 |
Самое прекрасное сожаление
|
|
|
|
Автор: TheFicChick
Перевод выполнен: mened
Редактура: Maria77
Дизайнер: DashaZh
Саммари: Он выглядит, как лето. Он выглядит, как свобода. Он выглядит, как лучшее воплощение плохой идеи.
В отъезде из дома в колледж заключена одна вещь: ты проводишь месяцы, ощущая, что остался наедине с самим собой, что наконец-то живешь собственной жизнью, делаешь что-то для себя, что ты оставил путы прошлого в прошлом.
Ты тусишь и ходишь на вечеринки.
Ты спишь в чужих кроватях.
Ты принимаешь зрелые решения, или так тебе кажется, когда ты их принимаешь. Ты изо всех сил стараешься убедить себя в том, что ты - хороший, независимый, самостоятельный. А учитывая необходимость самому стирать белье, покупать продукты, справляться со счетами, в это не так уж трудно поверить.
А затем приходит лето. И ты возвращаешься домой в свою очень маленькую спальню в очень маленьком доме очень маленького городка и осознаешь, что до этого ты жил в дымовой завесе. Переступая порог родного дома, ты обнаруживаешь родителей, которые ожидают встретить того же человека, которым ты был до того, как почувствовал запах свободы. Ты пытаешь сохранять спокойствие, видя поднятые в удивлении брови, когда просишь подать на завтрак кофе вместо молока, и встречая пронзительный взгляд матери, который обращается на тебя, когда она обнаруживает маленькую коробочку с противозачаточными таблетками на полке ванной, куда она зашла, чтобы поменять полотенца.
Ты пытаешься втиснуться в старую шкуру, даже несмотря на то, что она никогда на тебя особо не влезала.
Ты пытаешься вспомнить, как это – снова стать девчонкой, которая боялась всего мира, вместо той, которая отчаянно хочет опять вернуться туда.
|
|
|
С каждым проходящим днем ты чувствуешь, как новая версия тебя исчезает, уступая место той, что существовала восемнадцать предыдущих лет: той, которая страшилась перемен, хотя и отчаянно нуждалась в них, той, которая до ужаса боялась высоты, даже когда жаждала парить. Той, что грезила о чем-то грандиозном из безопасного мирка своей маленькой жизни.
Ты притворяешься, но с каждой минутой, проведенной в притворстве, эта ложь становится все больше похожей на правду. И день за днем ты забываешь, как дышать полной грудью.
***
Я не выношу этот город. Никогда не выносила. Он вызывает удушье, в нем недостает свежего воздуха, зато любопытных взглядов - в избытке. В нем все друг друга знают. И сколько себя помню, это было место, откуда я всегда хотела сбежать.
И у меня получилось. Я сбежала. К ярким огням большого города, который громко позвал меня по имени, и я ему ответила. Я поехала туда. Полетела. Но вот я снова здесь, я вернулась в этот богом забытый городок на три бесконечных месяца и теперь прикидываюсь, что мне комфортно в его размерах, что я не раздавлена тяжестью ожиданий.
- Белла, - говорит мне мама. Сегодня вторая суббота моего пребывания дома. Ее волосы зачесаны со всей тщательностью, и из пучка не выбивается ни одной пряди. Все складочки ее белых брюк капри кропотливо проглажены; на ней блузка без рукавов яркого лимонного оттенка. Ее кеды чистейшего белого цвета, и я как никто знаю, что она ни разу не выходила в них на улицу.
Моя мама – идеальная живая картинка из рекламного каталога для дам среднего достатка.
- Я обещала пастору Веберу, что мы в этом году снова поставим наш стенд на ярмарке, - вот такой у моей мамы есть способ спрашивать, не задавая вопросов. Годами я помогала ей продавать самодельное мыло на блошином рынке церкви, который разворачивался во время ежегодной ярмарки.
|
|
|
Моя помощь всегда была делом решенным, и во мне снова зародился уже знакомый протест на ее попытки заставить меня вести себя как человек, которым я уже не являлась. Но как бы я ни изменилась, насколько бы ни повзрослела, я все еще не нашла способ вежливого отказа материнским приказам, подаваемым как просьбы. Я продолжаю подыскивать ответные слова, когда она уверенно кивает мне и отворачивается. Это является разрешением идти, невысказанным принятием моего согласия, которого я так и не дала. Я прикусываю язык. Мое молчание имеет горьковатый привкус.
***
Жаркий день, солнце безжалостно палит, и я благодарю всевышнего за то, что наш столик стоит в тени одного из деревьев, окружающих площадку перед церковью. Мыло мамы расходится очень хорошо, и она удовлетворенно мурлычет. Странно, как женщина, которая в свое время надсмехалась над церковными организациями и молилась богу солнца, вдруг проникается структурой методисткой церкви маленького городка и становится местной «праведницей», пекущей пироги, варящей мыло, следящей за обедами для бедных и групповыми изучениями библии?
Я не пропустила ни одного из ее сегодняшних осуждающих взглядов на мой топик, который лишь чуть-чуть приоткрывает линию декольте, но не стала делать то, что сделала бы когда-то: не попалась на крючок, не сказала в ответ ни слова, которое бы позволило ей выразить свое неудовольствие вслух. Вместо этого я притворяюсь, что не замечаю ее хмурых взглядов на мою грудь, и душу смех, разрывающий меня на части, когда некоторые из ее клиентов довольно бесцеремонно глазеют на мои сиськи. Ее губы с безупречно нанесенной помадой сжимаются в осуждении, а я делаю вид, что не вижу этого и, улыбаясь покупателям, складываю брикеты медового, лавандового и ванильного мыла в бумажные пакетики.
Время от времени она под видом разговора пытается начать допрос, но годы практики помогают мне понять ее уловки, и я увиливаю, чувствуя небольшие всплески триумфа, когда ее попытки заканчиваются неудачами.
Ты уже решила, на чем будешь специализироваться? Говорят, что ты должна это знать, переходя на второй курс.
Ты встречаешься с каким-нибудь милым молодым человеком? Я знаю, что ты достаточно умна, чтобы относиться к этому ответственно.
|
|
|
Как тебе живется с твоей шумной соседкой?
Моя мать, чья жизнь чересчур размерена для любой подлинной драмы, живет драмами других людей. Но у меня нет ни желания, ни энтузиазма говорить ей, что Элис в общем-то оказалась довольно классной, и что нет, я не встретила никого из тех, кого она величает «милыми молодыми людьми». Я так же не собираюсь ей сообщать, что буду специализироваться на искусствах, зная, что в ответ услышу лишь тираду о том, что это очень непрактичное решение. Вместо этого я качаю головой и даю односложные или уклончивые ответы, ожидая, когда же все это мыло исчезнет, и я смогу сделать такой долгожданный глоток свободы.
Когда у нас остается всего несколько кусков сандалового и кокосового мыла, моя мать смотрит на часы и делает знак сворачиваться. Я тянусь под стол за коробкой, в которой лежат заранее приготовленные мешки, когда жена пастора Вебера появляется перед нашим столом. У нее слегка покрасневшие глаза, и обычно широкая улыбка сейчас выглядит немного вымученной.
- Привет, Карен, - говорит моя мама, кладя мне руку на плечо.
- О, я чуть не проворонила твое мыло, - отвечает миссис Вебер вместо приветствия и обводит глазами пустой стол. – Я люблю цветочно-апельсиновое.
Моя мать наклоняется над столом так, словно собирается сказать что-то запретное.
- Я приготовила его специально для тебя, чтобы ты взяла его с собой.
Если судить по выражению лица Карен Вебер, то можно подумать, что моя мать – карточный шулер, который только что позволил ей выиграть.
- О, - выдыхает она, и ее глаза увлажняются. – О, большое тебе спасибо, Рене, - она выуживает из рукава блузки носовой платок. – Я буду так по вам скучать, - я смотрю на свою мать, которая с сочувствием кивает миссис Вебер.
- Я тоже буду по тебе скучать, - отвечает она, и я смутно вспоминаю, что в одном из тысячи своих электронных писем где-то весной она писала, что пастор Вебер получил назначение в другой церкви, в Орегоне. – По вам обоим.
|
|
|
Миссис Вебер кивает. А я с любопытством смотрю на нее, пытаясь представить себе желание остаться в Форксе и грусть оттого, что придется его покинуть. Нет ничего удивительного в том, что у меня не получается. Но опять же, я и счастливой женой пастора не могу себя представить, поэтому предполагаю, что не все из нас приспособлены жить так, как живут другие люди.
После того, как мать пообещала принести большой запас цветочно-апельсинового мыла на воскресную службу, мы заканчиваем паковать коробки и грузить их в багажник маминого универсала.
