 |
Нижняя Мезия 8 страница
|
|
|
|
– Это твоя публика. Привыкай, что на тебя смотрят. Учись не замечать.
Иногда Гай уходил в комнату и здесь в полутьме делал на отбеленной гипсом доске наброски углем. Получалось похоже – профиль Мевии, ее гибкое тело, поднятая вверх рука, обнаженная грудь. Гай любил рисовать и лепить, втайне мечтал сделаться скульптором, но никогда об этом никому не говорил – подобное занятие считалось не достойным римского гражданина. Иногда Гай думал, что отец догадывается о его мечтах, – когда в прошлом году Клемент штукатурил стену в спальне Гая, отец принес краски и кисти и предложил сыну самому расписать стены. Получилось не очень умело, но отдельные куски удались – особенно уголок фантастического сада с круглой ротондой и зеленые ветви лавра, усыпанные, будто цветами, диковинными птицами.
Потом отец отдал Гаю все восковые маски предков – к тому времени они напрочь утратили форму и превратились в причудливые наплывы воска, потому что бездельник Клемент в январе поставил в столовой жаровню вплотную к восковым маскам (из атрия маски пришлось перенести, после того как в атрии стали продавать масло). Гай вылепил из священного воска Минерву и Марса. Боги войны готовились к поединку и стояли друг против друга, разъяренные и злые, больше похожие на торговцев капустой, которые не поделили места на овощном рынке. Отец отнес эти фигурки к скульптору-греку Диомеду. Неведомо, что сказал грек отцу, но вернулся домой военный трибун мрачный как туча, а у Диомеда на другой день распухла щека и заплыл глаз, и грек всем говорил, что он ударился о дверь в темноте.
Вот бы вылепить обнаженную Мевию с поднятыми вверх руками!
Гай сделал несколько набросков, но гладиаторша двигалась слишком быстро, он не успевал схватить движение. И с каждым днем ее движения становились все быстрее.
|
|
|
На девятое утро Осторий взял прямой деревянный меч и неожиданно нанес колющий удар девушке в живот. Она отпрыгнула так быстро, что опытный воин на мгновение замер.
– Отлично! – сказал он, распрямляясь, и в голосе его невольно послышалась гордость за свою ученицу. – Ловкость у тебя появилась, но когтей пока нет. Ну что ж, будем отращивать.
Осторий положил учебный гладиус на место и взял со скамьи короткий кривой меч, тоже из дерева.
– Опять станешь унижать? – Мевия передернулась, представив, сколько ей предстоит вынести ударов деревянным мечом в незащищенное тело.
– Зачем? – усмехнулся Осторий. – Зачем унижать, если я смогу вылепить из тебя неплохого бойца. Куда лучшего, чем из этого бездельника! – Осторий небрежно указал деревянным клинком на Гая.
Тот так растерялся, что выронил свиток, и предательский пергамент раскатился на половину длины. Гай кинулся его сматывать. А отец, больше не обращая внимания на сына, неспешно подошел к дереву. Медленно взмахнул перед стволом рукой слева направо и затем – справа налево, рисуя в воздухе воображаемую букву «X».
– Именно этого будет ждать от тебя противник. Потому что в одиночном поединке самые мощные удары наносятся сверху. У тебя кривое лезвие, значит, ты будешь им косить. В итоге любой из этих ударов придется прямо в щит.
Осторий повернулся на опорной ноге, подошел к бочке в углу, зачерпнул медным кувшином воду и плеснул в лицо Мевии. Та мгновенно прикрылась рукой, ни одна капля не попала в глаза.
– Да, именно так мы и защищаемся. Это заложено природой. Но только в людях. Бери меч!
Мевия вооружилась кривым фракийским мечом.
– Мне что, весь поединок придется прыгать, кувыркаться и кататься по песку? Да меня засмеют! – возмутилась она.
– Нападай! – крикнул Осторий.
|
|
|
Он вновь повторил косые удары сверху, как только что это делал перед деревом. Мевия постаралась скопировать как можно точнее.
Гай позабыл про несчастный свиток с «Энеидой», глядя на Мевию. Выглядело просто изумительно: отведенная в замахе рука, приподнявшаяся и еще больше округлившаяся женская грудь, пружинящие бедра, грациозно напряженная спина. Но каждый из ударов девушки Осторий легко парировал медным кувшином, который все еще держал в левой руке.
– Теперь повторим урок. Сейчас тебе придется испытать то, что должен почувствовать твой противник. Положи меч и возьми щит.
Мевия вооружилась небольшим металлическим щитом, Осторий же отошел назад, а потом пошел на нее, нанося резкие косые удары то слева, то справа. Каждый удар Мевия легко перекрывала маленьким щитом. Казалось, инстинкт срабатывает сам собою.
– Еще раз!
Осторий пошел в атаку. Удар слева. Взмах щитом. Удар справа. Опять взмах щитом. Удар слева. Снова щит. Удар…
Мевия ничего не поняла. Казалось, никакой особой скорости или силы в последнем ударе не было. Но ее тело само собой согнулось подрезанным стеблем, она повалилась на песок, корчась от боли в правом боку.
– Встань! Повторим!
– Нет!!!
– Не понравилось? Значит, и твоему противнику не понравится.
Гай улыбнулся: он-то знал этот прием.
– Ну что ж, одного раза с тебя достаточно! – решил Осторий. – А сейчас сама заучишь все, что нужно для удара.
Осторий, движение за движением, начал показывать, что именно ей предстоит освоить в совершенстве. После нескольких красивых и мощных движений мечом сверху и наискось – удары бесполезные, работа исключительно на публику и для создания ритма – нужно было, не поднимая меча, но лишь на обратном движении корпуса, нанести удар мечом по диагонали, но не сверху вниз как предыдущий, а снизу вверх, точнехонько в правый бок противника, бок, в этот момент не защищенный щитом. Кривым мечом такой удар можно было бы сблокировать, но гладиусом – никогда. А щит в левой руке противника был в этот момент бесполезен.
Щадя старый кипарис с его мягкой древесиной, Осторий ночью притащил с какой-то стройки деревянную балку и врыл ее в противоположном конце перистиля. Теперь Мевия часами стояла перед этим столбом и отрабатывала последовательность ударов. Справа сверху – красиво показана грудь. Слева сверху – картинно оттянуто бедро. Снова справа сверху – любуйтесь, вот она, женская красота в движении. Отличный отвлекающий маневр. А затем слева снизу восходящий удар лезвием, разрезающий правый незащищенный бок противника до самых ребер.
|
|
|
– От этого удара он не умрет, – объяснил Осторий. – Но правая рука тут же начнет слабеть, так что ты сможешь особо не бояться его выпадов. Если прием удастся с первого раза, считай, ваши силы уравнялись, и ты можешь неплохо с ним поиграть. Но не тяни слишком долго. Толпа не любит однообразия, арена – это зрелище – во-первых. А во-вторых, у него может быть в запасе какая-нибудь пакость.
«Запродаться в гладиаторы, услышать хоть раз приветственный рев толпы и умереть», – пронеслась в мозгу Гая шальная мысль.
Мысль сама по себе бредовая, потому что его, мальчишку совсем невеликой силы, не слишком ловкого, да и не слишком умелого, скорее всего, даже не пустят на порог императорской школы. Там и без Гая полно здоровяков, людей безумных в своей дерзости, которым не указ ни раскаленное железо, ни плетка надсмотрщика, где с бесшабашностью соседствует лишь тяжесть преступлений, где каждый второй – убийца, а из оставшейся половины – похититель людей или грабитель, и лишь кучка добровольцев, еще более безумных, чем любой из преступников, готова поспорить за победу.
