Блок 9 настоящее искусство 8 глава

 

(6)У чер­нич­но­го бу­гор­ка под­нял­ся шум. (7)Я по­спе­шил к бу­гор­ку и уви­дел, как по нему с рас­пу­щен­ны­ми кры­лья­ми бе­га­ет кру­га­ми глу­хар­ка (охот­ни­ки на­зы­ва­ют её ка­па­лу­хой).

 

– (8)Гнез­до! (9)Гнез­до! – кри­ча­ли ре­бя­та.

(10)Я стал ози­рать­ся по сто­ро­нам, ощу­пы­вать гла­за­ми чер­нич­ный бугор, но ни­ка­ко­го гнез­да не видел.

– (11)Да вот же, вот! – по­ка­за­ли ре­бя­тиш­ки на зелёную ко­ря­гу, возле ко­то­рой я стоял.

(12)Я гля­нул, и серд­це моё за­би­лось от ис­пу­га: чуть было не на­сту­пил на гнез­до. (13)Нет, оно не на бу­гор­ке было свито, а по­сре­ди про­се­ки, под упру­го вы­дав­шим­ся из земли кор­нем. (14)Об­рос­шая мхом со всех сто­рон и свер­ху тоже, за­тя­ну­тая се­ды­ми кос­ма­ми, эта не­при­мет­ная хатка была при­от­кры­та в сто­ро­ну чер­нич­но­го бу­гор­ка. (15)В хатке утеплённое мхом гнез­до. (16)В гнез­де че­ты­ре ря­бо­ва­тых свет­ло-ко­рич­не­вых яйца. (17)Яйца чуть по­мень­ше ку­ри­ных. (18)Я по­тро­гал одно яйцо паль­цем – оно было тёплое, почти го­ря­чее.

– (19)Возьмём! – вы­дох­нул маль­чиш­ка, сто­яв­ший рядом со мною.

– (20)Зачем?

– (21)Да так!

– (22)А что будет с ка­па­лу­хой? (23)Вы по­гля­ди­те на неё!

(24)Ка­па­лу­ха ме­та­лась в сто­ро­не. (25)Кры­лья у неё всё ещё раз­бро­ше­ны, и она мела ими землю. (26)На гнез­де она си­де­ла с рас­пу­щен­ны­ми кры­лья­ми, при­кры­ва­ла своих бу­ду­щих детей, со­хра­няя для них цен­ное тепло. (27)По­то­му и за­ко­сте­не­ли от не­по­движ­но­сти кры­лья птицы. (28)Она пы­та­лась и не могла взле­теть. (29)На­ко­нец взле­те­ла на ветку ели, села над на­ши­ми го­ло­ва­ми. (30)И тут мы уви­де­ли, что живот у неё голый вплоть до шейки и на голой, пу­пы­ри­стой груди часто-часто тре­пе­щет кожа. (31)Это от ис­пу­га, гнева и бес­стра­шия би­лось пти­чье серд­це.

 

– (32)А пух-то она вы­щи­па­ла сама и яйца греет голым жи­во­том, чтобы каж­дую каплю сво­е­го тепла от­дать за­рож­да­ю­щим­ся пти­цам, – ска­зал по­до­шед­ший учи­тель.

 

– (33)Это как наша мама. (34)Она всё нам отдаёт. (35)Всё, каж­дую ка­пель­ку... – груст­но, по-взрос­ло­му ска­зал кто-то из ребят и, долж­но быть, за­стес­няв­шись этих неж­ных слов, про­из­несённых впер­вые в жизни, крик­нул: «А ну пошли стадо до­го­нять!»

 

(36)И все ве­се­ло по­бе­жа­ли от ка­па­лу­хи­но­го гнез­да. (37)Ка­па­лу­ха си­де­ла на сучке, вы­тя­нув вслед нам шею. (38)Но глаза её уже не сле­ди­ли за нами. (39)Они це­ли­лись на гнез­до, и, как толь­ко мы не­мно­го ото­шли, она плав­но сле­те­ла с де­ре­ва, за­полз­ла в гнез­до, рас­пу­сти­ла кры­лья и за­мер­ла.

 

(40)Глаза её на­ча­ли за­тя­ги­вать­ся дрёмной плёнкой, но вся она была на­сто­ро­же, вся на­пру­жи­не­на. (41)Серд­це ка­па­лу­хи би­лось силь­ны­ми толч­ка­ми, на­пол­няя теп­лом и жиз­нью че­ты­ре круп­ных яйца, из ко­то­рых через не­де­лю-две, а может, и через не­сколь­ко дней по­явят­ся го­ло­ва­стые глу­ха­ря­та.

 

(42)И когда они вы­рас­тут, когда звон­ким зо­ре­вым ап­рель­ским утром уро­нят свою первую песню в боль­шую и доб­рую тайгу, может быть, в песне этой будут слова, не­по­нят­ные нам пти­чьи слова о ма­те­ри, ко­то­рая отдаёт детям всё, иной раз даже жизнь свою.

 

(По В.П. Аста­фье­ву) *

 

* Аста­фьев Вик­тор Пет­ро­вич (1924–2001) – вы­да­ю­щий­ся рус­ский со­вет­ский про­за­ик.

 

Блок 9 НАСТОЯЩЕЕ ИСКУССТВО

15.3 Как Вы понимаете значение словосочетания НАСТОЯЩЕЕ ИСКУССТВО? Сформулируйте и прокомментируйте данное Вами определение. Напишите сочинение-рассуждение на тему «Что такое настоящее искусство».

Текст 9.1

(1)Динка огляделась. (2)Уютно белеющая в зелени хата вблизи оказалась старой, вросшей в землю, облупленной дождями и ветрами. (3)Одной стороной хата стояла на краю обрыва, и кривая тропинка, сбегая вниз, приводила к заброшенному колодцу.

(4)Яков сидел у раскрытого окна на низенькой скамеечке перед изрезанным сапожным ножом столиком и, склонившись, тачал сапоги. (5)Иоська, размахивая руками, что-то весело рассказывал отцу, на щеке его вспрыгивала лукавая ямочка. (6)Отец и сын сидели в единственной, но очень просторной комнате с огромной русской печкой.

(7)Осторожно войдя в сени и заглянув в комнату, Динка остановилась от неожиданности. (8)Прямо перед ней, в простенке между двумя окнами, где стоял сапожный столик и было светлее, возвышался портрет молодой женщины со строгой улыбкой, в городском платье, с чёрным кружевным шарфом. (9)Она была изображена во весь рост и так, как будто торопилась куда-то, накинув свой лёгкий шарф.

(10)Но больше всего поразили Динку её глаза. (11)Огромные, полные какой-то внутренней тревоги, умоляющие и требовательные. (12)Остановившись на пороге, Динка не могла оторвать глаз от этого портрета. (13)Казалось, она где-то уже видела эти глаза, улыбку и ямочку на щеке.

(14)3абывшись, она молча переводила глаза с портрета матери на сына...

(15)Иоська смолк и насторожённо смотрел на непрошеную гостью. (16)Яков тоже поднял глаза, и на лице его появилось уже знакомое Динке выражение сосредоточенной строгости.

– (17)Здравствуйте, барышня! – сказал он, поднимаясь навстречу.

– (18)Здравствуйте, Яков Ильич! – низко кланяясь, прошептала оробевшая Динка.

(19)Портрет Катри, её живые, горящие глаза, притихший двойник портрета, Иоська, и сам несчастный, уединившийся здесь после смерти жены скрипач – всё это внушало ей ужас. (20)Ноги её, казалось, приросли к порогу, и, не зная, что ей делать, она жалостно попросила:

– (21)Сыграйте, Яков Ильич.

(22)Иоська с готовностью подал отцу скрипку. (23)Яков кивнул сыну и, повернувшись к портрету, поднял смычок, прикоснулся к струнам...

(24)Как только полились звуки скрипки, страх Динки прошёл. (25)Играя, Яков смотрел на портрет и, двигая в такт музыке бровями, улыбался. (26)И Катря отвечала ему нежной, строгой улыбкой. (27)А Иоська сидел на сапожной табуретке и, сложив на коленях ладошки, смотрел то на отца, то на мать. (По В.А. Осеевой)*

* Осеева-Хмелёва Валентина Александровна (1902–1969) – детская писательница. Самыми известными её произведениями стали повести «Динка», «Динка прощается с детством».

Текст 9.2

(1)На рассвете мы с Лёнькой напились чаю и пошли на мшары искать глухарей. (2)Идти было скучно.

– (3)Ты бы, Лёня, рассказал чего-нибудь повеселей.

– (4)Чего рассказывать? – ответил Лёнька. – (5)Разве про старушек в нашей деревне. (6)Старушки эти – дочери знаменитейшего художника Пожалостина. (7)Академик он был, а вышел из наших пастушат, из сопливых. (8)Его гравюры висят в музеях в Париже, Лондоне и у нас в Рязани. (9)Небось, видели?

(10)Я вспомнил прекрасные, чуть пожелтевшие от времени гравюры на стенах своей комнаты в доме у двух хлопотливых старух. (11)Вспомнилось мне и первое, очень странное ощущение от гравюр. (12)То были портреты старомодных людей, и я никак не мог избавиться от их взглядов. (13)Толпа дам и мужчин в наглухо застёгнутых сюртуках, толпа семидесятых годов девятнадцатого столетия, смотрела на меня со стен с глубоким вниманием.

– (14)Приходит как-то в сельсовет кузнец Егор, – продолжил Лёня. – (15)Нечем, говорит, чинить то, что требуется, потому давайте колокола снимать.

(16)Встревает тут Федосья, баба из П ý стыни: (17)«У Пожалостиных
в доме старухи по медным доскам ходят. (18)Что-то на тех досках нацарапано – не пойму. (19)Эти доски и пригодятся».

(20)Я пришёл к Пожалостиным, сказал, в чём дело, и попросил эти доски показать. (21)Старушка выносит доски, завёрнутые в чистый рушник. (22)Я взглянул и замер. (23)Мать честнáя, до чего тонкая работа, до чего твёрдо вырезано! (24)Особенно портрет Пугачёва – глядеть долго нельзя: кажется, с ним самим разговариваешь. (25)«Давайте мне доски на хранение, иначе их на гвозди переплавят», – говорю ей.

(26)3аплакала она и говорит: (27)«Что вы! (28)Это народная ценность, я их ни за что не отдам».

(29)В общем, спасли мы эти доски – отправили в Рязань, в музей.

(30)Потом созвали собрание, чтобы меня судить за то, что доски спрятал. (31)Я вышел и говорю: (32)«Не вы, а ваши дети поймут ценность этих гравюр, а труд чужой почитать надо. (33)Человек вышел из пастухов, десятки лет учился на чёрном хлебе и воде, в каждую доску столько труда вложено, бессонных ночей, мучений человеческих, таланта...»

– (34)Таланта! – повторил Лёня громче. – (35)Это понимать надо! (36)Это беречь и ценить надо! (37)Ведь правда? (По К.Г. Паустовскому)*

* Паустовский Константин Георгиевич (1892–1968) – русский советский писатель и публицист, мастер лирико-романтической прозы, автор произведений о природе, исторических повестей, художественных мемуаров.

Текст 9.3

(1)Для меня музыка – это всё. (2)Я люблю джаз, как дядя Женя. (3)Что дядя Женя творил на концерте в Доме культуры! (4)Он свистел, кричал, аплодировал! (5)А музыкант всё дул напропалую в свой саксофон!..

(6)Там всё про меня, в этой музыке. (7)То есть про меня и про мою собаку. (8)У меня такса, зовут Кит...

– (9)Представляешь? – рассказывал дядя Женя. – (10)Он эту музыку прямо на ходу сочиняет.

(11)Вот это по мне. (12)Самое интересное, когда играешь и не знаешь, что будет дальше. (13)Мы с Китом тоже: я бренчу на гитаре и пою, он лает и подвывает. (14)Конечно, без слов – зачем нам с Китом слова?

– (15)Андрюха, решено! – вскричал дядя Женя. – (16)Учись джазу! (17)3десь, в Доме культуры, есть такая студия.

(18)Джаз, конечно, это здорово, но вот загвоздка: я не могу петь один. (19)Только с Китом. (20)Для Кита пение – всё, поэтому я взял его с собой на прослушивание.

(21)Кит, съев варёную колбасу из холодильника, шагал в чудесном настроении. (22)Сколько песен в нас с ним бушевало, сколько надежд!

(23)Но моя радость улетучилась, когда оказалось, что с собаками в Дом культуры нельзя.

(24)В комнату для прослушивания я вошёл без Кита, взял гитару, но не мог начать, хоть ты тресни!..

– (25)Ты не подходишь, – сказали мне. – (26)Слуха нет. (27)Кит чуть не умер от радости, когда я вышел.

(28)«Ну?!! (29)Джаз? (30)Да?!!» – всем своим видом говорил он, и хвост его отбивал ритм по тротуару. (31)Дома я позвонил дяде Жене.

– (32)У меня нет слуха, – говорю. – (33)Я не подхожу.

– (34)Слух – ничто, – сказал дядя Женя с презрением. – (35)Подумаешь, ты не можешь повторить чужую мелодию. (36)Ты поёшь, как никто никогда до тебя не пел. (37)Это и есть джаз! (38)Джаз не музыка; джаз – это состояние души.

(39)Положив трубку, я извлёк из гитары квакающий звук. (40)Взвыл Кит. (41)На этом фоне я изобразил тиканье часов и крики чаек, а Кит – гудок паровоза и гудок парохода. (42)Он знал, как поднять мой ослабевший дух. (43)А я вспомнил, до чего был жуткий мороз, когда мы с Китом выбрали друг друга на Птичьем рынке...

(44)И песня пошла... (По М.Л. Москвиной)*

* Москвина Марина Львовна (род. в 1954 г.) – современная писательница, журналистка, радиоведущая. За книгу «Моя собака любит джаз» была награждена Международным дипломом Г.-Х. Андерсена.

Текст 9.4

(1)В детстве я очень, очень старалась полюбить театр, как мне велели: ведь это Большое Искусство, Храм. (2)И я, как положено, должна испытывать священный трепет, но помнить при этом, что в театре есть театральные условности. (3)Я помнила, но, когда пожилой дядька в камзоле с пышными рукавами, с большим бархатным животом, колыхавшимся над тоненькими ножками, грозно, как классный руководитель, вопросил: «Скажи, Лаура, который год тебе?» – и грузная тётенька гавкнула в ответ: «Осьмнадцать лет!», – ужасное смятение и стыд смяли меня, и все мои старания полюбить театр были окончательно перечёркнуты.

(4)А между тем в театре было тепло, в зале приятно и сложно пахло, в фойе гуляли нарядные люди, окна были укутаны шторами из парашютного шёлка, будто кучевыми облаками. (5)Да, храм. (6)Наверное. (7)Но это не мой храм, и боги в нём не мои.

(8)А вот совсем другое дело – кинотеатр «Арс», плохонький сарайчик на площади. (9)Там неудобные деревянные сиденья, там сидят в пальто, там мусор лежит на полу. (10)Там не встретишь «завзятых театралов», принаряженных дам, заранее оскорблённых тем, что они, люди приличные, вынуждены три часа провести в обществе ничего не смыслящих профанов. (11)Там толпа вваливается и рассаживается, гремя сиденьями и распространяя кислый запах сырых пальто. (12)Сейчас начнут. (13)Это – счастье. (14)Это – кино.

(15)Медленно гасят свет. (16)Стрекотание проектора, удар луча – и всё, понеслось. (17)Перейдена черта, прошёл этот неуловимый миг, когда плоский и туповатый экран растворился, исчез, стал пространством, миром, полётом. (18)Сон, мираж, мечта. (19)Преображение.

(20)Да, я, безусловно, простой и примитивный кинозритель, как большинство людей. (21)От кино я именно и жду полного преображения, окончательного обмана – «чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда». (22)Театр на это не способен, да и не претендует.

(23)Театр для тех, кто любит живых актёров и милостиво прощает им их несовершенства в обмен на искусство. (24)Кино для тех, кто любит сны и чудеса. (25)Театр не скрывает, что всё, что вы видите, – притворство. (26)Кино притворяется, что всё, что вы видите, – правда. (27)Театр – для взрослых; кино – для детей. (По Т. Толстой)*

* Толста я Татьяна Никитична (род. в 1951 г.) – современная писательница, телеведущая, филолог.

 

 

Текст 9.5

(1)Дом рас­сох­ся от ста­ро­сти, а может быть, и от того, что он стоял на по­ля­не в сос­но­вом лесу и от сосен всё лето тя­ну­ло жаром.

(2)Чай­ков­ско­му нра­вил­ся этот де­ре­вян­ный дом. (3)Един­ствен­ное, что раз­дра­жа­ло ком­по­зи­то­ра, – это скри­пу­чие по­ло­ви­цы. (4)Чтобы прой­ти от двери к роялю, надо было пе­ре­сту­пить через пять шат­ких по­ло­виц. (5)Со сто­ро­ны это вы­гля­де­ло, долж­но быть, за­бав­но, когда по­жи­лой ком­по­зи­тор про­би­рал­ся к роялю, рас­смат­ри­вал по­ло­ви­цы при­щу­рен­ны­ми гла­за­ми.

(6)Если уда­ва­лось прой­ти так, чтобы ни одна из них не скрип­ну­ла, Чай­ков­ский са­дил­ся за рояль и усме­хал­ся. (7)Не­при­ят­ное оста­лось по­за­ди, а сей­час начнётся уди­ви­тель­ное и весёлое: рас­сох­ший­ся дом запоёт от пер­вых же зву­ков рояля. (8)На любую кла­ви­шу от­зо­вут­ся тон­чай­шим ре­зо­нан­сом сухие стро­пи­ла, и двери, и ста­руш­ка люст­ра, по­те­ряв­шая по­ло­ви­ну своих хру­ста­лей, по­хо­жих на ду­бо­вые ли­стья.

(9)Самая про­стая му­зы­каль­ная тема разыг­ры­ва­лась этим домом, как сим­фо­ния.

(10)С не­ко­то­рых пор Чай­ков­ско­му на­ча­ло ка­зать­ся, что дом уже с утра ждёт, когда ком­по­зи­тор, на­пив­шись кофе, сядет за рояль. (11)Дом ску­чал без зву­ков.

(12)Ино­гда ночью, про­сы­па­ясь, Чай­ков­ский слы­шал, как, по­трес­ки­вая, пропоёт то одна, то дру­гая по­ло­ви­ца, как бы вспом­нив его днев­ную му­зы­ку и вы­хва­тив из неё лю­би­мую ноту. (13)Ещё это на­по­ми­на­ло ор­кестр перед увер­тю­рой, когда ор­кест­ран­ты на­стра­и­ва­ют ин­стру­мен­ты. (14)То тут, то там – то на чер­да­ке, то в ма­лень­ком зале, то в за­стеклённой при­хо­жей – кто-то тро­гал стру­ну. (15)Чай­ков­ский сквозь сон улав­ли­вал ме­ло­дию, но, проснув­шись утром, за­бы­вал её. (16)Он на­пря­гал па­мять и взды­хал: как жаль, что ноч­ное трень­ка­нье де­ре­вян­но­го дома нель­зя сей­час про­иг­рать! (17)При­слу­ши­ва­ясь к ноч­ным зву­кам, он часто думал, что вот про­хо­дит жизнь, а ни­че­го ещё тол­ком не сде­ла­но. (18)Ещё ни разу ему не уда­лось пе­ре­дать тот лёгкий вос­торг, что воз­ни­ка­ет от зре­ли­ща ра­ду­ги, от аука­нья кре­стьян­ских де­ву­шек в чаще, от самых про­стых яв­ле­ний окру­жа­ю­щей жизни.

(19)Чем проще было то, что он видел, тем труд­нее оно ло­жи­лось на му­зы­ку. (20)Как пе­ре­дать хотя бы вче­раш­ний слу­чай, когда он укрыл­ся от про­лив­но­го дождя в избе у объ­езд­чи­ка Ти­хо­на! (21)В избу вбе­жа­ла Феня – дочь Ти­хо­на, де­воч­ка лет пят­на­дца­ти. (22)С её волос сте­ка­ли капли дождя. (23)Две капли по­вис­ли на кон­чи­ках ма­лень­ких ушей. (24)Когда из-за тучи уда­ри­ло солн­це, капли в ушах у Фени за­бле­сте­ли, как ал­маз­ные серь­ги.

(25)Но Феня стрях­ну­ла капли, всё кон­чи­лось, и он понял, что ни­ка­кой му­зы­кой не смо­жет пе­ре­дать пре­лесть этих мимолётных ка­пель.

(26)Нет, оче­вид­но, это ему не дано. (27)Он ни­ко­гда не ждал вдох­но­ве­ния. (28)Он ра­бо­тал, ра­бо­тал, как подёнщик, как вол, и вдох­но­ве­ние рож­да­лось в ра­бо­те.

(29)По­жа­луй, боль­ше всего ему по­мо­га­ли леса, про­се­ки, за­рос­ли, за­бро­шен­ные до­ро­ги, этот уди­ви­тель­ный воз­дух и все­гда не­мно­го пе­чаль­ные рус­ские за­ка­ты. (30)Он не про­ме­ня­ет эти ту­ман­ные зори ни на какие ве­ли­ко­леп­ные по­злащённые за­ка­ты Ита­лии. (31)Он без остат­ка отдал своё серд­це Рос­сии – её лесам и де­ре­вуш­кам, око­ли­цам, тро­пин­кам и пес­ням. (32)Но с каж­дым днём его всё боль­ше му­ча­ет не­воз­мож­ность вы­ра­зить всю по­э­зию своей стра­ны. (33)Он дол­жен до­бить­ся этого. (34)Нужно толь­ко не ща­дить себя.

 

(По К.Г. Па­у­стов­ско­му) *

 

* Па­у­стов­ский Кон­стан­тин Ге­ор­ги­е­вич (1892–1968) – рус­ский со­вет­ский пи­са­тель, клас­сик оте­че­ствен­ной ли­те­ра­ту­ры.

 

Текст 9.6

(1)Лина уже пол­ме­ся­ца жила в Москве. (2)Гне­ту­щие и без­ра­дост­ные со­бы­тия в её жизни от­да­ва­лись по­сто­ян­ной болью в серд­це, окра­си­ли мрач­ны­ми то­на­ми всё её су­ще­ство­ва­ние.

(3)За­быть­ся было не­воз­мож­но.

(4)Она хо­ди­ла в те­ат­ры, и там почти в каж­дой опере, в каж­дом ба­ле­те была жиз­нен­ная драма. (5)Мир вечно раз­делён на два по­лю­са: жизнь и смерть. (6)В эти по­ня­тия, между этими по­лю­са­ми в два ко­рот­ких слова вме­ща­лось всё.

(7)В Тре­тья­ков­ке почти на по­ло­ви­не кар­тин изоб­ра­жа­лось что-то груст­ное.

(8)Од­на­ж­ды Лина пошла в зоо­парк. (9)Но и тут ей не по­нра­ви­лось: жалко было по­про­ша­ек мед­ве­дей, зады у ко­то­рых были вы­тер­ты и голы от­то­го, что они часто на потеxy людям уса­жи­ва­лись и «слу­жи­ли» за кон­фет­ку, за кусок булки. (10)Жалко сон­ных, по­лу­об­лез­лых хищ­ни­ков: они были со­всем-со­всем не­страш­ны – эти за­са­жен­ные в клет­ку клы­ка­стые звери.

(11)Она ушла из зоо­пар­ка, по­бро­ди­ла по ули­цам, села на ска­мей­ку от­дох­нуть и стала огля­ды­вать­ся.

(12)Гло­бус. (13)Синий гло­бус, в жёлтом бле­стя­щем об­ру­че, карты неба, трас­сы спут­ни­ков. (14)Лина до­га­да­лась: она по­па­ла в огра­ду Пла­не­та­рия.

(15)«Пла­не­та­рий так Пла­не­та­рий, всё равно», – по­ду­ма­ла она и пошла вовнутрь зда­ния, ку­пи­ла билет. (16)Экс­кур­со­во­ды рас­ска­зы­ва­ли о ме­тео­ри­тах, о смене дня и ночи, времён года на Земле, ре­бя­тиш­ки гла­зе­ли на ма­ке­ты спут­ни­ков и на ра­ке­ту. (17)Вдоль кар­ни­зов тя­ну­лись изоб­ра­же­ния звёзд. (18)Лина пошла на­верх и очу­ти­лась в ку­по­ле Пла­не­та­рия.

(19)До­едая мо­ро­же­ное и по­ти­хонь­ку бро­сая бу­маж­ки под си­де­нья, люди ждали лек­ции.

(20)Погас свет, и за­зву­чал голос лек­то­ра. (21)Он рас­ска­зы­вал о Все­лен­ной. (22)На небе Пла­не­та­рия по­яви­лись ки­но­кад­ры: пред­став­ле­ние древ­них людей о стро­е­нии мира, порт­ре­ты Га­ли­лея, Джор­да­но Бруно.

(23)А по небу Пла­не­та­рия ле­те­ло не­бес­ное све­ти­ло – солн­це. (24)Солн­це, да­ю­щее всему жизнь. (25)Оно про­хо­ди­ло по иг­ру­шеч­но­му небу, над иг­ру­шеч­ной Моск­вой, и само солн­це было иг­ру­шеч­ным.

(26)И вдруг купол над ней зацвёл звёздами, и от­ку­да-то с высот, на­рас­тая, ши­рясь и креп­чая, по­ли­лась му­зы­ка.

(27)Лина слы­ша­ла эту му­зы­ку не раз. (28)Она даже знала, что это му­зы­ка Чай­ков­ско­го, и на мгно­ве­ние уви­де­ла ска­зоч­ных ле­бе­дей и тёмную силу, под­сте­ре­га­ю­щую их. (29)Нет, не для уми­ра­ю­щих ле­бе­дей была на­пи­са­на эта му­зы­ка. (30)Му­зы­ка звёзд, му­зы­ка веч­ной жизни, она, как свет, воз­ник­ла где-то в глу­би­нах ми­ро­зда­ния и ле­те­ла сюда, к Лине, долго-долго ле­те­ла, может, доль­ше, чем звёздный свет.

(31)Звёзды сияли, звёзды лу­чи­лись, бес­чис­лен­ные, вечно живые. (32)Му­зы­ка на­би­ра­ла силу, му­зы­ка ши­ри­лась и взле­та­ла к небу всё выше, выше. (33)Рождённый под этими звёздами че­ло­век по­сы­лал небу свой при­вет, сла­вил веч­ную жизнь и всё живое на Земле.

(34)Му­зы­ка уже раз­ли­лась по всему небу, она до­стиг­ла самой далёкой звез­ды и гря­ну­ла на весь не­объ­ят­ный под­не­бес­ный мир.

(35)Лине хо­те­лось вско­чить и крик­нуть:

– (36)Люди, звёзды, небо, я люблю вас!

(37)Вски­нув руки, она при­под­ня­лась с си­де­нья и устре­ми­лась ввысь, по­вто­ряя за­кли­на­ние:

– (38)Жить! (39)Жить!

 

(По В.П.Аста­фье­ву) *

* Аста­фьев Вик­тор Пет­ро­вич (1924–2001) – рус­ский со­вет­ский пи­са­тель, автор ши­ро­ко из­вест­ных ро­ма­нов, по­ве­стей, рас­ска­зов..

 

Текст 9.7

(1)Был ок­тябрь, на лугах гу­ля­ло стадо, и до­но­си­ло дымом с кар­то­фель­ных полей. (2)Я шёл мед­лен­но, по­смат­ри­вая на пе­ре­ле­ски, на де­ре­вень­ку за ло­щи­ной, и вдруг ясно пред­ста­вил жи­во­го Не­кра­со­ва. (3)Ведь он в этих ме­стах охо­тил­ся, бро­дил с ружьём. (4)Может, у этих ста­рых дуп­ли­стых берёзок и он оста­нав­ли­вал­ся, от­ды­хая на при­гор­ке, бе­се­до­вал с де­ре­вен­ски­ми ре­бя­тиш­ка­ми, думал, сла­гал стро­ки своих сти­хов. (5)Может, по­то­му как живой и ви­дит­ся на этих до­ро­гах Не­кра­сов, что он со­здал, бывая здесь, много по­э­ти­че­ских про­из­ве­де­ний, вос­пел кра­со­ту верх­не­волж­ской при­ро­ды.

 

(6)Сама по себе при­ро­да вечна и почти не­из­мен­на. (7)Пройдёт сто лет, люди при­ду­ма­ют новые ма­ши­ны, по­бы­ва­ют на Марсе, а леса будут та­ки­ми же, и так же будет при­горш­ня­ми раз­бра­сы­вать ветер зо­ло­той берёзовый лист. (8)И так же, как сей­час, при­ро­да будет бу­дить в че­ло­ве­ке по­ры­вы твор­че­ства. (9)И так же будет стра­дать, не­на­ви­деть и лю­бить че­ло­век...

 

(10)Плыли мы как-то вниз по Вет­лу­ге на ста­рой де­ре­вян­ной барже. (11)Ра­бо­чие лес­пром­хо­за, их было че­ло­век де­сять, иг­ра­ли в карты, ле­ни­во пе­ре­го­ва­ри­ва­лись и ку­ри­ли. (12)А две по­ва­ри­хи и жен­щи­на из рай­о­на си­де­ли на корме и ели яб­ло­ки. (13)Река сна­ча­ла была узкой, бе­ре­га унылы, с лоз­ня­ком и оль­хой, с ко­ря­га­ми на белом песке. (14)Но вот баржа обо­гну­ла от­мель и вышла на ши­ро­кий про­стор. (15)Глу­бо­кая и тихая вода ла­ки­ро­ван­но бле­сте­ла, слов­но в реку вы­ли­ли масло, и в это чёрное зер­ка­ло смот­ре­лись с об­ры­ва за­дум­чи­вые ели, тон­кие берёзки, тро­ну­тые жел­тиз­ной. (16)Ра­бо­чие от­ло­жи­ли карты, а жен­щи­ны пе­ре­ста­ли есть. (17)Не­сколь­ко минут сто­я­ла ти­ши­на. (18)Толь­ко катер по­стре­ли­вал глу­ши­те­лем да за кор­мой вски­па­ла пена.

 

(19)Вско­ре мы вышли на самую се­ре­ди­ну реки, и, когда за из­ги­бом по­ка­зал­ся ху­то­рок с убе­га­ю­щей в поле до­ро­гой, жен­щи­на скло­ни­ла го­ло­ву набок и за­пе­ла тихо:

 

Куда бе­жишь, тро­пин­ка милая,

 

Куда зовёшь, куда ведёшь...

 

(20)По­ва­ри­хи тоже стали гля­деть на до­ро­гу и, пока жен­щи­на де­ла­ла паузу, как бы забыв что-то, по­вто­ри­ли пер­вые слова песни, а потом уж все вме­сте ладно и со­глас­но за­кон­чи­ли:

 

Кого ждала, кого лю­би­ла я,

 

Уж не во­ро­тишь, не вернёшь...

 

(21)Они не­ко­то­рое время мол­ча­ли, не от­ры­вая серьёзных лиц от бе­ре­га, и, вздох­нув, по­пра­вив пла­точ­ки, про­дол­жа­ли петь, смот­ря друг на друга и как бы чув­ствуя род­ство душ.

 

(22)А муж­чи­ны, сдви­нув брови и под­жав губы, тоже уста­ви­лись на ху­то­рок, и кое-кто из них не­воль­но под­тя­ги­вал, не зная слов или стес­ня­ясь петь в голос. (23)И целый час все вме­сте пели они эту песню, по не­сколь­ку раз по­вто­ряя одни и те же строч­ки, а баржа ка­ти­ла себе вниз по Вет­лу­ге, по лес­ной дикой реке. (24)Я смот­рел на них, вдох­новлённых, и думал о том, что вот все они раз­ные, а сей­час вдруг они как бы оди­на­ко­вы­ми стали, что-то за­ста­ви­ло их сбли­зить­ся, за­быть­ся, по­чув­ство­вать веч­ную кра­со­ту. (25)Ещё по­ду­мал я и о том, что кра­со­та, видно, живёт в серд­це каж­до­го че­ло­ве­ка и очень важно су­меть раз­бу­дить её, не дать ей уме­реть, не проснув­шись.

 

(По Ю.Т. Гри­бо­ву) *

 

* Гри­бов Юрий Та­ра­со­вич – со­вре­мен­ный пи­са­тель, член ред­кол­ле­гии серии книг «Живая па­мять», автор книг «Со­ро­ко­вой бор», «Ржа­ной хлеб», «Пе­ре­лом лета» и др.

Текст 9.8

(1)Жил в го­ро­де Вер­ном ху­дож­ник, Ни­ко­лай Гав­ри­ло­вич Хлу­дов. (2)Судь­ба по­сла­ла ему при ред­ком дол­го­ле­тии ещё и за­вид­ную пло­до­ви­тость. (3)Доб­рая сотня кар­тин и этю­дов до сих пор хра­нит­ся в за­пас­ни­ках Цен­траль­но­го музея. (4)Кар­тин­ная га­ле­рея взять их от­ка­за­лась. (5)«Что за ху­дож­ник? – ска­за­ли ис­кус­ство­ве­ды. – (6)Ни стиля, ни цвета, ни на­стро­е­ния. (7)Про­сто бро­дил че­ло­век по степи, да и за­но­сил в свой аль­бом всё, что ему по­па­да­лось на глаза».

(8)Од­на­ж­ды мне пред­ло­жи­ли на­пи­сать о нём не­боль­шую по­пу­ляр­ную ста­тей­ку для жур­на­ла. (9)Я ухва­тил­ся за это пред­ло­же­ние, пе­ре­рыл все му­зей­ные ар­хи­вы, со­брал целую папку фо­то­гра­фий, а потом на­пи­сал с ве­ли­ким тру­дом с де­ся­ток му­чи­тель­но вялых стра­ниц и бро­сил всё. (10)Ни­че­го не по­лу­чи­лось. (11)Не на­шлось ни слов, ни об­ра­зов.

(12)В ре­дак­ции меня от­ру­га­ли, а ста­тью через год на­пи­сал дру­гой, уже «на­сто­я­щий» ис­кус­ство­вед. (13)Вот что он на­пи­сал о ма­стер­стве ху­дож­ни­ка.

(14)«Един­ствен­ное вли­я­ние, ко­то­рое ис­пы­тал Хлу­дов, – это вли­я­ние ве­ре­ща­гин­ско­го на­ту­ра­лиз­ма. (15)Хлу­дов до­сти­гал вре­ме­на­ми зна­чи­тель­ных ре­зуль­та­тов, со­еди­няя ску­пую, вы­дер­жан­ную гамму с чётким ри­сун­ком».

(16)Вот и всё. (17)Де­ся­ток рас­кра­шен­ных фо­то­гра­фий, эт­но­гра­фи­че­ские до­ку­мен­ты. (18)Этим ис­чер­па­на жизнь ху­дож­ни­ка.

(19)Я не хочу осуж­дать этого ис­кус­ство­ве­да, он, ве­ро­ят­но, в чём-то прав, но прав и я, когда го­во­рю, что он ни­че­го­шень­ки не понял в Хлу­до­ве. (20)И та моя дав­няя ста­тья об этом ху­дож­ни­ке не уда­лась мне, ко­неч­но, толь­ко по­то­му, что я тоже пы­тал­ся что-то ана­ли­зи­ро­вать и обоб­щать, а о Хлу­до­ве надо раз­го­ва­ри­вать. (21)И на­чи­нать ста­тью о нём надо со слов «я люблю». (22)Это очень точ­ные слова, и они сразу ста­вят всё на своё место.

(23)Так вот – я люблю…

(24)Я люблю Хлу­до­ва за све­жесть, за ра­дость, за пол­но­ту жизни, за кра­со­ту со­бы­тий, ко­то­рые он уви­дел и перенёс на холст.

(25)Я люблю его за солн­це, ко­то­рое так и бьёт на меня со всех его кар­тин. (26)Или яснее и проще: я люблю и по­ни­маю его так, как дети любят и по­ни­ма­ют чу­дес­ные по­здра­ви­тель­ные от­крыт­ки, бле­стя­щие пе­ре­вод­ные кар­тин­ки, дет­ские книги с яр­ки­ми ла­ки­ро­ван­ны­ми об­лож­ка­ми. (27)Всё в них чу­дес­но, всё горит: и солн­це над морем, и на­лив­ные яб­лоч­ки на се­реб­ря­ном блю­деч­ке, и тёмные леса, и го­лу­бей­шее небо, и луга нежно-ля­гу­ша­чье­го цвета, и рос­кош­ные лилии в синем, как небо, пруду.

(28)Хлу­дов не бо­ял­ся ри­со­вать та­ки­ми яс­ны­ми крас­ка­ми. (29)Имен­но крас­ка­ми, а не то­на­ми – тонов у него нет, как и нет у него иных на­стро­е­ний, кроме ра­до­сти и лю­бо­ва­ния жиз­нью. (30)Он за­став­лял луга пест­реть цве­та­ми, коней поды­мать­ся на дыбы, муж­чин гордо под­бо­че­ни­вать­ся, кра­са­виц рас­пус­кать во­ло­сы. (31)Он не при­зна­вал не­на­стье и серое небо. (32)Всё, что он видел, он видел либо при свете солн­ца, либо при пол­ной луне. (33)Но тут ему уже не было со­пер­ни­ков. (34)Ведь он ри­со­вал не толь­ко степи и горы, но и ту сте­пень изум­ле­ния и вос­тор­га, ко­то­рые ощу­ща­ет каж­дый, кто пер­вый раз по­па­да­ет в этот не­обы­чай­ный мир. (35)И имен­но по­это­му каж­дое его по­лот­но ли­ку­ет и смеётся от ра­до­сти. (36)Он жил толь­ко на­сто­я­щим, ин­те­ре­со­вал­ся толь­ко се­го­дняш­ним, про­хо­дя­щим, живым.

 

(По Ю.О. Дом­бров­ско­му) *

 

* Дом­бров­ский Юрий Оси­по­вич (1909–1978) – рус­ский со­вет­ский поэт, про­за­ик, ли­те­ра­тур­ный кри­тик. Вер­ши­ной твор­че­ства пи­са­те­ля стал роман «Фа­куль­тет не­нуж­ных вещей», ко­то­рый он со­зда­вал более 10 лет.

 

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: