Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

XIV. Рассказ о встречах




 

 

Когда мне заболеть, у меня подруга в ресторане была, Зина. Мы с ней пятнадцать лет дружили. Касса у нас — всё вместе, друг от друга никогда вот ни копеечки не украли, ничего. И очень она меня любила (ну как подругу), очень.

 

И вот раз мы сидим, мы обедать с трёх до четырёх закрывалися. Сидим, а она чё­-то приболела (она постарше меня на десять лет). И она говорит: «Рай, — говорит, — если я умру, то я, — грит, — буду стучаться, — (ну, шуткой грит), — стучаться буду к тебе».

 

Да­а?.. а вот слушай!

 

Говорит: «Я там без тебя не смогу».

 

«Да ты что, у меня четверо детей! Ты с ума сошла что ли».

 

А у ней тоже трое. Ну, она постарше, у ней дети-­то уже все были определённые. А у меня ж Маринка маленькая, я родила-­то её поздно. Вот. А она говорит: «Я там без тебя не смогу».

 

«Зин, да ты чё, очертенела?» — я на неё прям вот так…

 

Ну и всё, вроде шутка и шутка.

 

А потом она и умерла. Щас уже восемь лет. Ну, я и хоронила, и всё честь по чести, всё, и поминала, и так же вот и пощас: сажуся есть — и маму с папой, и всех там кого поминать своих… Даже не успеешь всех — говорю: помяни, Господи, всех моих сродичей всех по крови. А подружек надо так поминать, именами: и я её, Зинку, всегда поминаю. А то забыла раз помянуть, и… ты слушай, слушай! Снится она мне, значит, во сне… а так явственно!

 

Я иду вроде бы на свеклу̀ тяпать. Раньше нас посылали на свеклу тяпать, и вот у меня там тяпочка, узелок это с молоком, с яйцами — с собой брали.

 

И речка. С этой стороны я иду, и девчонки все со мной с ресторана, и мы идём вдоль речки вроде работать.

 

А на том берегу сидит эта Зина, моя подруга, а около неё пустое место на травке. А через это место сидит там — одну у нас соседку муж зарубил топором, Ельку. И вот она, Елька эта, там тоже с ней сидит, её соседка. И там ещё одна женщина умерла, эта, как её… Люба звали, и муж её этот, Эдик.

 

А Зинка мне прямо так, шумит мне: «Райк! я место тебе берегу, ты чё там ходишь­-то?» А я не почувствовала сразу, что она мёртвая-­то…

 

Да! а ноги­-то у неё в воде! Ноги у неё в воде, ну, во сне­-то…

 

А так явственно! Сидит — и мне прямо так…

 

Я ей: «Зин, да я тут не пройду, глыбако, как я к тебе пойду­-то, вода холодная… переплывать — у меня продукты тут, намочу…»

 

А она: «А вон там немного мосточек обойдёшь, и сюда сразу придёшь».

 

Я немного шагнула, шаг-­два… — и вспомнила: «Ой­-й! Она ж мёртвая­-то!..» И все соседи сидят — какие уже мертвецы!

 

И как начну с ней ругаться: «Ты чего ж, говорю, меня зовёшь-­то! Тебе чего, мою Маринку не жалко?! она ещё маленькая!» А она своё: «Я по тебе соскучилась, приходи…»

 

Тут я беру какие­-то яйца из сумки, в неё вот так кидаю со злости, кидаю, ругаюся с ней во сне…

 

А она говорит: «Ну и ладно, ну и не надо тогда. Я другую себе тут подругу найду».

 

И очнулась.

 

А после этого я заболела оч сильно.

 

Я сюсюкаю-­то почему. Семь часов операция была, наркоз-­то: зубы эти были красивые — всё повыпало, тут ещё немного держатся, а там золотые повыскочили, там кошмар. Лысая была вся, щас отросло… Я год не вставала, лежала лежачая. Все руки были тут… потом их это… марлей, это… всё в крови у меня было… ох…

 

Мне иконка одна помогла, Казанская божная мать. Или Тихоновская, по­моему… Она даже на столике там у меня была, в больнице на тумбочке, помогла мне, иконка.

 

И видите, как случилось. Как к слову она говорит: «Ой, как же я без тебя, не смогу…» Вроде шутка, а получилось вот так.

