Отрицание в слове и действии

В течение нескольких лет детское эго может из­бавляться от нежелательных фактов, отрицая их и со­храняя при этом ненарушенной способность к проверке реальности. Ребенок полностью использует эту возмож­ность, не замыкаясь при этом в сфере идей и фантазии, поскольку он не только мыслит, но и действует. Он ис­пользует самые разные внешние объекты, драматизи-

' Напомню читателю, что отношение механизма отрицания к психическому заболеванию и к формированию характера обсуж­далось разными авторами. Хелен Дойч (Н. Deutsch, 1933) показыва­ет значение этого процесса в генезисе хронической гипомании. Бер­трам Левин (В. D. Lewin, 1932) описывает, как этот же самый механизм используется вновь сформированным наслаждающимся эго (pleasure ego) пациента с гипоманией. Анни Ангель (A. Angel, 1934) отмечает связь между отрицанием и оптимизмом.

173

Эго и механизмы зашиты

руя свое обращение реальной ситуации. Отрицание ре­альности, без сомнения, также является одним из мно­гих мотивов, лежащих в основе детской игры в целом и исполнения роли в частности.

Я вспоминаю маленькую книжечку стихов англий­ского писателя, в которой великолепно описано сосуще­ствование фантазии и факта в жизни маленького ребен­ка. Это книга «Когда мы были маленькими» А. А. Милна. В детской ее трехлетнего героя есть четыре стула. Когда он сидит на первом из них, он — путеше­ственник, плывущий ночью по Амазонке. На втором он — лев, пугающий рычанием свою няню. На третьем он — капитан, ведущий свой корабль через море. Но на четвертом, на высоком детском стульчике, он пыта­ется притвориться самим собой, то есть маленьким маль­чиком. Нетрудно увидеть замысел автора: элементы, из которых создается приятный мир фантазии, готовыми идут ребенку в руки, но его задача и его достижение заключаются в том, чтобы признать и усвоить факты реальности.

Интересна готовность взрослых использовать тот же самый механизм в своем взаимодействии с детьми. Боль­шая часть удовольствия, которое они доставляют ребен­ку, основана на таком же отрицании реальности. Сплошь и рядом даже маленькому ребенку говорят о том, «какой он большой мальчик», и вопреки очевидным фактам ут­верждают, что он так же силен, «как папа», так же умен, «как мама», храбр, «как солдат», или крепок, как его «старший брат». Более естественным является использо­вание взрослыми такого обращения фактов, когда они хотят успокоить ребенка. Взрослые уверяют его, когда он ушибся, что «теперь уже лучше», или что еда, кото­рую он ненавидит, «совсем не плохая», или, когда он огорчен чьим-то уходом, мы говорим ему, что он или она «скоро придет». Некоторые дети усваивают эти утешаю­щие формулы и используют стереотипные фразы для опи­сания того, что болезненно для них. Например, малень­кая девочка двух лет имеет привычку, когда бы ее мать ни вышла из комнаты, сообщать об этом факте механи­ческим бормотанием: «Мама скоро придет». Другой ребе­нок привык возвещать жалобным голосом всякий раз,

174

Примеры избегания неудовольствия и опасности

когда он должен был принять невкусное лекарство, «лю­бит его, любит его» — часть фразы, при помощи которой няня пыталась заставить его поверить, что капли вкус­ные.

Многие подарки, приносимые ребенку взрослыми гостями, способствуют той же иллюзии. Маленькая су­мочка или крошечный зонтик должны помочь малень­кой девочке изобразить «взрослую леди»; тросточка, раз­личное игрушечное оружие позволяют маленькому мальчику подражать мужчине. Даже куклы, помимо того, что они используются во всяких других играх, создают иллюзию материнства, а железные дороги, машинки и кубики не только служат для выполнения различных желаний и обеспечивают возможность сублимации, но и создают в умах детей приятную фантазию о том, что они могут контролировать мир. Здесь мы переходим от соб­ственно процессов защиты и избегания к процессам обус­ловливания детской игры — предмету, который исчер­пывающе обсуждался с различных точек зрения академической психологией.

Все это дает новое основание для разрешения мно­голетнего конфликта между различными методами вос­питания детей (Фребель против Монтессори). Реальная проблема заключается в том, в какой мере задачей вос­питания должно быть поощрение детей даже младшего возраста к тому, чтобы они направили все свои усилия на ассимиляцию реальности, и в какой мере допустимо поощрять их отгораживаться от реальности и создавать мир фантазии.

Позволяя детям уходить в фантазии, при помощи которых они преобразуют болезненную реальность в ее противоположность, взрослые делают это при определен­ных строгих условиях. Предполагается, что дети будут удерживать действие своей фантазии в строго определен­ных границах. Ребенок, который только что был конем или слоном, расхаживал на четвереньках и ржал или трубил, должен быть готов по первому зову занять свое место за столом и быть спокойным и послушным. Укро­титель львов должен быть готов подчиниться своей няне, а путешественник или пират должен послушно идти в постель, когда самые интересные вещи в мире взрослых

175

Эго и механизмы зашиты

только начинаются. Снисходительное отношение взрос­лого к механизму отрицания у ребенка исчезает в тот момент, когда ребенок перестает осуществлять переход от фантазии к реальности с готовностью, без всякой за­держки или заминки, или когда он пытается подчинить свое реальное поведение фантазиям, — точнее говоря, в тот момент, когда фантазия ребенка перестает быть иг­рой и становится автоматизмом или навязчивостью.

Одна маленькая девочка, которую я имела возмож­ность наблюдать, не могла примириться с фактом разли­чия между полами. У нее были старший и младший бра­тья, и сравнение себя с ними было для нее постоянным источником острого неудовольствия, побуждавшего девоч­ку как-то защититься от него или «проработать» его. В то же самое время эксгибиционизм играл существенную роль в развитии ее инстинктивной жизни, и ее зависть к пени­су и желание иметь его приобрели форму желания иметь что-то, что она могла бы показывать, как и ее братья. Из того, что происходит в таких случаях с другими детьми, мы знаем, что существуют различные способы, при помо­щи которых она могла бы удовлетворить это желание. На­пример, желание показывать что-нибудь могло быть пере­несено с гениталий на ее остальное прелестное тело. Или она могла развить у себя интерес к красивой одежде и стать «хвастливой». Или она могла заняться физическими упражнениями и гимнастикой для замещения акробати­ки гениталий ее братьев. Она же выбрала кратчайший путь. Она отвергла тот факт, что у нее нет пениса, и тем самым избавила себя от необходимости находить замещение; с этого времени она стала страдать навязчивым стремлением де­монстрировать несуществующий орган. В физической сфе­ре эта навязчивость выражалась в том, что она поднимала юбку и демонстрировала себя. Смыслом этого было: «По­смотрите, какая у меня есть отличная штука!» В повсед­невной жизни она при каждой возможности звала других, чтобы они пришли и посмотрели на что-то, чего там вооб­ще не было¹: «Иди посмотри, сколько яиц снесли куры!»,

'Ср. с введенным С. Радо (S. Rado, 1933) понятием «жела­ния пениса» у маленькой девочки, которое он описывает как гал­люцинаторное воспроизводство виденного ею мужского члена.

176

Примеры избегания неудовольствия и опасности

«Послушайте, вон машина с дядей!» На самом деле не было ни яиц, ни машины, которую все нетерпеливо жда­ли. Вначале ее родные встречали эти шутки смехом и ап­лодисментами, но внезапное и повторяющееся разочарова­ние в конце концов стало приводить ее братьев и сестер к потокам слез. Можно сказать, что ее поведение в это время находилось на грани между игрой и навязчивостью.

Еще более'явно этот же самый процесс виден у семилетнего укротителя львов из предыдущей главы. Как показал анализ, его фантазии представляют собой не компенсацию остатков неудовольствия и тревоги, а по­пытку целиком овладеть, острым страхом кастрации. У него сформировалась привычка отрицания, вплоть до того, что он больше не мог удерживаться на уровне сво­его желания трансформировать объекты тревоги в дру­жественные существа, которые бы защищали его или повиновались ему. Он удвоил свои усилия; тенденция преуменьшать все, что пугает его, возросла. Все, что возбуждало тревогу, становилось для него объектом ос­меяния, а поскольку все вокруг него было источником тревоги, весь мир приобрел черты абсурдности. Его ре­акцией на постоянное давление страха кастрации было не менее постоянное высмеивание. Вначале это произ­водило шутливое впечатление, но навязчивый характер этого проявлялся в том, что мальчик был свободен от тревоги лишь тогда, когда шутил, а когда он пытался подойти к внешнему миру более серьезно, то расплачи­вался за это приступами тревоги.

Как правило, мы не видим ничего ненормального в маленьком мальчике, который хочет быть взрослым мужчиной и играет «в папу», позаимствовав для этого отцовскую шляпу и тросточку. Во всяком случае, это очень знакомая фигура. Мне рассказали, что это было излюбленной игрой одного из моих маленьких пациен­тов, который, когда я познакомилась с ним, впадал в исключительно плохое настроение, когда он видел нео­бычно высокого или сильного мужчину. У него была привычка надевать отцовскую шляпу и разгуливать в ней. Пока никто не мешал ему, он был спокоен и счаст­лив. Точно так же во время летних каникул он, изобра­жая взрослого, расхаживал с набитым рюкзаком на спи-

177

Эго и механизмы зашиты

не. Разница между ним и маленьким мальчиком, кото­рый играет во взрослого, заключается в том, что мой маленький пациент играл всерьез, и, когда его застав­ляли снять шляпу — во время еды или при укладыва­нии в постель,— он реагировал на это тревогой и пло­хим настроением.

Получив шапку, похожую на «настоящую», ма­ленький мальчик воспроизвел поведение, обычно связан­ное со шляпой его отца. Он повсюду таскал ее с собой, конвульсивно теребя ее в руках, если ее не разрешалось надеть. Естественно, он постоянно обнаруживал, что хо­рошо бы использовать руки для других целей. Однаж­ды, когда он тревожно озирался вокруг, не зная, куда деть шапку, он обратил внимание на передний карман своих брюк. Он немедленно засунул туда шапку, осво­бодил руки и, к своему огромному облегчению, понял, что теперь ему не нужно больше расставаться со своим сокровищем. Шапка очутилась в том месте, которому она всегда принадлежала по своему символическому значению: она оказалась в непосредственной близости от его гениталий.

В приведенном описании я несколько раз, за не­имением лучшего слова, описывала поведение этих де­тей как навязчивое. Для поверхностного наблюдателя оно действительно очень похоже на симптомы невроза навязчивости. Если, однако, мы пристальнее рассмот­рим действия детей, то увидим, что они не являются навязчивыми в точном смысле этого слова. Их структу­ра отлична от того, что характерно для невротических симптомов в целом. Верно, что, как и в случае формиро­вания невротических симптомов, приводящий к навяз­чивым действиям процесс начинается с некоторой объек­тивной фрустрации или разочарования, но возникающий при этом конфликт не интернализуется: он сохраняет свою связь с внешним миром. Защитная мера, к кото­рой прибегает эго, направлена не против инстинктив­ной жизни, а непосредственно на внешний мир, причи­нивший фрустрацию. Так же как при невротическом конфликте восприятие запретных инстинктивных сти­мулов отвергается при помощи вытеснения, детское эго прибегает к отрицанию, чтобы не осознавать определен-

178

Примеры избегания неудовольствия и опасности

ные болезненные впечатления, поступающие извне. При неврозе навязчивости вытеснение обеспечивается с по­мощью формирования реакции, содержащей обращение вытесненного инстинктивного импульса (симпатия вме­сто жестокости, застенчивость вместо эксгибиционизма). Аналогично и в детских ситуациях, описанных мною, отрицание реальности дополняется и подтверждается, когда в своих фантазиях, словах или действиях ребенок обращает реальные факты. Поддержание навязчивого формирования реакций требует постоянного расхода энергии, который мы называем антикатексисом. Подоб­ная затрата необходима и для того, чтобы эго ребенка могло поддерживать и драматизировать его приятные фантазии. Мужественность братьев маленькой девочки, чей случай я описывала, постоянно выставлялась перед ней напоказ; с не меньшей регулярностью она отвечала утверждением: «Мне тоже есть что показать».

Зависть маленького мальчика в случае с шапкой постоянно возбуждалась мужчинами, которых он видел вокруг себя, и он упорно представал перед ними со шля­пой, шапкой или рюкзаком, которые считал надежным доказательством собственной мужественности. Любое внешнее вмешательство в такого рода поведение дает такой же результат, как и помеха протеканию действи­тельно навязчивой деятельности. Нарушается тщатель­но сохранявшееся равновесие между отвергавшейся тен­денцией и защитной силой; внешний стимул, который отрицался, или инстинктивный стимул, который был вытеснен, стремится проложить себе путь в сознание и вызывает в эго чувства тревоги и неудовольствия.

Способ защиты посредством отрицания в слове и действии подвержен таким же ограничениям во време­ни, как и те, что я обсуждала в предыдущей главе в связи с отрицанием в фантазии¹. Он может быть исполь­зован, лишь пока он способен сосуществовать со способ­ностью к проверке реальности, не нарушая ее. Органи­зация зрелого эго становится объединенной на основе

' «Деперсонализация» в детской игре, которую я не буду здесь детально анализировать, находится между «отрицанием в слове и действии» и «отрицанием в фантазии».

179

Эго и механизмы зашиты

синтеза; способ отрицания отбрасывается и использует­ся вновь лишь в том случае, когда отношение к реально­сти серьезно нарушено и функция проверки реальности приторможена. Например, в психотических иллюзиях кусок дерева может представлять объекты любви, к ко­торым пациент стремится или которые он утратил, так же как дети используют подобные вещи для того, чтобы защитить себя¹. Единственным возможным исключени­ем в неврозе является «талисман» навязчивых невроти­ков, но я не собираюсь углубляться в дискуссию относи­тельно того, представляет ли собой этот предмет, столь драгоценный для пациентов, защиту от внутренних зап­ретных импульсов или внешних враждебных сил, или же в нем сочетаются оба типа защиты.

Способ отрицания в слове и действии подвержен и второму ограничению, не относящемуся к отрицанию в фантазии. В своих фантазиях ребенок всемогущ. До тех пор пока он никому их не сообщает, никто не может в них вмешаться. Однако драматизация фантазий в слове и действии требует подмостков во внешнем мире. Та­ким образом, использование ребенком этого механизма внешне ограничено тем, в какой мере окружающие со­глашаются с его драматизацией, так же как внутренне оно ограничено мерой совместимости с функцией про­верки реальности. Например, в случае мальчика с шап­кой успешность его защитных усилий целиком зависит от разрешения надевать ее дома, в школе и в детском саду. Однако люди вообще судят о нормальности или ненормальности таких защитных механизмов не по их внутренней структуре, а по степени их заметности. Пока навязчивость маленького мальчика имела форму хож­дения в шапке, у него был «симптом». Его считали стран­ным ребенком, и всегда оставалась опасность, что у него отберут вещь, которая защищала его от тревоги. В сле­дующий период жизни его стремление к защите стано­вится менее заметным. Он откладывает рюкзак и голов­ной убор и ограничивается тем, что носит в кармане карандаш. С этого времени он считается нормальным.

Ср. с понятием скотомизации у Р. Лафорга (R. Laforgue,

1928).

180

Примеры избегания неудовольствия и опасности

Он адаптировал свой механизм к своему окружению, или, по крайней мере, он скрыл его и не позволяет ему вступать в конфликт с требованиями других людей. Но это не значит, что произошли какие-либо изменения во внутренней тревожной ситуации. В успешности отрица­ния у себя страха кастрации он не менее навязчивым образом зависит от наличия при нем карандаша, и если он потеряет его или не- будет иметь при себе, то будет страдать от приступов тревоги и неудовольствия в точ­ности так же, как и раньше.

Судьба тревоги иногда определяется терпимостью других людей по отношению к таким защитным ме­рам. Тревога может на этом остановиться и остаться ограниченной исходным «симптомом», или, если по­пытка защиты оказалась неудачной, она может разви­ваться дальше, приводя к внутреннему конфликту, к тому, что защитная борьба оборачивается против ин­стинктивной жизни, а тем самым к развитию настоя­щего невроза. Но было бы опасно пытаться предотвратить детский невроз, соглашаясь с отрицанием реальности ре­бенком. При чрезмерном использовании оно представ­ляет собой механизм, который провоцирует в эго иска­жения, эксцентричность и идиосинкразии, от которых трудно избавиться после окончания периода примитив­ного отрицания.

ограничение эго

Наше сравнение механизмов отрицания и вытес­нения, формирования фантазии и формирования реак­ции обнаружило параллелизм в способах, используемых эго для избегания неудовольствия, исходящего от вне­шних и внутренних источников. Такой же параллелизм мы обнаруживаем, исследуя другие, более простые за­щитные механизмы. Способ отрицания, на котором ос­нована фантазия об обращении реальных фактов в их противоположность, используется в ситуациях, в кото­рых невозможно избежать неприятного внешнего воз­действия. Когда ребенок становится старше, его боль­шая свобода физического перемещения и возросшая психическая активность позволяют его эго избегать та­ких стимулов, и ему уже не нужно выполнять столь

181

Эго и механизмы зашиты

сложную психическую операцию, как отрицание. Вме­сто того чтобы воспринимать болезненное впечатление, а затем аннулировать его, лишая его катексиса, эго мо­жет вообще отказаться от встречи с опасной внешней ситуацией. Ид может пуститься в бегство и тем самым в прямом смысле слова «избежать» возможности неудо­вольствия. Механизм избегания настолько примитивен и естествен и, кроме того, настолько нераздельно связан с нормальным развитием эго, что нелегко в целях теоре­тического обсуждения отделить его от обычного контек­ста и рассмотреть изолированно.

Когда я анализировала маленького мальчика, обо­значенного в предыдущей главе как «мальчик с шап­кой», я могла наблюдать, как его избегание неудоволь­ствия развивается по этим линиям. Однажды, когда он был у меня дома, он нашел маленький альбом для рисо­вания, который ему очень понравился. Он принялся с энтузиазмом заполнять страницы цветным карандашом, и ему понравилось, когда я стала делать то же самое. Однако вдруг он посмотрел на то, что я делаю, остано­вился и явно огорчился. В следующий момент он поло­жил карандаш, пододвинул альбом (до того ревниво ох­раняемый) ко мне, встал и сказал: «Делай сама; я лучше посмотрю». Очевидно, когда он посмотрел на мой рису­нок, он поразил его как более красивый, более искус­ный или в чем-то еще превосходящий его собственный;

это сравнение потрясло его. Он немедленно решил, что больше не будет со мной соревноваться, поскольку ре­зультаты этого неприятны, и отказался от деятельнос­ти, которая секундой раньше доставляла ему удоволь­ствие. Он принял роль зрителя, который ничего не делает и которому поэтому не нужно сравнивать свои успехи с чьими-то чужими. Накладывая на себя это ограниче­ние, ребенок избегает повторения неприятного впечат­ления.

Этот случай был не единичным. Игра со мной, ко­торую он не смог выиграть, переводная картинка, кото­рая была не так хороша, как моя, — короче говоря, все, что он не мог сделать так же хорошо, как эго, оказыва­лось достаточным для такой же резкой смены настрое­ния. Ребенок переставал получать удовольствие от того,

182

Примеры избегания неудовольствия и опасности

что он делал, переставал это делать и, по-видимому, ав­томатически утрачивал к этому интерес.

При этом его поглощали занятия, в которых он чувствовал свое превосходство надо мной, и он готов был заниматься ими бесконечно. Было естественно, что, когда он первый раз потел в школу, он вел себя там в точно­сти так же, как и, со мной. Он отказывался присоеди­няться к другим детям в игре или занятиях, в которых не чувствовал себя уверенно. Он ходил от одного ребен­ка к другому и «смотрел». Его способ овладевать неудо­вольствием, обращая его во что-то приятное, изменил­ся. Он ограничил функционирование своего эго и в ущерб своему развитию уходил от любой внешней ситуации, которая могла привести к возникновению того тигра неудовольствия, которого он больше всего боялся. Лишь когда мальчик оказывался среди более младших детей, он отказывался от этих ограничений и принимал актив­ное участие в их занятиях.

В детских садах и школах, устроенных на совре­менный лад, когда классному обучению уделяется мень­ше внимания, чем самостоятельно выбранной индиви­дуальной работе, дети, похожие на моего маленького мальчика с шапкой, совсем не редки. Учителя говорят, что появилась новая группа детей, промежуточная между теми, кто умен, заинтересован и прилежен, с одной стороны, и теми, кто интеллектуально пассивен и кого трудно заинтересовать и вовлечь в работу, с другой. Этот ювый тип на первый взгляд не может быть отнесен ни с одной из привычных категорий неуспевающих учеников. Хотя такие дети явно умны, хорошо развиты и популярны среди школьных товарищей, их невозможно заставить принять участие в систематических играх или уроках. Несмотря на то что используемый в школе метод Основан на тщательном избегании критики и порица­ния, дети ведут себя так, словно их запугивают. Малейшee сравнение их достижений с достижениями других детей лишает работу в их глазах всякой ценности. Если им не удается выполнить задачу или конструктивную игру, они отказываются повторить попытку. В результате они остаются пассивными и отказываются занимать любое место или участвовать в любом занятии, ограни-

183

Эго и механизмы защиты

чиваясь наблюдением за работой других. Их безделье имеет вторичный антисоциальный эффект, потому что, скучая, они начинают ссориться с детьми, поглощенны­ми работой или игрой.

Контраст между хорошими способностями и ма­лой продуктивностью этих детей заставляет думать, что они невротически заторможены и что нарушение, от которого они страдают, основано на процессах и содер-жаниях, знакомых-нам из анализа истинных торможе­ний. В обоих случаях картина свидетельствует об оди­наковом отношении к прошлому. В обоих случаях симптом связан не со своим реальным объектом, но с чем-то, что в настоящем замещает какой-то доминиро­вавший в прошлом интерес. Например, когда ребенок заторможен в счете или мышлении, или взрослый — в речи, или музыкант — в игре, реальная деятельность, которой они избегают, — это не мыслительная работа с понятиями или числами, не произнесение слов, не каса­ние струн смычком или клавиш пианино пальцами. Сами по себе эти виды деятельности для эго безвредны, но они оказались связанными с прошлой сексуальной ак­тивностью, которую человек отринул; теперь же они представляют ее, и, став таким образом «сексуализиро-ванными», они являются объектом защитных операций эго. Точно так же у детей, защищающихся от неудо­вольствия, которое они испытывают при сравнении их достижений с достижениями других, чувство, о кото­ром идет речь, является замещающим. Размер больших достижений другого человека означает (или, по край­ней мере, означает это у моих пациентов) размер гени­талий, больших, чем их собственные, и дети завидуют этому. Кроме того, когда их поощряют соревноваться со сверстниками, это напоминает о безнадежном соперни­честве, имевшем место на эдиповой фазе развития, или приводит к неприятному осознанию различий между полами.

В одном отношении, однако, два вида нарушений различаются. С одной стороны, дети, которые настаива­ют на том, чтобы играть роль зрителей, вновь обретают свои способности к работе, если изменяются условия, в которых они должны работать. С другой стороны, ис-

184

Примеры избегания неудовольствия и опасности

тинные торможения не меняются, и перемены во внеш­ней среде их практически не затрагивают. Маленькая девочка, относящаяся к первой группе, по внешним причинам вынуждена была некоторое время не ходить в школу, где она привыкла «смотреть». Ее учили дома, и она под видом игры овладела знаниями, которые оста­вались для нее закрытой книгой, пока она находилась с другими детьми. Я знаю похожий случай полного пово­рота у другой маленькой девочки семи лет. Она верну­лась в школу, успев перед этим позаниматься с частным репетитором. Во время этих домашних уроков ее пове­дение было нормальным и не обнаруживалось ни ма­лейших признаков торможения, но она не могла дос­тичь столь же хороших результатов в школе, где преподавание велось по тем же направлениям. Таким образом, эти две девочки могли учиться лишь при усло­вии, что их достижения не будут сравниваться с дости­жениями других детей, точно так же, как мальчик, ко­торого я анализировала, мог играть только с младшими, но не со старшими детьми. Внешне эти дети ведут себя так, словно действия, о которых идет речь, подвержены как внутреннему, так и внешнему торможению. В дей­ствительности, однако, задержка осуществляется авто­матически и происходит тогда, когда в результате конк­ретной деятельности возникает неприятное ощущение. Психическая ситуация этих детей похожа на ту, кото­рая, как показано в исследованиях женственности, ха­рактерна для маленьких девочек на определенном поворотном этапе их развития (S. Freud, 1933). Независимо, от какого бы то ни было страха наказания или угрызений совести маленькая девочка в определенный период своей жизни занимается клиторической мастурбацией, ограничивая тем самым свои мужские стремления. Ее самолюбие унижено, когда она сравнивает себя с маль­чиками, которые лучше вооружены для мастурбации, и она не хочет, чтобы ей снисхождением постоянно напо­минали о ее ущербности.

Было бы неверно полагать, что такие ограничения накладываются на эго только с целью избежать неудо­вольствия, вытекающего из осознания своей неполно­ценности по сравнению с другими, то есть из разочаро-

185

Эго и механизмы защиты

вания и обескураженности. В анализе десятилетнего мальчика я наблюдала такое ограничение деятельности как переходный симптом, имевший целью избежать непосредственной объективной тревоги. Но у этого ре­бенка была противоположная причина для тревоги. На определенной стадии своего анализа он стал блестящим футболистом. Его доблесть была признана большими мальчиками в его школе, и к его огромному удоволь­ствию, они позволили ему присоединиться к ним в их играх, хотя он был намного младше их. Вскоре он рас­сказал следующий сон. Он играл в футбол, и большой мальчик ударил по мячу с такой силой, что мой паци­ент вынужден был перепрыгнуть через него, чтобы не быть сбитым. Он проснулся с чувством тревоги. Интер­претация сна показала, что гордость от того, что его приняли в игру большие мальчики, быстро обернулась тревогой. Он боялся, что они позавидуют его игре и ста­нут агрессивными по отношению к нему. Ситуация, ко­торую он сам создал, играя так хорошо, и которая вна­чале была источником удовольствия, стала источником тревоги. Та же самая тема вскоре вновь появилась в фантазии, когда он собирался ложиться спать. Ему по­казалось, что он видит, как другие мальчики пытаются отбить ему ноги большим футбольным мячом. Мяч с силой летел в него, и он поджимал ноги, чтобы уберечь их. Мы уже обнаружили в анализе этого мальчика, что ноги имеют для него особое значение. Кружным путем ольфакторных ощущений и представлений о негибкос­ти и хромоте ноги стали представлять пенис. Сон и фан­тазия сдержали его страсть к игре. Его игра ухудши­лась, и вскоре восхищение им исчезло. Смыслом этого отступления было: «Вам уже не нужно отбивать мне ноги, потому что я теперь не так хорошо играю».

Но процесс не окончился ограничением эго в од­ном направлении. Когда мальчик перестал играть, он внезапно развил другую сторону своих способностей — всегда имевшуюся у него склонность к литературе и написанию сочинений. Он начал читать мне стихи, не­которые из которых сочинил сам, принес мне короткие рассказы, написанные, когда ему было всего семь лет, и строил честолюбивые планы литературной карьеры.

186

Примеры избегания неудовольствия и опасности

Футболист превратился в писателя. Во время одного из аналитических сеансов он построил график, чтобы про­иллюстрировать свое отношение к различным мужским профессиям и хобби. В середине была большая жирная точка, обозначавшая литературу, в кружке вокруг нее находились различные науки, а практические профес­сии были обозначены более удаленными точками. В од­ном из верхних углов страницы, близко к краю, стояла маленькая точка. Она обозначала спорт, который совсем недавно занимал в его мыслях такое важное место. Ма­ленькая точка была способом выразить то исключитель­ное презрение, которое он теперь питал к спортивным играм. Было поучительно видеть, как за несколько дней при помощи процесса, напоминающего рационализацию, его осознанная оценка различных видов деятельности изменилась под влиянием тревоги. Литературные дос­тижения мальчика в это время были поистине удиви­тельными. Когда он перестал отличаться в играх, в фун­кционировании его это образовался разрыв, который был заполнен сверхизобилием продукции в другом направ­лении. Как и можно было ожидать, анализ показал, что в основе тревоги, связанной с мыслью о том, что стар­шие мальчики могут отомстить ему, лежала реактива-ция его соперничества с отцом.

Маленькая девочка десяти лет отправилась на свой первый бал, полная радостных предчувствий. Она наде­ла новое платье и туфли, о которых долго мечтала, и с первого взгляда влюбилась в самого красивого и элеган­тного мальчика на балу. Случилось так, что, хотя он был ей совершенно незнаком, его звали так же, как и ее. Вокруг этого факта она соткала фантазию о том, что между ними есть тайная связь. Она делала ему авансы, но не встретила поддержки. В действительности, когда они танцевали вместе, он смеялся над ее неуклюжес­тью. Разочарование было одновременно и ударом, и уни­жением. С этого времени она стала избегать балов, утра­тила интерес к одежде и не хотела учиться танцевать. Некоторое время она получала удовольствие, глядя на то, как танцуют другие дети, не присоединяясь к ним и отказываясь от всех приглашений. Постепенно она ста­ла относиться к этой стороне своей жизни с презрени-

187

Эго и механизмы зашиты

ем. Но, как и маленький футболист, она компенсирова­ла себе такое ограничение своего эго. Отказавшись от женских интересов, она стала выделяться интеллекту­ально и этим кружным путем в конце концов завоевала признание многих мальчиков своего возраста. Позже в анализе выяснилось, что отпор, полученный ею от маль­чика, которого звали так же, как и ее, означал для нее повторение травматического переживания раннего дет­ства. Элементом ситуации, от которого убегало ее эго, как и в тех случаях, что я описывала раньше, была не тревога и не чувство вины, а интенсивное неудоволь­ствие, вызванное неуспешным соревнованием.

Рассмотрим теперь различие между торможением и ограничением эго. Человек, страдающий от невроти­ческого торможения, защищает себя от перехода в дей­ствие некоторого запретного инстинктивного импульса, то есть от высвобождения неудовольствия через некото­рую внутреннюю опасность. Даже когда, как при фоби­ях, тревога и защита кажутся связанными с внешним миром, он на самом деле боится своих собственных внут­ренних процессов. Он избегает ходить по улицам, чтобы не подвергаться некогда осаждавшим его соблазнам. Он избегает вызывающего у него тревогу животного, чтобы защитить себя не от самого животного, а от тех агрес­сивных тенденций внутри себя, которые эта встреча может возбудить, и от их последствий. При этом в огра­ничении эго неприятные внешние впечатления в насто­ящем отвергаются, потому что они могут оживить сход­ные впечатления, бывшие в прошлом. Возвращаясь к нашему сравнению между механизмами вытеснения и отрицания, мы можем сказать, что различие между тор­можением и ограничением эго заключается в следую­щем: в первом случае эго защищается от своих собствен­ных внутренних процессов, во втором — от внешних стимулов.

Из этого фундаментального различия следуют и другие различия между этими двумя психическими си­туациями. За каждой невротически заторможенной ак­тивностью лежит инстинктивное желание. Упрямство, с которым каждый отдельный импульс ид стремится достичь своей цели, превращает простой процесс тормо-

188

Примеры избегания неудовольствия и опасности

жения в фиксированный невротический симптом, кото­рый представляет собой постоянный конфликт между желанием ид и защитой, воздвигнутой эго. Пациент ра­страчивает в этой борьбе свою энергию; его импульсы ид с небольшими изменениями присоединяются к же­ланию считать, говорить публично, играть на скрипке или чем-нибудь еще, тогда как эго в это время с не мень­шим упорством препятствует или, по крайней мере, ис­кажает выполнение его желания.

Когда ограничение эго осуществляется вследствие объективной тревоги или неудовольствия, такой фик­сации на прерываемой деятельности не происходит. Здесь подчеркивается не сама деятельность, а неудо­вольствие или удовольствие, которое она вызывает. В погоне за удовольствием и в усилиях избежать неудо­вольствия эго использует все свои способности. Ид пре­кращает те виды деятельности, которые высвобождают неудовольствие и тревогу, и не хочет больше занимать­ся ими. Забрасывается вся область интересов, и, если опыт эго был неудачным, оно направляет всю свою энер­гию на достижение чего-либо прямо противоположного. Примером этому может служить маленький футболист, обратившийся к литературе, и маленькая танцовщица, чье разочарование привело к тому, что она стала отлич­ницей. Конечно, в этих случаях эго не создало новых способностей; оно просто использовало те, которыми /же обладало.

Как метод избегания неудовольствия, ограничение)го, подобно различным формам отрицания, не относит-;я исключительно к психологии неврозов, а представля-'т собой нормальную стадию в развитии эго. Когда эго долодо и пластично, его уход от одной области деятель-[ости иногда компенсируется превосходством в другой, [а которой оно концентрируется. Но когда оно стало ри-идным или уже приобрело интолерантность к неудоволь-твию, став таким образом навязчиво фиксированным на пособе избегания, такой уход карается нарушенным раз-итием. Сдавая одну позицию за другой, оно становится дносторонним, утрачивает слишком много интересов и южет добиться лишь небольших достижений.

189

Эго и механизмы зашиты

В теории воспитания важность решимости детско­го эго избежать неудовольствия оценена недостаточно, и это привело к провалу ряда воспитательных экспери­ментов в недавнем прошлом. Современный метод зак­лючается в том, чтобы давать растущему эго ребенка большую свободу действий и особенно позволять ему свободно выбирать виды деятельности и интересы. Идея состоит в том, что таким образом эго лучше разовьется и сможет быть достигнута сублимация в различных фор­мах. Но дети в подростковом возрасте могут придавать большее значение избеганию тревоги и неудовольствия, чем прямому или косвенному удовлетворению инстинк­та. Во многих случаях при отсутствии внешнего руко­водства выбор ими занятия определяется не их конкрет­ными талантами и способностями к сублимации, а надеждой обезопасить себя как можно быстрее от трево­ги и неудовольствия. К удивлению воспитателя, резуль­татом свободы выбора в таких случаях оказывается не расцвет личности, а обед

Предыдущая6789101112131415161718192021Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: