 |
Птица Венеры
|
|
|
|
Бег
Едва завершилось состязанье на водах, принесшее радость не только смертным, но и владыке морей со всей его свитой, как мысли Энея устремились к новой игре. Он выбрал ей местом лощину между лесом и двумя тра вянистыми холмами. Здесь издавна приносили жертвы богам первые обитатели острова – сиканы[90]. Здесь Геркулес, посетивший остров, сокрушил в кулачном бою цвет их молодежи[91]. Сюда по зову трубы собрались беглецы из Трои и сиканы, принявшие в земли свои чужестранцев.
Ганимед, похищаемый орлом (мраморная статуя в Ватиканском музее).
Зрители уселись рядами на зеленых склонах холмов. В центре лощины Эней расставил дары для победителей в беге: копья из города критян Кносса прекрасной работы, двойную секиру с насечкой на серебре, колчан из страны амазонок на золотой перевязи, полный фракийских стрел, вывел коня в богатом убранстве. Состязаться за эти дары пожелали два юных троянца Нис и Эвриал[92], известные неразлучной чистой дружбой, Диор из царского рода Приама, акарнанец Салий[93], Патрон из аркадской Тегеи[94], а также Элим и Панопей из свиты старца Акеста (долго с ним блуждали они в лесах тринакрийских).
Бегуны заняли место, наступив на полоску из врытых в землю плоских белых камней, и устремили глаза к видневшейся вдали цели. Прозвучала труба, и бег начался. Первым вперед вырвался длинноногий Нис, оставив соперников за плечами. Следом бежал Салий, за ним – Эвриал. За Эвриалом несся Элим, за Элимом проворный Диор, едва ему не наступая на пятки. Была уже недалека цель, и Нис предвкушал награду. Но вот он поскользнулся на лужице крови принесенного в жертву быка и растянулся плашмя. Не забыв при всем своем огорченье об Эвриале, он подставил Салию подножку, и Эвриал первым достиг цели. За ним, запыхавшись, прибежал Элим. Диор добился третьей награды. Обиженный Салий, представ перед судьями, стал обвинять Ниса и Эвриала в обмане. Эней крикуна успокоил, вручив ему мохнатую шкуру льва, на которой сам восседал.
|
|
|
Кулачный бой [95]
Едва улеглось возбуждение, как на поле спустился друг Энея Дарет[96], уже обнаженный для кулачного боя. В бою под стенами Трои в честь павшего Гектора всех одолел он и был удостоен награды. Глядя на мощные руки и плечи бойца и на вздувшиеся мышцы на груди, никто из сидящих не решился принять вызова. И зрители подняли крик, требуя вручить Дарету награду без боя. Но с мест, какие занимали сиканы, поднялся старец, и имя Энтелл прогремело над полем. Сойдя на траву, Энтелл бросил рядом с Даретом пару наручных ремней небывалого веса. Пронесся шум по рядам, и Энтелл обратился к Энею:
– Эти ремни надевал я, выходя на бой с Геркулесом, Эрикс, мой брат, да и сам я с ними сражался, пока виски мои сединой не покрылись.
Дарет при виде ремней, обшитых свинцом и железом, побледнел, и лоб его покрылся потом.
– Видел бы ты, – обратился к нему Энтелл, – с какими ремнями против брата сражался сам Геркулес! Я же готов тряхнуть стариной и надеть на свои кулаки иные ремни, какие предложат.
Эней приказал принести ремни равного веса. Их вынес на поле Асканий. Бойцы кулаки замотали ремнями и приготовились к схватке, головы в шею втянули, вверх подняли руки, защищая лицо от ударов.
Дарет был силен подвижностью и крепостью ног. Энтелл – весом и мощностью рук, но в коленях он чувствовал слабость и страдал от одышки. И потому он не двигался с места, отражая удары. Троянец подступал к нему то с одной стороны, то с другой, пытаясь удар нанести в лицо или в корпус. Но Энтелл был неколебим, как скала, и сам, улучив миг, первым выбросил правую руку. Увернулся Дарет от удара, и старый боец на траве распростерся. Двое мужей, на поле сбежав, подняли старца. Не утратил Энтелл от паденья воли к победе. Гнев возбудил его силы. Начал он гнать Дарета по полю, нанося удары попеременно то правой, то левой, не давая сопернику передышки. Были эти удары подобны граду, который порой сокрушает черепичные кровли. Но не сдавался Дарет, и Эней, привстав, укор ему бросил:
|
|
|
– Уступи, несчастливец! Неужто не видишь, что твой противник сильнее, что боги от тебя отвернулись?
И тотчас сбежались друзья и бойцов развели. Дарет уходил, качаясь как пьяный. Кровь у него лилась по лицу. Вместе с кровавой слюной он выплевывал зубы.
Эней вручил победителю кубок и сделал знак, чтобы привели быка для Энтелла. Взяв кубок в левую руку, правой Энтелл нанес удар между рогами быку, стоявшему рядом[97]. Бык покачнулся и рухнул тушей на землю. Над холмами разнесся ликующий рев тринакрийцев и тевкров. Энтелл сбросил ремни, покрытые спекшейся кровью, и, повернувшись к горе, освещенной полуденным солнцем, обратился к душе брата:
– Эрикс! Эту жертву я посвящаю тебе взамен души троянца Дарета, которому жизнь даровал. Эта последняя схватка моя. Прощай, кулачного боя искусство!
Птица Венеры
С поврежденного судна снял Эней мачту могучей рукой и воткнул ее в землю. К вершине мачты привязан был голубь, вспорхнувший в небо, – цель для лучников. Прозвучала труба Мизена. Стрелки, которых жребий назначил, спустились на зеленое поле, чтобы испытать свое счастье. Гиппокоант, сын Гиртака, чей глазомер, испытанный в битвах, был известен троянцам. Его появление было встречено шумом. За ним шли Мнесфей, недавний победитель, еще увитый оливой. Эвримон был братом Пандара[98], того, кто под стенами Трои по наущенью Афины стрелою своей сорвал перемирие с войском ахейским. Попробовать силы свои в искусстве стрельбы решился и старец Акест. Он вышел четвертым.
Первой прорезала воздух стрела Гиппокоанта. Она в мачту вонзилась, и испуганно вздрогнула птица. Второю была стрела Мнесфея. Она угодила в льняную нитку, и свободная птица, взлетев, рванулась к тучам. Эвримон достал ее своею стрелою. И голубь упал на землю, дыхание жизни оставив звездам. Акест бесцельно стрелу свою в небо пустил. И, о чудо, она загорелась в воздухе, обозначив свой путь дымом, и исчезла подобно комете, которая смертным ужас внушает.
|
|
|
Не пренебрег мудрый Эней этим знаменьем. Обнимая Акеста, словно бы радуясь меткости старца, он осыпал его похвалами и первую вынес награду – кратер тончайшей работы. Эвримон, пронизавший птицу стрелой, награды лишился, но не роптал, ибо голубь, так рассудил Эней, – священная птица Венеры. К ней посылал мольбу прародитель, надеясь, что беду, возвещенную чудом, сможет она лишь одна отвратить.
Троянская игра [99]
Когда еще состязанье было в разгаре, Эней подозвал Перифаса, опекавшего его сына, и тихо шепнул ему на ухо:
– Возвести Аскания. Пусть готовится к играм.
Когда же бойцы разошлись, через Мизена дал прародитель знак толпе расступиться и очистить поле. Стало оно огромным цирком.
И вот, словно из‑ под земли, показалось облако пыли. Стали видны юные наездники. Не отличить троянца от тринакрийца. Все в коротких одеяниях. На головах шлемы, поверх их венки из свежих цветов. У отдельных героев с шеи на грудь спускаются витые гривны. И дивилась толпа блестящему конному строю. Гул одобрения слился с ровным стуком копыт и звоном оружия.
Юноши были разбиты на три отряда[100], скакавшие рядом. Каждый отряд возглавлял предводитель[101]. Приам, сын Полита, удостоенный имени деда, скакал на фракийском коне, в белых яблоках и с белой звездою на лбу. Атис, друг Аскания, родоначальник римских Атиев[102], гарцевал на вороном. Под Асканием был горячий сидонский конь, дар царицы Дидоны, знак любви к Энею и восхищения его сыном.
После того как мальчики проскакали по полю, красуясь своим убранством и прытью коней, Перифас щелкнул бичом, и отделились отряды, и понеслись друг на друга, наставив копья из тонких стволов кизила, являя подобие битвы. Вот одна сторона отступает. На нее наступает другая, чтобы затем поменяться ролями и беглецам наступать, смыкаться и вновь размыкаться. Подобные повороты‑ зигзаги имел лабиринт на критских холмах[103], и там сотни путей меж глухими стенами сплетались в узор. Там люди выход к свету искали, безысходно блуждая во мраке. Также переплетались следы наездников юных, то расходившихся, то сходившихся, словно для боя. Не так ли дельфины игры свои затевают в многоводном море ливийском и в водах, омывающих остров Карпаф[104].
|
|
|
Позднее Асканий ввел эти игры, опоясав стеной Альбу Лонгу, и завещал их древним латинам. Их и доныне справляют в честь прародителя в Риме.
Сожжение кораблей [105]
Скитания чужды женскому естеству. Девкалион[106], воссоздавая по воле богов после потопа человеческий род, говорят, выбирал для мужей острые камни, потоком снесенные с гор, а Пирра вырывала для женщин голыши, вросшие в землю. С той поры, если какая беда заставляет женщин покинуть жилище, они стремятся как можно скорее осесть на земле и привязать к ней искусством, какое им даровала природа, мужей, сыновей и отцов.
Не пригласил Эней женщин на игры. Оставшись у кораблей, они решили оплакать Анхиза. И как это нередко бывает, стенания об умершем перешли незаметно в жалобы о себе. Глядя на бесконечное море, жены сокрушенно вздыхали:
– Горькая наша судьбина! Сколько еще придется терпеть нам невзгод, словно бродягам морским? Когда же у нас будет дом, прочно стоящий, а не гонимый ветрами?
Тогда показалась старица в черном и, втесавшись в круг матерей дарданских, заговорила со страстью, для лет ее неподходящей. Узнали в ней жены Берою, вдову Дорикла. На корабле она оставалась, больная.
– Подруги! Боги вернули мне силы, чтобы я могла дать вам совет. Семь лет миновало, как мы покинули берег отчизны. Все это время мы настигаем нам обещанный берег, но он ускользает. Зачем нам участвовать в этом? Ведь мы не дети и не рабыни. Среди вас немало женщин, которые, как и я, могут гордиться знатностью рода. Пусть нам объяснят, чем этот берег хуже других. Ведь не случайно выбрал его наш земляк Эрикс и нас дружески встретил Акест! Почему бы здесь, где похоронен Анхиз, не построить новую Трою? Кротостью мы ничего не добьемся! Возьмем спасенье мужей в наши слабые руки. Если сжечь корабли, придет скитаньям конец.
Сказав это, Бероя выхватила головню из костра и метнула ее в ближайший корабль. И не промахнулась.
Старица Пирго, кормилица царского дома, разгадала обман:
– Не верьте ей, сестры! Не Бероя она! На лице ее знаки божественной красоты, а речь вдохновенна. Я лишь недавно ушла от захворавшей Берои. Горько она сожалела, что ей не удастся почтить манов Анхиза. Не добраться бы сюда Берое одной.
Но в это время вспыхнула и охватила полнеба радуга. Охваченные безумием, женщины ринулись к алтарям и, выхватывая головни и горячие ветви, стали кидать их в корабли. Мнимая Бероя, воспользовавшись суматохой, растворилась в воздухе. Ее образ приняла враждебная Энею Юнона.
|
|
|
Увидев из лагеря языки пламени и столбы дыма, Асканий решил, что напали враги. Собрав несколько юношей и вооружившись, он бросился к берегу. Навстречу бежали перепуганные пламенем и ощущением вины троянки. Поняв, что произошло, Асканий преградил им дорогу.
– Остановитесь! Это я, Асканий! – Он скинул шлем и бросил его себе под ноги. – Что вы наделали?
Образовав цепочку, мужчины передавали друг другу пифосы, стараясь усмирить огонь водой. Но пламя тлело под намокшей древесиной и в пакле. Лишились бы троянцы всех кораблей до одного, если бы с неба не ударил внезапно гром, сотрясая равнины и горы Тринакрии. Струями захлестал дождь, наполняя каюты и трюмы. Спасти всю флотилию не удалось. От четырех кораблей остались лишь головешки да медная обшивка носов.
Эней сидел в горестном раздумье, когда к нему подошел старец Навт, жрец Афины Паллады. Утешая вождя, он сказал:
– Богорожденный! Порой нам кажется, что, приняв решение, мы идем, а нас судьбы влекут. И противиться им невозможно. Рок победить удается, лишь отдавшись ему. Имеется друг у тебя – троянец Акест. Передай ему всех, кто стал помехой в пути к цели, – старцев, согбенных годами, матерей, уставших от моря. Пусть для них в Тринакрии будет воздвигнут город, носящий имя Акеста.
|
|
|