 

И потом стала стучаться мне. Ну, в окно: сплю — она стучится.

 

Я утром проснуся: у меня церковь — пять минут от меня ходьбы. Я с костылём прямо в церковь. Схожу, ещё конфет там надо раздать, чтоб не снилось, раздам, всё, пришла, соседей к себе позову, ещё ко мне подруга придёт проведать, я чачу свою достану… Летом груш было много: груши, сахар — сосед армян научил: молоко банку, банку воды и вот эту… и в перегонке вторую делаешь — от молока остаётся просто такие пятнышки, всё очищается: светлое, только немного грушей… О-­о! нич­-чё на свете не надо. Вот ни коньяк тебе, ни дорогую водку за пятьсот, ничего. В ней шестьдесят, а пьётся!.. ну как вам сказать, её женщина даже выпьет пятьдесят грамм — сидишь, раскраснеисси… и такое вот ощущение — никогда ни голова не заболит, хоть ты её перепей, хоть ты в доску её напьёсся!..

 

Да.

 

А что­-то хотела ещё… А! Про Зинку­-то.

 

Значит, только забуду её помянуть — стучит ходит в окно мне. Не просит ничего, ничего, просто в окно…

 

А я ей: «Зин, иди ради бога, ну чё ты ко мне стучисси­-то? Тут у меня, — говорю, — и так без тебя полон дом, иди отсюда!» — во сне начинаю ругаться с ней…

 

Ну а потом мне монашка одна помогла. Чё­-то там почитала, одна монашка там у нас. Она чё­-то там почитала своё, и она больше не стала ко мне стучать… так просто, приснится во сне и всё.

 

У нас очень церковь сильная в Дубово̀м. Село Дубовое, Липецкая область, Чаплыгино, село Дубовое. Там у нас святой колодец. Лечебнай. Его в революцию закапывали тракторами, но он всё равно пробивал. Щас там всё уже сделали, там и иконы, купаются там и всё. И хорошая экология. Москву не сравнить — Москва грязновата. У нас все с Москвы люди едут лечиться. Даже землю купить хотели, но там нельзя: святое, не продают. И церковь. Батюшка Валерьян — это просто!.. Он мне сказал: «Первую воду компот отваришь...» Нет, он не так говорил. «Когда была война в Афганистане, то брали не русскую кровь нашим солдатам, а брали украинскую, потому что она сильней, потому что они пьют сухофрукты. — Батюшка Валерьян. — Первую воду ты, значит, компот сливаешь, второй заливаешь и кипятишь, и вот эта вторая вода очень сильная для желудка». Вот, я придерживаюсь. У меня ягод много замороженных дома, и я придерживаюсь.

 

Вот такие дела…

 

Что-­то ещё хотела вам рассказать самое главное…

 

А! Отец-­то приснился мне! Отец родной, уже десять лет его нет.

 

Он такой тихой у меня был, несмелый... контуженный весь, с войны­-то. Мать-­то у нас боевая. Она любила в глаза чего­-нибудь высказать: у меня другой раз совести не хватает… Она тоже на фронте была, мама моя, у ней был лётчик жених — разбился. Любовь была у них. Мама красивая у меня, но маленькая росточком: в ней всю жизнь шестьдесят килограмм.

 

Они с отцом в один день поженились. После войны­-то мужчин — кто без ног, кто без рук, а тут целый, только контуженный: привели и сразу сосватали, через родню, ну как в деревнях-­то… Самогоночка, хлеб напекли, и вся свадьба. И вот помню, мы приезжаем к ним, лет мож восемнадцать назад, мож семнадцать, давно: заходим, гостинцы... ой!.. Мама всегда: «Ой, детишки слетелися! Ой господи, какой праздник­-то! девки, как хорошо­-то, детишки мои все слетелись…»

 

А дед (отец мой) сидит на сундуке, тихо так… А лысый был, я гляжу: у него тут вот так, ободра̀но немножко. Я говорю: «Мам, чё это отец­-то ободранный? Подрался с кем?»

 

«Да ну его туда, глухая тяпка! Всё настроение мне испортил!»

 

«Мам, чё это ты?»

 

А сидит — платок хороший на ней, с цветами, кофта в горох, сидит такая: «Да не люблю всю жизнь! Не люблю, и не по любви вышла. Я любила кого — он разбилси. Всю жизнь не люблю. Тяпка глухая…»

 

«Мам, а ты ведь так не говори! Тяпка­-тяпка, а шесть человек-­то нас ро̀дили?»

 

«Ой, девки, простите меня… В азарт войдёшь — ничего не помнишь...» Ха-­ха-­ха-­ха! Мы посейчас вспоминаем: в азарт войдёшь — ничего, грит, не помнишь… Боевая такая была упокойница, царство небесное, папе это… Николая и Александры…

 

Ну вот. Я пригляделася: у отца-­то полоски две от ногтѝ. А никогда они не дралися. Не было у них, чтоб дралися между собой.

 

«Мам, — говорю, — да кто ж его так ободрал­-то?»

 

«А-­а, если б вы знали-­то! Под старость лет с ума сошёл: наркоматик стал!..»

Ребята его научили в деревне: сажали — как её называется, наркоманческая такая… да, конопля, конопля! И отец насажал им за баней. А она разрослась выше крыши, красивейшая такая…

 

Мама говорит: «Что ж я, не знаю? раньше в деревне она росла, мы с ней пряли да ткали, половики конопляные, полотенца: я думаю — ладно, мож чего к делу она пригодится или чего…»

 

А он обрезал, половину ребятам отдал, а половину высушил, нарубил, на чердак всё занёс — и потихоньку добавлять начал… А чё? ему хорошо. Вино даже не надо пить.

 

Бабка заметила: «Что ж махорку не курят, какую я насажала, а курят какую­-то эту длинную...» Смотрит, что он какой-­то… Ну, думает, это мож потому что старый, да и контуженный весь, с войны-­то...

 

А как догадалась — «Ой­-х! Ты погляди?! То молодёжь курит, а этот с ума сошёл, ну вообще! Наркоматик! Я ему лысину­-то ободрала, будет знать! И спожгла у него всю эту структуру…»

 

Ну и всё, после этого дед не прикоснулся.

 

Другой раз приезжаем: всё тихо­-мирно… Я деду всегда брала, отцу­то, бутылочку: перцовочку он любил, и «Стрелецкая» была раньше тоже. За колодец поставлю в крепиву, чтобы никто не лазил, руки-­то не крепил.

 

Подхожу, моргаю отцу: «Там за колодцем-­то, как обычно… шнапс».

Он улыбается, прям улыбается весь сидит… Пока мама на стол соберёт нам садиться, он тихо пойдёт туда, раз — и выпьет.

 

А мама: «О­-о-­ой!.. Эй-­т, ты где это махнул­-то?!..»

 

Сидит, молчит, улыбается… Он вообще такой смирный был…

 

«Ну тюлень, ох тюл­-лень!.. тихо̀й, глянь — где-­то уже махнул!.. Ведь вот даже в навоз закапывала, в навоз бутылку! И там — ведь надо ж было, нашёл!..»

 

Ну, он не алкаш какой­-нибудь был: он работал, на печах клал, и крыши крыл, и дома, и срубы рубил, и конюшни, то, это — ну, на все руки. А выпить­то… в деревнях все ж такие…

 

Вот, и снится он мне теперь во сне, дед, отец-­то этот мой.

 

Выходит в сенцы меня встречать в голубой куртке: это у него в последнее время была болоньевая. Открыл двери, а сам отворачивается от меня.

 

Я говорю: «Папань, ты чего меня не встречаешь­-то?»

 

Он молчит.

 

«Ты меня чё не встречаешь-­то, а?!» — говорю. Молчит. Ну, тут я догадалась: «Ах! Выпить-­то я тебе забыла купить!..»

 

Он прямо так улыбнулся: мол, «да…» — и ушёл в ту дверь: там двойная дверь, в деревнях-то…

Я скорей покупать, да скорей поминать… мужу говорю, там ещё судья в гости пришёл, говорю: «Выпейте, ради бога, немножко, он там хочет, наверное, выпить-­то…»

 

Видите, сны­-то!

 

А говорят: «На свете вроде не-­ет ничего…» Всё есть.

 

А как же. Всё есть.

 

 

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...