- Я тут немного задержусь, - говорю я, продвигая последнюю коробку в багажник и стряхивая умозрительную пыль со своей хлопчатобумажной юбки. – Вдруг появятся Джесс и Лорен.
Это ложь, я не разговаривала ни с Джессикой, ни с Лорен с тех пор, как покинула этот город прошлым августом. Но мой желудок переворачивается от одной мысли о возвращении домой, где мне придется сидеть на диване с мамой и папой и смотреть то, что будут показывать по одному из киноканалов. Я чувствую укол тоски по моему шумному общежитию, по моей любопытной соседке, по моему поддельному ID. По моей свободе. По моей автономии. По моей жизни.
- Хорошо, - отвечает мама, хмуро поглядывая на часы, будто полдевятого вечера – время разгула ведьм. Она поджимает губы, как всегда делала, когда я еще училась в старшей школе, прямо перед тем, как напомнить мне, что «комендантский час начинается в одиннадцать!»
Пожалуйста, не надо, мысленно молю ее я. Я не хочу устраивать глупую ссору с ней прямо на территории церкви, но удручающая жара и тяжесть материнских взглядов, сопровождавших меня целый день, начинают сказываться, и мои хладнокровие и терпение тают быстрее, чем мороженое в руках у людей, покидающих ярмарку.
- Хорошо, - снова говорит она, и на какой-то краткий момент я чувствую, что могу дышать. Но она выглядит так, словно хочет чего-то сказать, хотя для нас обеих очевидно, что в этот раз я не спрашивала разрешения. Наконец, она просто кивает. – Позвони мне, чтобы я тебя забрала.
Я морщусь от этого, казалось бы, очень невинного предложения, понимая, что это тонкий намек на остатки власти. Интересно, так было всегда? Всегда ли она нуждалась в том, чтобы все вокруг контролировать? Является ли это проявлением власти, или я просто принимаю все близко к сердцу? А потом она добавляет:
- И желательно до одиннадцати, - и я почти до крови прикусываю язык, чтобы не огрызнуться.
- Спасибо, - говорю я вместо этого и исчезаю из поля ее зрения до того, как потеряю остатки самообладания. Я растворяюсь в толпе, отчаянно желая остаться неузнанной, но, оглядываясь вокруг, вижу только знакомые лица, и понимаю, что здесь мне не найти того, в чем я нуждаюсь.
|
|
|
***
Небо представляет собой размытую акварель голубого и фиолетового с тонкой нитью розового прямо над кронами деревьев, огни ярмарки становятся ярче с каждой уходящей минутой. В воздухе висит густой запах жареного хлеба и сахарной ваты. А обычный гул сверчков и кваканье лягушек перекрывается звуками ярмарочной музыки, гудками, звуками игровых автоматов и шумом аттракционов.
Люди смотрят с интересом на колесо обозрения, смеются над своими тщетными попытками загнать шарик от пинг-понга в лунки, поглощают ярмарочную еду, и все это, восхваляя господа. Если и есть в мире две вещи, слабо соединимые, то, с моей точки зрения, это ярмарки и церкви. Но летняя ярмарка в Форксе – событие ежегодное. А у методисткой церкви Форкса самая лучшая и красивая площадка в городе. И пока еще церковь для пастора Вебера является домом, он не возражает принимать на своей территории ярмарку глупости и обжорства, если это приносит в казну церкви дополнительные пожертвования.
Старый добрый пастор Вебер. Мне всегда было жалко его дочь, Анджелу, которая сгибалась под тяжестью ответственности, возложенной на нее, как на единственного ребенка преподобного. Иногда мне казалось, что мы могли бы подружиться, если бы учились в одном классе. Но она на два года младше, поэтому мы с ней никогда не пересекались, если не считать воскресных служб. Тогда я сама не понимала всю степень гнета, под которым жила, пока наконец не вырвалась на свободу.
Проходя мимо колеса обозрения, я смотрю наверх. Это был единственный аттракцион, на котором я даже не предпринимала попыток покататься за все годы ярмарок. Я всегда слишком боялась посмотреть на мир с высоты, всегда знала, что не устою перед искушением взглянуть вниз. Я стою, наблюдая за лениво ползущим колесом на фоне угасающего заката, и пытаюсь вспомнить, почему я так этого боялась.
- Ты не любишь высоту, Белла, - всплывает в памяти голос мамы. – Там для тебя слишком высоко.
Затем до меня доходит, что я никогда не видела, чтобы на нем каталась мама.
Я никогда не видела ее на приставной лестнице.
Или рядом с окнами, когда мы ездили в Сиэтл и поднялись с папой на вершину Спейс-Нидл.
И я думаю, вставая в очередь, передается ли страх по наследству.
***
Когда я ловлю его взглядом, он управляет пультом, посасывая леденец.
Когда он замечает, что я не двигаюсь, то засовывает леденец за щеку, отчего она раздувается, как у хомяка.
- Одна?
Я чувствую себя немного смущенной, но на его лице искреннее выражение, поэтому я просто киваю.
- Ну, ничего.
Он протягивает руку, чтобы взять мой билет, но как только я перевожу взгляд на колесо, которое неожиданно возвышается надо мной, то понимаю, что не смогу сделать ни шага.
- Боишься высоты? – предполагает он, а я искренне не знаю, чего ему ответить. Как можно знать, боишься ли ты высоты до того, как поднялся в небеса?
Его взгляд становится мягче.
- Эй, Джаспер, - кричит он через свое плечо, все еще держа руку на пульте управления. Светловолосый парень поворачивается к нему лицом, одновременно пытаясь откусить сразу половину хот-дога, и поднимает бровь. – Можешь заменить?
Парень кивает, огибает массивный механизм, приводящий в движение аттракцион, и направляется к нам, запихивая в себя остатки хот-дога и вытирая руки о грязные джинсы.
- Спасибо за перерыв, - невнятно произносит он, пытаясь прожевать булочку с сосиской, и я морщусь, когда вижу, как несколько кусочков пережеванной еды вылетают из его рта.
- Нет проблем. Прокатишь? – спрашивает парень, кивая головой на колесо.
- Конечно, - отвечает Джаспер, указывая на одну из кабинок.
- Пошли, - говорит ярмарочный парниша, хватая меня за запястье и ведя к кабинке в форме пони. И до того, как я успеваю хоть что-то понять, он опускает перегородку, кабинка дергается, и мы начинаем крутиться назад по мановению руки парня, Джаспера, сидящего за пультом управления. Мое сердце стучит и гонит кровь с такой силой, что в ушах громыхает. Ладони, которыми я крепко сжимаю перегородку, становятся влажными, и причина этого совсем не жара.
- Дыши, - поддерживает меня незнакомец, сидящий рядом. А я смотрю на заднюю стенку двигающейся перед нами кабинки и вижу черную цифру четырнадцать, нарисованную трафаретом на белом фоне. Кабинка покачивается, и я вместе с ней. Яркие огни сверкают по обе стороны от меня, пока мы ползем вверх, и мне кажется, что я нахожусь в освещенной клетке, и железные перекрещенные прутья удерживают меня в ней. Мы поднимаемся выше, и все, что я вижу, - это небо. Темно-синее, с пурпурным отливом. Розовые цвета уже растворились, уступив место лавандовой проникновенной темноте, уютно устроившейся в кронах деревьев.
А мое сердце все еще колотиться, но теперь от экстаза. От адреналина. От ощущения свободы.
Форкс отсюда выглядит совсем другим. Красивым. Почти. Я его не узнаю. Если не считать водонапорной башни. Или крыши закусочной. Или универсама. Или заправки. Я даже точно знаю, где находится мой дом, хотя его отсюда и не видно.
- Все ведь не так ужасно? – я почти забыла о его присутствии. Я оглядываюсь. Красота подо мной почти затмевается красотой рядом со мной. Его глаза сияют в ярмарочных огнях.
- Вообще не ужасно, - отвечаю я, снова переводя взгляд на маленький городок подо мной. На какой-то краткий миг мне становится жалко свою маму. Я больше не испытываю страха, а она всегда будет его ощущать. Форкс выглядит совсем иначе, и сейчас мне этого уже достаточно.
***
Снова субботний вечер, и ярмарка опять оживает. Интересно, как меняется толпа с течением времени – днем – это дети и молодые семьи, вечером – подростки и двадцатилетняя молодежь. Я удивляюсь, как же многие из них похожи на меня, они тоже используют этот жалкую ярмарку маленького, ни чем не примечательного городка, чтобы сбежать от своих никому незаметных жизней, хотя бы на несколько часов.
Я опять наблюдаю за колесом обозрения, подходя к нему. Его огни снова сверкают, освещая царящую вокруг темноту. Трепет прошедшей субботы остался в прошлом, его сменило ощущение предвосхищения. Опять тот же парень, Джаспер, за пультом управления. А своего я нигде не вижу.
- Кабинка для одного?
Я киваю и протягиваю билет. Сейчас я сижу в кабинке одна и поднимаюсь в небеса, чувствуя, что вот-вот взлечу. Трепет пережитого приключения все еще живет во мне, в этот раз он подкрепляется тем, что я испытываю его в одиночестве. Я влюбляюсь в то, как мир выглядит сверху. Я заворожена тем, что вид моего города с такой высоты вызывает во мне совсем иные чувства.
Я не хочу снова очутиться на земле.
Не хочу, чтобы ярмарка закрылась, забирая с собой возможность взмыть в небо.
Я не хочу забыть ощущение свободы, которое родилось во мне там, где я даже не мечтала его почувствовать.
Я хочу закрыть глаза и ощутить небеса в своих волосах и не желаю упустить ни секунды подобных ощущений. Ни-какого-страха. Свобода.
***
Спустившись на бренную землю, я снова бесцельно брожу. У меня появился секрет, хотя я была не единственной, кто провел несколько минут в небе.
Я гуляю вдоль лотков с едой, но ничего меня не привлекает, ни хот-доги, ни гамбургеры, ни картофель фри, ни пирожные, ни конфеты, ни мороженое.
Но проходя последний лоток, я вновь ощущаю себя ребенком, в самом счастливом смысле этого слова. Я вспоминаю ощущение кожаной куртки отца между своих ног, когда я сидела, облизывая вишневое мороженое, на его плечах, и удивленными глазами оглядывала все вокруг. В первый раз за долгое время я вспомнила, что была счастлива в роли дочки офицера полиции. Была счастлива в Форксе. Не желая быть кем-то еще, находиться где-то в другом месте.
Я покупаю мороженое. И вкус его совпадает со вкусом детства. И хожу кругами вокруг лотков. Наслаждаясь. Просто дыша. Чувствуя себя свободной. Даже в знакомой клетке. Ощущая смелость, даже пред лицом несуществующей угрозы. Чувствуя в первый раз за долгое время, что я смогу быть новой версией себя даже здесь, где это казалось невозможным.
***
И тут я вижу его, он склонился над билетной кассой, пытаясь закрепить объявление с ценами на аттракцион.
Его ногти удивительно чисты для простого обслуживающего персонала. Белесые джинсы кажутся поношенными. На его теле есть лишь один изъян – темный кусочек татуировки. Ее почти не видно. Она скрыта воротником рубашки.
Рубашка, явно не новая, с рекламой какого-то кэмпинга, о котором я никогда не слышала, облегает его грудь и плечи, как вторая кожа. Кожа у него загорелая, отчего на носу видны веснушки. Пряди бронзовых волос, розовые губы, яркие, живые зеленые глаза.
Он выглядит как лето.
Он выглядит как свобода.
Он выглядит как лучшее воплощение самой плохой идеи.
А потом он поднимается, оглядывает меня и улыбается.
- Вернулась, чтобы еще раз покататься?
- Угу.
- Осталось только три билета.
Я судорожно облизываю нижнюю губу. Его глаза явно следят за моим языком, и во мне снова начинает бурлить знакомый адреналин.
Ни-какого-страха.
- Сколько стоит покататься с тобой?
Яркие глаза распахиваются, и я вижу, как в этих красках ириса отражается все колесо обозрения. Его рот довольно комично открывается. Его губы снова притягивают меня своим земляничным цветом.
- Что?
- Думаю, ты прекрасно меня слышал.
И через мгновенье удивление на его лице сменяется чем-то более темным, чем-то более житейским. И он оглядывается вокруг. А я следую за его взглядом, с любопытством думая о том, что же у него на уме. Но затем меня отвлекает тяжесть его руки на запястье, теплота его прикосновения, его пальцы, переплетающиеся с моими.
- Пошли, - он ведет меня сквозь толпу, и я чувствую, как меня охватывает волна безрассудства. Я выкидываю недоеденный бутерброд в урну и, походя мимо, наблюдаю за мамочками, несущих детей, вымазанных чем-то сладким, за подростками, висящими друг на друге, за местными жителями, поглощающими картофель фри, конфеты и сахарную вату. Я смотрю на них всех, чувствуя себя свободной и расслабленной. По моей спине катится пот, парень тоже потеет, и перед моими глазами проносится картина, на которой мой язык касается его шеи, и я чувствую солоноватый вкус его кожи.
