 |
Таблица II
|
|
|
|
Временем тем же из степи Шамхат и Энкиду выходят,
К дыму костра и к овинам, и к деревеньке пастушьей.
Видя гостей необычных, пастухи побросали работу
И окружили толпою шумливой Шамхат и Энкиду.
Слышались речи: – Похож он на самого Гильгамеша.
– Нет! Он немного пониже, но костью, пожалуй, покрепче.
Уж не Энкиду ли мы принимаем, рожденного степью?
Как он могуч! Словно воин небесного царства.
Вынесли хлеба гостям и поставили перед Энкиду.
Он без внимания, словно бы бросили под ноги камень.
Мех притащили с сикерой – к нему он не прикоснулся.
Был не обучен еде он, в которой жизнь человека,
И голова доселе его от хмеля еще не кружилась.
– Ешь же, Энкиду, – Шамхат увещевала гиганта. –
Пей же сикеру, напиток, всему зверью незнакомый.
Хлеба отведал Энкиду, так что другим не досталось.
Мех осушил глотком он единым, и душа разгулялась.
Тело свое он ощупал и умастился елеем.
Шерсть на груди полотном добротным прикрыл он.
Спать улеглись пастухи, отправился он на охоту.
Львов по степи погонять и волков, что овец истребляют.
Утром в Урук несравненный ушли Шамхат и Энкиду.
В стены вступил он, едва не разрушив ворота.
Домы покинул народ и улицы града заполнил,
Чтобы чудо узреть, шагающего исполина.
Руки и ноги, подобные бревнам, какие привозят
С гор Ливана далеких. А где же блудница,
Где Шамхат, красотой которой гордилась Эанна?
Словно ягненок, плетется она за Энкиду.
Как жеребенок на поле за маткою‑ кобылицей.
Вот и клич раздается, всему Уруку знакомый.
Клич, при котором обычно мужья закрывали все двери,
Чтоб на глаза Гильгамешу их жены не попадались.
Настежь распахнуты двери и страхи былые забыты.
|
|
|
Город у храма Ишхары застыл в ожидании битвы[230].
Кто‑ то от полного сердца желает победы пришельцу.
Может быть, время наступит, какого не чаяли люди,
Может быть, новый правитель спокойнее прежнего будет,
Женщин оставит в покое, каким‑ нибудь делом займется.
Меж тем герои схватились, пытаясь друг друга осилить.
Ноги их от напряженья в землю ушли по колена.
Земля застонала от боли, какой от рожденья не знала.
Вздулись жилы на шеях и стало тяжелым дыханье.
Капли соленые пота катились с лиц их потоком.
– Что мы, подобно баранам, друг в друга лбами уперлись? –
Молвил властитель Урука и первым мышцы ослабил.
Вот они друг против друга стоят, обсыхая на солнце.
Не только люди Урука, Шамаш, что всю землю обходит,
От сотворения мира схватки подобной не видел.
– Ты вразумил меня силой, – царь обратился к Энкиду. –
Аккадская печать с мифологическим сюжетом
Прежде, признаюсь, в тщеславье себе не мыслил я равных.
Силой равны мы, Энкиду, а равенство – дружбы основа.
В день этот оба они перед ликом Нинсун предстали.
– Мать, вот тот друг, о котором ты, сон разъясняя,
Мне говорила недавно: Энкиду, рожденный пустыней,
Равновеликий во всем мне и брата родного дороже.
Вот он, не знающий рода, рожденный горами и степью.
Но никому не сравниться с другом моим в целом мире.
В голос заплакал Энкиду, услышав слова Гильгамеша.
Слезы катились со щек, прожигая у ног его землю.
– Что же ты плачешь? – спросил Гильгамеш у Энкиду. –
Что тебе в речи моей показалось обидным?
– Я не обижен, – признался Гильгамешу Энкиду. –
Время мое проходит. Безделием я недоволен.
Силы мои иссякают. Не вижу я им примененья.
– Прав ты, – сказал Гильгамеш. – Ведь о деле и я помышляю.
Слушай: страна мне известна, на степи она не похожа.
Высятся горы Ливана, покрытые кедровым лесом.
Лес этот оберегает чудовищный воин Хумбаба[231].
|
|
|
Необозримые горы. Никто в глубину не проникнет.
Собрано зло в его теле. Давай уничтожим Хумбабу
И зло изгоним из мира, и кедры также порубим.
– Эти места мне знакомы, – Энкиду тотчас ответил. –
Там по соседству бродил я вместе со стадом газельим.
Необозримый там лес. Никто в глубину не проникнет
За ров, за границу лесную. Голос Хумбабы я слышал.
Он урагану подобен. Уста же Хумбабы – пламя.
Он смерть из уст выдыхает. Кто с ним захочет сразиться?
– Этого я и желаю, – Гильгамеш ответил Энкиду.
Ни лес меня не пугает, ни ров, что его окружает.
Львиноголовый орел Анзуд на печати из Ура
В лес мы проникнем. Есть у меня боевая секира.
Другое оружье умельцам мы нашим закажем.
Сломим, Энкиду, с тобою любую враждебную силу.
Тотчас, голос возвысив, Гильгамеш призывает умельцев:
– Вы, умельцы Урука, раздуйте горнила мехами.
Пусть поднимается пламя, чтоб его видел Хумбаба.
Пусть расплавятся камни зеленые – те, что привозят
На кораблях из‑ за моря. Пусть медь разливается в формы
И превратится в секиры, что нам по руке придутся.
Царю поклонились умельцы, взметнулся огонь над Уруком.
Издали город казался огромной пылающей печью.
Узнав, что замыслил владыка, народ жилища покинул.
Старцы шагали степенно, шествие возглавляя.
Шум голосов на собранье подобен был шуму Евфрата
В дни, когда льдины крошатся где‑ то в его истоках.
– Слушайте, старцы Урука, – царь свой голос возвысил. –
Слушай, народ Урука. Хумбабу хочу я увидеть.
Чье имя страны сжигает и сотрясает все горы.
И среди кедров могучих хочу его одолеть я
И имя возвысить Урука, – пусть мир это имя услышит.
И мне поклонятся кедры, как пленников, вам их доставлю
И имя свое навеки прославлю среди народов.
– Ты молод еще, владыка, – все разом ответили старцы. –
Следуешь зову сердца, с разумом не считаясь.
Могуч и страшен Хумбаба, погибнешь ты в схватке тяжелой.
Ведь для него оружье твое, что кедровая хвоя.
Бросив взгляд на Энкиду, старцам владыка ответил:
– Старцы, на брата взгляните и свои оставьте волненья.
С ним мне Хумбаба не страшен. Вместе добудем победу.
Мне ли Хумбабы бояться, друга такого имея.
|
|
|
Не одолеет один кручи, а двое взберутся.
Скрученный вдвое канат разорвется не скоро.
Сильного друга обрел я. Готов с ним идти на любого.
|
|
|
