 |
Финиковая пальма. Египет. 1911.
|
|
|
|
Финиковая пальма. Египет. 1911.
Всех незначительнее были произведения Чернышева, неумело подражающего Б. Анисфельду, и акварели Шаврина, хотя нельзя утверждать, чтобы он кому‑ нибудь подражал. Кубасов со своими рисунками, подписанными стишками, – простое недоразумение.
У М. Яковлева – были удачны цветы, написанные ярко, солнечно, непосредственно. За эти цветы можно было простить ему очень плохую голубую картину, которой место скорее на выставке «Петербургских художников». Впрочем, М. Яковлев не так уж далек от «Петербургских художников», как это кажется. В нем чувствуется, вместе с внешней талантливостью, что‑ то поверхностное, дешевое: полное отсутствие самокритики и вкуса. М. Яковлев, я боюсь, – не будущий мастер.
Вот, кажется, все «новые» петербуржцы – на «Венке». Б. Анисфельд, щеголявший по обыкновению красочными парадоксами, А. Гауш, выставивший превосходные, мастерски написанные пейзажи, А. Явленский, идущий по стопам великого Гогена и Сезанна, и, наконец, москвичи «Голубой розы» – все это художники, достаточно определившиеся, чтобы не выступать более на выставках «зеленой молодежи».
Вообще, мне думается, что такие выставки в России больше не нужны – надолго. Благодаря отсутствию у нас культурной общественной критики преждевременное выступление начинающего художника под новым девизом часто окончательно портит его. Отверженный, осмеянный – он чувствует себя непризнанным гением, и тогда действительно начинает писать плохо…
Послесловие
В этих «страницах» критики многое кажется недоговоренным. Составленные из отрывков они носят, конечно, отрывочный характер. Некоторых областей современной русской живописи мне не пришлось коснуться вовсе; часто я ограничивался лишь попутными замечаниями. Три самых крупных в России мастера (за последние десятилетия) – Серов, Врубель, Борисов‑ Мусатов – случайно не оказались во главе громких и менее громких имен, которым посвящены эти страницы. Хотя, может быть, именно с них следовало начать: Серов – как тончайший реалист нашего времени, Врубель – как родоначальник русской фантастики, Мусатов – как самый глубокий и тихий из ретроспективных поэтов.
|
|
|
Сказанное о Репине, Сурикове, В. Васнецове – конечно, лишь малая часть того, что следовало бы о них сказать. Многим даровитым художникам – Якунчиковой, Остроумовой, Гаушу, Н. Милиоти, Крымову, Сапунову, Кардовскому, Анисфельду – уделено только несколько слов. Многие не названы совсем: ни блестящие декораторы – Головин, большой и разносторонний мастер, и Константин Коровин, ни Кустодиев, совершенствующийся последнее время в портретной живописи, ни талантливые пейзажисты «Союза» – Игорь Грабарь, неутомимый искатель технической новизны, Юон, и близкие к новой Академии – Богаевский, Латри, Пурвит, Рылов, – ни «бывшие передвижники» с несомненным проникновением в настроения русской природы В. Жуковский, Петровичев, ни Малявин, упорный и яркий талант, к сожалению, загипнотизованный алостью кумача, ни вдумчивые художники interieur’ов – Средин, Н. Ф. Петров, Пастернак. Этот список необходимо еще дополнить именами Яремича, Шервашидзе, Зедделера, Чемберса, Шемякина, известных по выставкам «Союза» и «Нового общества», Калмакова, Сабашниковой, и молодых интересных москвичей – Якулова, В. Милиоти, Ларионова, В. Кузнецова, Егорова, Дурнова, Нивинского. Не следует также забывать многообещающих художников, создавших себе имя за границей, Тархова, Лукш‑ Маковскую, Евсеева, Кандинского, Веревкину, Петрова‑ Водкина, Кончаловского… Но это – материал для новой книги, для следующих «Страниц художественной критики».
|
|
|
ПОСЛЕДНИЕ ИТОГИ ЖИВОПИСИ [156]
Введение
Что делается в наши дни с живописью, с новой живописью? Куда завели живопись художники так называемых «левых течений», глашатаи кубизма, футуризма, экспрессионизма и прочих современнейших «крайностей»? Как отнестись нам (не крайним, не экстремистам по исповеданию, хотя отнюдь не староверам) к этому искусству suî generis[157], пустившему корни за последние лет пятнадцать почти везде на белом свете? Уверенно ли враждебно, как к опасной болезни века? Или, напротив, выжидательно, с сознанием смиренным своей отсталости?
Не приоткрывает ли в самом деле непонятная для «толпы», пресловутая «левая» живопись некую правду будущего? Ведь искусство не только смотрит назад. Искусство предвидит и предсказывает. Художник познает красоту, до которой непосвященному долгий путь. Что, если и непонятность современного экстремизма – от близорукости непосвященных?
Экстремисты, разумеется, это и доказывают. Широковещательные манифесты их полны ссылок на исторические аналогии: разве история живописи не изобилует примерами того, как творческое новшество, дружно отвергнутое вчера, становится общепризнанным завтра?
Времена меняются, но борьба с рутиной все та же в веках. Над Аполлодором Афинским – за то, что он, по словам Плиния[158], «смешивая краски, передавал светотенью трехмерность», – глумилась афинская улица, приученная к бестенным фрескам Полигнота. Теперь забыт великий переворот, совершенный этим первым скиаграфом (тенеписцем), «привратником, что отомкнул двери живописи», но тени его, сообщившие плоским силуэтам телесную глубину, представлялись когда‑ то не меньшим парадоксом, вероятно, чем на сегодняшних выставках «кубы» и «цилиндры» Пикассо или Метценже…
И дальше на протяжении христианских столетий в борьбе обретала живопись свое право. Каждый решительный ее успех получал признание лишь после тяжбы с традиционным вкусом и безвкусием. Как джоттистам, современникам Данте, нелегко дались лавры победителей (над иератизмом Византии), так и никому из последующих новаторов: ни гениальному реалисту кватроченто Мазаччио, ни столь же гениальному Андреа‑ дель‑ Кастаньо – в XVI веке, ни самому Рембрандту – в XVII, ни позже, вплоть до нашей эпохи, всем открывателям неторных путей, защитникам свободы и правды искусства против школьной косности, будь то ложноклассицизм или ложнореализм: и романтикам, и Курбе, и первым возвестителям plein air’а, и постимпрессионистам Понт‑ Авенской школы.
|
|
|
Все это правда… Но можно ли заключить по аналогии, что нынешний экстремизм – такой же этап живописи на пути ее завоеваний? Такой же, каким был, например, импрессионизм еще позавчера, когда Салоны отмахивались от Мане и Ренуара, а Рескин, апостол красоты Джон Рескин, публично издевался над Уистлером?
И да, и нет. Перед нами случай особого порядка. Не столько очередное завоевание, сколько катастрофа. Этап, но со знаком минус. В рождении нового – вырождение. Скачок в будущее, похожий на стремительный упадок.
Краткому обоснованию этого вывода, мало утешительного – что и говорить! – для всей современности, и посвящены нижеследующие строки.
|
|
|