Неожиданно он дергает меня в сторону, и вот я уже иду за ним между фургонами, выстроившимися в дальнем конце ярмарки. Неожиданно я понимаю, что мне и в голову не приходило, что люди, обслуживающие это мероприятие, живут прямо здесь. Образы того, как я прижимаюсь к мускулистому телу этого парня, извиваюсь под ним, как он накрывает меня, как мы расшатываем один из вагончиков, словно пиратский корабль, покачивающийся на волнах в отблесках лунного света, проносятся перед глазами, вызывая знакомую тяжесть внизу живота, и я крепче сжимаю его руку. Я рассматриваю эти временные жилища, размышляя, который из них его – тот с голубой дверью? Или тот, перед которым стоит раскладное кресло? Но он проходит мимо них, решительно двигаясь вперед, и я без всякого сопротивления позволяю ему тащить себя за собой.
Наконец мы шагаем в проход между маленькими навесами, окруженными с одной стороны изгородью из кустарников, а с другой линией из вагончиков. Он толкает меня к бежевой задней стене одного из строений, прижимает руку к нижней части моего живота и касается губами шеи.
- Не двигайся.
Его руки скользят по моим бедрам, поднимают юбку сарафана, он резко становится на колени, отводит пальцем в сторону ткань моих трусиков, и я не успеваю вдохнуть, как его язык оказывается у меня между ног.
- Черт, - шиплю я, откидываю голову назад и с легким стуком ударяюсь ей о стену вагончика. Его дыхание обжигает и возбуждает. Я прижимаюсь ладонями к теплой стене вагончика, когда он начинает ласкать мой клитор, и мои бедра сами по себе дергаются ему на встречу. Он стонет, и вибрации от звука его голоса пронзают меня насквозь. Я чувствую себя свободной, беспечной, юной и зрелой одновременно, в самом правильном смысле этого слова, словно моя настоящая жизнь последовала за мной домой, даже если ей здесь и не место.
Я - одно сплошное ощущение, я вся целиком – лишь точка между ног, где розовый язык парня скользит по моим розовым складочкам, посылая по телу спирали удовольствия. Музыка, сигналы машин, голоса людей, гуляющих по ярмарке, растворяются где-то на заднем плане, я слышу лишь, как его влажный рот соприкасается с моей влажностью, отчего колени начинают дрожать.
- Блядь, - шиплю я. И это первый раз, когда я произношу подобное слово так близко к церкви. Погрузив одну руку в его волосы – мягкие, другую я пытаюсь засунуть под ворот его рубашки, чтобы ощутить мышцы его плеча – твердые. – Блядь.
Он поощряет меня, и на какую-то долю секунды я готова послать нафиг колледж и убежать прочь с цирком. С ярмаркой. С ним. А затем его язык скользит дальше, внутрь, а его прежнее место занимает палец, продолжая выводить спирали, и тут я вижу искры на темно-фиолетовом небе, и распадаюсь на части, растекаюсь лужицей, парю.
Высоко. Очень высоко.
Он отрывается от меня, отклоняется, стягивает мои трусики по ногам, сворачивает их и засовывает в карман.
Боже, как сексуально.
Вдруг я понимаю, что никогда не находилась абсолютно голой на улице, никогда не ощущала прикосновений теплого летнего ветерка некоторыми частями тела, и подобное падение возбуждает меня не менее сильно, чем мальчик, стоящий передо мной на коленях и удерживающий подол платья на уровне талии. Он прикасается губами к моему бедру, прикусывает его, и от ощущения слабого жжения я издаю стон.
- Я хочу довести тебя до безумия, - выдыхает он мне в кожу, поднимая руки до уровня бретелек платья. – Я хочу видеть твою грудь.
Затем мое милое маленькое платье в цветочек исчезает, и вот я уже голая, лежу на спине, и ничего не отделяет мое тело от огромного неба.
- Господи, - шепчет он. Интересно, он ходит в церковь? Он стаскивает с себя рубашку, и я вторю за ним его же слова, только про себя. Маленький кусочек татуировки, который я успела заметить раньше, был краешком крыла летящей птицы.
Парение.
Свобода.
Трава подо мной мягкая и теплая, розовый язык ласкает мой сосок.
- Ты уверена?
- Да.
Найден бумажник, презерватив надет. Его губы на моих губах, и на вкус он – сахар и секс. Я чувствую, как он дразнит меня головкой там, где уже сделал то, что обещал – довел до безумия, и, несмотря на то, что я уже кончила, возбуждение снова наполняет мои вены, сжигает каждую клеточку тела, где оно соприкасается с его кожей.
Я открыта, широко открыта и готова. В воздухе витают запахи травы и ночи. Закат говорит голосом сверчков и ярмарки, и я хочу, желаю, вожделею.
А он такой красивый и выглядит как мое самое лучшее представление о свободе, с горящими глазами, необузданными волосами и бурным дыханием.
И потом он скатывается с меня на траву. Я поворачиваюсь к нему и замечаю слабую улыбку и то, как поднимается и опадает его грудная клетка.
- Ты хотела поездить со мной, - напоминает он мне между тяжелыми вздохами, и по моему телу проходит дрожь.
- Да.
Он перекрещивает руки за головой.
- Эта поездка за счет заведения, - ухмыляется он, но эта ухмылка тут же исчезает, когда я поднимаю колено, перекидываю через него ногу и прижимаюсь задницей к тому месту, которое сейчас очень напряжено. Он стискивает зубы и кладет руки мне на бедра.
- Черт побери.
- Это правда, - бормочу я, двигаясь на нем, чувствуя, как моя влажность обволакивает его ствол. Теперь настала моя очередь довести его до безумия.
Его пальцы напрягаются и сжимаются на моих бедрах. Его глаза скользят от груди к месту соединения моих бедер. Я позволяю ему смотреть на то, как я медленно сажусь на него, и его рот слегка приоткрывается. Я жду каких-то слов, но их нет, и я наслаждаюсь пьянящим наркотиком контроля. Своей властью над этим красивым мальчиком, представляющим из себя в прекрасное безумие.
Внутренней поверхностью бедер я чувствую его дрожь, и мне становится интересно, что же является ее причиной. Возбуждение? Попытка себя сдержать? Небольшое вращательное движение, и мышцы на его животе становятся более заметными, а зубы сжимаются с большей силой.
Значит, попытка себя сдержать.
Я снова вращаю бедрами, и его пальцы еще больше напрягаются. Я наклоняюсь вперед, чтобы моя грудь касалась его лица, отвожу его руки и прижимаю их к траве.
- Я хочу видеть, как ты выглядишь, когда кончаешь, - выдыхаю я ему в ухо, одновременно медленно покачиваясь на нем, наслаждаясь ощущениями его внутри себя, нежной кожей подо мной. – Я хочу слышать, какие звуки ты при этом издаешь.
Я поднимаюсь, а он сжимает руками траву, будто это простынь. Он скользит глубже, пожирая глазами мою грудь, которая покачивается в такт движений бедер. И я ощущаю свое собственное исступление: в волосах, в глазах, в дыхании, в каждом биении сердца. Я двигаюсь на нем медленно, наслаждаясь этим единением на открытом летнем воздухе под пеленой из звезд.
- Мне это нравится, - бормочу я, обводя пальцем птицу на его плече.
Он отрывает руку от земли и проводит большим пальцем по моему соску.
- Мне это нравится.
Я издаю стон. Раньше мне никогда не удавалось кончить дважды во время секса, но сейчас это может произойти, прямо здесь, рядом с церковью, в которой состоялось мое причастие. Верхом на парне, имени которого я не знаю, но зато мне так знакомы его глаза. Мои стоны заставляют эти глаза сверкать. Он снова хватается за траву, плотно сжимая ее, и наблюдает за самыми горячими частями моего тела: грудью, промежностью, губами, глазами. Его бедра поднимаются навстречу моим, и мои размеренные движения ускоряются. Я устраиваюсь на коленях так, чтобы у меня появилась возможность тереться клитором о его кожу, и с наслаждением смотрю на звездное небо.
Я ощущаю его глубоко внутри себя и чувствую себя порочной и грешной. Мы упиваемся друг другом, стеная и дрожа, доводя себя до безумия.
- У тебя так получится кончить? – с трудом произносит он, и я киваю, закрывая глаза и представляя себе нас со стороны.
Трахающихся.
Парящих.
Свободных.
Его руки снова на моих бедрах, он врывается в меня со всей мощью, задает невероятно прекрасный ритм, его член – совершенный для меня, он сам - само совершенство, и ощущения невероятного блаженства выстреливает из глубины моего живота, полностью заполоняя мое тело, мой разум.
Он с силой втягивает воздух:
- Я сейчас кончу… Черт, я кончаю.
И я чувствую это, невообразимо, но я чувствую и собираю остатки сил, чтобы вобрать его в себя полностью. Я падаю, прижимаясь к его потной груди, и слизываю летнюю соль с его кожи, ощущая его жар, его сбивчивое дыхание. Я кусаю его за шею, скатываюсь на траву и растягиваюсь рядом с ним. Мне нравится ощущать теплую летнюю ночь своим голым телом.
- Господи, - восклицает он, смотря на небо.
А я разглядываю то, что осталось от ярмарки, которая через несколько часов закроется и отправится в какой-то другой малюсенький городок, забирая с собой колесо обозрения, вишневое мороженое и прекрасного мальчика с дикими волосами. Но сейчас, в первый раз с момента моего возвращения домой, я чувствую, что смогу пережить это лето.
Я поворачиваюсь к нему и стараюсь запомнить его профиль, его закрытые глаза, его длинные ресницы, его летящую тату. И думаю, буду ли завтра сожалеть о содеянном. Но даже если и буду, это станет самым прекрасным сожалением.
***
Я тереблю юбку и ерзаю на бревенчатой скамье, когда сладкое воспоминание о мальчике с дикими волосами и яркими глазами накрывает меня. Моя кожа тут же становится горячей, несмотря на установленные в церкви кондиционеры, и я пытаюсь вынырнуть из проносящихся перед глазами образов его розового языка между моих ног, его бедер, встречающихся с моими, его рук на моей груди. И пусть я потеряла стыд, но все же мне не стоит превращаться в язычницу, особенно, сидя между родителями.
- Спасибо, - с кафедры раздается громкий голос пастора Вебера, и я заставляю себя отключиться от развратных грез и сконцентрироваться на его словах. – Я за многое хотел бы вас поблагодарить. Последние шесть лет, проведенные с вами, были благословенными, и я не смогу перечислить все, что вы сделали для меня, моей семьи и нашей церкви. Я буду скучать по всем вам, но Бог призывает меня и направляет туда, где я сейчас нужнее.
Я погружаюсь в привычный ритм его речи, вспоминая, что, когда была ребенком, то очень его боялась, то ли потому, что он – человек, представляющий бога на Земле, то ли потому, что считала, что пастор Вебер может читать мои мысли. Сейчас я благодарю бога за то, что это не так.
- Сердцем я всегда буду с вами, а сейчас я хотел бы представить вам человека, который меня заменит. Я знаю, многие из вас уже имели возможность познакомиться с ним, и мы должны поблагодарить бога за то, что он согласился занять это место. С превеликим удовольствием представляю вам пастора Карлайла Каллена.
Высокий, светловолосый и моложавый мужчина подходит к пастору Веберу, и когда он поднимает голову и с улыбкой начинает рассматривать свою паству, судорожные вздохи церковных дев перекрывают любые другие звуки. Он не похож на человека, который носит мантию, он выглядит, как человек, который просто обязан рекламировать нижнее белье.
- Спасибо, пастор Вебер. И спасибо нашей церкви. Моя семья почитает за честь присоединиться к таким особенным людям, - он обводит рукой зал. – И я бы очень хотел представить вам членов своей семьи.
Встает женщина с волосами цвета кофе латте.
- Эта моя жена, Эсме, - говорит новый пастор, указывая на нее.
Встает прекрасная девушка, со светлыми волосами и с глазами цвета аквамарин.
- Моя дочь, Розали.
И тут, как только поднимается третий человек, мое сердце начинает рваться из груди. Потому что я знаю эти волосы. Эти глаза. Этот рот.
Этот рот.
- А это мой сын, Эдвард.
Вот уж и вправду прекрасное сожаление.
Автор: TheFicChick
Перевод выполнен: mened
Редактура: Maria77
Дизайнер: DashaZh
Если вам понравилась эта история и её перевод, то на сайте Robsten.ru, в разделе «Фанфикшн» вы сможете найти огромное множество новых и уже полюбившихся вам сюжетов в удобном для чтения формате.
Поблагодарить команду, работавшую над переводом, или узнать об этой истории больше, вы сможете на специальном форуме.
|
|
|
