Быть учителем - это счастье. 6 глава

Они показывали нам фотографии дочерей Пашковых Софьи, Марии, Ольги; рассказывали об их трудной жизни в эмиграции. Видел я фотографию управляющего имением Аббея у огромного гранитного камня напротив переднего фасада дворца. Этот камень в 2005 году был перевезен к дому Жомини «новыми» русскими, организовавшими туристический маршрут (конечно, частный): Пешеланский гипсовый завод - Борнуково - Андросово (родина деда В.И. Ленина), имение Жомини при селе Гагино, развалины дома Пашкова в селе Ветошкино. Александра Алексеевна подарила мне фотографию доктора Ассендельфта Эдмунда Петровича, 29 лет проработавшего в Ветошкинской частной больнице Пашкова. Эту фотографию я подарил Сергачскому музею.

Видел и фотографию могилы сына Пашковых Василия, похороненного в Швейцарии. В один из очередных приездов к родителям в Ветошкино узнали, что умерла последняя сестра -Александра Алексеевна. Пошли с женой проститься с ней. Около гроба одиноко сидела женщина из города Горького, видимо, дальняя родственница.

Мы низко поклонились покойной, сказав последнее «прости».

Четвертая их сестра Павла Алексеевна (1896-1963 года, по мужу Анисимова) жила в городе Сергаче, здесь умерла и похоронена.

Будучи участковым терапевтом, я несколько раз ее навещал. Очень жаль, что ничего не расспросил о ее жизни.

Мария Александровна Курепчикова учила нас ботаники. «Новенькая», с институтской скамьи. За что-то мы ее с первого взгляда невзлюбили. Была очень категоричной, вспыльчивой. Прозвали ее Марьяшей.

Однажды я чем-то ей (не помню чем) «насолил». Ее приказ немедленно выйти из класса я проигнорировал (противный был мальчишка, да еще упрямый, как одно рогатое домашнее животное). Мария Александровна пыталась вытащить меня из-за парты, но я вцепился в нее мертвой хваткой и «поехал» вместе с ней к двери. Если бы парта могла пролезть через дверь, она вытащила бы меня из класса вместе с партой. Без родителей для разрешения конфликта не обошлось.

Историю нам преподавал Иван Михайлович Куманев, директор школы. Мы любили этот предмет. Иван Михайлович, проверив явку перед опросом, задавал вопрос, который мы ждали и любили: «Ну, что вам не понятно? Давайте разберемся». Мы этим пользовались и, чтобы затянуть время, засыпали его вопросами. Он отвечал на них и лишь под конец урока, когда до перемены оставалось 10-15 минут, спохватившись, успевал опросить одного – двух учеников и переходил к новой теме. На экзамене по истории после окончания четвертого класса со мной произошел такой конфуз.

Кто-то из членов экзаменационной комиссии задал мне вопрос: «Какое высшее воинское звание у товарища Сталина?»

У меня всплыло окончание этого мудреного слова «… симус», а начало вылетело из головы, и я, заикаясь, выговорил «… сик… сик… симус». Когда члены комиссии дружно, но незвучно заулыбались, я окончательно понял, что сморозил действительно что-то не то. «Не сик-сик-симус, а генералиссимус», - продолжая улыбаться, поправил меня Иван Михайлович. Был у него сын Марат, учился с моим старшим братом Геннадием. Ходил в перешитой на его рост офицерской шинели, которой он очень гордился. Соответственной была и его походка – грудь вперед (аршин проглотил), взгляд напряженный с нахальцей. Драчун – не задирай! А в общем – хороший парень. Были у Иван Михайловича две или три дочери.

Одну из них, Людмилу, встретил в Сергаче в 1961 году, когда она приехала на работу после окончания медицинского училища. Работала фельдшером в Андреевском фельдшерско-акушерском пункте. После окончания положенного срока уехала.

Иван Михайлович жил в доме за дворцом Пашкова в том месте, где начинался овраг, сбегающий к реке Пьяне. Очевидно, в небольшом особнячке жила прислуга Пашковых. Возможно, управляющий Аббей. Точно не известно – память не сохранила. А овраг и по ныне называется Куманевым.

Географию преподавала Татьяна Семеновна Денисова. Наверное, была из многодетной и бедной семьи. Одевались бедно, невзрачно, порой просто неопрятно. Вместо «полуостров-полуострова» говорила «п у луостров, п у луострова». Это произношение на «у» нас смешило. Мы нарочно упирали в этих словах на «о»; кажется, она не замечала. Вскоре она вышла замуж. Завели хозяйство. Часто приходила в школу в обуви, запачканной коровьим пометом. Муж был не совсем здоровым человеком и хозяйство легло на нее тяжелым бременем. В 1967 году она подарила мне старинный альбом с описанием всех угодий Пашковского имения. В свою очередь, я подарил его Гагинскому краеведческому музею.

Физкультуру вел демобилизованный младший офицер (имя, отчества не помню), сын председателя колхоза д. Ройка по прозвищу «Дрёмка», любителя прикладываться к чарке. По отцу и сына называли часто «Дрёмкой», хотя он был трезвым человеком. Вот этим прозвищем он и запомнился.

В пятом или шестом классным руководителем была Александра Ивановна Николаева из села Гагино – «Белая шапочка».

Шапочка, наверное, была из кроличьего пуха. На классном фото она эффектно выделялась именно этой белой шапочкой.

Мы её любили. Жаль, что она проработала год – два и перевелась в другую школу. На этой фотографии я не понравился сам себе и изорвал её. К счастью, через много лет Мария Ашунина ксерокопировала её и подарила мне. На прежней - не лицо, а какое-то пятно, на котором черты лица совершенно размытые. Зато я могу видеть лица моих одноклассников. В классе было человек тридцать – худых, угловатых, плохо одетых. Маша Солоденина - высокая, с удлиненным бледным лицом, флегматичная, серьезная, не принимавшая участия в наших школьных шалостях.

Руфа Аверьянова - дочка сторожихи школы, смуглая, чернявая, замкнутая. С трагичной судьбой: как говорят, в девках родила мальчика, в нем души не чаяла. Однажды мальчик вертелся возле лошади, та пнула его копытом в живот, возник разрыв печени, спасти не удалось.

Маша Ашунина - предмет моей симпатии, серьезная, умная девушка, отличница, «балерина» (так мы ее звали из-за величавой походки и привычки держать кисти рук горизонтально при ходьбе).

Клава Ашунина – симпатичная девушка, брюнетка, гордячка, знающая себе цену, тоже отличница, высокомерная, капризная.

Денисова Люба - немного старше нас, смазливая, кокетливая, хохотушка, заводная, с задорными смеющимися глазами.

Яшина Нюра - года на два старше нас, казавшаяся уже взрослой, мало разговорчивая, угрюмная.

Маша Дегтева - тихая, скромная мечтательная девушка; позже, когда я учился в 8-ом или 9-ом классе я был предметом ее влюбленности, но не было взаимности с моей стороны. Много – много лет спустя(в1991г), проезжая мимо села Елховки Спасского района, где она работала и жила, заехал к ней; захотелось повидать ее. Конечно, от прежней Машеньки ничего не осталось. В конце 90–х годов она неожиданно навестила меня на работе в Сергаче. Что-то странное было в ее поведении. Какая-то нервозность чувствовалась в ее движении. Показалась бледноватой. Торопилась: должен вскоре заехать сын, работавший шофёром на рейсовом автобусе. Спешно проводил её.

А потом услышал – умерла Машенька в июле 2002 года. Понял – прощаться приезжала. Хочется побывать на её могиле. Как память о ней храню её два письма. Машенька, я постараюсь навестить тебя.

Давно вынашиваемую эту мысль попытался осуществить лишь в июне 2015 года. Все попытки выяснить у сельчан о месте её захоронения не увенчались успехом. Уже никто из опрашиваемых не знал Марию Лапину. Поехал на кладбище.Более часа обходил его, могилы Лапиных не нашел. Уехал ни с чем. Позднее через Марию Ашунину узнал,что всё-таки Маша Лапина похоронена в с.Елховке. Дай Бог, что бы мне хватило сил попытаться найти её последний приют и сказать «Царствие тебе Небесное, Машенька» и «Прости».

Василий Лепханов – серьезный парень, красивый, лобастый. Почему -то ревновал меня к Маше Ашуниной. После окончания Ветошкинского техникума он работал агрономом то ли в Бутурлинском, то ли Перевозском районах. Слышал, что запивал Василий. Правда или нет, якобы он умер в 2007 году.

О Валентине Князеве, Валентине Янине, Вене Морозове я немного писал. Некоторые не запомнились.

Несколько месяцев преподавал арифметику Алексей Михайлович Востроконов (из демобилизованных старших офицеров). Мы, ребята, завидовали его кителю. Он очень ему шел. От смешинки в глазах его суховатое лицо добрело. Небольшой черный чубчик то ли на левую, то ли на правую сторону лба. Размеренная речь. Постановка головы, осанка оттеняли достоинство, которое исходило от него. Иногда казался высокомерным.

«Ну, доказывай, что дважды два не пять», - говорил он кому–нибудь из учеников по поводу какого-либо рассуждения.

«Вот, ты можешь сказать, что ты потомок Александра Македонского, а я - не верю. Докажешь – поверю», - внушал нам значение доказательства.

Интересно было его слушать.

Жаль, где-то в середине учебного года его назначили секретарем Райкома партии в селе Гагино. В шестидесятых годах он - начальник треста «Горьковгражданстрой» в городе Горьком.

Работая главным врачом и бывая в тресте, я видел его портрет на доске «Ветераны Великой Отечественной войны 1941-1945».

Забылась фамилия преподавателя химии. Тоже не долго работал в школе. Худощавый, живой, речистый, с юмором. Рассказывая, он вкрапливал в речь присказки, прибаутки; очевидно, для лучшего усвоения материала. Запомнилось: «После вкусного обеда по закону Архимеда сверху вниз идет давленье – никакого нет терпенья». Или: «На заборе сидит бес, выпускает H₂S».

Завуч - Константин Иванович Плеханов. Учительствовал еще до войны. Грузный, с крупным мясистым лицом, утробным голосом, флегматичный, ходил с наклоном туловища вперед, ступая на носки. Собакевич да и только. Рассказывал военные истории; он тоже только недавно демобилизовался. «Война, - говорил он, - это мерзость. Вот, жил – был человек, с ним разговаривал, смеялся, шутил, ел из одной чашки, горевал, жал ему руку и… вдруг – ничто, смердящее тело… жутко…» Мы замирали, нервно передергивая плечами.

В Гагинском краеведческом музее есть стенд, посвященный семье Плехановых. Узнал, что у него был брат, кадровый военный, расстрелянный перед войной, реабилитированный в хрущевскую оттепель. О нём он нам ничего не рассказывал.

Что ещё запомнилось из этих милых, далеких, незабываемых, за дальностью покрытых дымкою школьных лет?

Конечно, не обходилось без озорства на переменах и даже на уроках, особенно у географички Татьяны Семеновны.

Например, заранее готовили из бумаги штук 10-15 самолетиков; отвернется Татьяна Семеновна и в этот миг все летающие «аппараты» дружно взлетали в разных направлениях, а мы так же дружно опускали головы в книги. Татьяна Семеновна переводит взгляд от одного к другому, пытаясь угадать «пускачей», но не так-то просто это сделать, глядя на наши непроницаемые лица, серьезней которых не бывает на свете. Как ничего не бывало, урок продолжается.

«Чехарда» была излюбленной игрой мальчишек в перемены. Первый, наклонившись, упирался в стену; последующие несколько человек в такой же позе становились друг за другом, держась за поясницы; кто-то с разбегу прыгал на спину этой «сороконожки». Задача – как можно дальше запрыгнуть, а цепочке – устоять, не разорваться и не упасть.

Конечно же, курили за углом школы. Учителя закрывали на это глаза. Здесь же – стрельба из «поджигалок». Летом – работа на пришкольном участке, в основном на поливе. Однажды осенью ходили убирать коноплю в поле у Лашмов вручную. Все- то рученьки надорвали: туго цеплялась корневая система за матушку – землю. Выдергивали каждый стебель по-отдельности. И не знали мы, что из этого неприглядного растения можно готовить зелье, от которого душа летела в запредельность.

Учился я на «4» и «5». Родителям по этому поводу краснеть не приходилось.

Однажды произошел небольшой казус. Что-то делаю около дома. Вдруг бежит одноклассник и сходу кричит: «Ты что не идешь на экзамен? Все сдали, ты один остался, тебя ждут!»

«Какой экзамен? Он завтра,» - отвечаю.

«Сегодня, иди быстрее!»

В чем был побежал в школу; до нее две сотни метров. Комиссия недоуменно смотрит на меня, а я никак не отдышусь. Сдал. Вот такое было дело.

Мы были дети своего времени. С фотографий смотримся более серьезными и взрослыми, нежели дети нашего возраста, скажем, шестидесятых и более поздних годов рождений.

В меру шаловливые, озорные.

Залезть в чужой огород нам ничего не стоило. Небольшие угрызения совести, если нас застанут. Не застанут – как с гуся вода, просто спортивный интерес. Нарвем вишни в соседском огороде и ею же вечером угощаем молодых «хозяек» сада. Лакомятся, выплевывают ядрышки, да еще и нахваливают: «Чья такая вкусная?» «Ваша» – мы не скрываем. Смеемся. Мы не ломали веток, не мяли плети огурцов, не топтали грядки брюквы. Старались «воровать» аккуратно.

Однажды, почти напротив нашего дома ватага ребятишек забросали огурцами проезжавшую машину. Машина вдруг резко затормозила, чего мы не ожидали, из нее вышли двое и… за нами.

Я что-то замешкался: был то ли в валенках, то ли в кирзах; бежать было трудно и меня догнали. Повели к машине, посадили в кабину. Вырываться было бесполезно: я оказался между двумя мужчинами.

Удивился множеству освещенных приборов – машина была явно не отечественного производства. Доехали до «переката». Из разговора понял, что им нужно было ехать в село Гагино. За перекатом дорога раздваивалась: влево – на Гагино, вправо – на Курбатово, Юрьево. Они свернули вправо. Я подсказал шоферу, что нужно – влево. Наверное, за эту подсказку они остановили машину и выпустили меня. Я больше испытал страха, когда остался один: темень и никого вокруг. Потрусил по дороге. Вскоре меня встретила охающая мама. Мама, узнав, что меня увезли, бросилась по дороге в неизвестность. Вот душа матери! Ребята, которые были со мной, не побежали искать меня, а мама пошла. Наверное, она своим материнским чувством больше понимала чем ребята, что не должны же меня далеко увезти.

Так оно и получилось.

«Мама, мамочка, дорогая моя! Прости меня за все доставленные тебе горечи и обиды в мои детские да и более поздние годы. Прости! Сколько же пришлось перенести тебе за свою жизнь горьких переживаний! Раскулачивание семьи в 1930–ые годы ни за что, ни про что (из-за несчастной крупорушки что - ли, которая была у вас); высылка двух братьев в Сибирь с семьями; твой ночной побег в город Горький к моему будущему отцу, работавшему тогда на строительстве автозавода; частые переезды из одного села в другое в связи с организацией новых МТС, когда отец окончил курсы трактористов и выучился на механика; пожар, пожравший все имущество в селе Шарапово в 1941 году; проводы отца на фронт (к счастью, он вскоре вернулся по бронированию как специалист сельского хозяйства); голодные 1946-1947 годы, смерть первой дочери в 1948 году и т.д. и т.д. А сколько было хлопот с нами, 6-ю сыновьями. Всех надо было обуть, накормить. А сколько пришлось тебе перешить, перештопать, перелицевать! Помню, ты мне шила вручную рубашку к школе. Никак не ладилось с воротником – косил. Так и пошел с перекошенным воротничком. Стеснялся: смеяться будут одноклассники. Нет, обошлось. Все бедно жили, ходили кое в чём. В каком-то классе пошел 1-ого сентября в белых чесанках с калошами, хотя и было сухо на улице. И это сошло. Трудностей было море. Слава Богу, у тебя был сильный характер Некрасовской женщины и хорошее здоровье. Ты почти не посещала больницу, на моей памяти лишь один раз лежала в ней по крайней необходимости. В самые трудные времена мы не видели твоих слез, а ведь не раз, наверное, плакала по ночам, скрывая от нас минутную слабость. Слава Богу, что ты не знала больших хлопот с нашей учебой, кроме как с братом Володей. Геннадий окончил Ветошкинский сельхозтехникум, затем Горьковский Университет имени Лобачевского, биологический факультет. Меня ты хотела видеть врачом, и я окончил Горьковский медицинский институт. Третий брат Володя после 7- летки учиться дальше не захотел, работал шофером. Александр окончил Ветошкинский с/хоз. техникум, работал агрономом. Слава закончил этот же техникум и заочно Ленинградский институт физкультуры и спорта. Алексей – шофер. Зина – медицинскую школу сестер, всю жизнь работала школьной медсестрой. При своей жизни тебе пришлось пережить смерть пятерых детей и одного внука Саши, старшего сына Геннадия. Саша, его брат Игорь, их отец Геннадий покоятся на кладбище в городе Кстово. Игорь умер в один день с отцом с промежутком в 22 года (29 декабря),в 1984 и 2006 годах. Володя схоронен в селе Гагино, Александр – в Н. Ликеево Кстовского района.

На 15 января 2009 года в живых из твоих детей остались я (Виктор, 2–ой сын), Алексей – 6-ой сын и Зина – последняя дочка; 8 сентября 2010 у неё умер муж Алексей. Ты покоишься вместе с мужем и сыном Славой в селе Ветошкино.

А как мы рады были, мама, твоим редким приездам в город Горький, где мы учились с Геннадием. И тебе и гостинцам, которые ты нам привозила. Помню «шары» домашнего сливочного масла. Знала, что мы плохо питаемся (практически жили на стипендии), ходили кое в какой одежонке (на первом курсе посуху ходил в домашних тапочках и на это никто не обращал внимания, так как большинство жили бедно). Ты болела за каждого из нас.

Третий сын Володя рос хулиганистым, порой был неуправляемым. Однажды в техникуме он что-то натворил, дело пахло судом. Мама просила сходить отца к прокурору замолвить за него. «Ведь он ещё ребёнок», - говорила ты. Отец не пошел: «Пусть получит то, что заслужил; впредь умнее будет».

Когда я закончил институт и работал в Сергачской больнице, ты иногда на несколько дней выбиралась из своего домашнего хозяйства и приезжала к нам посмотреть на наше житье – бытье, на Сергея, Наташу. За нас ты была спокойна. Мама, мы тебе очень благодарны за уход и присмотр за Сергеем: более двух лет ты «пасла» его, когда Шура была на работе».

Ко всем снохам (а их было шесть) она относилась ровно, но в душе все-таки выделяла мою жену и звала ее ласково «Сашенькой». Шура платила ей тем же теплом и без подарка, пусть скромного, никогда не ездила к ней. На день рождения мамы 29 июля в 2002 году я очень просил Шуру из-за плохого самочувствия отменить ее поездку в Ветошкино. «Нет, поеду», - настояла она. Наверное, чувствовала, что это последний день рождения мамы, на котором она может присутствовать.

С этой поездки у нее и началось прогрессивное ухудшение здоровья. Несколько последних зим мама жила у дочери Зины в городе Кстове. При командировках в Горький заезжал к ней. Как-то почувствовал, что эта зима 2005 года будет последней в ее жизни. Она с трудом вставала с постели. Память почти покинула ее. Долго меня узнавала. Все-таки узнала. Она умерла 23 января 2005 года.

До сих пор ругаю себя за то, что во время, когда она хорошо слышала и была в полном разуме, не расспросил о ее двух братьях, раскулаченных в 30 годах и сосланных в Сибирь. За что, как это происходило, куда их выслали, о их дальнейшей судьбе, о их детях и т.д.?

После отъезда их в Сибирь они ни разу не приезжали в родные места, ни разу не виделись с братом Иваном Федоровичем, жившим в селе Исупово и моей мамой. И даже не переписывались. Знаю, что в каком-то году они оказались в городе Челябинске. Кто-то из их потомков, наверное, живут где-то в Сибири или других городах России.

Конечно же,доброй памяти заслуживает и мой отец Баландин Николай Петрович. Он был на год старше мамы, с 1912 года. Очень мало знаю о его родословной. Родился в крестьянской семье в селе Исупово. Наверное, закончил церковно-приходскую школу. Писать он умел. С детства помню его спокойный, ровный характер. Не припоминается, чтобы он на кого-нибудь повышал голос, кричал, нервничал, кроме одного случая, о котором писать не буду. Вряд ли кто мог сдержаться при поступке, который я «отмочил» лет в шесть-семь. Очевидно, у него были технические наклонности. В 30-х годах он работал на строительстве Горьковского автозавода. К нему моя будущая мама убежала после раскулачивания семьи. Поженились. По семейным обстоятельствам вернулся в родное село.

Очевидно, в эти же тридцатые годы он закончил курсы трактористов по моему предположению при Ветошкинском сельхозтехникуме, затем курсы механизаторов в городе Арзамасе. Какое-то время работал трактористом в селе Ломакино, где жила тетка мамы Татьяна Андреевна Большакова. Всю свою жизнь я помню его механиком в разных МТС: Гагинской, Шараповской, снова Гагинской, Тархановской, Ветошкинской.

Воспитывал нас своим примерным отношением к работе, семье. В дом никогда не тащил чужого; наоборот, мама иногда ругала за то, что в МТС брал из дома (конечно, без возврата) то ведро, то молоток, то еще какую-нибудь вещь. Не мнил из себя начальника среди своих подчиненных. Чувствовалось, что они его уважали за его простоту, доступность в общении, деловитость, ответственность.

Не часто они собирались у нас в доме за застольем по случаю каких-либо событий: открытие посевной компании, жатвы и т.д. Вели степенные деловые разговоры, строили планы, никогда не напивались. Маме такие сходки, разумеется, не нравились. Компанию в 6-7 человек надо было чем-то накормить, а время было трудное. В общеобразовательном смысле отец был малограмотным. Писать, читать умел. Но я никогда не видел его с книгой. Очевидно, было не до книг: все время и силы поглощали работа в МТС, в поле, дома. Был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Ещё до войны был поощрён командировкой на «Выставку достижений народного хозяйства» в городе Москва. Есть фотография: участники сфотографировались на фоне «Дома Союзов».

Отец был роста выше среднего, худощавый. Когда он шел на обед из МТС и появлялся у первых домов села, мы безошибочно определяли, что идет именно отец, а не кто иной: у него была пружинистая походка, он как - бы слегка приседал в коленях.

Разговаривал обычно мало. В свободное время любил общаться с внуками. Сын Сергей рассказывал, что иногда они залезали во двор на сеновал (Сергей и его двоюродный брат Саша), где отец рассказывал им сказки и разные небылицы. Он редко болел. Помню, он лежал в Гагинской больнице с почечно-каменной коликой. Я приходил к нему с гостинцами, которые собирала мама. За дорогу часть их исчезали в моем желудке.

В последние годы стал жаловаться на сердце. Перенес инфаркт сердца, после которого окончательно уже не оправился. Несколько раз лечился в нашей Сергачской больнице. Где-то в 1972-73 годах летом он вместе с зятем Алексеем Ораловым (мужем сестры Зины) построили мне гараж: в это время я купил «Москвич-412». Спасибо им. В то время он чувствовал себя более здоровым.

Запомнилась поездка третьего января 1961 года на больничной лошадке на юбилей папы. Ему исполнилось 50 лет. Бог ты мой! Какой ты еще был молодой, папа! Мне сейчас уже 74 года, исполнилось 20 февраля 2009 года. Не помню точно, в этот юбилей или другой, мы подарили ему часы. Это были первые в его жизни ручные часы. После его смерти (он умер в Сергачской больнице 5 апреля 1985 года) эти часы я оставил себе на память.

Не могу простить себе, что в последний день его жизни я не навестил его. Уехал на рыбалку на Волгу – хотелось угостить его ушицей.

Отец уже был плох и мы вызвали из Кстова его дочь, мою сестру Зину. Она весь вечер был с ним, разговаривали и, кажется, на скорый худой исход не было причины думать.

Где-то в 4-ом часу ночи дежурная медицинская сестра позвонила мне домой, сказав, что с отцом плохо.

Я понял, что отца уже нет в живых. Так оно и было.

7-го апреля мы похоронили его на кладбище в селе Ветошкино. На похороны приехали мои коллеги, были прощальные слова от сослуживцев. Одним словом, проводили отца достойно. Но горький осадок от того, что я из благих намерений не был с ним в последний день его жизни, остался в душе. Прости меня, папа! Царство тебе Небесное! И вечный покой! Ты был хорошим человеком, семьянином, отцом. Твоя фотография с мамой у меня в доме над диваном. Каждый день вижу вас вместе. Вы со мной, я с вами.

В 1948 году я учился в 6-ом классе; прибавив себе год, вступил в комсомол. На утверждение я и еще несколько учеников из школы ходили в Райком комсомола в село Гагино. Райком размещался в Доме Советов, в который мы некогда, в военные годы, проникали тайком на чердак, где ловили в гнездах беспомощных стрижей. В коридоре, ожидая своей очереди вызова, напряженные от переживаний, группировались несколько девушек и юношей. В одной из девушек признал бывшую одноклассницу по учебе в Гагинской школе. Мы несколько раз внимательно посмотрели друг на друга, но вступить в разговор я постеснялся. «Может быть она, а может и нет», - сомневался я. Почти три года нас разделяло, когда мы уехали из Гагина в Тарханово, а затем в Ветошкино.

Я не был паинькой – мальчиком, но иногда чувство застенчивости довлело надо мной. Если родители меня посылали к кому-то по тому или иному делу, я испытывал чувство неловкости. Не мог сразу постучать в дверь и войти; мне нужно было потоптаться у двери, иногда уйти и потом снова вернуться, накопить решительность и только тогда постучать в дверь. Чтобы войти в учительскую, мне необходимо было преодолеть чувство, похожее на страх.

Членство в комсомоле налагало моральное обязательство быть ответственным и честным перед своими сверстниками; мы должны были быть на ступеньку выше по сравнению с не комсомольцами.

Это «должны» иногда шло вразрез с реалиями жизни.

Помнится такой случай, за который я себе потом казнил. Однажды с Валей Яниным мы оказались в поле у стога, где шел обмолот зерна. Скатываясь с его вершины, кто-то из нас задел за что-то твердое. Этим «твердым» оказались два небольших узелка с зерном, о чем мы сообщили кому-то из руководителей работ. Мы расценивали наш поступок как достойный комсомольцев. Даже гордились им: пресекли хищение государственного имущества. Мы не знали последствий своего «патриотического» поступка.

Позже узнали, что за 1 килограмм краденного зерна присуждали к нескольким годам тюремного заключения. Женщин осудили. Нам было очень стыдно за свой максимализм. Если бы мы знали о каре, грозящей этим несчастным женщинам, то сострадание к ним победило бы наш воображаемый моральный долг комсомольцев. Но это я пишу спустя более 50 лет, а тогда было так как было.

Не забыть переживаний по поводу одного моего «нечестного» проступка.

Был просмотр какого-то кинофильма (кинозал находился в бывшей больнице Пашкова).

По каким-то техническим причинам показ сорвался и был перенесен на следующий день. По рассказам фильм был интересный и я решил прошмыгнуть, так как билеты не продавались. Пропускали по старым билетам и по памяти киномеханика, который осуществлял функции контролера. Очередь дошла до меня. «А ты вчера не был», - говорит Иван (фамилии его не помню). «Был», - говорю ему, не моргнув глазом и свято глядя ему в глаза. Ни слова не говоря, он отстегнул от рубашки мой комсомольский значок и… пропустил в зал.

Большего наказания придумать было трудно. Когда он, торопясь отстегивал значок, я готов был провалиться сквозь землю, и мурашки бегали по спине. Конечно, кино уже было не в кино; я краснел и бледнел, вспоминая позорное снятие значка; было очень стыдно за свое вранье.

Потом, в течении жизни вранья, неискренности было немало и значительно серьезней, но такой глубины переживаний уже никогда не было. Правду говорят, что тяжело переступить только первый раз, затем «переступление» воспринимается как само собой разумеющееся. Врут президенты, министры, политики, писатели, ученые, друзья, подруги, любимые, любовницы. И все-таки меньше всего врут простые люди.

Нужно много знать, во многом разбираться, чтобы отличить зерна от плевел.

Пожалуй, только учителя я не снял с пьедестала. Учитель до сих пор воспринимается мной как святая личность.

А как свято мы верили в Вождей! И каково было наше недоумение, изумление (хотя это было значительно позже, после развенчания культа личности Сталина в 1956 году), когда стали снимать портреты некоторых из них. А мы считали их непогрешимыми, почти святыми. На семинаре на военной кафедре мы с возмущением говорили об этом нашему преподавателю Солодухе. Он лаконично объяснил: «Если тот или иной вождь уходит с политической сцены, он уже – политический труп. Поэтому и снимают их портреты».

Эта истина нам стала понятной позднее, а в то время не доходила до сознания. Как воспринималось в детском и юношеском возрасте наше отношение к руководству страны? Да просто никак. Жизнь шла как бы сама по себе, без вмешательств кого-либо в ее ход. Мама, папа, Баб - Татьяна были главными лицами, кто имели к нам прямое отношение. Баб – Татьяна говорила о Боженьке, который все знает, все видит с неба, следит за нами, делает добро людям или наказывает их за плохие дела. Если у кого-либо несчастье, кому-то плохо, надо молиться Боженьке; просить Боженьку помочь или покаяться, если кто-то сделал что-то нехорошее. Рассказывала Баб - Татьяна об Ангелах, которые отводили людей от греховных дел, были как бы телохранителями. Они воспринимались в виде невидимых птиц, постоянно и неслышно летающих над нами. В церкви видел многочисленные иконы, на которых были изображены те или иные Боженьки, как правило, с серьезными, неземными лицами. Мне они не нравились, наводили страх, подавляли. Им тоже надо молиться, ставить свечки, креститься перед ними, делать земные поклоны. Они тоже отвечают за поведение, поступки людей.

Уже позднее, когда учился в школе, узнал о людях, которые руководят страной, правят людьми. Но они уже не были святыми, а обыкновенными людьми. Главным из них, но которого уже не было в живых, был В.И. Ленин, потом И.В. Сталин. Баб – Татьяна хорошо отзывалась о Ленине, а Сталина не жаловала.

Уже в те годы шли разговоры о войне с Германией. Войну я воспринимал как драку между солдатами разных стран.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: