(КНИГА X, Глава IV)

№ II

(КНИГА X, Глава IV)

Отрывок из Истории Наполеона и Великой армии, написанной генералом графом де Сегюром, том I, с. 150–157, шестое издание

…Поляки полагали, что они обращаются к верховному мировому судье, чье каждое слово указ и которого не остановить никакими политическими предосторожностями. Они не знали, какое значение скрыто за его осмотрительным ответом.

Они усомнились в намерениях Наполеона. Из-за этого пыл одних поостыл, сдержанность других нашла оправдание, но все были удивлены. Даже в его кругу не знали о причинах этой осторожности, которая казалась не только несвоевременной, но и непривычной: «Какова же цель этой войны? Боится ли он Австрии? Ввело ли его в замешательство отступление русских? Разуверился ли он в своей удаче, или просто не желает на глазах у всей Европы брать на себя обязательства, в выполнении которых есть сомнения?

Наконец, подействовала ли на него холодность Литвы? Или же он не доверяет взрыву патриотизма, который трудно потом обуздать? А может он все еще не принял окончательного решения об их судьбе? »

Каковы бы ни были эти причины, Наполеон решил, что литвины сами должны преодолеть себя, и поскольку в это время он создавал их правительство и диктовал им все вплоть до порывов патриотизма, это поставило его и их в ложное положение, где все было ошибочным, противоречивым и половинчатым. Ввиду отсутствия взаимного понимания, возникло взаимное недоверие. За все, чем поляки должны были пожертвовать, они хотели получить от него позитивные обязательства. Но поскольку не был решен вопрос об их объединении в одном королевстве, выросла тревога, характерная для принятия важных решений, и, потеряв доверие к нему, они перестали верить и самим себе.

Именно тогда Наполеон назначил правительство из семи литвинов. Этот выбор оказался неудачным во многих отношениях и сильно задел плохо скрываемую ревнивую гордость знати.

Четыре литовские провинции: Виленская, Минская, Гродненская и Белостокская получили по правительственной комиссии и национальных подпрефектов. Каждый уезд должен был обзавестись своим муниципалитетом, но на деле Литвой правил императорский комиссар и четыре французских аудитора – интенданты.

Наконец, от неизбежных ошибок, и в особенности из-за беспорядков в армии, поставленной перед альтернативой: либо грабить своих союзников, либо умереть с голоду, наступило общее охлаждение. У императора не оставалось сомнений: он рассчитывал на четыре миллиона, а получил лишь несколько тысяч сподвижников. Посполитые, которых по некоторым оценкам было около ста тысяч человек, выделили ему почетную гвардию всего лишь из трех конников. Густонаселенная Волынь осталась безучастной, и Наполеон все еще призывал их к победе. Счастливый, ибо холодность его не сильно утруждала, несчастный, потому что не жаловался на это либо из гордости, либо из справедливости.

Поначалу нас, по-прежнему уверенных в нем и в себе, настроения литвинов занимали мало, но когда наши войска стали таять, мы стали оглядываться вокруг. Вместе с нашим вниманием проснулись и наши требования. Три литовских генерала, известных своим знатным происхождением, богатством и патриотическими чувствами, входили в свиту императора. В конце концов, французские генералы стали упрекать их в холодности литвинов. В качестве примера вспомнили про пыл варшавян в 1806 году. Последовавшая за этим оживленная дискуссия, как и многие похожие на нее, происходила в главной квартире Наполеона, недалеко от его кабинета, и так как обе стороны были по-своему правы, ибо в таких спорах противоположные утверждения остаются без опровержения и, наконец, так как первые и последние причины холодности литвинов находят здесь свое объяснение, мы не можем не привести ее.

Вот что ответили эти генералы: «Они верили в то, что мы принесли им свободу. Что до остального, то каждый любит по-своему. Литвины более сдержанны по сравнению с поляками и, следовательно, менее общительны. В конце концов, настроения могут быть одинаковыми, а их выражение разным. Кроме того, не следует сравнивать нынешнюю обстановку с положением в 1806 году. Тогда после победы над пруссаками французы освободили Польшу, в то время как сегодня, хотя они и освободили Литву от российского ига, то сделали это, не успев подчинить себе Россию. Таким образом, когда одним легко досталась победоносная и надежная свобода, другие получили ее неопределенной и рискованной в более тяжелых условиях, а дареное – не купленное. В то время как шесть лет назад в Варшаве все были озабочены лишь подготовкой празднеств, сегодня в Вильне, где видели всю мощь русских, и знают, что их армия, несмотря на отступление, цела, понимают, что следует готовиться к будущим баталиям.

И каким образом? Почему нельзя было принести им свободу в 1807 году? В то время Литва была еще богатой и населенной страной! Однако континентальная блокада, закрыв для ее продукции единственный рынок сбыта, разорила ее. Одновременно с этим предусмотрительность русских привела к тому, что страна обезлюдела из-за рекрутских наборов, а в последнее время и из-за мобилизации большого числа мелких землевладельцев и крестьян по причине реквизиции скота и повозок.

К этим причинам они добавили неурожай 1811 года и порчу, которой подвержены в этих краях мягкие сорта пшеницы. Но почему не привлечь южные провинции? Там хватает людей, лошадей, любого провианта. Для этого достаточно было выбить оттуда Тормасова с его армией. Возможно, Шварценберг и воюет там, но разве освобождение Волыни следовало доверять австрийцам – вечным узурпаторам Галиции? Захотят ли они устанавливать свободу по соседству с крепостничеством? Разве нельзя было отправить туда французов и поляков? Но тогда надо было бы остановиться, сделать войну более планомерной и методичной, найти время, чтобы организоваться. Однако Наполеон, который вынужден торопиться из-за отдаленности от своей империи, расходов по ежедневному содержанию армии, очень дорожит этим временем и торопится одержать победу, жертвуя всем, чтобы закончить войну одним ударом».

Здесь их прервали: приведенные доводы, хотя и верные, казались недостаточно убедительными для оправданий. «Они умалчивают о самой важной причине холодности своих соотечественников: она кроется в заинтересованности магнатов в ловкой политике россиян, играющих на их самолюбии, уважении их обычаев и гарантирующих их права на крестьян, которых французы собираются освободить от крепостного права».

Этот упрек был обоснованным и, хотя он не носил личностного характера, вызвал у литовских генералов раздражение. Один из них воскликнул: «Вы говорите о нашей независимости, но она, должно быть, слишком опасна, так как вы, имея четырехсоттысячную армию, боитесь скомпрометировать себя признанием этой независимости, ибо вы так и не признали ее ни в ваших заявлениях, ни в ваших действиях. Это ваши аудиторы – совершенно посторонние люди – возглавив новые администрации, управляют нашими провинциями. Они выдвигают перед нами властные требования и не говорят, куда идут наши пожертвования, которые обычно приносят ради своей родины. Они везде показывают нам имперское управление, забывая о республиканском. Вы не говорите, куда мы направляемся, и при этом удивляетесь, что мы идем неуверенным шагом. Тех, кого мы не уважаем как соотечественников, вы даете нам в качестве лидеров. Вильна, несмотря на наши просьбы, отделена от Варшавы. От разобщенных вы требуете уверенности в собственных силах, которые им может дать лишь единство. Вы ждали от нас солдат, и мы предложили тридцать тысяч человек, но вы отказываете им в оружии, одежде и деньгах, которых нам так не хватает».

На все эти обвинения, вероятно, последовал бы ответ, но генерал продолжил: «Конечно, мы не торгуемся по поводу свободы, но считаем, что она, действительно, дается нам не бесплатно. Слухи о ваших бесчинствах опережают вас. Они не носят частный характер, поскольку ваша армия занимает фронт в пятьдесят лье. В самой Вильне, несмотря на многочисленные приказы вашего императора, пригороды разграблены, и здесь не доверяют свободе, на которую требуется разрешение.

Что вы понимаете под нашим пылом? Счастливое лицо, крики радости, знаки признательности? И это, когда каждый день мы узнаем, что грабят наши деревни, опустошают амбары, а ваши голодные солдаты поедают то, что не успели увезти русские. Во время ваших быстрых переходов от флангов отделяются толпы мародеров всех национальностей, от которых приходится отбиваться.

Чего же вы еще хотите? Чтобы наши соотечественники бросились вам навстречу, отдали свой хлеб и скот, явились добровольно и при полном вооружении, чтобы следовать за вами? Э! Что у них осталось, чтобы отдать вам? Ваши грабители забирают у них все, и они просто не успевают предложить вам что-либо. Обратите внимание на того человека, что стоит у входа в императорскую квартиру. Он почти голый! Он стонет от горя и умоляюще протягивает к вам руки! Так вот, этот несчастный, что вызывает у вас жалость, один из тех шляхтичей, от которых вы ждете помощи. Еще вчера, полный рвения, он ехал к вам с дочерью, слугами и имуществом, чтобы предложить его вашему императору, но по дороге столкнулся с вюртембергскими грабителями. Он ограблен, лишился дочери, да и человеческого облика тоже! и т. д., и т. п. »