Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!

защиты властных иерархий

Институциональные механизмы

Характер властных неравенств определяющим образом зависит от качественных особенностей функционирующей элиты, внеэлитных групп и отношений между ними. Институционализация данных отношений выступает важным механизмом поддержания социальной дистанции между элитными и внеэлитными группами в конкретном обществе. Во всем многообразии властных отношений, проявляемых в современных демократических обществах, можно выделить три основных типа по характеру связей и степени социальной дистанции между элитными и вне-элитными группами. Это – множественные формы сильной, средней и слабой социальной иерархии в отношениях власти. Каждая из данных иерархий отражает национальную, в том числе историческую, специфику функционирования политического режима и гражданского общества, является продуктом интегрированности либо социальной фрагментированности как функционирующих элит, так и общества в целом. Реализуемая демо-элитная перспектива в современных демократических обществах, как было показано ранее, отнюдь не приводит к преодолению властных расколов, а означает, прежде всего, развитие и институционализацию разнообразных форм коммуникации между элитами и внеэлитными группами, не характерных для предыдущих периодов функционирования обществ. Именно поэтому в современных обществах продолжают развиваться именно вариации средних и сильных типов властной иерархии, а слабые иерархии все также остаются скорее идеальными типами, чем распространенными социальными реальностями.

Тип слабой иерархии базируется на значительных проявлениях плюрализации власти, масштабном и интенсивном влиянии добровольных гражданских и политических объединений, движений и инициатив, а также подвижности, фрагментированности, полицентричности и слабой согласованности элит. Этот тип иерархии может быть воплощен лишь в непродолжительные периоды кризиса политической системы, когда ни одно из существующих протоэлитных образований не заявило о своих преобладающих ресурсах влияния. В такой ситуации позиции власти (которые временно не насыщены содержанием) не играют существенной социально дифференцирующей роли, точнее, жестко не стратифицируют общество. Как социальная модель данный тип отличается крайней неустойчивостью и стремится к усилению властных иерархий в любых формах.

Сильная иерархия связана с жестким разрывом между элитными и вне-элитными группами; для нее характерна глубокая интегрированность элит, которые могут функционировать в рамках как моноядерных, так и полиядерных сетей. Данная иерархия склонна порождать протестные отношения в форме выраженной массовой и групповой оппозиции. Наиболее ярко такая иерархия воплощается в элитном корпоративизме. Как отмечают многие исследователи[1][1][1], данная форма отношений получила доминирующее развитие в индустриальных странах, а в последние десятилетия наблюдается ее активное расширение.

Корпоративизм в широком смысле означает проникновение организованных групп интересов в систему государственной власти, при этом отдельные группы получают привилегированные позиции влияния на формулирование и исполнение государственной политики[2][2][2]. Для корпоративных отношений, как отмечает С. Перегудов, характерно то, что группы влияния практически не связаны никакими ответными обязательствами перед государством[3][3][3]. Власть и основные социальные ресурсы концентрируются в руках небольших по численности групп, которые стремятся повысить степень своей закрытости. Основой взаимодействия корпоративных групп являются патримониальные отношения, осуществляемые посредством патронажа и клиентельных связей, которые формируются внутри элиты и субэлитных групп. Патримониальными центрами могут выступать собственники крупнейших корпораций (в современных обществах нередко – ТНК), элиты правящих партий и др. Современная социально-политическая история и теория дают примеры корпоративизма различных видов: авторитарного, бюрократического, олигархического и социетального (либерального, или нео-корпоративизма), - каждый из которых предложил специфику элитных сетей и отношений с внеэлитными группами.

Авторитарный корпоративизм, ассоциируемый обычно с фашистской Италией, позже - Германией, стал эффективным механизмом укрепления власти господствующей политической элиты. Для него была характерна организация тотального государственного политического контроля над экономикой и трудовыми силами на основе политического запугивания бизнеса, промышленности и разрушения независимых трудовых и других общественных объединений. Авторитарный корпоративизм был реализован путем разделения экономики на специфические объединения (“синдикаты”) работодателей, профессионалов и рабочих, возглавляемые представителями правящей партии либо лояльными к ней лидерами. Причем в каждой отрасли промышленности было разрешено функционирование только одного синдиката, а корпорации объединяли синдикаты конкретных отраслей[4][4][4]. Такая социальная организация определяла преимущественную концентрацию интересов работающих на социально-экономических проблемах корпорации. Таким образом, система корпораций способствовала кристаллизации власти, фактически полной зависимости бизнес-структур и всех работающих от правящей политической элиты. Практика и теория авторитарного корпоративизма на долгие годы определила широкое использование ярлыка корпоративизма в негативном смысле. Именно как отрицание данного смысла современные исследователи предпочитают использование термина нео-корпоративизм для описания неавторитарных корпоративных практик[5][5][5].

Широкое развитие в современных обществах получила практика бюрократического корпоративизма. Его специфика заключается в том, что группы интересов представляют собой часть государственной машины, а взаимодействие и достижение согласия строится на основе административных связей[6][6][6]. Власть сосредоточивается в административной вертикали. Группы, не имеющие отношения к администрированию, лишены и реальной возможности влиять на власть. При этом вполне могут соблюдаться демократические процедуры выборов, однако они не способствуют преодолению разрыва между элитой, корпоративными группами и внеэлитной массой. Великолепные образцы системы бюрократического корпоративизма были развиты, с одной стороны, во Франции до начала 80-х годов и Японии, с другой стороны, в обществах советского типа. Блестящий анализ последнего был впервые сделан в работах М. Джиласа[7][7][7] и, позже, М. Восленского[8][8][8]. Специфика советского бюрократического корпоративизма проанализирована в работах С. Перегудова[9][9][9].

Когда устремления элиты нацелены на получение материальных благ через каналы политической ренты, государство становится пленником олигархических сил, экономико-политических кланов, формируются отношения олигархического корпоративизма [10][10][10]. Симбиоз правительства и бизнеса перекрывает доступ к влиянию на процесс принятия решений иным социальным группам. Если при этом экономическая олигархия сосредоточивает подавляющую массу ресурсов собственности, а административно-политическая элита – властные полномочия, то в погоне за политической рентой такая система отношений ведет к расцвету коррупции. Это не означает, что коррупция возможна только в условиях олигархического корпоративизма. Однако коррупция становится неизбежным органическим элементом олигархического корпоративизма, в условиях которого она пронизывает систему социальных отношений, превращается в важнейший ресурс влияния[11][11][11]. С помощью данного ресурса возможно проведение временных интересов, в том числе и внеэлитных групп, однако, результаты не будут отличаться стабильностью.

Важнейшее место в сфере отношений между группами интересов и государством в современных западных странах (в частности, Великобритании, Австрии, Дании, Норвегии, Швеции, Нидерландах[12][12][12] и других) занимает либеральный, или социетальный корпоративизм, начало развития которому было положено в Х1Х веке, а первые серьезные государственные эксперименты пришлись на межвоенный период текущего столетия.Данный вид корпоративизма связан с институциональными гарантиями доступа организованных интересов к формулированию политики, механизмы которого существенного зависят от степени интеграции групп[13][13][13]. Его основой выступают отношения согласования интересов, возможные при условии высокой внутриорганизационной координации и высокой степени монополии представления интересов конкретных секторов общественной, экономической деятельности. Носителями данных отношений становятся лидеры влиятельных общественных объединений, управленческая элита социальных институтов и структур государственной власти. Нередко бизнес структуры и политические, общественные лидеры выступают в качестве важнейших субъектов либо посредников отношений. Их особая роль в процессе согласования интересов, отсутствие непосредственной подотчетности членам группы приводит к проявлению новой властной иерархии – иерархии лидеров доминантных групп (“пиковых ассоциаций”), которая встраивается в традиционную элитную структуру. Однако эта иерархия по существу является функциональной и смягчает властные неравенства, приближаясь по своим качественным характеристикам к структурам отношений социального согласия.

Типичным проявлением отношений либерального корпоративизма стала трипартистская система, основанная на институциональных консультациях и представительстве интересов бизнеса, профсоюзов и государства, нацеленная на достижение согласия между основными социальными партнерами[14][14][14]. Наиболее успешное ее развитие достигнуто, в частности, в таких странах, как Швеция, Австрия, Германия, Австралия и других. Данные отношения имеют национальную специфику, которая проявляется в конфигурации взаимозависимости основных партнеров и хорошо прослеживается по эмпирическим данным, полученным в рамках международного проекта по изучению социальных установок[15][15][15]. В опросе, проведенном в 1990 году в десяти демократических странах, изучалось восприятие населением власти, правительства и политики. Данные, представленные на рисунке 2.4.1, позволяют заметить национальную специфику властных отношений. Так, если для Австралии влияние профсоюзов является преобладающим в корпоративной зависимости, то в Британии традиционно доминирует влияние правительства, а в Италии – бизнес структур. США, по сравнению с другими странами, выглядят нацией с фрагментированными институтами влияния.

Распространение трипартистской формы привело к тому, что типичным исследовательским методом для измерения уровня развития корпоративистских отношений в современных странах стал метод ранжирования показателей степени централизации и монополии репрезентации интересов труда и бизнес-организаций[16][16][16]. Вместе с тем, исследования последних полутора десятилетий показывают значительное снижение влияния профсоюзов в кооперативном взаимодействии[17][17][17].

Наряду с этим, все более существенную роль в функциональном представлении интересов в современных индустриально развитых обществах играют группы экологистов, “потребителей”, поселенческих общин и другие. Данные изменения требуют расширения методов социологического изучения отношений современного корпоративизма.

В отличие от олигархического корпоративизма, сращиванию интересов групп влияния и государственно-административных элит препятствуют факторы конкуренции и относительной автономии институциональных структур, относительная открытость структур, профессионализм участников, а также институционализация механизмов переговоров. Так же, как и в иных формах корпоративизма, большое значение имеют неформальные связи между элитами и субэлитами – участниками переговорного процесса. Однако, в отличие от иных форм, либеральный корпоративизм активно использует не только механизмы лоббирования интересов, но и механизмы консультаций. Его нововведением также стало взятое из арсенала социальных движений привлечение к участию в лоббировании институциональных интересов заинтересованных в процветании соответствующих социальных институтов “низовых” участников (персонала предприятий, акционеров и т.п.). Таким образом, либеральный (социетальный) корпоративизм не устраняет разрыва между корпоративными элитами и внеэлитными группами, однако, существенно смягчает возможную конфликтность в их отношениях, обеспечивает возможность достижения социального согласия.

Яркими формами средней иерархии являются разновидности клиентелизма, отношений социального согласия и популистского лидерства. Все они представляют собой разного рода смеси плюрализма и элитизма в структуре властных неравенств.

Явление клиентелизма исследовано в многочисленных работах[18][19][19]. Обычно оно рассматривается как один из базисных факторов вертикальной стратификации, характерный для всех типов обществ. К. Эйзенштадт и Л. Ронигер показали несомненную распространенность клиентелизма во всех типах современных обществ и, особенно, в странах “третьего мира”[19][20][20]. Основой клиентелизма является асимметрия в отношениях между “покровителем-патроном”, обладающим различного рода престижем и влиянием, и “клиентом”, находящимся в личной зависимости от покровителя. Суть клиентельных отношений исторически формировалась в культуре средневековой Европы, и ныне выражается в создании сети “своих людей”, находящихся в тесной личной взаимосвязи, в отношениях взаимной поддержки и обмена услугами между партнерами, обладающими неравными социальными возможностями. Патрон не обязательно является самым богатым, либо занимающим наиболее высокие позиции в административной иерархии. Главный фактор патронажа – обладание широкими выгодными социальными связями. Взаимность обмена услугами между покровителем и клиентом носит характер договорных обязательств, даже если договор лишь подразумевается. Как отмечают М. Доган и Д. Пеласси[20][21][21], патроны являются важным действующим лицом большинства современных политических процессов, обладают правом выражения интересов, распределения ресурсов и т.д. Они становятся важнейшими социальными акторами, чья политическая игра основана на чувствах связанности и наградах за участие. Развитие клиентельных отношений может приводить к формированию родственных отношений между патронами и их ближним социальным окружением, которые становятся “ядрами” плотных клиентельных сетей – кланов.

Клиентельные отношения могут пронизывать олигархическую и бюрократическую корпорации. Однако при сильной централизации власти разрушаются стимулы оказания “покровительства” клиенту. Поэтому клиентелизм развивается, прежде всего, на почве соперничества элитных групп. При сильном соперничестве различных групп интересов, элитных и субэлитных групп, клиентельные отношения способны препятствовать централизации элиты, ее корпоративному сращиванию с политической властью. Дж. Поуэлл отмечает следующую связь между клиентелизмом и определенным этапом государственного развития: “Два очень важных процесса способствуют установлению клиентелизма: формирование централизованного государства и расширение рыночных отношений”[21][22][22]. В таком контексте огромная роль отводится социальным посредникам: покровитель обеспечивает установление связей между клиентами и представителями административно-политической элиты. Клиентельные отношения и структуры неравенств могут устанавливаться в противовес формальным структурам распределения власти, приобретать теневые институциональные формы. Благодаря этому они способны проявлять гибкость и устойчивость связей. Однако с развитием гражданских связей и социального сознания, активности общественных движений и организаций почва для клиентельной структуры неравенств становится зыбкой.

Иное социальное проявление имеют неравенства и отношения социального согласия (“cosociatio”). Их основой является глубокая культурная сегментация населения на различного типа социальные общности (этнические, религиозные, языковые, идеологические и другие), институционализация процессов их взаимодействия, а также проникновение государственного регулирования в различные сегменты общества. Данные социо-культурные общности выделяют своих лидеров и выстраивают свою политическую и социальную иерархию – своеобразную социальную “колонну”[22][23][23]. Между общностями и государственной властью развиваются множественные отношения: как прямые, так и опосредованные выборами. Элиты и внеэлитные группы в рамках каждой из таких социальных “колонн” связаны между собой на основе общей субкультуры. Данные социальные “колонны” для других являются фактически непроницаемыми. Подобный тип отношений был исследован А. Лейпхартом на примере Нидерландов, где автор выделил 4 социетальных “колонны”, элиты которых занимают стратегические позиции в обществе[23][24][24]. Как отмечают М. Доган и Д. Пеласси[24][25][25], подобная же концентрация наблюдается и в Австрии, Бельгии, Швейцарии, Канаде и других странах. Каждая из социальных “колонн” способна четко выражать и реализовывать свои интересы в случае, если существует определенное равновесие между различными субкультурами и относительная автономия субкультур. Отношения между сегментированными элитами институционализируются механизмом переговоров. В спорных ситуациях интересы разных социо-культурных общностей агрегируются путем достижения согласия между элитами. Возможность согласия обеспечивается пропорциональной системой представительства интересов общностей в различных институтах власти. Таким образом, структура социального согласия характеризуется ослаблением вертикальных неравенств и усилением проявлений горизонтальных расслоений. Ее главным социальным результатом становится возможность достижения демо-элитного консенсуса.

Наконец, тип структурных отношений “популистского лидерства ” в условиях демократического режима находится на грани средней и слабой иерархий власти. Данную разновидность отношений описал Р. Дал в своей знаменитой работе[25][26][26]. По оценкам некоторых исследователей[26][27][27], с 80-х годов в США, Британии и ряде западных европейских стран на локальных уровнях власти стало активно развиваться неравенство по типу популистского лидерства. Его влияние связывают с усилением новых форм молодежной активности в среде социальных меньшинств, особенно расовых, этнических групп и мигрантов, которое последовало за молодежными “бунтами” 60-70-х годов. В отличие от предыдущего периода молодежная активность стала приобретать формы настойчивого, даже воинственного влияния на местную власть. Данное влияние осуществляется через лидеров, выделяемых конкретной социо-культурной молодежной общностью, которые выполняют функции социальных посредников. Несмотря на воинственность в выражении требований, лидеры активно поддерживаются “собственными” общностями в установлении кооперативных связей с политико - административной региональной элитой. Кооперирование взаимодействий способствует вовлечению популистских лидеров в круги элитно-субэлитных групп. Им приходится постоянно балансировать между интересами своей социальной общности и местной элиты, между общностью как источником ресурсов влияния и приобретенными ими новыми социальными возможностями. Однако, органичность интересов лидеров и соответствующих социо-культурных общностей предохраняет структуру отношений от сильных властных разрывов. Существование данной формы отношений значительно зависит от качеств лидера, его личностной автономии, активности и преданности интересам общности. Данный тип властных неравенств является крайне неустойчивым и в своем развитии тяготеет либо к формам клиентелы, социального согласия, либерального корпоративизма, либо к постепенному разрушению основы “популистского” неравенства.

По всем значимым характеристикам отношения социального согласия, либеральный корпоративизм и отношения “политического лидерства” являются реализацией множественного универсума демо-элитных отношений неравенства.

Рассмотренный в данном разделе материал позволяет утверждать то, что концепты элиты, политического класса претерпели определенные изменения под влиянием процессов социальной трансформации в обществах поздней современности. Была утрачена абсолютность властных позиций описываемых ими групп, в том числе замкнутость каналов их рекрутирования и отношений с внеэлитными группами. Изменился состав элитных групп с точки зрения понижения фактора социального наследования, повышения образованности и профессионализма, а также фактора популизма. Происходит активная сегментация ранее моноэлитной группы в масштабах нации, формирование множественных “ядер” централизации элит. Данные процессы в различных странах с демократическим режимом проходят неравномерно, однако, так или иначе, вписываются в тенденцию плюрализации элит.

Несмотря на формирование социального государства, политику социального партнерства, в обществах поздней современности продолжает сохраняться раскол между элитами и внеэлитными группами. Вместе с тем данный раскол обрел новые, неоднозначные черты. Неоднозначность развития властных неравенств выражается в следующих противоречивых тенденциях:

1) росте могущества транснациональных элит, транснационального правящего класса, привносящего качественно новые черты в структуру властных отношений в современном мире, усиливающего властный разрыв и включающего в состав внеэлитных групп также множественную группу наций-государств;

2) усилении власти национальных элит через концентрацию ресурсов массового информационного влияния, развитие подвижных социальных сетей, гибкую институционализацию властных неравенств;

3) усилении давления новых социальных движений, гражданских организаций и инициатив на структуры власти. Инкорпорация лидеров движений в элитные сети;

4) понижении влияния моделей олигархического и росте либерального корпоративизма, усилении демо-элитных перспектив в отношениях властных неравенств. Демо-элитные перспективы не означают замещение правящего класса, элит множественными группами интересов. Данные перспективы реализуются в усилении элитно-внеэлитных взаимодействий (коммуникаций), повышении открытости циркулирования элит, их подвижности, возможности достижения определенной меры согласия в рамках демо-элитных сегментов (“социальных колонн”, выдвигающих собственную элиту).

Указанные изменения делают необходимым рассматривать современные неравенства в отношениях власти сквозь множественные призмы взаимодействий элит и внеэлитных групп, стремящихся к влиянию и способных влиять в обществах поздней современности.