Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Перевод с английского Джека Фроста и Эрны

Р. Л. СТАЙН

ПРОПАВШАЯ

ДЕВУШКА

 

 

Перевод с английского Джека Фроста и Эрны

 

 

Посвящается Карен Фелдгас

Берегись голодных лошадей

 

 


ПРОЛОГ

ШЕЙДИСАЙД — 1950

 

 


Что мне больше всего запомнилось из того вечера, так это расцвеченный золотом и багрянцем небосвод, словно даже небо сияло в честь нашего семейного торжества. Солнечный свет искрился на укрывавшем тротуары двухдневном снегу, как будто кто-то осыпал улицы крошечными бриллиантами.

Мне кажется, я запомнила этот день в мельчайших подробностях.

Как я мчалась домой из прачечной «Пчелка-чистюля», где подрабатывала в выходные, по раскисшим от слякоти тротуарам. Крахмальный запах химчистки, приставший к моей одежде и коже. Помню, как от быстрого бега кровь стучала в висках, и было такое чувство, что стоит мне раскинуть руки — и я оторвусь от земли, полечу над переполненными улицами Олд-Виллидж и воспарю прямо в полыхающее красками небо.

Я крайне восприимчива к цвету и свету. Серебристый свет луны имеет надо мной особую власть. А сияние солнца наполняет меня жизнью. Временами я чувствую, как по всему моему телу пробегают электрические разряды.

Сегодня был счастливейший из дней для семейства Пальмьери.

Помню, как думала о своих бабушке и дедушке, Мари и Марио, такой идеальной супружеской паре, что даже имена у них были практически одинаковые. Они переехали в Соединенные Штаты из Италии в начале двадцатых годов и всю жизнь работали, как проклятые, чтобы прижиться на новом месте и обеспечить процветание семьи.

Жаль, они не дожили до того, чтобы увидеть моего отца, Энджело Пальмьери, в миг его триумфа. Пройти путь от помощника конюха до владельца собственной конюшни — у нас у всех не могло бы найтись большего повода для гордости.

Родители уже много недель были сами не свои от счастья. Я не раз заставала их, когда они похихикивали и лукаво кивали друг другу, а их обыкновенно печальные лица сияли широкими улыбками.

— Над чем хихикаем? — спрашивала я.

— Понимаешь, Бет, мы счастливы, — отвечал папа. — Вот-вот завершится сделка по конюшне. Отчего нам не радоваться?

Не описать словами, как здорово было видеть их столь радостными и оживленными. Жизнь нас не баловала. Семейство Дули никогда не отличалось великодушием по отношению к моему отцу. Они владели «Ранчо братьев Дули», огромной конюшней в Норт-Хиллс.

В ранней юности отец работал у них помощником конюха. Отучившись два года в колледже, он снова туда вернулся. В конце концов, он дослужился до помощника управляющего. Дули, однако же, обращались с ним, будто короли с прислугой, и не давали ему забыть, что начинал он с уборки навоза. Мартин Дули, владелец конюшни, постоянно напоминал моему отцу, как он был к нему щедр и как бы тот ничего не добился без милостей семейства Дули.

Это делало сегодняшний день, день открытия «Конюшни Пальмьери», еще восхитительнее. Победа. Не просто история успеха, но триумф над Дули.

— Пап, получается, мы станем богаты? — спросила я за ужином на прошлой неделе. Я представила себе несколько новеньких свитеров в моем шкафу. Пожалуй, один из тех чудесных проигрывателей, которые можно носить с собой. А там, глядишь, я даже смогу бросить работу в прачечной.

Мама передала миску с салатом.

— Бет, тебе уже шестнадцать, — сказала она. — Советую хорошенько подумать, прежде чем задавать подобные вопросы.

Я закатила глаза и выпятила челюсть.

— Так-таки должна?

На прошлой неделе мы с мамой были слегка на ножах. Она не пустила меня на школьные танцы в стиле сок-хоп[1] и концерт Патти Пейдж[2] в Шейдисайдском Павильоне только за то, что я получила тройку на экзамене по геометрии.

Все знают, что мы, девочки, не в ладах с математикой. С чего маме взбрело в голову, что я какая-то особенная?

— Я хочу выйти замуж и быть домохозяйкой, как ты, мам, — сказала я тогда. — Разве для этого мне так уж нужна геометрия?

Мама в ответ нахмурилась. Взгляд ее темных глаза сделался тяжелым, словно она, на манер Флэша Гордона[3], посылала мне в мозг лазерный луч.

— Чтобы стать домохозяйкой, Бет, геометрия тебе действительно не понадобится, — сказала она мягко. — Но умной ты быть обязана.

Ой.

В тот момент меня так и подмывало заставить тарелку взмыть из маминых рук и вдребезги разбиться о потолок у нее над головой.

Но мои родители не знают о моих возможностях. Я их называю «моими приемчиками», и это моя маленькая тайна. И намереваюсь дальше держать их в тайне, потому как мама и папа и без того считают меня проблемным ребенком.

Папа выскочил из-за стола и включил радио. Ему всегда было не по душе, когда мы с мамой закатывали сцены.

— Сегодня вечером президент Трумэн будет держать речь, — сообщил он. — Знаете ли вы, что начинал он простым фермером?

— Ой, не надо, папа, — язвительно произнесла я. — Ты никогда раньше нам этого не говорил. Разве что тысячу раз. Как простой фермер сделался президентом Соединенных Штатов.

Мама встала, сложила свою салфетку и принялась убирать со стола.

— Послушай себя, Энджело. Ты что, вздумал стать первым помощником конюха, который выбьется в президенты?

Когда папа смеется, его черные усы дергаются вверх и вниз.

— Только если мне позволят взять с собой лошадей, — сказал он. Его улыбка отразилась в мерцающем циферблате радиоприемника «Филко» — самого ценного, что у него было.

Все это произошло неделю назад. В настоящее время мы с мамой снова были подругами.

Когда мы рука об руку прогуливаемся по улице, большинство прохожих принимают нас за сестер. Обе мы изящные, ростом примерно пять футов шесть дюймов, у обеих большие, серьезные глаза и вьющиеся черные волосы. Я принимаю за комплимент, когда нас сравнивают, потому как считаю ее красивее. Мне кажется, рот у меня кривоват и губы слишком пухлые, а подбородок, наоборот, слишком мал.

Как бы там ни было, она прекратила действовать мне на нервы, и мы опять стали жить дружно.

И сегодня для семьи Пальмьери настал великий день. День открытия. Тропинки и дорожки расчистили от снега. Конюшни выкрасили свежей краской, денники выстлали сеном, а мешки с овсом лежали горой в ожидании четвероногих постояльцев. Папа сказал, что из газеты могут прислать репортера, поскольку наша конюшня — первая, открывшиеся в Шейдисайде за почти сорок лет, с тех пор, как открылась конюшня Дули.

Шарфик развевался у меня за спиной, когда я рысью проносилась сквозь толпы прохожих, точно чистокровная скаковая. Несмотря на зимний холод, пальто было нараспашку. Дыхание вырывалось изо рта облачками пара, сердце рвалось из груди — так не терпелось мне поскорее попасть домой.

Я знала, что родители меня уже заждались. Отец одолжил у мистера Шоу, жившего в конце квартала, фургон, чтобы доставить нас всех к конюшне.

Долговязый черный пес, сидевший на привязи у фонарного столба, облаял меня, когда я промчалась мимо. Я чуть не споткнулась о двух малышей, волочивших за собой громоздкие санки.

Я свернула за угол, на Роуд-Виллидж, и взвизгнула, когда чьи-то руки сграбастали меня за талию. Мои туфли заскользили по грязному тротуару. Руки крепко удерживали меня, не давая упасть.

— Эй! — Я обернулась и ахнула. — Аарон! Отпусти меня.

С все еще колотящимся сердцем, я заморгала от солнечного света и уставилась на ухмыляющуюся физиономию Аарона Дули. На его неприлично длинные, взъерошенные темные волосы была натянута красно-синяя шерстяная шапка. Несмотря на холод, лицо его отличала зефирная бледность, как у вампира, который никогда не видел дневного света. Голубые глаза сверкали, словно мраморные шарики, вмерзшие в лед.

Я не люблю Аарона Дули. На самом деле, я его просто на дух не выношу.

Однако это не мешает ему меня преследовать. Я говорила ему дюжину раз, что так девушку не привлечешь. Но он такой самоуверенный наглец, что думает, будто я просто строю из себя недотрогу.

Большинство уроков у нас с ним общие. И он пялится на меня через весь класс, изображая губами звуки поцелуев, и улыбается мне этой своей тонкой улыбочкой, каковая, очевидно, должна растопить мое неприступное сердце. Вместо этого меня от одного ее вида мутит.

Я попыталась вывернуться, но он запустил руки в перчатках под мое расстегнутое пальто и крепко удерживал меня за талию.

— Аарон, отвали! — рявкнула я. — Убери лапы. Я тороплюсь.

Голубые глаза-льдинки засверкали от возбуждения. Перехватив покрепче, он оттащил меня к стене многоквартирного здания.

— Мне осточертело в игры с тобой играть, — заявил он. Он всегда разговаривает эдаким рычащим голосом. Полагаю, пытается подражать героям Джона Уэйна[4].

— Это не игры, Аарон, — отрезала я. — Я тебе уже говорила. Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое. — Я снова принялась извиваться, но вывернуться не смогла. — Отстань. Я, правда, спешу.

Он притянул меня к себе и прижался холодной щекой к моей щеке.

— Ты должна дать мне шанс, Бет.

— Ничего я тебе не должна, — сказала я. От прикосновения к его коже меня затошнило. — Отвали от меня. Пошел вон. Я не шучу. Меня не привлекают всякие…

Он угрожающе взревел. Бледное его лицо побагровело, а губы растянулись в кровожадном оскале, словно у дикого зверя.

— Нет уж, не пойду! — выкрикнул он сквозь стиснутые зубы. Он толкнул меня. Я споткнулась. Обеими руками ухватив за запястья, он грубо притянул меня к себе.

— Аарон… — У меня перехватило дыхание. — Нет!

Он потащил меня в укрытый в тени крошечный скверик между двумя домами. На самом деле это был просто занесенный снегом пятачок с парой деревьев, росших у самой улицы.

Подтаявший снег в этом месте сковала корочка льда, и мои туфли скользили, пока он тащил меня за толстый ствол ближайшего дерева. Дышал он тяжело, со свистом, из его рта поднимался пар, заволакивая сверкающие голубые глаза. Лицо его сделалось диким, как у человека, окончательно потерявшего всякий рассудок.

— Ты должна дать мне шанс. Ты должна, — бормотал он, обдавая жарким дыханием мое ухо. Затем он прижался лицом к моему лицу. Его рот елозил вслепую, пока не отыскал мои губы. Он впился в них поцелуем, да так, что под его губами я ощутила твердость его зубов.

Я пыталась отдернуть голову, но он стискивал меня в медвежьих объятиях и прижимался ртом к моим губам, заставляя меня целовать его. Внезапно он с силой отшвырнул меня. Я потеряла равновесие. Каблуки заскользили. Я грохнулась спиной на заледеневшую твердую землю.

Не успела я даже пошевелиться, как Аарон уже взгромоздился сверху. Он крепко держал меня за руки, обхватив бедрами мое тело. Наконец, он опустил голову и принялся осыпать мои щеки лихорадочными поцелуями.

— Нет! Пожалуйста! — завопила я. — Аарон, слезь! Слезь с меня!!!

 


Он не останавливался. Сидя на мне, он прижал мои руки к земле. Губы его, горячие, жесткие, мусолили мне лицо. Я поняла, что у меня попросту не хватит сил сбросить его.

Я знала, что должна действовать. Выбора не оставалось. Придется пустить в ход свои силы. Я зажмурилась. Тщательно сосредоточилась. Про себя я проговаривала слова. Проговаривала беззвучно.

Через несколько мгновений яростные, отчаянные поцелуи Аарона прекратились. Я открыла глаза. Я видела, как он выпрямился, распахнув глаза от изумления. И ужаса.

Он выпустил мои запястья и потянулся к горлу. Изо рта у него вырвался болезненный, булькающий звук. В следующий миг он захрипел, как животное, осознав, что не может дышать. Его глаза вылезли из орбит. Лицо побагровело.

— Ну что, Аарон, — сказала я. — Ты, видать, язык проглотил. Эк тебя угораздило!

Он сполз с меня. Поднялся на колени. Его руки яростно молотили по горлу. Он снова издал этот отвратительный хрип, словно пытался втянуть хоть немного воздуха. Его глаза таращились на меня с немою мольбой. Они молили меня сделать что-нибудь, как-то помочь ему.

Но я слишком наслаждалась моментом, чтобы прерывать его.

— Поделом тебе, — сказала я. — Сам знаешь, что поделом. — Я поднялась на ноги и встала над ним, наблюдая, как его лицо становится фиолетовым, как он давится и хрипит. Руки его беспомощно мотались из стороны в сторону. Он застонал и издал громкий, квакающий звук. Я увидела его толстый розовый язык, свернувшийся узлом в распахнутом рту.

— Бедненький, — произнесла я с притворным сочувствием. — Должно быть, это ужасно. Дышать не можешь, да?

Он замотал головой. Все его тело сотрясалось в конвульсиях. Он сдернул перчатку и запустил пальцы в раззявленный рот, отчаянно пытаясь вытащить язык на место. Но тот забился глубоко в глотку, наглухо перекрыв трахею.

Он терял силы. Его хрипы становились все тише и слабее. Кожа посинела до почти небесного цвета. Он с мольбой протягивал ко мне руки.

— Ладно, ладно, — сжалилась я. — Хочешь, чтобы я вытащила твой язык обратно?

Он кивнул. Голова его поникла. Он задыхался.

— Подними руку, — велела я. — Подними правую руку и дай клятву, что никогда больше не прикоснешься ко мне.

Подождала несколько секунд. Наконец, он все же нашел в себе силы поднять руку. Он застонал, и его зрачки закатились.

Неужели я слишком долго тянула?

Я наклонилась, запустила пальцы ему в рот и вытащила язык на положенное ему место.

Аарон не двигался. Я ждала. Через несколько секунд его грудь начала вздыматься. Открыв глаза, он стал шумно втягивать в себя воздух. Его лицо постепенно принимало нормальный цвет. Взгляд был устремлен вперед, на ствол дерева. Он заморгал, пытаясь сосредоточить взгляд. И все время растирал горло.

Я стояла над ним, застегивая пальто, и наслаждалась страхом в его глазах.

Да, Аарон Дули, великолепный племянничек Мартина Дули, боялся меня. Мне хотелось расхохотаться, но уж слишком я была зла.

Наконец, его дыхание окончательно пришло в норму. Все еще стоя на коленях, он поднял глаза на меня, и его лицо перекосилось от ярости.

— Ведьма! — прошептал он, тыча в меня трясущимся пальцем. — Ведьма! Ты - ведьма!

Тут уж я не смогла удержаться. Откинув голову назад, я разразилась хохотом. Наверное, так и положено поступать настоящим ведьмам. Затем я развернулась, напоследок осыпав его снегом из-под каблучков, и со всех ног помчалась домой.

 


Я влетела в квартиру как раз вовремя, чтобы тут же отбыть на церемонию открытия конюшни. Родители и кузены уже успели надеть пальто и стояли у дверей в полной готовности.

Мама выразительно поглядела на меня, после чего перевела взгляд на наручные часы.

— Бет, как ты можешь опаздывать на такой важный для твоего отца день? — вопросила она.

— Я скажу вам, почему я опоздала! — крикнула я. — До дома было рукой подать. И тут хватает меня Аарон Дули и не отпускает. Затащил в закуток, повалил на землю и напал на меня. Но я применила один из своих приемчиков. Заставила его собственный язык проглотить. Думаю, теперь он научится хорошим манерам. Но из-за него я опоздала.

Неужели я так и сказала маме?

Разумеется, нет.

Во-первых, мать с отцом ничего не знают о моих приемчиках. А во-вторых, зачем омрачать столь знаменательный день? Это был величайший праздник в нашей семье. Скажи я им, что Аарон меня домогался, папа впадет в бешенство, начнет махать кулаками, мама расплачется, и весь день пойдет коту под хвост.

Так что… Я решила держать рот на замке. Пожав плечами, я сказала:

— Извините. Меня задержали в прачечной. Я бежала всю дорогу.

Объяснение маму, похоже, удовлетворило. Она подошла к зеркалу и поправила голову лисьей горжетки, обернутой вокруг шеи.

Я обняла своих кузенов Дэвида и Марианну. Питер, их четырехлетний сынишка, прятался у Марианны за спиной, обнимая мать за ногу, и здороваться со мною не стал. Он страшно застенчивый.

— Где тетушка Ханна? — спросила я.

— Ее мы заберем по дороге, — сказал отец. Он водрузил на свою лысеющую голову мягкую фетровую шляпу, должно быть, новую, поскольку раньше я у него такой никогда не видела. Из-за ленты на тулье выглядывало красно-черное перо, а поля были шире, чем на тех шляпах, что папа обычно носит. Шикарная шляпа!

Одет он был в свой единственный однобортный костюм, черный и блестящий (пожалуй, даже чересчур), с широкими лацканами. Я всегда говорила ему, что в таком виде он здорово смахивает на киношного гангстера. Ну, знаете, Аль Капоне и прочих подобных личностей. Папе это, похоже, чрезвычайно льстит.

Мама тоже принарядилась, в атласное красное платье, которое она надевает на вечеринки, крестины и, разумеется, Рождество. Она была очень хороша со своими темными волосами, собранными в высокую прическу, которую удерживала красивая диадема со стразами.

Это был знаменательный день, и все это понимали. И когда мы набились в фургон мистера Шоу, все болтали наперебой.

— Машина почти новенькая, — сообщил отец, втискиваясь за руль в своем громоздком пальто. — Модель 1948 года. — Он был так горд, словно она принадлежала нам. — «Паккард Коммодор». Очень вместительная.

Я уселась между мамой и папой, и мы тронулись в путь, благо ехать было недалеко. Конюшня располагалась у Ривер-Роуд, на пологом склоне, ведущем к реке Конононка, примерно в пятнадцати минутах езды.

На заднем сидении кузен Дэвид ржал по-лошадиному, пытаясь рассмешить Питера. Но надутый как всегда Питер категорически не желал проникаться общим весельем.

— Утихни, — бросил он своему отцу.

— Ты позволяешь ему так с собой разговаривать? — удивился папа. Он свято верит, что все родители должны быть строгими. Сам-то он редкостный добряк.

— Твоему дяде Энджело не нравится, как ты со мной разговариваешь, — сказал Дэвид сынишке.

— Утихни, — повторил Питер.

Дэвид снова заржал.

— Знаешь, что я сделаю? Куплю конька и назову его Питер.

— Нет! — возмутился Питер.

— Почему нет? — поддразнивал его Дэвид. — Будет у меня два Питера — Питер-мальчик и Питер-конь.

— Нет! Не хочу! — заныл Питер.

Дэвид не унимался:

— Вот купим лошадку, и твой дядя Энджело будет ухаживать за ней даром, не правда ли, Энджело?

Отец притворно поперхнулся от негодования. Он вырулил неповоротливый фургон на Ривер-Роуд.

— Я буду бесплатно обихаживать твою лошадь, Дэвид, не раньше, чем сам на своих четырех выиграю скачки в Кентукки.

Все сочли это чрезвычайно остроумным.

Я смотрела в лобовое стекло, пытаясь вернуть себе праздничное настроение. Но не могла выбросить из головы Аарона Дули. Что он себе позволяет? Неужели он всерьез возомнил, что может завоевать меня вот так — затащив в укромный уголок и там набросившись?

Фу. Доисторический дикарь, да и только.

Мне не давали покоя повторяющиеся вопросы. Неужели Аарон Дули окончательно слетел с катушек? Как далеко он зашел бы, не примени я свои приемчики?

Что, если теперь мне грозят неприятности? Стоит ли считать Аарона Дули серьезной угрозой?

Огромный фургон захрустел по гравию дорожки, ведшей к конюшне. Впереди я увидела флаг, трепещущий на верхушке высоченного флагштока. Красно-сине-белые полотнища украшали въездные ворота.

Толпа уже собралась. Двое ребятишек в голубых комбинезончиках возились в снегу. Фотограф в длинном сером тренче, спрятав голову в будку фотоаппарата, наводил на них объектив.

Я разглядела в толпе шестерых или семерых представителей нашей родни. Они сгрудились у входа, похлопывая руками в перчатках, чтобы не озябли. Также я заметила нескольких преподавателей из средней школы, где мама работала библиотекарем.

Отец остановил машину в конце усыпанной гравием подъездной дорожки, и мы высыпали на морозный воздух. Толпа приветственно загалдела, на что папа отвесил легкий поклон и приподнял шляпу. Он буквально лучился гордостью и счастьем.

Наслаждайся праздником, Бет, твердила я себе. Выбрось все из головы. Перестань думать об Аароне.

И мне это удавалось во время недолгой, радостной церемонии. И во время речи отца, благодарившего всех, кто пришел, и всех, кто помогал ему всеми силами, чтобы этот чудесный день состоялся.

Когда он отдельно поблагодарил мою маму, на ее глаза навернулись слезы. Она украдкой смахнула их пальцем в перчатке, растроганная улыбка не сходила с ее лица. Мама никому не хотела показывать свои чувства. Потом мы все пили шампанское и игристый сидр и провозглашали тосты за новую конюшню.

Я была готова расслабиться и наслаждаться жизнью, болтала с гостями и совершенно выбросила из головы Аарона Дули.

Пока не появился дядя Аарона, Мартин. И наш счастливый день обернулся кошмаром.

 


Я увидела Мартина Дули через несколько минут после того, как все уселись в автомобили и разъехались по домам. Отец остался у себя в конторе, чтобы оформить несколько документов от мистера Клайнера из банка.

Дожидаясь, пока папа разделается с делами, я решила побродить по конюшне. Сладковатый запах сена наполнял меня счастьем, и я уже представляла, как все денники вскоре будут заняты лошадьми.

Услышав гулкий стук сапог по утоптанному снегу, я выглянула в окно и увидела, что к конюшне размашистым шагом приближается Мартин Дули, сжимая кулаки в лиловых перчатках.

Я затаила дыхание. Он-то что здесь делает?

Мартин Дули не отличается ни ростом, ни телосложением. Тем не менее, впечатление он производит весьма внушительное. Это трудно объяснить. Его не назовешь привлекательным. У него серые птичьи глазки, нос вздернутый, а губы почти такие же бледные, как и остальное лицо. Лет ему около сорока, но колючий «ежик» его волос абсолютно седой, отчего его голова напоминает мне щетку для волос.

Я никогда не видела, чтобы он улыбался.

Папа однажды сказал, что мистер Дули похож на акулу. Он всегда действует без оглядки. Стиснет зубы и прет напролом.

Он всегда носит дорогущие костюмы, которые приобретает в Нью-Йорке, и широкие галстуки кричащих цветов, которые совершенно ему не к лицу. И так щедро поливает физиономию одеколоном, что от него всегда веет лимонным запахом.

Из окна конюшни я разглядела его длинное черное пальто с отороченным мехом воротником и начищенные до блеска черные сапоги, когда он грузно шагал по снегу к папиной конторе. Сперва я решила пересидеть в теплой и безопасной конюшне. Но любопытство взяло свое, и я подкралась к двери, где можно было подслушивать разговор.

В двери имелось окошко, разрисованное морозным узором. Я остановилась в нескольких футах от него, опасаясь, что меня заметят. Через затуманенное стекло я видела размытую фигуру отца: он быстро поднялся из-за стола.

— Мартин? А ты что здесь делаешь? — не сумел он скрыть удивление.

Мартин пересек комнату; под его тяжелыми сапогами жалобно поскрипывали половицы.

— Сдается мне, ты забыл отправить кое-кому приглашение, Энджело, — тихо промолвил он.

Голос у него низкий, но говорит он всегда тихо, словно сдерживая себя. Его родители приехали из Ирландии, и он намеренно подпускает в свою речь толику ирландского акцента. По словам папы, он делает это специально, полагая, что это придает ему обаяния.

— Что ж, я весьма удивлен… — начал отец.

— А уж я-то как удивлен, тебе ли не знать, — перебил его Мартин. — Я ожидал благодарности, Энджело, а получил предательство.

Отец растерялся.

— Предательство? Это слишком резкое слово, Мартин. Я не предавал никогда и никого, в особенности тебя. Если речь о конюшне, я… я с тобой это обсуждал и…

— И мы пришли к выводу, что это сплошное недоразумение, никудышная затея. — Мартин хмыкнул. — Я бы даже сказал, опрометчивая.

Я сжала кулаки. Мне хотелось закричать. Я затаила дыхание, чтобы не выдать себя ни звуком. Даже через дверь я ощущала повисшее в комнате напряжение. Искаженный замерзшим стеклом силуэт Мартина Дули оперся обеими руками о стол, приближая лицо к лицу моего отца, словно бросал ему вызов.

— Энджело, неужели ты действительно считал, что я могу это допустить?

Отец с мгновение помолчал.

— У тебя нет выбора, — отрезал он наконец. Мой папа может быть твердым, когда захочет.

— Нет выбора? — безрадостно усмехнулся Мартин. — Эта конюшня и года не продержится. Это не прогноз. Это факт.

Отец встал перед ним, лицом к лицу.

— Я… я считаю, нам больше не о чем разговаривать, — пробормотал он. — Я считаю…

Мартин Дули грянул кулаком по столу.

— Ты всерьез считаешь, что я позволю какому-то помощнику конюха разрушить мой бизнес?

— Я считаю, что тебе пора уходить, — произнес отец срывающимся от возмущения голосом. — Вот что я считаю. Я управлял твоими делами. Я вел твой бизнес. Я заслуживаю мало-мальского уважения. Я больше не мальчик на побегушках, Мартин. По-моему, тебе нужны очки. Я не…

— А как ты объяснишь поведение своей дочери? — неожиданно переменил тему Мартин.

Я охнула и отступила от двери еще на шаг. Он что, заметил меня? С чего ему вздумалось меня приплести?

От изумления папа только и смог вымолвить:

— Объясню?

— Мой племянник Аарон жалуется, что она им пренебрегает. Неужто Бет возомнила, будто она слишком хороша для свидания с Дули?! — проревел Мартин. — Ты забил ей голову всяким вздором, Энджело. Вредным вздором. Дочка твоя ни черта не понимает. Ну да не беда. Мой племянник ей живо разъяснит, что к чему.

До сего момента отцу удавалось держать себя в руках. Теперь же и он сорвался на крик:

— С какой стати ты завел разговор о Бет?! С какой стати ты впутываешь в это мою дочь?! Твой никчемный племянник ничего разъяснять ей не будет! Проваливай отсюда, Мартин! Кто тебе право дал говорить о моей дочери? Кто тебе дал право…

— Ты помощник конюха, Энджело! — заревел в ответ Мартин. — Ты, черт возьми, помощник конюха! Ты рожден разгребать навоз! Вот только знаешь что? Сдается мне, что ты даже дерьмо за моими лошадьми убирать не достоин! Надо бы тебе урок преподать…

Договорить он так и не смог. Я услышала звук удара. Ахнув, я поняла, что отец ударил его.

Вопль Мартина огласил всю конюшню.

Дрожащей рукой я слегка приоткрыла дверь. Сердце колотилось так, что заболела грудь.

Опустив голову, Мартин Дули потирал челюсть. Он медленно поднял глаза. Щеки его рдели, глаза слезились.

Отец стоял за столом, все еще сжимая руку в кулак. Под расстегнутым пиджаком его грудь судорожно вздымалась и опускалась.

Мартин наклонился, чтобы поднять с пола свою шляпу. Продолжая массировать челюсть, он сузил глаза и посмотрел на отца холодным, угрожающим взглядом.

— Я вернусь, помощник конюха, — тихо произнес он. — Ты совершил огромную ошибку.

Это не было пустой угрозой. Два дня спустя моей семье пришлось дорого заплатить Мартину Дули за удар в лицо.

Два дня спустя моя жизнь закончилась.

 


В тот вечер должны были привезти первых лошадей. После полудня отец собрал всех наших шестерых работников, дабы раздать поручения.

Я была там потому, что в школе вышел из строя котел отопления и занятия отменили. У отца нашлась работа и для меня. В большом деревянном ящике лежала куча спутанных уздечек и поводьев. Он попросил меня достать их и развязать.

Я разделалась с половиной содержимого ящика, когда отец завершил собрание. Рабочие поспешили к своим машинам, чтобы взять небольшой перерыв до того, как прибудут лошади и начнется настоящая суматоха.

Черные кожаные вожжи переплелись, словно змеи. Я склонилась над ящиком, расплетая их обеими руками, как вдруг с подъездной дорожки донесся шум подъезжающего автомобиля. Удивленная, я поднялась и подошла к двери конторы.

У меня перехватило дыхание, когда двое громил в черных пальто с грохотом ворвались в кабинет. Я заморгала. Я не могла поверить своим глазам. Лица громил скрывали черные шерстяные маски, поверх которых были нахлобучены широкополые шляпы.

Отец в испуге поднялся из-за стола.

— Какого...

Мужчины бросились вперед и грубо схватили его за руки.

Отец корчился и извивался, пытаясь вырваться, но все было тщетно.

— В чем дело? Это ограбление? Денег я здесь не держу. Что вы себе позволяете?! — Он сумел высвободить одну руку, но человек в маске тут же перехватил ее и с силой заломил за спину.

Отец закричал.

— Вы… Вы мне руку сломаете! В чем дело? Что вы делаете?

— С приветом от Мартина Дули, — хрипло произнес один из налетчиков.

Я чуть сама не закричала, когда он наотмашь ударил моего папу по затылку ладонью. Отец застонал, голова его мотнулась вперед. Его ботинки скребли по полу, когда двое мужчин поволокли его к выходу.

Я оцепенела. Я не могла дышать. Лишь стояла и смотрела, напрягшись всем телом, словно каждый мой мускул завязался узлом.

Этого не происходит. Не верю. Такое случается только в кино, правда?

На полпути к двери папа опять застонал, и один из мужчин нанес ему еще один мощный удар по шее. Голова отца запрокинулась, а потом упала на грудь. Руки бессильно опустились на плечи тащивших его бандитов.

Когда за ними захлопнулась дверь, грохот вывел меня из оцепенения. Я проковыляла в опустевший кабинет, ловя ртом воздух. Нахлынул поток вопросов. Куда они его потащили? Что они хотят сделать? Что делать мне?

Взгляд упал на ключи от отцовской машины, лежавшие на краю стола. Я поняла, что придется ехать за похитителями. Я смогу ему помочь. Несомненно, смогу. Я ОБЯЗАНА ему помочь. Я схватила ключи дрожащей, взмокшей от пота рукой.

С колотящимся сердцем я заковыляла к двери. Я понимала, что должна успокоиться. Меня всю трясло. Кровь стучала в голове. В ушах звучал стон отца, когда тот подонок ударил его.

Если не успокоишься, не сможешь вести машину. Нужно мыслить трезво. Нужно преодолеть панику.

Никогда в жизни я не испытывала ничего подобного. Полагаю, всем нам случалось переживать пугающие моменты. Но такой ужасной, парализующей паники я не могла даже вообразить.

У тебя есть твои приемчики, Бет. Помни, ты владеешь особой силой.

Мысль эта несколько приободрила меня, достаточно, чтобы я снова могла дышать, чтобы перестало стучать в голове, словно та вот-вот взорвется.

Из окна кабинета я видела, как похитители швырнули папу на заднее сиденье длинного черного «седана». Закатное солнце садилось за деревьями. Вытянутые тени ложились на крышу автомобиля, когда тот, взвизгнув шинами, сдал назад, круто развернулся и помчался вниз по грунтовой дороге.

Глубоко дыша, борясь с паникой, я выжидала до тех пор, пока они не скрылись из виду. Затем я выскочила за дверь и со всех ног бросилась к нашему маленькому «форду», проваливаясь в мокрый снег. Порыв ледяного ветра бросил меня в дрожь, но одновременно привел в чувство. Я уселась за руль и с трудом попала ключом в зажигание.

— Пожалуйста, заведись. Пожалуйста, заведись, — упрашивала я машину. Среди множества недостатков проклятого драндулета была скверная привычка заводиться только с пятой-шестой попытки. Я потянула дроссель, повернула ключ в зажигании и нажала ногой на газ. Автомобиль кашлянул раз, другой, после чего мотор с рычанием завелся.

Я развернула машину и надавила на газ. Машина забуксовала, колеса бестолково вращались на скользком насте. Годами папа говорил о том, что нужно раздобыть новые покрышки. Эти же были стерты едва ли не до ободов. Я яростно крутила руль, пока колеса не нашли сцепление, после чего погнала машину вниз по склону, полная решимости настичь бандитов, похитивших моего отца.

Я не ожидала, что движение на Ривер-Роуд окажется столь оживленным. Горожане возвращались домой с работы. Заложив слишком лихой вираж, я едва не врезалась в зад красному «меркурию». Водитель заревел на меня клаксоном. Я убрала ногу с педали тормоза и снова глубоко, прерывисто вздохнула.

Ты справишься, Бет. Ты сумеешь выручишь своего отца.

Черный «седан» маячил впереди, отделенный от меня тремя-четырьмя машинами. Я боялась упустить его из виду. Но когда их автомобиль свернул на Парк-Драйв и устремился в сторону Норт-Хиллс, я поняла, куда они едут. Мне не было нужды за ними следить.

Они направлялись к конюшне Дули.

Офисы, служебные помещения, сараи, конюшни, склады и прочие хозяйственные постройки выходили друг на друга фасадом, образуя широкий квадрат. Ездовые дорожки уходили в леса Фиар-Стрит, начинавшиеся сразу за огромным амбаром. На площади между зданиями хватало пространства, чтобы проводить конные прогулки и скаковые состязания.

Широкая асфальтированная дорога, ведущая к зданию администрации, была расчищена от снега. Я проехала две трети дороги — с такого расстояния достаточно хорошо просматривалась парковка. Черный «седан» стоял под углом к стене. Вглядываясь в угасающий вечерний свет, я разглядела, что салон пуст.

— Папа, куда они тебя потащили? — пробормотала я вслух.

Я выключила зажигание, решив, что здесь мою машину точно никто не заметит, и вылезла из салона, выдыхая облачка пара.

И чуть не задохнулась, услышав крик. Решила, что кричал отец. Но это всего лишь заржала одна из лошадей в длинном ряду денников.

Я с шумом выдохнула. Усилием воли заставила сердце биться реже. Взгляд мой обшаривал парковку и фасад служебного здания. Кругом — ни души.

Проваливаясь ногами в снег, я двинулась к зданию, стараясь держаться в тени деревьев, что тянулись вдоль подъездной дороги.

Куда они его потащили? Что они хотят сделать с ним? А вдруг я опоздала?

Я прислонилась к стене. Длинные серебристые сосульки свисали со сточного желоба над моей головой, точно сверкающие клинки мечей. Я двинулась вперед, по-прежнему прижимаясь спиной к стене и не отрывая глаз от главного входа.

Стоит ли идти на такой риск — зайти с главного хода и искать его в служебных помещениях?

Я помедлила. Приблизилась еще на несколько шагов к дверям, но тут же остановилась, услышав голоса. Мужские голоса. Похоже, они доносились с внутреннего двора позади здания.

За день солнце успело частично растопить снег, отчего его поверхность сделалась мокрой и скользкой. К внутреннему двору я наполовину шла, наполовину скользила. Лиловые отблески заката играли на заиндевевшей земле.

Увидев папу между двумя громилами в масках, я едва не окликнула его. Он вырывался изо всех сил, но они крепко удерживали его за плечи. Руки его были связаны за спиной. Он споткнулся и чуть не упал, но похитители удержали его.

Я приблизилась на несколько шагов, щурясь в неверном сером свете. О нет! Папа был раздет до белья. Они сняли с него одежду. На нем остались только майка и белые боксерские трусы. Обуви он тоже лишился и ступал по снегу босиком.

Он кричал и проклинал своих похитителей. Опустив плечо, он попытался садануть одного из них в бок. В тот же миг тяжелый сапог припечатал к земле его босую ступню, и отец завыл от боли.

Я увидела, что из снега торчат два невысоких колышка. Похитители толкнули отца на снег. У каждого в руках было по мотку веревки, и они собирались привязать его к колышкам.

— Пожалуйста… — Теперь папа уже умолял. — Пожалуйста… отпустите меня. Что вы делаете? Это безумие. Вы же понимаете, это неправильно. Отпустите меня. Я не стану звонить в полицию. Я никому не скажу. Только отпустите. — Никогда я не слышала, чтобы он так говорил — сбивчивым потоком слов.

Один из похитителей повалил отца спиной на снег и удерживал на месте. Второй обмотал веревки вокруг папиных запястий и начал привязывать их к колышку.

— Что вы делаете? Вы хотите оставить меня замерзать? Вы же понимаете, что это убийство. Вы в самом деле…

Тыльной стороной ладони похититель отвесил ему затрещину. Голова отца мотнулась в сторону. Мужчина отвернулся и продолжал возиться с веревками.

«Чего же я стою? — спрашивала я себя. — Почему я просто смотрю, как они собираются оставить моего папу замерзать в снегу?»

Я знала, что должна действовать.

— Пустите меня! Пустите меня! — Папины крики огласили двор. Лошади разразились ржанием. Их истошные вопли заглушили мольбы моего отца. Ржание лошадей эхом разносилось между зданиями, и звук нарастал, пока не сделался оглушительным, неистовой ревущей симфонией ужаса и отчаяния.

Я зажала руками уши, но ничто не могло заглушить душераздирающего ржания. Я едва дышала. Я чу

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...