Интересно, Мевия тоже безумна, если пошла в гладиаторы добровольно, по своей воле дала клятву и теперь живет в маленькой гладиаторской школе Силана? Обычно для подобных забав хозяин школы скупает смелых и дерзких бабенок и делает из них воительниц на потеху императору. Домициан обожает смотреть, как дерутся и умирают слабые создания – женщины или карлики. Мевия уже четыре раза сражалась на арене и два раза победила, а два раза закончила бой на ногах – то есть не проиграла. Ростом она лишь на полголовы ниже Остория, правда, в силе не ей равняться с бывшим военным трибуном, который во время службы в Британии творил воистину чудеса и получил гражданский венок за спасение римского гражданина.
|
|
|
Гаю порой казалось, что отец намеренно скатывается все ниже и ниже – не пытается занять в долг, не ищет покровительства. Фактически они живут на те крохи, что платит им лавочник. За стеной постоянно звякают медными кувшинами и мисками, в доме бывшего всадника разливают из амфор оливковое масло.
«Римляне вымирают, – любил рассуждать отец за чашей фалерна (когда-то в их доме еще был фалерн), – в наших домах селятся бывшие рабы».
Отец умел в других подмечать недостатки и, давая характеристики, бывал меток и беспощаден. Как на поле боя.
Иногда приходили друзья Остория Старшего, возлежали на старых ложах в обшарпанной столовой, ели кашу с маслом и медом, пили разбавленное горячей водой вино и спорили до хрипоты. Друзья хвалили прошлое, ругали настоящее. С каждой встречей горячей воды в их кубках становилось все больше и все меньше вина, мед вообще исчез, и только масла не жалел Осторий для своих гостей.
– Где же потомки великих? Где Сципионы, Фабии, Марцеллы? Где Клавдии? – возмущался какой-то старик с выбитым глазом и рассеченным до самого подбородка лицом. – Их род закончился нелепым сочинителем этрусской истории, которого преторианцы нашли за занавеской и сделали императором. Он был колченог и уродлив, а когда император Клавдий говорил, изо рта его шла пена. [93]
И отец, который обычно всегда соглашался с друзьями, вдруг сказал:
– Если настоящее так неприглядно, значит, прошлое было не столь великим.
* * *
Еще через двенадцать дней Осторий начал осваивать с Мевией работу щитом. Благодаря уже отработанной реакции эти задания показались девушке совсем нетрудными. Основное время уходило на накачку рук. Для этого Мевия размахивала свинцовым мечом, которым, разумеется, нельзя было сражаться и наносить удары, но который весил в два раза больше, нежели боевой. Опять же в левой руке она держала утяжеленный тренировочный щит. Осторий отдал Мевии половинные гири Гая (которыми тот пользовался время от времени). Те, которые поднимал военный трибун, она бы попросту не сдвинула. Если после первых восьми дней занятий Мевия почувствовала, что у нее есть ноги, то теперь обрела руки. Время и Осторий (или Осторий и время) делали из нее хитрого и выносливого бойца.
Наконец начались учебные поединки – Осторий выходил против своей ученицы с тупым гладиусом и деревянным щитом.
– Занять позицию! Шаг вперед – удар, шаг назад – прикрыться щитом. Шаг вперед – удар! Стоп! Куда пошла левая нога! Не дай сбить себя с позиции! Скорость! Еще быстрее! Меч – продолжение твоей руки! – сколько раз Гай слышал те же команды и советы. И (он должен был это признать) у Мевии получалось лучше, чем у него. – Запястье! Не перегибай запястье!
|
|
|
– От меня воняет, как от лошади, – ругалась Мевия.
– Как от гладиатора! – возражал Осторий.
* * *
Гай прикрыл глаза. То ли дремал, то ли грезил. Заснуть ему не давали глухие удары – тяжелый и тупой меч бил по фракийскому щиту.
Гай внезапно ощутил у горла холод стали, приоткрыл глаза.
Отец приставил клинок к ямке на шее. Подкрался неслышно – он умел. Клинок, разумеется, тупой, но все равно неприятно. Мевии в перистиле уже не было – ушла в комнату отдохнуть и обтереть губкой с водой и уксусом разгоряченное тело.
– О чем задумался? – Клинок скользнул ниже, несильно надавливая на кожу.
– Учу речь.
– Иди переоденься, будешь драться с Мевией. Посмотрим, как сегодня ты выстоишь против нее.
– Почему я должен сражаться с женщиной!
– Я приказываю! – отрезал Осторий.
В такие моменты в груди Гая рождалась в мгновение ока настоящая буря. Черная, как первородный мрак Эреб. Но отец всегда и ото всех требовал полного и беспрекословного подчинения. Сказать ему «нет» Гай не мог. И от этого кипел еще больше.
Отец приготовил для него оружие – тупой металлический гладиус да большой овальный щит. Оружие мурмиллона. [94] Мевия появилась в защитной кожаной лорике и кожаном шлеме, с железным, но тупым мечом и фракийским щитом.
– Почему она выбрала вооружение фракийца? – подивился Гай. – Всем известно, что император обожает мурмиллонов.
– Это не ее выбор, – отрезал Осторий и повернулся к своей подопечной. – Мевия, не забывай: щит все время в движении, а не висит ненужным грузом у тебя на руке.
«Говорят, кто должен быть убит, того и свинцовым мечом зарежут», – подумал Гай.
– Поединок! – крикнул Осторий и хлопнул в ладоши.
Гай ринулся вперед, слишком открылся и тут же вскрикнул от боли в боку – Мевия нанесла коронный удар возвратным движением после первого же маха сверху. Удар оказался чувствительным, несмотря на кожаную лорику.
Мевия восторженно вскрикнула, а Гай замычал от боли.
– Тихо! – одернул обоих Осторий. – Гладиатор нем на арене!
Он вновь хлопнул в ладоши.
Во второй раз Гай действовал осмотрительнее. Успел прикрыться щитом, сделал выпад и опять прикрылся. Он ожидал удара справа, решив сблокировать его не мечом, а защитой правой руки. Но не успел – кривой фракийский клинок опять подловато въехал под ребра.
В этот раз Гай не стал выть от боли, да и Мевия нанесла свой удар молча.
«Ну уж в третий раз я ее непременно одолею», – решил Гай.
Он ринулся в атаку, надеясь на превосходство в скорости, но Мевия прикрылась щитом и, уходя от удара, упала на колено. Гай сообразил, в чем дело, подпрыгнул, а его меч символически ударил Мевию наискось в шею.
– Ты проиграла! – объявил Осторий.
– А первые два удара?
– Ты проиграла!
– Да что ж такое! – Мевия кинулась вон из перистиля.
– Ты еще не забыл моих уроков! – улыбнулся отец.
* * *
Осторий, уйдя со службы в легионе, ни на день не оставлял физических занятий. Поднимаясь до рассвета, каждый день он ходил по четыре-пять миль быстрым шагом, потом возвращался, играл в мяч – либо с друзьями, либо с сыном или с кем-то из рабов, фехтовал и декламировал, вернее, орал, как армейские команды, стихи Гомера или Овидия. После чего занимался с гирями и, наконец, обливался холодной водой из бочки, которую сам же и наполнял у фонтана на заре. Распорядок этот не менялся ни осенью, ни зимой. Отдыхать он себе позволял лишь после полудня, в самую жару, когда мостовые дышали зноем, и даже вода в фонтанах журчала лениво, через силу. Прежде отец требовал от Гая участвовать в этих занятиях, но, после того как Гай в третий раз слег в лихорадке, причем такой жестокой, что лекарь уже не чаял, что мальчишка встанет, Осторий отступился.
«Я не так упрям, как ты думаешь, Гай, – сказал отец, когда мальчик пошел на поправку. – Боги наделили тебя слабым сложением. Не человеку спорить с богами».
Хотя иногда случается – можно поспорить. Как в Британии, когда варвары проломили первые три шеренги построения, окружили знаменосца когорты и кучку солдат. Тогда, казалось, все было потеряно. Но Осторий попросту пошел вперед, будто в море кинулся, грудью рассекая волну. Он заставил людское море попятиться, развалил надвое кровавым ущельем, проложив дорогу к своим.
– Бар-ра! – издавал он варварский клич, хотя легионеры кидались в бой с криком «Цезарь! ».
Римляне выиграли то сражение, Осторий получил венок за спасение римского гражданина. А спасенный знаменосец через месяц умер в лагере от поноса.
* * *
Теперь каждый день отец требовал от Гая переодеваться в защитные доспехи и сражаться с Мевией. Сам смотрел, делал замечания. Хвалил, чаще ругал. У Гая все тело было в синяках. Мевия побеждала все чаще. Гай злился, после ее ухода отрабатывал удары, но и она, видно, не теряла времени даром и повторяла уроки Остория в доме Силана. Мысленно Гай сравнивал себя с Ахиллесом, который никак не может догнать черепаху.
Отец же подзадоривал:
– Да, Марс явно не твой покровитель, сын мой Гай! Может, и не стоит тебе идти в легион – тебя, беднягу, засмеют. Разве что осядешь где-нибудь в архиве – переписывать приказы да подсчитывать расходы легиона на губки для подтирки задниц. Кажется, с математикой ты в ладах.
Гай от насмешек приходил в ярость, кидался в атаку, позабыв обо всем на свете, и проигрывал еще быстрее.
* * *
Наконец однажды после тренировки, опять проиграв, Гай, разъяренный, убежал в задние комнаты, где хранился старый храм, и принялся в сундуке искать боевой меч – почему-то пришло ему в голову, что боевым оружием он Мевию непременно победит. Нет, он не собирался ее убивать или даже ранить – он мог остановить клинок, коснувшись кожи. Но боевой меч, отлично сбалансированный, настоящий, непременно должен выявить подлинного победителя. Сундук был полон всякого хлама – записными книжками, сшитыми из квадратиков пергамента, изрядно потрепанными свитками. Тут же лежали запечатанные восковые таблички и бронзовые дипломы. Боевой гладиус нашелся на самом дне, рядом со спатой отца. Приск хотел рвануться назад, но тут услышал в соседней комнате голос Мевии.
– Сегодня вечером жду вас обоих.
Потом какие-то звуки… Гай не сразу сообразил, что это поцелуи.
– Силан тебе уже заплатил? – Голос Мевии прерывался, дыхание сбивалось. – Осторий, прекрати… сегодня вечером, не сейчас.
– Хорошо… – Гай едва узнал голос отца – так изменился тембр.
– Так заплатил Силан или нет? – Видимо, отец кивнул, потому что Мевия продолжала: – Завтра поставь все на меня. Все до последнего асса. Мы выиграем.
– Даже если выиграем, все равно крохи.
– Это только начало. Мы уедем в провинцию… и…
– И что?
– Мы будем выступать. Ты и я.
Последовала пауза.
– Ты что, предлагаешь мне стать гладиатором?
– Ты же первый боец в Риме! Ты выиграешь кучу денег. Мы выиграем…
Вновь поцелуи и жаркий шепот:
– Осторий, это наш шанс! Решайся! Мы будем вместе!
– Арена, знаешь, детка, опасное место. Там убивают.
– Только не для тебя. Ты – лучший. А я буду лучшая среди женщин. Осторий, я люблю тебя… люблю…
– Ты уже все решила? Умница! Я – бывший военный трибун – и в гладиаторы! А Гая куда? Тоже на арену? – Тон Остория сделался ехиден.
– Лучше жить как ты живешь? Разве это не позорно?
– Потешать толпу – извини, не могу.
– Ну, как знаешь! Я – твой шанс, твоя удача! А ты меня отталкиваешь. Подумай хорошенько, милый… До вечера.
Гай сидел в кладовой на сундуке и не мог пошевелиться. Отец сделается гладиатором. Какой позор! Щеки его так и пылали. Нет, не позволит, не допустит… он… А почему бы и нет?!
Не все ли равно, какой дорогой он пойдет, если в конце достигнет цели!
* * *
Гай вылетел из кладовой, нагнал Мевию в перистиле. Она уже переоделась, теперь от нее пахло духами и все же – немного – потом.
– Мевия, я согласен! – выкрикнул он гладиаторше в спину.
Она обернулась, взглянула на него с изумлением.
– На что?
– Поедем вместе в провинцию… будем гладиаторами. Будем сражаться и побеждать.
Несколько мгновений она смотрела на него непонимающе, потом расхохоталась.
– А ты смельчак!
– Мы увидим весь мир – до самых пределов Океана! Мы поедем в Египет, узрим пирамиды и удивительные колоссы Мемфиса!
Она подошла к нему, провела ладонью по щеке.
– Гай, мой мальчик, без твоего отца нам нечего делать на арене. А он никуда не поедет.
– Я…
– Не поедет! – мотнула головой Мевия. – Осторий – смелый человек, но не настолько, чтобы совершить по-настоящему безумный поступок. Прощай, до вечера…
Она наклонилась и поцеловала его в щеку: Мевия была выше него на полголовы.
* * *
Как оплеванный, Гай поплелся в кабинет отца. Осторий Старший был занят важным делом – пересчитывал монеты.
– Завтра Мевия выходит на арену, – сообщил Осторий, запирая часть монет в окованный медью сундук, а другие ссыпая в кошелек. – Сегодня по обычаю у гладиаторов угощение. Мевия нас приглашает. Хочешь новую тогу? [95] Или новую тунику? Или греческий плащ? Что сейчас в моде – выбирай. Я щедр, когда монеты звенят в кошельке. Лишь тем, чего нет, не умею делиться.
– Кто-нибудь знает, что ты ее тренировал? – спросил Гай, садясь на скамью.
Он только сейчас заметил, что держит в руках боевой меч в ножнах.
– Нет, надеюсь. Я умею молчать, в отличие от тебя. Кстати, меч не стоит брать с собой вечером. Лучше – кривой фракийский кинжал.
– Я умею молчать, – сказал Гай потерянно.
– Нет, не умеешь. Мысли надо прятать, как прячут деньги в кошельке, чтобы не украли.
Отец не мог никак простить Гаю, что тот однажды в присутствии глупого увальня Марка назвал Домициана придурком.
– Домициан очень умный человек, – строго сказал Осторий.
Потом отец увел Гая в маленький таблиний, переделанный из бывшей спальни взамен отданного торговцу маслом, внимательно посмотрел, нет ли кого за дверью или в перистиле, и строго сказал:
– Возможно, сегодня ты подписал нам смертный приговор одной фразой.
– Но ведь я… но ведь твой приятель, тот, что сочиняет стихи, сам принцепса так называет.
– Мой друг не умеет молчать. А ты учись.
– Но я…
– Молчать! – оборвал его отец. – Если очень хочется сказать, все равно молчи. В наше время даже безобидная шутка может привести человека в лапы палача. Не удивлюсь, если завтра в нашу дверь постучит центурион и потребует, чтобы мы с тобой вечерком после обеда вскрыли вены. Дом наш отойдет императору, невелико приобретение для казны, но все равно обидно.
– Марк ни за что на меня не донесет! – выкрикнул Гай.
– Марк – нет. А его брат Авл – очень даже да.
– Я попрошу Марка…
– Стоп! – перебил отец. – Тогда мы точно погибли. Ни слова не говори! Быть может, туповатый Марк и не придаст значения твоим словам или, во всяком случае, забудет сообщить брату. А вот Авл такой случай не пропустит. Впрочем… – отец усмехнулся, – будем надеяться, что он не позарится на эти развалины, к тому же заложенные. Труд, как говорится, не стоит сожженного в светильнике масла.
* * *
Худой и тощий Авл Эмпроний чем-то походил на коршуна – то ли потому, что черные, всегда растрепанные волосы торчали во все стороны птичьими перьями, то ли смуглой, какой-то сероватой кожей, то ли из-за того, что глаза у него были маленькие и круглые, и к тому же какого-то странного желтовато-серого оттенка. Что Авл живет доносами, было известно всем.
Два дня Гай ожидал «последствий». Замирал при каждом стуке в дверь. А потом явился Марк и, как ни в чем не бывало, вновь позвал в Юлиеву базилику – кричать и хлопать, поддерживать выступление старшего брата. О радость, Марк не придал значения словам про Домициана!
Авл, встретивший мальчишек у входа в базилику, положил Гаю руку на плечо:
– Не стоит меня бояться, мальчик. Я не кусаю своих друзей.
И улыбнулся.
Он знал!
В желтых глазах доносчика вспыхнули хищные огоньки. Вспыхнули и погасли.
Теперь, всякий раз встречаясь глазами с Авлом Эмпронием, Гай испытывал безотчетный страх.
* * *
– Отец, мы можем отправиться путешествовать? – спросил Гай.
– Что? В путешествие? Нет, мой друг, наш кошелек не настолько толст. Но если мы поставим на Мевию и выиграем, то можем купить домик в Комо, не на самом берегу Ларийского озера – там селятся уважаемые люди вроде Плиния, но где-нибудь рядом.
– Зачем нам домик в Комо? – пожал плечами Гай.
– Ты ничего не понимаешь, там чудные места.
– Это похоже на изгнание! – выпалил юноша.
– В Комо не изгоняют, – заметил Осторий.
Авл Эмпроний
Лето 847 года от основания Рима [96]
Рим
Сколько раз приносил Авл Эмпроний жертвы Фортуне Первородной в Пренесте! Но невзлюбила его Фортуна, невзлюбила, и все! Всякий раз Пренестинский жребий – нацарапанное на дубовой дощечке предсказание, полученное Эмпронием в храме, – сулил нечто смутное, неопределенное: если удачу, то сомнительную, но при этом непременно препоны и трудности. Обещание воздвигнуть алтарь из великолепного белого мрамора не помогало. Как прежде правила Судьба его жизнью вкривь и вкось, так и продолжала швырять Эмпрония из одной ямы в другую, не желая выводить на прямую дорогу к нужному милевому столбу.
Отец Авла когда-то содержал крошечную лавчонку, торговал тканями, в основном дешевой некрашеной шерстью и немного льном. Но отец рано умер, лавку пришлось продать, Авл в семье остался за старшего, хотя и числился как несовершеннолетний под опекой дяди. Вместе с Авлом перешли под дядин присмотр его мать и младшие братья с сестрами. Авл так и не закончил школу грамматики – пришлось уйти из-за драки. Смешно сказать – из-за драки с учителем. Однажды в жаркий день, когда от духоты в школьной пристройке учеников клонило в сон, Авл услышал за спиной странный шепот. Он оглянулся, уже заранее зная, что делать этого не стоит, но не в силах сладить с любопытством. Учитель, склонившись над хорошеньким мальчиком лет двенадцати, облизывал тому щеку и шарил рукой у паренька под туникой. Мальчишка краснел, что-то бормотал, делая слабые попытки отстраниться… Авл не мог отвести глаз от этих двоих, пальцы сами собой сжали острый бронзовый стиль.
«Такая жара… – пробормотал учитель, выпрямляясь, и направился прямиком к Авлу. – Ты весь течешь, малыш…»
Он наклонился и слизнул каплю пота с шеи Авла. В тот же миг мальчишка всадил бронзовый стиль грамматику в бедро. Учитель взревел, будто бык, получивший слишком слабый удар жертвенным топором. Авл вскочил и бросился вон из ученической пристройки.
Так закончилось его обучение. Что делать дальше, было неясно. Искать богатого покровителя и таскаться с раннего утра в дом к патрону, вымаливая подачки, Авл категорически не желал. Тогда-то и предложил ему дядя-ланиста работу в гладиаторской школе в провинции. Авл поехал. Как выяснилось, обманул хитрец-опекун, никакой школы у дядюшки не было, имелась шайка плохо обученных рабов, которые дрались в провинциальных амфитеатрах, а скудные доходы дяди едва превышали расходы на кормежку «школы» и покупку новых рабов. Авлу вообще доставались крохи, отложить хотя бы пару золотых монет было недостижимой мечтой. Авл был чем-то вроде секретаря в дядюшкином предприятии – записывал имена и прозвища купленных рабов, кто сколько выиграл и сдал на хранение наградных денег, расплачивался с булочниками, торговцами маслом и лекарями, заказывал оружие, кандалы, кремацию и дешевые надгробия из песчаника погибшим бойцам. Два года провел Авл в беспрерывных странствиях. Кое-как предприятие сводило концы с концами, пока в Сирии не случилась катастрофа. Когда они прибыли в город, то увидели на стене первой же таверны намалеванное объявление о том, что вечером в амфитеатре ланиста Силан выставляет самых лучших гладиаторов империи. Их опередили! Оставалось одно – попробовать договориться с Силаном и устроить на арене сражение – его гладиаторы против бойцов дядюшки Эмпрония. Но стоило Авлу и его дяде увидеть гладиаторов Силана, как все надежды Эмпрониев рухнули. Силан выводил на арену девчонок: либо белокурых и белокожих уроженок Германии и Галлии, либо черных и гибких, как пантеры, нумидиек. Почти что голые, в одних набедренных повязках, они не столько дрались, сколько визжали, царапались, кусались, таскали друг друга за волосы по песку. А потом, опомнившись, кидались друг на друга с мечами, и, в конце концов, непременно одна из красоток оставалась мертвой на песке. Тогда на арену являлся здоровяк-нумидиец, эбеново-черный и блестящий, намазанный маслом, с прикрытыми крошечным лоскутом оранжевой ткани чреслами. Нумидиец поднимал тело убитой, срывал обрывок ткани и проносил мертвую девушку по арене, демонстрируя зрителям нагое тело, и только после этого уносил мертвую в сполиарий. [97]
– Вообще-то, – рассказывал дядюшка, – Силан прежде был циркулатором, то есть хозяином бродячего цирка. Возил по провинциям фокусников с огненными факелами, обвешанных колокольчиками дрессированных свиней и собак, а с ними двух заморенных и беззубых старых львов. В базарные дни они выступали прямо на улице, а Силан, надрывая легкие, зазывал зрителей на представление. Потом львы сдохли, собак продали какому-то местному богачу, а свиней попросту съели. Силан скупил в лупанариях бабенок, которые истаскались и вышли из возраста или которых посетители изуродовали так, что они уже ни на что не годились, откормил их, быстренько обучил кое-каким приемам и выпустил на арену. Главное, в этих девках была такая злость, какую не у каждого убийцы, приговоренного к арене, встретишь. Зрители приняли новое представление с восторгом. Так Силан сделался ланистой.
Договариваться с Силаном Авл отправился вместе с дядей.
– Устроим представление в двух актах, – предложил старший Эмпроний. – Сначала твои девочки немного побесятся, потом выйдут мои парни и покажут, что такое настоящие бои.
Силан ответил не сразу, он медленно катал по столу пустой оловянный бокал и поглядывал на Авла. Мальчишке очень не понравился этот взгляд – такими же маслеными глазами смотрел на своих учеников грамматик в школе.
– Идет, – сказал наконец женский ланиста. – Но пусть мальчишка поучаствует в моем представлении.
– То есть как? Это мой племянник.
– Да брось! Какой племянник… знаем мы этих племянников, – понимающе подмигнул Силан.
|
|
|
