Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

ОТЕЦ  РЕБЕНОК МАТЬ 8 страница




Вообще, наличие крупных физических недостатков не только не смиряет чувственность “пастернака”, но наоборот еще более ее усиливает, гиперсексуальная сама по себе 3-я Физика делается гипергиперсексуальной.

Едва ли не первым, говоря о Пастернаке, эту тему затронул в своих мемуарах В. Катаев. Называя Пастернака “мулатом”, он писал: “ Я думаю, основная его черта была чувственность: от первых стихов до последних.

Из ранних, мулата-студента: “... что даже антресоль при виде плеч твоих трясло”... ”Ты вырвалась, и чуб касался чудной челки и губ-фиалок”..

Из последних:

“Под ракитой, обвитой плющом,

От ненастья мы ищем защиты.

Наши плечи покрыты плащом,

Вкруг тебя мои руки обвиты.

 

Я ошибся. Кусты этих чащ

Не плющом перевиты, а хмелем.

Ну - так лучше давай этот плащ

В ширину под собою расстелем. ”

 

В эту пору он уже был старик. Но какая любовная энергия! ” Замечательно это завистливое катаевское восклицание в конце, вырвавшееся из уст человека, по натуре отнюдь не бесчувственного.

Отношение Пастернака к вещественной стороне жизни вообще можно считать эталоном и иллюстрацией функционирования 3-й Физики. Во-первых, - раздвоенность. На словах старательно принижая физическую сторону бытия, Пастернак на деле-то более всего ее и ценил. Жена Всеволода Иванова вспоминала: “ Нравилось ему, что основой нашей жизни, как он выражался, была “духовность, а не материальность”. Хотя материальность в смысле бытового уклада он тоже ценил. И прежде всего в своей жене. Ценил ее хозяйственность. Ценил, что она не брезгует никакой физической работой: моет окна, пол, обрабатывает огород. ”

Как это обычно бывает у “недотрог”, вещей у Пастернака было немного, но к этому немногому он питал почти патологическую страсть. Продолжим цитировать тот же источник: “ В одежде Борис Леонидович был крайне неприхотлив. Но как бы ни был он одет - выглядел подтянутым и даже элегантным.

Со старой одеждой он никак не хотел расставаться, и Зинаиде Николаевне приходилось обманно ее выбрасывать.

Однажды Борис Леонидович очень обрадовался подарку своего пасынка Станислава Нейгауза, привезшего ему из Парижа светло-серую курточку, которую Борис Леонидович носил долго и с видимым удовольствием”.

Странную, с точки зрения посторонних, тягу испытывал Пастернак к физическому труду, роднясь в этом пункте с 3-й Физикой Толстого.

“Я за работой земляной

С себя рубашку скину,

И в спину мне ударит зной,

И обожжет, как глину”.

Злоязыкий Катаев смотрел на огородническую слабость Пастернака другими глазами и, подозревая поэта в позерстве, писал: “ Вот он стоит перед дачей, на картофельном поле, в сапогах, в брюках, подпоясанный широким кожаным поясом офицерского типа, в рубашке с засученными рукавами, опершись ногой на лопату, которой вскапывает суглинистую землю. Этот вид совсем не вяжется с представлением об изысканном современном поэте…

Мулат в грязных сапогах, с лопатой в загорелых руках кажется ряженным. Он играет какую-то роль. Может быть, роль великого изгнанника, добывающего хлеб насущный трудами рук своих. ” Простим Катаеву его злоязычие, у него Третья функция была иной, поэтому ни разделить, ни понять слабость Пастернака к огороду он просто не мог.

Утонченная и рафинированная сама по себе 3-я Физика Пастернака отличалась особой сверхостротой чувственного восприятия, позволяя ему проникать туда, куда проникнуть невозможно, и сопереживать тому, чему, казалось, не по силам человеческой сенсорике сопереживать:

“Я чувствую себя за них, за всех,

Как будто побывал в их шкуре,

Я таю сам, как тает снег,

Я сам, как утро, брови хмурю”.

И сказанное - не метафора, в одном раннем стихотворении Пастернак описывает, как, увидев на блузке возлюбленной комара, он сам оказывается этим комаром и чувствует, как его жало пронзает ткань и впивается в розовую налитую грудь девушки:

“К малине липнут комары.

Однако ж хобот малярийный,

Как раз сюда вот, изувер,

Где роскошь лета розовей?

Сквозь блузку заронить нарыв

И сняться красной балериной?

Всадить стрекало озорства,

Где кровь, где мокрая листва? ”

 

Стороннему человеку даже трудно представить себе, что должен был испытывать столь тонкокожий человек, почти всю жизнь проживший в стране, правимой бронированной десницей большевистского левиафана, где массовые казни, пытки, голод воспринимались столь же естественно и неотвратимо, как непогода. Рассказывают, что, когда в начале 30-х советскому правительству пришла в голову блажь прокатить на поезде писательскую братию по умирающей от голода стране, то из всего клана “инженеров человеческих душ”, оказавшихся в поезде, Пастернак выделялся тем, что за всю двухнедельную поездку хлебной крошки не проглотил. Не смог.

 

* * *

“... сострадание, доходящее до физической боли, полная сочувствия симпатия, часто следовавшая за этим действенная помощь. И в тоже время явственна непреднамеренная, несознаваемая, быть может,  оторванность от повседневной жизни, ее забот и трудностей, полное подчинение ее искусству, затмевающему самую действительность, которой оно, однако, питалось, ” - писала сестра Пастернака Жозефина, очень точно подсмотрев одну из специфических черт ”пастернаковского” психотипа. При всем таланте к сопереживанию, Физика в системе ценностей “пастернака” стоит все-таки на третьем месте, тогда как Эмоция - на первом, и, естественно, что при необходимости выбора, он всегда делает его в пользу эмоциональных производных (литература, искусство, музыка, религия, мистика), и интересы его сосредотачиваются там же.

“Для него любая жизненная ситуация, любой увиденный пейзаж, любая отвлеченная мысль немедленно и, как мне казалось, автоматически превращались в метафору или в стихотворную строку. Он излучал поэзию, как нагретое физическое тело излучает инфракрасные лучи.

Однажды наша шумная компания ввалилась в громадный черный автомобиль с горбатым багажником. Меня с мулатом втиснули в самую его глубину, в самый его горбатый зад. Автомобиль тронулся, и мулат, блеснув белками, смеясь, предварительно промычав нечто непонятное, прокричал мне в ухо: “ Мы с вами сидим в самом его м о з ж е ч к е! ”” - рассказывал Катаев.

Жизнь сугубо эмоциональная, т. е. насквозь охудожественная, эстетизированная, вместе с тем не отменяет у 1-й Эмоции того, чем она является. А является она законченной эгоисткой, даром самому себе. Исключительно собой и своими переживаниями была занята и 1-я Эмоция Бориса Пастернака. Безоглядность, эгоцентризм, безадресность его поэзии, писем, речей часто ставила читателей и слушателей в тупик, и им стоило больших усилий дешифровать хотя бы часть обрушивающего на них интересного, неожиданного, блестящего, но дикого, слепого и темного камнепада словес. Исайя Берлин после посещения Пастернака писал: “ Его речь состояла из великолепных, неторопливых периодов, порой переходивших в неукротимый словесный поток; и этот поток часто затоплял берега грамматической структуры - ясные пассажи сменялись дикими, но всегда поразительно живыми и конкретными образами, а за ними могли идти слова, значение которых было так темно, что трудно было за ними следить... ”

“... восприимчивость, вдохновение художника должны быть чрезмерны, ” - писал Пастернак и тем лишний раз подтверждал наличие у него 1-й Эмоции. Ведь избыточность, как не раз говорилось, - главная примета Первой функции.

* * *

Очень выразительно являла себя во всем, что делал и говорил Пастернак, его 2-я Воля. Здесь нельзя не вспомнить знаменитый телефонный разговор поэта со Сталиным по поводу ссылки Мандельштама. Сталин любил пугать своими неожиданными звонками далеких от политики и власти граждан и часто достигал желаемого эффекта - тяжелейшего психического шока. Пастернак оказался в числе немногих, легко перенесших этот удар, и даже в конце разговора стал напрашиваться к Сталину в гости, чтобы, наивная душа, просветить тирана. К счастью для поэта, Сталин скоро почувствовал, куда клонится разговор, и поспешил повесить трубку. Позднее, когда пришло время сторонних оценок этой телефонной дуэли, даже такие заведомо пристрастные арбитры, как Ахматова и Надежда Мандельштам, оценили поведение Пастернака “на твердую четверку”.

О других симпатичных чертах 2-й Воли, являемых личностью Пастернака, лучше, наверно, сказать языком лично знавших его людей: ”Ему дана была детская простота, порой даже обезоруживающая наивность, а иногда вследствие чрезмерной доверчивости к людям он даже проявлял слабость и легковерие. Ему свойственна была детская прямота и пылкость, но в то же время свежесть и тонкость чувств, деликатность по отношению к людям. Это свойство он с годами развил до крайности; он всегда боялся задеть своего собеседника даже невольно. Иногда он не хотел принимать какое-нибудь решение из боязни обидеть человека, и тогда он предоставлял решение вопроса самой жизни. И проистекало это не от малодушия или желания приспособиться, а от доброжелательности, уважения к другому. Внутренне же он был стоек и непоколебим...

Борису Леонидовичу чужда была расчетливость, он не способен был к мстительности, презрению, злопамятству. Он был само благородство: всегда был рад все отдать, ничего не прося для себя; всегда был бесконечно признателен за малейшую услугу. Он не замечал своих обид и огорчений в постоянном обновлении всего своего существа, неизменно отзываясь сердцем и душой на все, что жизнь могла принести нового. И он умел всегда по новому смотреть на жизнь, вещи и людей - взглядом поэта, стремящегося к “всепобеждающей красоте”, всегда готового “дорогу будущему дать”. Жизнь, вещи и люди были для него постоянно новы. Марина Цветаева могла бы повторить в 1960 году то, что она сказала в 1922;  не Пастернак ребенок, а мир в нем ребенок”.

Моментальные снимки 2-й Воли Пастернака обильно рассыпаны и по его поэзии:

“Быть знаменитым некрасиво”...

“Я не рожден, чтобы три раза

Смотреть по-разному в глаза... ”

 

“Есть в опыте больших поэтов

Черты естественности той,

Что невозможно, их изведав,

Не кончить полной немотой.

 

В родстве со всем, что есть, уверясь

И знаясь с будущим в быту,

Нельзя не впасть к концу, как в ересь,

В неслыханную простоту”.

.

“Всю жизнь я быть хотел как все,

Но век в своей красе

Сильнее моего нытья

И хочет быть как я. ”

 

“Жизнь ведь тоже только миг

Только растворенье

Нас самих во всех других

Как бы им в даренье”.

 

* * *

 

Эталоном всех 4-х Логик может послужить и пастернаковская 4-я Логика. Человек, получивший двойное философское образование в России и Германии, ученик знаменитого неокантианца Когена, учителя великого Кассирера, Пастернак, покончив с учебой, просто отключился от процесса рационального осмысления бытия и до конца дней, добродушно иронизируя, любил говорить, что всю жизнь заниматься философией - то же, что всю жизнь питаться горчицей. И по одной этой фразе видно, сколь пренебрегал он не только философией, но и здравым смыслом в целом. Ведь пожизненное самозаточение в литературе, на каковое он обрек себя, - диета ничуть не лучше. Но 4-я Логика есть 4-я Логика, и Пастернак, вернувшись из Германии, сбросил с себя рассудок, как дикарь, сбежавший из мира белых людей, сбрасывает на опушке родных джунглей постылый фрак и, вдохнув привычную смесь из ароматов прелых листьев и мускуса, возвращается к себе, вновь живя лишь чутьем и инстинктом.

 

* * *

 

Кроме хронического конфликта со своим временем и властью в душе Пастернака постоянно жил еще один конфликт - конфликт с родным племенем и племенной религией. Сам он говорил об этом крайне осторожно, редко и обтекаемо: “ Я был крещен в младенчестве моей няней, но вследствие направленных против евреев ограничений и притом в семье, которая была от них избавлена и пользовалась в силу художественных заслуг отца некоторой известностью, это вызывало некоторые осложнения, и факт этот всегда оставался интимной полутайной, предметом редкого и исключительного вдохновения, а не спокойной привычки”.

Гораздо жестче, прямее и беспардоннее говорил об этой душевной ране Пастернака Исайя Берлин: ”Пастернак был русским патриотом. Он очень глубоко чувствовал свою историческую связь с родиной... страстное, почти всепоглощающее желание считаться русским писателем, чье корни ушли глубоко в русскую почву, было особенно заметно в его отрицательном отношению к своему еврейскому происхождению. Он не желал обсуждать этот вопрос - не то что он смущался, нет, он просто этого не любил, ему хотелось, чтобы евреи ассимилировались и как народ исчезли бы. За исключением ближайших членов семьи, никакие родственники его не интересовали - ни в прошлом, ни в настоящем. Он говорил со мной как верующий (хоть и на свой лад) христианин. Всякое упоминание о евреях или Палестине, как я заметил, причиняло ему боль…”

Сказать, что конфликт между кровью, с одной стороны, и профессией с вероисповеданием - с другой, был в душе Пастернака совсем непреодолим, нельзя. Иудаизм не только не оппонент поэзии, но фактически базируется на ней, вспомним “Псалтырь” и “Песнь песней”. И при желании Пастернак вполне мог заниматься двуязычной поэзией, как это делали многие его российские соплеменники-поэты.

Иное дело - вероисповедание, проблема эта была неразрешима. Конечно, будь на то его воля, Пастернак, сославшись на произвол няньки и собственную младенческую невменяемость, вполне мог откреститься от неосознанного крещения. Однако это не случилось, и не произошло это потому, что Пастернак был истинным христианином. Он был христианином не по должности, обязанности, привычке, традиции, а по душе. Проще говоря, Христос, в том виде, каким его описал евангелист Иоанн, принадлежал к “пастернакам”. В этом и только в этом - тайна пастернаковского упорства в исповедании Христа, с Ним Пастернак исповедовал прежде всего себя.

* * *

Коль случай представился, нельзя не высказаться в этой связи по поводу проблемы структуры Четвероевангелия и центральной его фигуры - Иисуса из Назарета.

Во-первых, тайну и очарование Евангелиям придает то, что в них описаны два психотипа: “толстой” у Матфея и “пастернак” у Иоанна. В Писании оба Евангелия этих апостолов разведены по полюсам, и задача промежуточных Евангелий от Марка и Луки заключалась в том, чтобы примирить и по возможности сгладить противоречия крайних Евангелий. Марку и Луке это вполне удалось, и в результате сложился какой-то действительно нечеловечески многоликий, полифонический, многими по-зеркальному узнаваемый и потому чрезвычайно привлекательный образ основателя христианства. Достоевский жаловался, что, в подражание Христу, рисуя образ князя Мышкина, он так и не смог по-настоящему приблизиться к оригиналу. И не мудрено, Мышкин одномерен, как был одномерен его создатель, не знавший, что бесподобие образа Христа в коллективности его ваяния.

У евангелиста Матфея, с его 1-ой Влей, Христос-”толстой” строг, суров, тираничен, ревнив; фраза, брошенная ученику, отпрашивающемуся на похороны, - “Иди за мной, и предоставь мертвым погребать своих мертвецов”, - исчерпывающе характеризует 1-ю Волю матфеевского Христа-”толстого”. У евангелиста Иоанна эта фраза не только отсутствует, в его Евангелие Христос-”пастернак” вообще не прибегает к повелительному наклонению.

К какому психотипу принадлежал реальный Христос, модель, увиденная через разные призмы разных психотипов разных евангелистов, с уверенностью сейчас сказать невозможно. Однако, с учетом психе-йоги, некоторые поправки к евангельским и последующим описаниям Христа сделать можно. Главное, Матфей и Иоанн согласны в том, что у Спасителя была 3-я Физика, ясно зримая из его экстрасенсорных способностей. А из этого следует, что христианское искусство вряд ли угадало внешность Христа, воспроизводя Его черты тонкими, мелкими, до приторности красивыми, т. е. рисуя скорее 4-ю, чем 3-ю Физику.

Есть все основания предполагать, что Христос был невысоким, сутулым человеком, с худым носатым лицом, единственным украшением которых являлись присущие высокостоящей Эмоции большие, блестящие, очень выразительные глаза. Кроме того, более чем вероятно, что у Него наличествовал какой-то крупный и очень заметный физический недостаток: что-то вроде усохшей руки или ноги. Вывожу это из его экстрасенсорной обостренности восприятия и из того, что обычная для мужской 3-й Физики тяга к блудницам т. е. женщинам, открытой, непринужденной, демонстративной сексуальности, так и не довела Его до греха. Хотя все предпосылки для грехопадения Иисус, очевидно, создавал сам, явно предпочитая общество блудниц всем другим. Но. Бог миловал и миловал скорее всего потому, что страх был сильнее вожделения, что для “пастернака” возможно лишь в случае объективной, не поддающейся сокрытию несостоятельности внешних данных.

* * *

“Пастернак” принадлежит к тому редкому типу людей, которые, несмотря на сильную 2-ю Волю, политической карьеры старательно избегают. В политику его может затолкать лишь случай, как это произошло не на радость самому Борису Пастернаку в конце его многострадальной жизни.

Вероятней всего, что лишь судьба заставила делать постылую политическую карьеру другого “пастернака” - римского императора Антонина Пия, основателя горячо любимой римлянами династии Антонинов, тестя и отчима Марка Аврелия ( см. “лао-цзы”). О невероятных, почти чудесных формах, которые приобретает даже абсолютная власть в нежных, ласковых руках “пастернака”, можно судить по помещаемым ниже отрывкам из биографии Антонина Пия: ”Он выделялся своей наружностью, славился своими добрыми нравами, отличался благородным милосердием, имел спокойное выражение лица, обладал необыкновенными дарованиями, блестящим красноречием, превосходно знал литературу, был трезв, прилежно занимался возделыванием полей, был мягким, щедрым, не посягал на чужое, - при всем этом у него было большое чувство меры и отсутствие всякого тщеславия... Он получил от сената прозвище “Пий” (Благочестивый)... за то, что был от природы действительно очень милосердным и во время своего правления не совершил ни одного жестокого поступка...

Первым его высказыванием в новом положении, говорят, было следующее: когда жена стала упрекать его в том, что он по какому-то поводу проявил мало щедрости по отношению к своим, он сказал ей: “Глупая, после того как нас призвали к управлению империей, мы потеряли и то, что мы имели раньше. ”..

Будучи императором, он оказывал сенату такое уважение, какое он хотел бы видеть по отношению к себе со стороны другого императора в бытность свою частным человеком... Ни относительно провинций, ни по поводу каких-либо других дел он не выносил никаких решений, не поговорив предварительно со своими друзьями, и формулировал свои решения, сообразуясь с их мнениями. Друзья видели его в одежде частного человека, среди занятий своими домашними делами.

Он управлял подчиненными ему народами с большой заботливостью, опекая всех и все, словно это была его собственность. Во время его правления все провинции процветали. Ябедники исчезли...

... такого авторитета у иноземных народов никто до него не имел, хотя он всегда любил мир в такой степени, что часто повторял слова Сципиона, говорившего, что лучше сохранить жизнь одного гражданина, чем убить тысячу врагов...

Среди многих других доказательств его душевной теплоты приводят еще и такое: когда Марк (Марк Аврелий) оплакивал смерть своего воспитателя и придворные слуги уговаривали его не выказывать открыто своих чувств, император сказал: ”Дозвольте ему быть человеком; ведь ни философия, ни императорская власть не лишают человека способности чувствовать... ”

Он - едва ли не единственный из всех государей - прожил, не проливая, насколько это от него зависело, ни крови граждан, ни крови врагов, и его справедливо сравнивают с Нумой, чье счастье, благочестие, мирная жизнь и священнодействия были его постоянным достоянием”.

Право, читая такое, невольно начинаешь верить в чудеса: как почти в одно время с Христом, в государстве, возведшем людоедство, распутство и произвол в традицию, абсолютная власть могла оказаться в руках человека столь высокой нравственности, что аналог ему трудно найти даже в наш просвещенный и гуманный век.

Пространность цитирования при рассказах о жизни Антонина Пия и Марка Аврелия (см. “лао-цзы”) преследовала не только цель по возможности подробней нарисовать психологический портрет представителей этих типов, оказавшихся на вершине государственной пирамиды, но и отчасти восстановить историческую справедливость. Ведь о Нероне и Калигуле - худших представителях императорской власти Рима знают все, тогда как о лучших ее представителях - первых Антонинах - мало кто знает. И лишний раз напомнить о таких замечательных людях совсем не грех. Наконец, пример жизни Антонина Пия и Марка Аврелия подсказывает еще одну небанальную пока мысль, что политическая система сама по себе не многое решает в жизни общества, решающее слово принадлежит людям, стоящим в его главе.

* * *

Тип “пастернака”, как ни странно, не такая уж большая редкость в человеческом роду. Можно даже говорить о целых народах, в которых доля “пастернаков” случалась столь значительна, что оказывалась в состоянии по-своему, “по-пастернаковски” окрасить физиономию национальной психологии. К таким народам, думаю, в первую очередь следует отнести евреев, армян и цыган. Доказывать, что избыточная 1-я Эмоция у этих этносов доминирует, кажется, нет нужды, и что они натуры в высшей степени художественные - тоже. Евреи, армяне, цыгане - люди свободолюбивые, независимые и даже в диаспоре терять свою индивидуальность не склонные (2-я Воля). На 3-ю Физику их ясно указывают жадная плодовитость, почти патологическое чадолюбие и гиперсексуальность, сочетаемая с крайней щепетильность в вопросах секса (девственность, верность и т. д. ).

 Так что, как бы ни относились Пастернак и Христос к соплеменникам, они сами были психотипической солью своей нации.

 

                                        АРИСТИПП

                                   1) ФИЗИКА (“собственник”)

                                   2) ЛОГИКА (“ритор”)

                                   3) ВОЛЯ (“мещанин”)

                                    4) ЭМОЦИЯ (“зевака”)

 

Аристипп - родоначальник гедонизма - философии, во главу угла которой положен принцип приоритета плотских удовольствий над всеми другими.

Диоген Лаэртский в жизнеописании Аристиппа приводит следующие характерные эпизоды из жизни философа: “... он первый из учеников Сократа начал брать плату со слушателей и отсылать деньги учителю. Однажды, послав ему двадцать мин, он получил их обратно, и Сократ сказал, что демоний запрещает ему принимать их: действительно это было ему не по душе.

Ксенофонт Аристиппа не любил: поэтому он и приписал Сократу речь, осуждавшую наслаждение, и направленную против Аристиппа...

 Его упрекали за то, что он, последователь Сократа, берет деньги с учеников. “Еще бы! ” - сказал он, - ”Правда, когда Сократу присылали хлеб и вино, он брал лишь самую малость, а остальное возвращал; но ведь о его пропитании заботились лучшие граждане Афин, а о моем только раб Евтихид”...

Кто-то сказал, что всегда видит философов перед дверьми богачей. “Но ведь и врачи, ” - сказал Аристипп, ” - ходят к дверям больных, и тем не менее всякий предпочел бы быть не больным, а врачом”.

Однажды он плыл на корабле в Коринф, был застигнут бурей и страшно перепугался. Кто-то сказал: “ Нам, простым людям, не страшно, а вы, философы, трусите? ” Аристипп ему ответил: ”Мы оба беспокоимся о своих душах, но души-то у нас не одинаковой ценности”...

Человека, который порицал роскошь его стола, он спросил: ”А разве ты отказался бы купить все это за три обола? ” - “Конечно, нет”, - ответил тот. “Значит, просто тебе дороже деньги, чем мне наслаждение”...

Гетера сказала ему: “ У меня от тебя ребенок”, - “Тебе это так же неизвестно, ” - возразил Аристипп, - “как если бы ты шла по тростнику и сказала: ” Вот эта колючка меня уколола. ” Кто-то упрекал его за то, что он отказался от своего сына, словно тот был не им порожден. “И мокрота и вши тоже порождаются нами, ” - сказал Аристипп, - “но мы, зная это, все же отбрасываем их как можно дальше за ненадобностью”...

Он умел применяться ко всякому месту, времени или человеку, играя свою роль в соответствии со всею обстановкой. Поэтому и при дворе Дионисия (сиракузского тирана - А. А. ) он имел больше успеха, чем все остальные, всегда отлично осваиваясь с обстоятельствами...

Когда Дионисий плюнул в него, он стерпел, а когда кто-то начал его за это бранить, он сказал: “ Рыбаки подставляют себя брызгам моря, чтобы поймать мелкую рыбешку; я ли не вынесу брызг слюны, желая поймать большую рыбу? ”...

Дионисий дал ему денег, а Платону - книгу; в ответ на упреки, Аристипп сказал: “Значит, мне нужнее деньги, а Платону - книга. ””

Таков Аристипп в описании Диогена Лаэртского: жадный, толстокожий, циничный, языкастый - и портрет этот, судя по его порядку функций, достаточно близок к оригиналу. Особенно выразителен последний пример с дионисиевыми подарками Платону и Аристиппу. Он показывает, что даже в те далекие времена и даже тираны были достаточно тонкими психологами, чтобы чувствовать в окружающих их Первую функцию и соответствующим образом действовать: Платону с его 1-й Логикой действительно нужнее была книга, а Аристиппу с его 1-й Физикой - деньги.

Мыслил же Аристипп, как жил, философия его была проста: “ Между наслаждением и наслаждением нет никакой разницы, ни одно не сладостней другого. Наслаждение для всех живых существ привлекательно, боль отвратительна... Наслаждение является благом, даже если оно порождается безобразнейшими вещами... даже если поступок будет недостойным, все же наслаждение остается благом, и к нему следует стремиться ради него самого. ”

* * *

Хотя философия Аристиппа ограничена сферой этического учения, по нашим понятиям, неэтичного, “аристипп”, подобно другим психическим типам, - это не только мораль, но целое мировоззрение. Поэтому жившие много позднее Аристиппа “аристиппы” существенно раздвинули рамки его первоначальной философии.

Одним из них был английский философ Томас Гоббс, и он, полностью соглашаясь с Аристиппом по части принципа примата чувственных удовольствий над всеми другими, еще проявил себя столь закоренелым атеистом, что сначала вынужден был бежать из Англии во Францию, а потом из Франции в Англию. Весь космос, по мнению Гоббса, насквозь материален и состоит только из тел, ничего бестелесного, духовного в природе не существует. Гоббс последовательный эмпирик, признающий достоверным только то, что подтверждается опытом, телесными чувствами. Особенность человека заключается лишь в том, что ему дано мышление для анализа и систематизации этого опыта, чтобы ясно видеть прошлое и правдоподобно прогнозировать будущее.

Пересказывая Гоббс не станем заблуждаться, будто в его учении содержится нечто оригинальное, сугубо индивидуальное. Таково - в оформленном или неоформленном, стихийном виде мировоззрение любого “аристиппа”, потому что прямо проистекает из его порядка функций. Избыточная 1-я Физика обуславливает последовательный материализм и эмпиризм философии “аристиппа”; она же легко обращает его в атеизм, так как 1-й Физике претит аскетизм, в большей или меньшей степени присущий большинству религий. “Аристипп” не верит ни в Бога, ни в черта, еще и потому что его 1-я Физика сопрягается со 2-й Логикой. Известно, любая вера содержит слишком много противоречий, чтобы не раздражать сильную, здоровую Логику. А обычная для религии апелляция к чувствам бессильна перед хладнокровием “аристиппа”, у которого Эмоция занимает последнюю, четвертую строку и стало быть является наименее достоверным инструментом. Та же 2-я Логика обуславливает в мировоззрении “аристиппа” и то, что вслед за плотскими утехами он более всего ценит ясность мышления и обширность знаний. Поэтому в соединении у Гоббса грубого материализма со столь же грубым рационализмом ничего индивидуального, выходящего за пределы его “аристиппова” психотипа, нет.

*     * *

Не оригинален Гоббс и в своей политической доктрине. Он и в жизни, и в теории последовательный монархист, что в большей или меньшей степени присуще всем “аристиппам”, да и обладателям неуверенной в себе 3-й Воли вообще.

Что из себя представляет “аристипп” в качестве действующего политика, видно на примере таких ярчайших фигур как император Тиберий, Иаков I Стюарт, Талейран, Иосиф Сталин, Фидель Кастро. Политик-”аристипп” - тиран по определению, как, впрочем, любой “мещанин”. Его тирания оригинальна лишь тем, что это тирания хорошо информированного, ясно и непрестанно думающего человека. Данное обстоятельство гарантирует “аристиппу”, за вычетом возможности утраты трона в результате внешней агрессии, долгое, до смертного часа пребывание на вершине властной пирамиды. Кладбищенский покой внутри страны обеспечивает “аристиппу” как беспримерная жестокость (сочетание 1-й Физики с 3-й Волей), так и быстрый, изворотливый ум (2-я Логика).

Еще одна приметная деталь образа стоящего у кормила власти “аристиппа” - это общее мнение окружающих о беспримерном таланте его к комедиантству. Но здесь ошибка. “Аристипп”, конечно, лицемер, но не более, чем любой другой “мещанин”. Иллюзию какого-то особого дара лицедейства создает его 4-я Эмоция. Как мы помним, Четвертую функцию характеризует легкость ее постороннего захвата, поэтому невольнику своих чувств “аристиппу” легко смеяться со смеющимися, плакать - с плачущими. Однако менее всего эмоциями руководствуется “аристипп”, принимая решения и действуя, потому так велик бывал шок, казалось, привыкшего ко всему общества, когда тот, с кем еще вчера смеялся и плакал “аристипп”, сегодня складывал голову на плахе. Но, повторяю: не в особом таланте к комедиантству заключалось в таких случаях дело, а в простом сочетании 3-й Воли с 4-й Эмоцией.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...