скромным, чтобы признать это) от кого не отворачивалась удача. Способность правильно оценить, что и сколько необходимо уничтожить для достижения нужного эффекта, понимание, когда следует быть жестоким, когда проявлять снисходительность, а когда демонстрировать обманчивую, иссушающую гнев щедрость и даже некоторую видимость юмора, — все это требовало более расчетливого, тонкого, весьма — он не мог придумать другого слова — цивилизованного подхода. Он владел таким подходом. Его история говорила сама за себя. А если ты, владея всем этим, идешь еще дальше и используешь печальную необходимость разрушения, чтобы сотворить произведение искусства, сформировать великолепный зрительный образ, выковать символическое единство… тогда ты переходишь еще выше, на тот уровень, где обыкновенный вояка, обыкновенный политик превращается в творца.
У центральной колонны пара поднимались дымовые щупальца, темные мелкие ветки вокруг огромного бледного ствола — они отмечали места, куда упали воздушные суда оборонявшихся и где бушевали пожары после землетрясения, вызванного применением кратерного оружия. Художественный вкус, без которого такая работа невозможна, требует создания крутого склона без полного уничтожения всего, что есть вокруг (ведь в конце концов здесь должен вырасти новый, возрожденный город). Чтобы достичь такой точности, требовалось изощренное оружие. Эксперты по вооружению при архимандрите уделяли время подобным деталям.
Архимандрит Люсеферус оглянулся, улыбаясь начальникам штабов, которые почтительно расположились у его ног; вид у них был слегка взволнованный, и немудрено — они находились на свежем воздухе еще одной только что покоренной планеты. (Но разве не радостно было вдыхать этот свежий воздух, невзирая на все его инопланетные запахи? Разве эти странные новые ароматы сами по себе не означали, что к их постоянно растущим владениям прибавилась новая жемчужина? ) Над ними и чуть позади гудели, паря в воздухе, ощетинившиеся военные корабли, окруженные небольшими облачками сенсорных и оружейных платформ. Вокруг архимандрита расположилась личная охрана — почти все лежали или стояли на коленях на траве, держа наготове оружие, отливающее матовым блеском. Часть из них в военных экзоскелетах бродила вокруг или сидела на корточках, упираясь плоскими стопами в землю.
У подножия холма, за еще одним кольцом охранников, под бдительным гулом беспилотных флаеров охраны, текла медленная мышасто-серая река беженцев.
Ходульники; бескрылые летучие мыши, вули. Виды, населяющие Меркаторию. Пребывавшие в отсоединении все эти тысячелетия, но тем не менее виды, относящиеся к Меркатории. Люсеферус посмотрел на бледно-зеленое небо, представляя себе ночь, звездные покрывала и одно конкретное солнце (на которое ему указали с орбиты всего сорок часов назад, когда силы вторжения готовились к первой высадке), которое неуклонно приближалось, по мере того как они с боями прокладывали к нему свой путь; называлось оно — Юлюбис.
* * *
В ярком золотистом воздухе Сепекте, с его боркильской Эквабашней, которая из туманного далека видится тонкой иглой, маленький корабль Навархии приблизился к дворцовому комплексу, проскользнул сквозь древний лес атмосферных силовых колонн километровой высоты и между более скромных, но все же весьма впечатляющих административных и гостиничных башен. Затем он исчез в широком, чуть наклонном туннеле, выходящем на посадочную площадку перед шарообразной громадиной дворца иерхонта — сферой диаметром восемьсот метров, построенной давно скончавшимся Саркомагом по образу Наскерона: отдельные ленты этажей медленно и в разных направлениях вращались вокруг неподвижного ядра. Изменяя цвет то на оранжево-красный, то на коричневатый, то на бледно-желтый, вокруг дворца вились цветовые вихри (точно копируя видимые из космоса облака газового гиганта), за которыми не были видны балконы и окна, сенсоры и передатчики.
— Майор Таак? Лейтенант Инесиджи, дворцовая стража. Прошу вас, сюда. Как можно быстрее, будьте так добры.
Говоривший, чей голос звучал как у человеческого ребенка, набравшего полный рот металлических шариков, был джаджуэджейном, существом, которое в состоянии покоя напоминало насекомоподобное перекати-поле диаметром шестьдесят или семьдесят сантиметров. Лейтенант Инесиджи вытянулся до двух метров — роста Фассина, собрав множество своих прутиков, темно-зеленых и сине-стальных, в некое подобие открытой головы, похожей на птичье гнездо (хорошо еще, что он не попытался изобразить лицо), и шел на двух стеблях, отдаленно напоминающих ноги. Остальная часть его тела, отливавшая цветами посадочной площадки перед дворцом, представляла собой цилиндр, украшенный ремнями из мягкого на вид материала и маленькими металлическими штучками: они могли быть и ювелирными поделками, и техническими приспособлениями, и оружием.
Фассин повернулся, помахал веселой, словно захмелевшей, Дикогре и сел в коляску вместе с джаджуэджейном. Они быстро покатили из зоны, где проверяли приехавших, к лифту, а потом извилистым коридором в номер, из окон которого, похоже, открывался реальный вид на город — на северную его часть с бледной неровной кромкой гор вдали. Лейтенант Инесиджи изящным движением поставил багаж Фассина на кровать и сообщил, что у него есть ровно три пятых часа, чтобы освежиться, облачиться в официальную придворную одежду и явиться к наружным дверям, откуда его проводят к аудиториуму.
Фассин отбил в Бантрабал сообщение о своем благополучном прибытии, а затем поступил, как велено.
Шарообразный аудиториум был роскошным и уютным, стены белого золота сверкали под облаком в форме галактики, заполнявшим все пространство под потолком. Облако пронзали яркие огни, имитирующие звезды. Лейтенант Инесиджи показал Фассину место на одном из низких подмостков, вделанных в неглубокую ступенчатую чашу аудиториума. Из пола выдвинулось рассчитанное на человека кресло. Фассин сел в него, не сгибая спины в своей нескладной придворной одежде, и лейтенант каким-то булькающим шепотом сказал ему: «Прошу вас, оставайтесь на месте, господин майор», потом сделал нечто вроде поклона, повернулся к своей тележке и укатил по пандусу к выходу.
Фассин оглянулся. Аудиториум вполне мог вместить тысячу персон, но их было лишь двадцать пять — тридцать, занявших места словно с таким расчетом, чтобы оказаться как можно дальше друг от друга. Людей (все они, как и Фассин, были в неудобной и довольно вычурной придворной одежде) было больше, чем других видов, но он увидел здесь и джаджуэджейна (увешанный переливчатыми лентами, он то ли спал, то ли отдыхал, свернувшись шаром), двух смотревших на него вулей, которые напоминали два угловатых серых шатра, покрытых серебряными цветами, — один из этой пары двухметровых краснокожих эллипсов парил в воздухе и тоже смотрел на Фассина (даже откровенно указывал на него), другой стоял на своем концевике и либо тоже дремал, либо вытянулся по стойке «смирно»: Фассин ориентировался в телесном языке многих инопланетных видов, но знания его в том, что не касалось насельников Наскерона, были поверхностны. И наконец, среди инопланетян были три подводных жителя в экологических костюмах — больших, наполненных водой скафандрах; в двух из э-костюмов виднелось что-то похожее на аквамариновых квейапов, и, скорее всего, там находились кускунде, третьим же был матово-черный, излучающий тепло ромб размером с небольшой автобус, в котором наверняка помещался теплосимбиотический ифрагиль.
В центре помещения, в самой низкой его точке, перед рядом широких, высоких концентрических платформ, разрушавших симметрию пространства, находился непонятного вида прибор, похожий на древнюю металлическую кастрюлю для приготовления пищи. Этот черный пузатый цилиндр метра два в диаметре, с плосковатым куполом наверху, помещался на невысокой треноге, установленной на маслянисто-блестящем золотом полу. Поверхность цилиндра покрывали тонкие ребра, но в остальном он имел доисторический вид. Фассин ничего подобного в жизни не видел. Хотя в помещении было тепло, его пробрал озноб.
Квейап, который, как показалось Фассину, спал, вдруг выпрямился, и его боковая мантия покрылась рябью; он повернулся к своему одноплеменнику в тридцати футах от него, который тоже развернулся к нему. На их лицевых фонарях появилась целая гамма выражений, они двинулись навстречу друг другу и, сблизившись, зависли в воздухе, обмениваясь не словами — выражениями лиц; через несколько секунд с потолка спустился маленький беспилотный наблюдатель и (при помощи голоса с щебетанием и попискиваниями) явно приказал им разойтись по местам. Квейаны проверещали что-то, отвечая дистанционно управляемому аппарату, но разошлись и устремились на свои места.
Не успели они вернуться в прежнее положение, как из боковой двери появились шестеро техников-джаджуэджейнов — они шли в неудобных, ограничивающих их форму официальных одеяниях из тускло-переливчатых лент, толкая перед собой большие поддоны с каким-то очень сложным по виду оборудованием, которое они расположили неровным кругом за «кастрюлей». Фассин внезапно осознал, что ленты говорят об их принадлежности к Шерифству, и подумал: может ли он, будучи майором, отдавать им приказания? Такая же по величине группа (на сей раз людей — цессорианских жрецов, судя по их одеяниям, хотя парадные одежды заставляли усомниться: может, они были Люстралиями? ) приблизилась с противоположного конца зала. Жрецы встали вплотную за техниками, которые, не обращая на них внимания, занимались наладкой и установкой своего таинственного оборудования.
Наконец в помещение вошла вызвавшая у всех дурные предчувствия группа из восьми солдат — четырех человек и четырех вулей, облаченных в сверкающие силовые доспехи и вооруженных до зубов тяжелым пехотным оружием. Атмосфера в приемной стала другой; настроение ощутимо переменилось — недоумение и ожидание сменилось тревогой и даже страхом. Два квейапа обменивались сигналами во все лицо, ифрагиль в своем э-костюме с шипением поднялся с платформы, а два вуля поглядывали то друг на дружку, то на своих облаченных в сияющие доспехи одноплеменников.
Кто привел вооруженных солдат в аудиториум? Может, это ловушка? Может, все они нанесли оскорбление иерхонту? Неужели всех сейчас убьют?
Солдаты встали по стойке «вольно», широким кругом обступив представителей Шерифства и Цессории: оружие на изготовку, доспехи застегнуты. Они стояли лицом к прибору в виде черной «кастрюли». Напряженность в помещении заметно ослабла.
Потом несколько платформ за гигантским цилиндром и группами функционеров сверкнули и резко ушли в пол, чтобы через несколько мгновений появиться, но уже не пустыми.
Наружное кольцо из людей в белых мундирах — официальных лиц двора, внутреннее кольцо из представителей разных видов — экстравагантно разодетых придворных, наружная часть центральной группы снова из представителей разных видов Доминации, Омнократии, Администратуры и Цессории (Фассин знал большинство из них по новостным программам и нескольким официальным визитам ко двору за прошедшие годы). Все они встали полукругами, в порядке старшинства, в центре же поместилось самое важное существо — сам иерхонт Ормилла, великолепный в отделанном платиной э-костюме дискообразной формы, паривший с жужжанием над самой высокой из платформ; громадное, с разверстым ртом лицо этого темного существа виднелось сквозь алмазное окно скафандра среди вихрящихся потоков алого газа. Костюм семи метров в высоту и трех в ширину превосходил костюмы всех остальных и по размерам, и по импозантности. Скоро он покрылся инеем — влажный воздух аудиториума конденсировался на его переохлажденной поверхности.
Когда появились иерхонт и его свита, кресло Фассина предупреждающе завибрировало и начало погружаться назад, в платформу под ним. Фассин понял намек, встал и поклонился, остальные гости в приемной, каждый на свой лад, сделали то же самое. Гигантский скафандр чуть опустился, так что его основание коснулось платформы, и кресло Фассина снова плавно поднялось.
Иерхонт Ормилла был ирилейтом — обитателем газового гиганта, но (важное отличие для всех заинтересованных лиц) не насельником, хотя, возможно, в своем костюме-скафандре и был похож на такового. Ормилла правил системой Юлюбиса со времени его утверждения в этой должности почти шесть тысяч лет назад, задолго до того, как сюда прибыли люди, составлявшие ныне большую часть населения системы. Умелый, хотя и лишенный воображения правитель, в рамках компетенции иерхонта, установленных внутри Меркатории, он действовал осмотрительно, разумно и в некоторых случаях даже с известной долей сострадания. Его правление после уничтожения портала, по оценкам официальной прессы, являло собой потрясающий образец головокружительного величия, героической, беспримерной силы духа и трогательной, стойкой солидарности с его человеческой паствой. Недоброжелательные, неофициальные и чаще всего принадлежащие к человеческой расе критики могли бы обвинить его в изначальной предрасположенности к авторитарным методам и даже в параноидальной склонности к репрессиям — правда, впоследствии он снова стал слушать своих советников, заняв более сдержанную и терпимую позицию.
Внимательнее присмотревшись к присутствующим важным персонам, Фассин понял, что вся верхушка более или менее в сборе. Кроме самого Ормиллы, двух первых заместителей иерхонта, Перегалса Тлипейна и Эмоэрта, в числе свиты были старший член Пропилеи, оставшийся в живых после уничтожения портала, субмастер Сорофьеве, старший офицер Навархии, адмирал флота Бримиэйс, генерал стражи Товин, первый секретарь администратории Хьюипцлаггер, полковник Сомджомион из Шерифства (на время настоящего чрезвычайного положения — мой главный начальник, подумал Фассин) и владетельный администратор Цессории Вориель. Элита из элит.
Фассин посмотрел на «кастрюлю», стоящую на золотом полу, на тяжеловооруженных солдат и подумал, что для того, кто пожелает уничтожить верхушку системы, это самый подходящий момент.
— Открывается чрезвычайная сессия Меркаторийского двора Юлюбиса, в присутствии иерхонта Ормиллы! — раздался в громкоговорителях оглушительный голос чиновника. — Иерхонт Ормилла! — прокричал чиновник еще раз, словно опасаясь, что не все расслышали.
Чиновник говорил на человеческой разновидности стандарта, всеобщего галактического языка. Стандарт был избран межвидовым пангалактическим языком более восьми миллиардов лет назад. Основными его распространителями были насельники, хотя они непременно подчеркивали, что это не их родной язык. У них был свой очень древний неофициальный разговорный язык и еще более древний — официальный, а кроме того, множество языков, каким-то образом сохранившихся с совсем древних времен или же придуманных позже. Эти новые языки становились модными и выходили из употребления, как это всегда и случается.
— Нет-нет, тут была конкуренция, — объяснял Фассину сотни лет назад, во время его первой экспедиции, проводник-наставник Айсул. — Обычное дело; жестокая конкуренция со стороны так называемых универсальных стандартов. После одного лингвистического разногласия как-то раз даже случилась полномасштабная война (между видами вязких и п'лайнеров, если память мне не изменяет), и реакция последовала тоже вполне обычная — следствие, отправка дознавателей, заседания, доклады, конференции, встречи на высшем уровне. Тот язык, который мы называем стандартом, был выбран после нескольких столетий исследований и споров в рамках колоссального и неуправляемого комитета, составленного из представителей многих тысяч видов, по меньшей мере два из которых успели полностью вымереть за время дискуссии. Как это ни удивительно, он был выбран благодаря его достоинствам, потому что был почти идеальным языком — гибким, описательным, бесцветным (не знаю, что уж это значит, но явно что-то важное), точным, но податливым, изящно исчерпывающим, но в то же время восприимчивым к иноязычным терминам и с необыкновенно свободной, но логически обусловленной связью между письменной и разговорной формами, которые легко и аутентично воспринимали любой ряд фонем, сцинтов, глифов или пикталей, оставаясь при этом вполне переводимыми. Но самое главное, что он никому не принадлежит; тот вид, который его изобрел, благополучно вымер несколько миллионов лет назад, не оставив никаких законных наследников или сколь-нибудь заметного следа в галактике, кроме этого единственного языкового бриллианта. Но что еще более удивительно, собранная впоследствии конференция для одобрения выбора мегакомитета прошла без сучка без задоринки и одобрила все надлежащие рекомендации. Принятие и внедрение были быстрыми и всесторонними. Стандарт стал первым и пока что единственным воистину всемирным языком всего за несколько поколений среднебыстрых. Кроме того, был установлен стандарт для панвидового сотрудничества, которому с тех пор все стараются подражать. Это, однако, не означает, что все и повсюду безоговорочно любят этот язык. В частности, среди моего вида по сей день продолжается сопротивление стандарту: некоторые одержимцы, а также малые и довольно большие группы и сети энтузиастов постоянно предлагают новые и, по их уверениям, еще более удобные всемирные языки. Некоторые насельники упорствуют в том, что стандарт возмутительным образом навязан извне, что он — символ нашей малодушной капитуляции перед галактической модой. Такие личности склонны говорить на древнем официальном. Или по крайней мере говорят в тех случаях, когда еще не успели изобрести свой собственный, обычно абсолютно невразумительный язык.
Фассина в его первой экспедиции сопровождал сам дядюшка Словиус, для которого эта экспедиция весьма кстати оказалась последней.
— Крайне типично, — сказал тогда дядюшка. — Только насельники могли устроить абсолютно честное соревнование восемь миллиардов лет назад и до сих пор продолжать спорить относительно результатов.
Фассин улыбнулся этой мысли и оглядел гигантское помещение, в котором слова чиновника отдавались эхом и затухали в драгоценных металлах и роскошных костюмах. Он подумал, что все это очень впечатляюще, но на пошловатый, чуть ли не вульгарный манер. Сколько, спрашивал он себя, придется им вынести этих утомительных церемониальных обрядов и пышных речей, прежде чем будет сказано или сделано что-нибудь заслуживающее внимания. Он быстро пересчитал присутствующих. Их было как минимум раза в два больше тех тридцати, о которых говорила представительская проекция.
Из платформы на стержне появился сенсорный экран и, остановившись перед ним, ожил; включились функции поиска и текстового набора — но никакой аудио- или видеозаписи. Фассин набрал символ, подтверждающий его присутствие. Другие приглашенные также отметились — на сенсорных экранах или аналогах, своих для каждого вида.
|
|
|
