Краткое содержание первого тома

Глава IV

 

После заключения Венского мирного договора Наполеон уже вернулся во Францию и жил во дворце Фонтенбло. Там меня и представил императору посол России. Немного спустя двор переехал в Париж. Каждую неделю во дворце Тюильри устраивали мероприятия с участием дипломатического корпуса и иностранных гостей. По воскресеньям – месса в императорской часовне, по четвергам давали спектакли, иногда, правда, очень редко проводились вечера с последующим ужином.

В Париж я приехал в седьмой раз. Я бывал во французской столице в самые различные периоды и теперь пытался сконцентрировать свои воспоминания и впечатления на каких-то общих чертах в облике этого города.

Следует признать, что Париж – удивительный город, который очаровывает и манит к себе иностранцев. Но есть в нем одно великое преимущество: когда бы вы сюда ни приехали, какое бы правительство ни стояло у власти, какая бы форма правления ни действовала в государстве – вы никогда не заметите разительных изменений в этом многоликом городе.

В Париже всегда многолюдно, и жизнь бьет ключом во всех его кварталах. Здесь постоянно проводятся форумы выдающихся европейских ученых, замечательных писателей и художников. Даже во время революции во всех научных учреждениях Парижа поддерживался строгий академический порядок. Вместе с другими иностранцами я ходил в публичные библиотеки. Мы бывали на различных лекциях, слушали лучшие оркестры Европы, посещали мастерские живописцев. Мы восхищались талантом таких мастеров сцены, как Флери, Тальма, Ларив, Рокур и Дюшенуа, любовались великолепием театральных декораций и наглядеться не могли на изящные танцы артистов парижского балета. Магазинчики в Пале-Руаяль щедро предлагали изысканные предметы роскоши. Выйдешь в свет – глаз не оторвать от изумительных нарядов. В праздники на парижских бульварах яблоку негде упасть. Рестораны и кафе никогда не пустуют. На улицах – дорогие шикарные экипажи. Помнится, как в 1797 году на праздники выезжали до трех тысяч экипажей.

Вот и теперь, в первые дни после приезда в Париж, я не находил здесь каких-либо заметных перемен. Впрочем, кое-что во дворце Тюильри все-таки изменилось: это новые светские персоны и придворный этикет, который стал более претенциозным и вычурным. Обычные парижане, далекие от дворцовых интриг, пожалуй, ни в чем не изменились.

Я надеялся, что на этот раз увижу много новых зданий, поражающих своим внешним убранством, но надежды мои не оправдались. Единственным украшением триумфальной арки, на которую затратили миллионы, стали четыре лошади из позолоченной бронзы, снятые с церкви Святого Марка в Венеции. Мое внимание привлекли дома на новой улице Риволи, железная решетка ограды вокруг дворца Тюильри и реставрация Лувра. Мне много говорили о предстоящих декоративно-орнаментальных работах в Париже, показывали схемы, планы, но, кажется, все это – дело будущего.

Никак не мог я пройти мимо Лувра, в великолепных залах которого представлены шедевры, свезенные сюда со всей Европы.

Придворный театр, на который я возлагал столько надежд, большого восторга у меня не вызвал. А ведь там работают самые лучшие актеры, в оркестре играют выдающиеся музыканты.

Роскошь, блеск, пышность, царящие в Тюильрийском дворце, искусно сшитые дорогие наряды, ордена, медали и знаки отличия всех государств, жемчуга и бриллианты самых изысканных дамских украшений – все это вряд ли могло произвести сильное впечатление на человека, бывавшего на церемониях и торжествах во дворах почти всех европейских монархий. И тем не менее я столкнулся здесь с нововведениями, которые не оставили меня равнодушным и четко зафиксировались в памяти. Это прежде всего военные парады, которые проводились чуть ли не каждое воскресенье на площади перед дворцом Тюильри, и приезд многих коронованных особ, находившихся в то время во французской столице.

На самом деле, было очень интересно смотреть, как перед Наполеоном торжественным маршем проходили французские, итальянские, польские, голландские, португальские, испанские войска. И все дружно чеканили шаг, устремив вдохновенные взгляды на императора французов. А разве не любопытно было увидеть среди гостей сразу шесть королей и несколько королев, которые пребывали в Париже и своим появлением в Тюильрийском дворце подчеркивали значимость и величие нового императорского двора! [82]

Ничего не буду говорить о празднествах в связи с бракосочетанием императора и эрцгерцогини Марии-Луизы, так как незадолго до этого события я вынужден был срочно уехать в Петербург по семейным обстоятельствам.

В конце мая я приехал в Вильну и был приглашен на собрание дворянства, где обсуждался вопрос о направлении жалобы императору Александру в связи с несправедливыми ограничениями и притеснениями свободы на территории Литвы. По таким вопросам обращаться непосредственно к императору было не принято. На этот счет имелось предписание о подаче заявлений граждан в связи с ущемлением их прав, в соответствии с которым направлять депутации с жалобами и ходатайствами в Петербург можно было лишь с согласия и разрешения военного губернатора. Генерал Римский-Корсаков, военный губернатор Литвы, вовсе не препятствовал своим гражданам обращаться к царю, тем более что к нему самому у них никаких претензий не было. Первые лица виленского дворянства пытались уговорить меня, чтобы я, решая в Петербурге свои частные вопросы, занялся и их делом и походатайствовал за них перед императором. Два дня я упорно отказывался брать на себя такую миссию, вновь и вновь повторяя, что много лет назад дал себе слово никогда не встревать в общественные дела. Однако дворяне просили меня так настойчиво, так убедительно, что я, наконец, согласился обсудить с Его Величеством их вопрос и даже предварительно изложить на бумаге его суть на основе фактов, которые они мне предоставят в Вильне. При этом я поставил два условия. Первое: в обращении к императору речь должна идти исключительно о самых важных вопросах, касающихся благосостояния всей губернии, а не частных лиц. Второе: срок, в течение которого я смогу в Петербурге заниматься выполнением взятого на себя обязательства, не должен превышать одного месяца.

Я уточнил также, что с первых дней пребывания в Петербурге охотно займусь вопросом виленского дворянства, однако рассчитывать на его быстрое решение не приходится, и поэтому предложил предводителю виленского губернского дворянства в случае необходимости заменить меня в Петербурге. Ведь может случиться так, что понадобятся какие-то дополнительные бумаги для более подробного изложения фактов. Такие материалы он мог бы привезти из Вильны и дожидаться в столице ответа императора.

24 июня 1810 года я прибыл в Петербург и уже не следующий день получил приглашение Александра на обед. Принял он меня, как обычно, очень тепло. Я рассказал, что помимо личных вопросов, которые, собственно, и привели меня в Петербург, у меня имеется прошение соотечественников из Вильны, уполномочивших меня довести его до сведения императора. Александр внимательно выслушал меня и, не скрывая своего удовлетворения в связи с тем, что жители Литвы доверили мне представлять их интересы, попросил как можно быстрее подготовить докладную записку и передать ее лично ему.

Через три дня мы вновь встретились на обеде. За столом на восемь персон были императрица, государственный канцлер граф Румянцев, обер-гофмаршал граф Толстой и дежурные адъютанты. После обеда император дал мне двухчасовую аудиенцию. Я вручил ему докладную записку и рассказал обо всех злоупотреблениях губернской администрации. Успешному выполнению моей миссии помогло и то, что император сам с интересом расспрашивал меня обо всех подробностях, о каких я мог только вспомнить. В конце беседы Александр признал, что не владел информацией о большинстве правонарушений в Литве, и обещал во всем разобраться и по возможности удовлетворить требования местного населения. Мне он посоветовал обратиться к государственному секретарю Сперанскому, которому будет направлена моя докладная записка. Он же и подготовит положительный ответ.

Я попросил императора учесть, что не хотел бы задерживаться в Петербурге больше месяца, и меня здесь заменит виленский предводитель губернского дворянства Сулистровский, который при необходимости предоставит дополнительные пояснения по этому делу. Александр заверил меня, что достойно примет господина Сулистровского.

Когда я уже выходил из кабинета император остановил меня и показал какую-то парижскую газету, где была помещена статья об отце князя Чарторыйского. Царь был в ярости и полагал, что в этой статье между строк скрыты мысли Наполеона, который, поддерживая поляков в их стремлении возродить свою родину, хочет вбить клин в отношения между поляками и русскими. Александр обвинил поляков в непоследовательности и с горечью посетовал на то, что они не только не испытывают никакой привязанности к русским, но и ненавидят их. Он продолжал, что не принимал участия в разделах Польши и в глубине души всегда осуждал их. Нынешнее поколение русских, по мнению императора, не виновато в бедах и несчастьях поляков.

Выслушивая это излияние чувств Александра, я позволил себе заметить, что он, очевидно, забыл, что я ведь тоже поляк, участвовал в восстании 1794 года, воевал за родину и, приехав в Россию, уже говорил императору, что никогда не изменю своего отношения к отчизне и соотечественникам…

«Я ничего не забыл, – возразил император, – и прекрасно знаю, что вы сделали для своей страны и за это вас еще больше уважаю… Я не стал бы так откровенно разговаривать с вами, если бы не доверял вам… Человек, который честно отдал долг своей родине, никогда не изменит своим принципам… Добрыми обещаниями Наполеон желает привлечь на свою сторону поляков и всех льстецов… Послушайте, я всегда уважал ваш народ и надеюсь, придет день, когда смогу это доказать…»

Расставаясь, император попросил непременно навестить его перед моим отъездом из Петербурга и пообещал дать указание господину Сперанскому как можно быстрее подготовить ответ для умиротворения жителей Литвы. Разумеется, для этого понадобится внимательно изучить и проанализировать все материалы, изложенные в моей докладной записке, а также дополнительные сведения, которые предоставит господин Сулистровский.

7 июля 1810 года я получил официальное письмо от государственного секретаря Сперанского, направленное мне по указанию императора. Привожу здесь небольшой отрывок из этого письма:

 

«Господин граф! Его Величество император передал мне письмо, представленное Вашим превосходительством от имени дворянства Литвы. Император поручил мне уведомить вас, что он высоко ценит засвидетельствованные вами чувства доверия и благодарности со стороны дворянства.

Проявляя постоянную заботу о повышении благополучия своих народов, Его Величество император использует любую возможность, чтобы глубже узнать нужды своих подданных и всеми средствами оказывать им поддержку.

Именно такими соображениями руководствовался император, рассматривая просьбы и пожелания, изложенные в письме Вашего превосходительства, и т. д. и т. п. ».

 

Далее господин Сперанский сообщал, что все ходатайства жителей Литвы встретили положительный отклик императора, который либо уже распорядился об удовлетворении их запросов, либо дал обещание о пресечении злоупотреблений местных властей.

Концовка письма господина Сперанского выглядела так:

 

«Таковы предварительные решения Его Величества императора по сути вашего обращения. Дальнейшие и окончательные решения по всем затронутым вопросам, несомненно, станут для виленского дворянства новым свидетельством внимания и заботы Его Величества императора о благосостоянии Литвы.

Честь имею и т. д. ».

 

Не могу припомнить, чтобы решение вопроса на таком высоком уровне принималось за столь короткий срок, и мне было приятно сознавать, что моя миссия в поддержку литовского дворянства завершилась полным успехом.

Давая мне разрешение на поездку на несколько месяцев в Париж для воссоединения семьи, император тепло сказал мне, что в знак своего доверия ко мне и, желая дать понять жителям Литвы, как правильно они поступили, избрав меня своим поверенным, назначает меня личным советником и сенатором Российской империи. Александр любезно добавил, что это должно нас сблизить и позволит мне чаще видеться с ним и рассказывать о жизни и нуждах моих соотечественников.

Что и говорить, лестно было услышать такие слова от императора. И все же они меня скорее озадачили: ведь я терял то, чем уже начал наслаждаться – покой и независимость. С другой стороны, я не мог отвергнуть этот знак проявления высокого расположения Александра к моей особе.

Я никогда не страдал честолюбием. И даже если бы в молодые годы эта болезнь сразила меня, я непременно излечился бы от нее, потому что по собственному опыту и наблюдениям за другими прекрасно понял, какую тяжесть берет на себя человек, получая высокую должность. К почестям я всегда относился хладнокровно, хотя в двадцать три года получил голубую орденскую ленту, которой награждали генерал-лейтенантов, а в последние годы существования Польши занимал важнейшие посты в стране.

Единственное, что успокаивало при вступлении в эти новые для меня должности, было то, что я не должен был все время жить в Петербурге. Это мне пообещал император, специально сделав оговорку, что часть времени я буду проводить в своем имении, письменно извещая царя о потребностях жителей губернии.

По дороге из Петербурга в Литву я еще раз убедился, с каким благоговением люди относятся к Александру. Не скрывали своих искренних чувств восхищения и благодарности российскому монарху и жители Вильны.

Вскоре из Литвы я отправился в Париж, где посол России князь Куракин представил меня Наполеону как сенатора Российской империи.

 

Глава V

 

На этот раз Наполеон принял меня совсем не так тепло, как на первом представлении, и как-то рассеянно спросил: «Вы – сенатор России? Но ведь вы поляк, не правда ли? » и, не дожидаясь ответа, пошел приветствовать членов дипломатического корпуса. Довольно долго он разговаривал с графом Дзялынским, сенатором Варшавского герцогства. Бонапарт расспрашивал о новостях из Познани, о делах в Варшаве и при этом повысил голос, чтобы все слышали, как он радеет о жителях герцогства.

Через несколько дней я был представлен императрице Марии-Луизе, после чего меня, как и прежде, стали приглашать на все мероприятия при дворе. В скором времени я начал замечать определенные перемены в поведении и действиях Наполеона, а также его окружения. Бонапарт всячески хотел подчеркнуть свое внимание и уважительное отношение к послу России Куракину. Французские министры и императорские сановники как могли ублажали всех представителей российского посольства. Чернышев, адъютант императора Александра, прибывший в Париж со специальной миссией, оказался под личным покровительством Наполеона, который при любой возможности не забывал выставить напоказ свои дружеские чувства к российскому монарху.

Многие, конечно же, видели всю фальшь и лицемерие этих нехитрых приемов и предполагали, что неминуемый разрыв отношений между Францией и Россией уже совсем близок.

Поляки, проживающие в Париже, в этом не сомневались и страстно желали именно такого развития событий. Им очень хотелось надеяться и верить, что одним из неотвратимых последствий предстоящей французско-русской войны станет восстановление их родины. В ту пору все способствовало появлению таких надежд. Наполеон воздавал должное национальному достоинству поляков, привлекая их на свою сторону. Он расширил состав старых польских легионов, сформировал новые, которые уже успели отличиться в кампании 1809 года. Особой любовью Бонапарта пользовался созданный им корпус польских улан, входивший в состав гвардии.

По сути дела, провинции, отнятой у короля Пруссии по Тильзитскому миру, Наполеон дал лишь название Великое Варшавское герцогство. Тем не менее новое государственное образование, как и во времена до разделов Польши, имело свои финансы, сенат, министерства, собрания выборных и даже слишком мощную для своей территории армию. Некоторые даже были склонны предполагать, что император французов создал такое несоразмерное с количеством населения и территорией герцогство, потому, что в глубине души лелеял новые, еще более выгодные для поляков планы и выжидал, чтобы при первой же благоприятной возможности осуществить их.

Известно, однако, что на переговорах в Тильзите Наполеон предлагал Александру присоединить Варшавское герцогство к России. Тогда русский царь отверг и условия, и саму идею включения герцогства в состав России. После этого стало очевидно, что Наполеона больше интересует континентальная блокада Англии, нежели восстановление Польши.

Правда, после создания Варшавского герцогства стали распространяться слухи, будто Наполеон принял решение о восстановлении всей Польши. Российское внешнеполитическое ведомство в Петербурге потребовало разъяснений по этому поводу. Министр иностранных дел Франции господин де Шампаньи в официальном письме на имя государственного канцлера графа Румянцева опроверг эти слухи, подчеркнув, что вопрос о восстановлении Польши никогда не входил в планы императора Наполеона. Могу засвидетельствовать достоверность этого факта, так как позднее в Петербурге мне передали оригинал этого письма.

Однако во время моего последнего пребывания в Париже, о котором я сейчас и рассказываю, произошел случай, чрезвычайно огорчивший всех поляков, связывающих свои надежды о возрождении родины с Наполеоном. Министр внутренних дел Монталиве в своей речи о современном положении Франции, опубликованной во всех газетах, заявил, что восстановление Польши никогда по-настоящему не интересовало императора Наполеона. Поляки встревожились. Но ненадолго. Наполеону доложили, какую реакцию у поляков вызвала речь Монталиве, и он поручил маршалу Дюроку успокоить моих соотечественников в Париже, а в Варшаву отправил своего представителя, который должен был убедить польское правительство, что антипольская риторика министра Монталиве – это всего лишь дань уважения российскому послу.

Буквально через несколько дней все страсти, волнения и тревоги улеглись. Поляки вновь воспрянули духом, а их надежды обрели новую силу, потому что о войне Франции с Россией теперь говорили почти как о свершившемся факте.

Должен признаться, я полностью разделял стремление моих соотечественников увидеть свободную Польшу. Забота о возрождении родины ни на минуту не оставляла меня и стала частью моей жизни, но я не верил в успех этого проекта восстановления Польши в увязке с французско-русской войной. Во-первых, по причине топографического положения России, ее сурового климата, ее неистощимых ресурсов и ее могучей армии. Во-вторых, потому, что никогда не допускал, что у Наполеона есть искреннее желание восстанавливать Польшу. Свой проект он выдвинул лишь для того, чтобы привлечь поляков на сторону французов. Я был убежден, что Наполеон использует мой бесстрашный народ в качестве пугала для России и не восстановит былую Польшу даже тогда, когда все его остальные планы сбудутся. У меня не было никакой веры в то, что Бонапарт захочет превратить мою страну в крепкое независимое государство, потому что это претило его политическим взглядам и противоречило всем принципам, которых он придерживался доселе.

Я не скрывал своих мыслей от многих соотечественников, с которыми был тесно связан кровными узами и крепкой дружбой. Пройдет время, и они поймут справедливость моих суждений, к которым я пришел не после реальных событий, а перед тем, как они состоялись. Это хорошо видно из содержания записки, представленной мной императору Александру в мае 1811 года. С этим документом можно будет ознакомиться позже.

Не могу поставить себе в заслугу, что я сам предугадал намерения Наполеона, не воспользовавшись некоторыми сведениями, полученными в Париже.

Многие приближенные к Наполеону лица, пользовавшиеся его полным доверием, наверняка имели от него указание прощупать меня, выяснить мое отношение к последним событиям восстания 1794 года, выведать цель моих предыдущих поездок в Париж и моей миссии в Константинополе, узнать, как я оцениваю нынешнее положение дел в польских провинциях под владычеством России…

Маршал Дюрок, которого я как-то встретил у госпожи Валевской, признался мне, что очень расстроился, когда узнал, что я дал согласие стать сенатором России… Я поинтересовался причиной такого расстройства, а он добавил, что я поступил бы более благородно, если бы оставался поляком и служил своей родине.

Я был задет за живое такой репликой и довольно резко ответил, что несмотря ни на какие титулы, звания и должности никогда не забывал и не забуду, что я родился поляком, имел честь служить своей родине до самого последнего момента ее существования и теперь готов всем пожертвовать ради отечества, если бы оно было. Не видя никакой возможности быть полезным своей стране, я счастлив, что могу, по крайней мере, хоть чем-то помочь своим соотечественникам, защищая их интересы при дворе императора Александра. На это маршал Дюрок отпарировал, что все это очень похвально, но ведь я мог последовать примеру других поляков, которые пошли на сближение с Наполеоном и оказались под его теплой опекой. И добавил, что Наполеон питает особое расположение к храбрецам-полякам. Неоспоримым доказательством его доброго отношения к людям Польши стало создание Варшавского герцогства во главе с их любимым королем Саксонии.

Не скрывая резкости, я ответил, что в свое время отказался от всего своего состояния, дабы уберечь свою честь и выполнить свой гражданский долг перед родиной, и теперь не желаю пользоваться сомнительными средствами ради приобретения каких-то благ, которые никогда меня не интересовали. Впрочем, от императора Александра я получил все, в чем нуждался сам и моя семья. Я уточнил, что по возрасту уже не могу состоять на военной службе, но был бы готов вновь взять в руки оружие и сражаться под началом такого командующего, который восстановил бы всю Польшу и учредил независимое польское правительство. Что касается Варшавского герцогства, то в моих глазах это провинция, где нет представительного польского правительства и где действуют исключительно наполеоновские законы… В конце я подытожил: пока не восстановим Польшу, пока не вернем себе утраченного гордого имени поляка, лучше быть литвином и подданным императора Александра, нежели обывателем Варшавского герцогства и вассалом Наполеона.

Я попросил маршала Дюрока не сердиться на меня, за такую откровенность, на которую он меня сам и вызвал. Не смог сдержаться и еще раз повторил, что если бы была хоть какая-нибудь возможность возродить Польшу в том виде, как мне этого хотелось, ничто бы не остановило меня от борьбы до последней капли крови, чтобы увидеть своих детей свободными и счастливыми, какими были когда-то их предки.

Последние слова я отчеканил с таким пафосом, что даже Дюрок, кажется, заволновался. Немного погодя, он сказал, что вопрос о восстановлении независимой Польши можно рассматривать всего лишь как несбыточный проект, как мечту, которую никому никогда не удастся осуществить. По его словам, Польша никогда независимой не была и долгие-долгие годы страдала от анархии. А так называемая свобода, которой так любят хвастаться поляки, существовала только в пылких речах дворян на заседаниях сейма. Рабское положение крестьян всегда было препятствием для нормального развития страны. Поляки слишком разобщены в своих взглядах, дворяне слишком дорожат своими правами, чтобы Польша могла тешить себя надеждой и вновь обрести свое место среди великих европейских держав…

Я очень обрадовался, когда слуга прервал нашу беседу и сообщил, что император срочно вызывает маршала к себе. Так закончился этот тяжелый для меня разговор. Он лишний раз убедил меня в том, что Наполеон пребывает в плену своих предубеждений против поляков и видит в них только хороших солдат-исполнителей, совершенно неспособных к самоуправлению.

После того, как маршал Дюрок вышел, госпожа Валевска поинтересовалась предметом столь продолжительной и оживленной беседы. Я не счел целесообразным вдаваться в детали и коротко ответил, что речь шла о Польше. Госпожа Валевска ни слова не слышала из нашего диалога и радостно защебетала, как ей было приятно, что мне удалось побеседовать с маршалом. Ведь Дюрок пользуется особым доверием Наполеона и непременно доложит ему о содержании нашего разговора. Она добавила, что Наполеон очень любит поляков, а с некоторых пор он их просто обожает…

Впоследствии я уже не сомневался, что маршал Дюрок добросовестно проинформировал Наполеона о моих взглядах и убеждениях. Бонапарт стал холоден и сдержан по отношению ко мне, сторонился меня, явно не желая общаться и даже здороваться со мной.

Я не очень боялся рассказывать друзьям о подробностях этой беседы, которая была неожиданной как для меня, так и для маршала Дюрока и дала повод для серьезных размышлений. Мне предстояло принять очень важное решение…

Передо мной возникла неизбежная альтернатива. Либо рискнуть и следовать за огромной армией Наполеона вместе с соотечественниками, охваченными чуждой мне ложной несбыточной надеждой вновь обрести родину, с которой я навечно связан душой и сердцем, либо довериться благородству и великодушию императора Александра, который так доброжелательно относится к полякам и уже давно имеет свой план восстановления Польши?..

И я предпочел отправиться в Петербург, чтобы убедить императора Александра воспользоваться обстоятельствами, объявить себя королем Польши, присоединить к своим польским провинциям Варшавское герцогство, не дать Наполеону времени на перевооружение армии и не позволить ему продвинуться к границам России.

Вот аргументы и доводы, которыми я руководствовался, принимая такое решение.

 

1. Император Наполеон со всеми своими объединенными вооруженными силами не сможет одолеть колоссальную мощь Российской империи, где кроме армии он столкнется с такими непреодолимыми препятствиями, как гигантские расстояния, суровый климат, к которому французы никак не смогут привыкнуть, и фанатичная преданность русского народа Богу, отечеству и царю.

2. Наполеон не сможет рассчитывать на поддержку Швеции и Турции, которые, разумеется, могли бы оказать ему содействие в России. Но Швеция слишком слаба и боится России, а ее государь слишком благоразумен и осторожен, чтобы начинать войну, которую сам не одобряет. А Турция, уставшая и измотанная предыдущими войнами, а также теперешним вооруженным конфликтом с Россией, конечно же, не откажется от мирных предложений, как только таковые Россия сочтет целесообразным выдвинуть.

3. Если императору Наполеону удастся отбросить русские войска до Двины и Днепра и он остановится там, ограничившись захватом территории Польши, и кроме мира не будет ставить России иных условий, то успех такой операции, пожалуй, не вызывал бы сомнений. Но все дело в том, что честолюбие будет толкать Бонапарта дальше. Ему захочется принудить Россию закрыть свои порты для Англии. Он попытается войти вглубь древней России и добраться до ее обеих столиц. Но, уходя все дальше и дальше от Парижа, теряя множество солдат и офицеров, блуждая по незнакомой стране, встречая сопротивление на каждом шагу и врага в каждом русском, Наполеон лишится боеприпасов, продовольствия и поймет, что его изнуренные войска могут быть уничтожены при наступлении ранней зимы. И никакая гениальность не поможет ему найти спасение от мороза.

4. Если даже предположить, что Наполеон все же остановится на границах прежней Польши, об освобождении которой он так много говорил, то совершенно очевидно, что всю страну он не восстановит и не позволит ей иметь конституционное и представительное правительство. У Бонапарта возникнут определенные обязательства перед императором Австрии, в частности, по Галиции. Поскольку своей главной цели в таком случае император всех французов не достигнет, он попытается возместить ущерб, принесенный им же развязанной войной, и обложит контрибуцией все польские провинции, отнятые у России.

5. В случае, если Наполеон пожелает завершить свою первую кампанию захватом Польши и начнет готовиться к продолжению войны в следующем году, то можно не сомневаться, что нашу страну ожидает не только контрибуция, но и всеобщая мобилизация поляков, способных носить оружие. Бонапарт заставит население сдать военным всех лошадей, поставлять продовольствие и все, в чем нуждается двухсоттысячная армия, дабы возобновить военные действия тогда, когда он сочтет нужным.

6. Если Наполеон откажется от похода в Россию и от новой военной кампании, он может переложить ответственность за защиту Польши на самих поляков, так как не будет никакой необходимости держать здесь столь многочисленные войска. Но можно ли поверить в то, что император Александр, несмотря на все свое миролюбие, отдаст завоевания своей бабушки и не воспользуется первой же удобной возможностью вернуть их? Можно ли сомневаться в том, что четырехсоттысячная российская армия в любой момент не вступит в Польшу, в эту открытую всем ветрам страну, где не осталось ни одной крепости, где никто не окажет серьезного сопротивления русским войскам, где, наоборот, предоставят все необходимое для их содержания? Если же у Наполеона появится желание и возможность вернуться и поддержать поляков, то Польша превратится в театр военных действий. Будут сожжены и разграблены деревни и города. Граждане всех сословий будут доведены до нищеты. И при таком исходе Польша сможет стать либо русской, либо французской, но только не самостоятельной и независимой Польшей.

7. По моему глубокому убеждению, было бы благоразумнее не подвергать мою страну опустошению и всем ужасам войны, а стремиться к тому, чтобы в этих условиях император Александр получил возможность присоединить Варшавское герцогство к своим польским провинциям; чтобы царь сам осознал преимущества, которые получит Россия, создав из хорошо организованной присоединенной Польши мощный заслон от всех нашествий со стороны Запада; и, наконец, чтобы российский монарх вспомнил о своих прежних планах и понял, какой бессмертной славой покроет себя, став королем Польши и подарив конституционное правительство двенадцатимиллионному народу, который забудет о былых страданиях и будет питать только чувства преданности и благодарности к спасителю своей родины.

Кампания 1812 года, ее итоги и действия Александра по отношению к Польше подтвердили мои тогдашние догадки, предположения и решения.

 

Конец первого тома

 

 

КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ ПЕРВОГО ТОМА

 

 

⇐ Предыдущая24252627282930313233Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: