Пагубные перпендикуляры предшествующего 11 глава

День 3.

Оконные ставни, перекашиваясь, прозорливо хлопают своими глазенками, и весь день напролет погребенные в окопах своих сновидений главные действующие лица безостановочного симметричного трипа статично парят в пустотах, укутанные разрумяненным, начисто выстиранным полотенцем мимолетной фантазии. На подступах к фигурке Фокса 2 багровеют лепестки папоротника, извиваясь возле ступней, натертых жесткой кожей кроссовок, иссыхая с бегущими по орнаментальным прожилкам волнами голубого пламени от бессознательно брошенной тлеющей спички. Эду 2 становится без причины страшно, и пытаясь от самого себя скрыться, он угоняет призрачный соседский джип, и с визгом и клацаньем проносясь между пошатывающимися кеглями пешеходов, никак не может нащупать дрожащей левой ногой в темных закромах скользкую, дьявольским смехом гогочущую, педаль тормоза. Паула 2 разоблачает любую, даже самую крохотную подлость, но остается неумолимо слепа к угрозе номер один, неуступчиво захватившей периметр её некогда мирной, и уже остросюжетной деревушки. Выпавшая из онемевшей руки телефонная трубка повисла на спутанном силиконовом проводе, раскачиваясь угрюмым маятником над забрызганным липкими каплями вермута паркетом. Оглушенная затягивающейся до бесконечности перебранкой пунктирных гудков, не дождавшись какого-либо вменяемого ответа, Паула 2, пошатываясь на каблуках, как можно быстрее направляется к намеченной цели, по пути намереваясь в подходящий момент до самозабвения вдоволь напиться из винной реки, свесившись с хмельного берега, - с горя или же счастья ради: она пока ещё не решила. Рассекая затаившееся перед ливнем проливным поднебесье, перелетная стая неопознанных летающих объектов, держащих свой курс к тропическим планетам, огнеупорными порывами турбулентности раздувала, тормоша, трепещущие волосы Паулы 2, бегущей к подножию холма сквозь клетки распыленных бейсбольных площадок. И на вершине, неуверенно поскользнувшись на размазанной по земле плавленой подстилке травы и хрустнув растерянно косточкой лодыжки, но всё же сохранив равновесие и набравшись предвзятого терпения, чтобы выпрямиться в полный рост и достичь первоначальной скорости, - и столкнуться плечом к плечу с Эдом 2. И лучше бы вследствие этой коллизии заторможенной Паула 2 выбила бы всё дерьмо из Эда 2, успевшее накопиться в его печенках за этот непродолжительный временной отрезок. Адовое пекло разгорается только тогда, когда наши тела соединяются воедино. И одно лишь случайное соприкосновение с тобою под расшатывающим стержни наших позвоночников ураганным ветром разоблачает наши ревностные побуждения. Я встрепенулся и дрожащим взглядом провожал твой непоколебимый удаляющийся силуэт: уровень за уровнем ты спускалась всё ниже и ниже по скрипящей прогнившей дощатой лестнице, и я вытянул задорно и размагничено шею, преследуя тебя от куста к кусту маньяками своих мыслей. И я наперед знаю, что ты выйдешь из четверга и словно по заказу забуришься в пятницу вприпрыжку по валунам забродившей от слякоти мостовой - вдоль полоумных домов, смахнувших со своих крыш горький осадок прозаичного снега. И в сердцевине обезвоженного города, встряхнув грузно подолом, Паула 2 впопыхах плюхнется на ступени театра, погрызенные подступающей впритык по весне полноводной рекой, и, стукнувшись затылком своей бамбуковой черепушки об беспутную пропаянную проволокой плюща колонну, она разобщёнными, удрученно растроганными, прямолинейными разговорами будет цепляться за призрачно лоснящуюся ветровку Фокса 2, сидящего поодаль в никотиновой дымке. Побыстрее бы запеленать тебя, выкрутив шарниры твоих ладоней, чтобы ты не смог прикасаться ко мне, и перевязать твой рот шерстяным шарфом, чтобы ты не произнес ни слова. И в следующем кадре, Эд 2 случайным образом замечает, как Паула 2 утаскивает Фокса 2 к себе домой, восвояси, и в мыслях со скрежетом проматывая до боли знакомый путь - по канатной дороге, протянутой от трубы химического завода до левобережного небоскреба, Эд 2 приближается к неприемлемо готической веранде и заплывает в подъезд, где по извивающимся коридорам следуя, он упирается носом в захлопнувшуюся в один миг за Фоксом 2 и Паулой 2 обитую кожей дверь. Паула 2 заволакивает Фокса 2 в свою комнату и кидает его обрюзгшее тело на кровать хрустнувшую, - разворачивается градусов на сто восемьдесят, и запирая своего пленника затуманенного, уходит в неизвестном направлении, возможно даже и надолго - за покупками. И Фокс 2 остается один на один с тишиной. Черный, дразнящий янтарным свечением телефон с позолоченной трубкой смотрит на него в ожидании, и Фокс 2 в пакостной улыбке расплывается. Серые взвинченные стены возвышаются над ним, и ему ничего не остается, как изучать узоры на отлитом из бронзы паркете, изредка обмениваясь взглядами с напомаженными белыми колоннами балкона, который вываливается прямиком на центральную площадь и упирается всем своим станом в готовое к хищному прыжку здание парламента. В глубине мимолетной арки истекает дёгтем клумба с цветущими кустами магнолии. И спустя срок невнятный Фокса 2 растормошил из ниоткуда взявшийся экран, шипящий отрывистыми помехами, транслирующий ужасающие кадры преждевременного наводнения. И все дрожащие дома осели на три этажа в водные толщи, и никуда не деться теперь гостю в ожидании своей хозяйки. И все речные порты, хранящие хотя бы какие-то суденышки, подбадривающие надеждой на спасение, заживо похоронены стихией разбушевавшейся. И общаться можно теперь только лишь со своими упраздненными мыслями, облепляясь устало комнатной пылью. И абсолютно нечем заняться. И буквально через мгновение на мониторе высветятся пересекающие наши границы, обремененные взрывными волнами тени беженцев войны. Фоксу 2 становится ещё более тошно, ведь он припоминает, что Паула 2 - потомок старинного дворянского рода. И лицом к лицу ему проконсультироваться необходимо по поводу этого факта запекшимися кровью губами с первым встречным бродягой. Свесившиеся продажно над макушкой часы беспричинно пробивают три раза, призывая углубиться в день третий, и наступает самое подходящее время для Фокса 2, чтобы удочерить анаконду и приютить диких лесных ежей. Он идёт по кафельному полу, и его шаги трезвонят фанфарами завывающих гимнов капитулировавших стран. Он заунывно сходит по трапу в воду, и брезгливо надавливает ступней на черный гранит, наполняя тягучие слои хлорки предприимчивым позвякиванием. И всё упирается в то, что сегодня – праздник души потерянной, и во вторник она обязательно обрастёт плотью, потому что нельзя прожить понедельник, не подвергнувшись метаморфозе, - потому что невозможно зайти бестелесным в бассейн. Фокс 2 полностью погрузился, дыша одними только воспоминаниями, и на поверхности воды виднеется лишь придирчивый хохолок его волос. Мёртвые мельтешащие крыльями воробьи, прикованные к задубевшим мыслям, устилают тернистый спуск на дно. И где-то на конечной отметине, прищурившись, можно распознать Эда 2, определенно живехонького, ведь только на поверхности все мертвы, а в спутанном клубке глубины всё идёт своим чередом. А там, над гладью водной не прекращается трескотня осенних дождей, деревья усыпают пожухлым конфетти обугленные волны, и в разнузданном воздухе проносятся запахи, оставляя на небе перекликающиеся огненные хвосты. Тренер смазывает табачной стружкой подтекающую маслянистыми разводами дырень в своей фланелевой рубахе. Фокс 2 продолжает гнуть свою линию под градом взвизгивающих монет, брошенных через плечо на хорошую погоду, и чтобы вернуться сюда ещё раз, и в конечном счете, чтобы научить нас с тобою нырять, как ныряют обручальные кольца, прыгая с разбега в забитый полудохлыми креветками кухонный сток, чтобы покончить уже наконец со своими жизнями. И с безмерной высоты вышки чугунной Эд 2 взлетает бомбочкой ввысь, вращаясь в воздухе и затмевая полуденный свет прожекторов, под горланящий на всю ивановскую, возвещающий о начале конца, звонок. И смыв мертвечину с тела, Эд 2 подтягивается на бордюре, и до душевой ещё не дойдя, стягивает с себя плавки. Эд 2 хоть и знает, что он не может позволить купить себе на черном рынке даже пшена, но всё равно по традиции будто каждый раз с расточительностью забывает свою мыльницу на самонадеянных трубах душевой комнаты. А Фокс 2 незаметно подкладывает её в раздевалке в приоткрытый ранец, и в мыльнице той, забаррикадировавшейся в дальнем таинственном уголке бесцветного целлофанового пакета, до сих пор ещё с тех поселковых времён хранится маленький кусочек белого золота. А Паула 2, просидев несусветное количество ночей на столичном вокзале, вслушиваясь в протяжный и нежный бой барабанов поездов полуночных, в конце концов обнажается, запрокинув голову в пасть шапочки плавательной, и Фокс 2, выныривая из недр бассейна, превращается в её вечно сплетничающего питомца, очарованный её черным в белый горошек купальником. И с тех самых пор он начинает мечтать, сгоряча и довольно раздольно. И не видать покоя ему. Никогда. И точка. Можешь верить, а можешь нет: но я исправился и вышел из игры, и больше не участвую в заговорах. Но прибой, зазубривая прибрежные полосы и придорожные колеи, обрывающиеся на закате солнца, нашепчет тебе свою точку зрения по поводу вопроса данного и боднет оскалившейся головой оледенелый скалистый обрыв, заросший коралловыми рифами, уходящими корнями в потустороннюю глубину. Разбиваясь об остроносый причал, Фокс 2 оставляет неуверенный след своего сбивчивого дыхания на липких слезящихся камнях, и считает до трёх: «раз», «два», «три», и оказывается в трёх разных местах одновременно, наглотавшись бодрящей пены, облепившей першащее горло. И прилюдно заскакивает в стеснительную кабинку для переодевания. А дальше без сомнения вновь в дом, построенный на песке, заглянув в соседнюю продуктовую лавку, скрывающуюся в суровых дворах, наполненных до краев неудовлетворенными детскими желаниями. Ай да Паула 2: она ведет, вихляя гордой осанкой, Фокса 2 на привязи, и Эд 2 не может удержаться от смеха, изучая свысока эти сопливые сцены. Она изменилась: она исчезла за дымовой завесой и появилась вновь, и всем на мгновение показалось даже, что она умудрилась каким-то образом сменить одно платье на другое, умело подстроившись под обстановку. И заразительно подмигнув, она выкупила Фокса 2 за символичную плату в тридцать шиллингов. И привела опять в свою комнату, где он в безопасности будет, ведь если лежать лицом к потолку, то не видно из окон открытых вод окровавленных, сковавших континент своими цепями. И в брешь приоткрывшейся форточки, расправляя свои порозовевшие крылья, падают, сталкиваясь раскаленными лбами, обескураженные бумажные цветы. Вот-вот и Фокс 2 обретет свою неподражаемую походку и любострастно наблюдать станет, как обезвоженными улыбками часовые отдают ему честь, по гладким камням скользя вдоль стен неприступной крепости. И он хрустит песком под подошвами, первостепенно опасаясь того, что он будет подвержен давлению, ведь он ведёт двойную игру. Но по прошествии времени он приобщается к её вере: он понемногу обретает изгибы тела Паулы 2. И он всё так же упорно сверлит потолок острым взглядом, и неосознанно вдыхая затхлые испарения, преждевременно вздрагивает при виде отчуждённо приторных облаков, застывших в просвете чердака, и с каждой просочившейся сквозь крышу секундой он всё отчетливее осознает, что они с Паулой 2 - не одни здесь. На дрожащих от эпизодического озноба зубах Эда 2 скрипит пасторальный песок, в то время как заплывшие синяками улицы, украшенные ошметками демобилизации, отзывчиво демонтируют последний дом - тот самый, построенный на песке. Эд 2 где-то рядом, и он непреднамеренно заученным жестом включает решительно взрывное устройство. И с многозначительным «бум» затянувшийся день № 3 падает в объятия ничему уже не удивляющейся ночи.

Ночь 1.

Именно этой ночью Фокс 2 стал завсегдатаем местной курилки, расположенной на лестничной клетке и обдуваемой сквозняком серебристым. Он сидел в вверх дном перевернутой тишине в полудреме под размеренным светом тусклой подъездной лампы. И капля слюны смешно слетела с уголка его рта и раздробилась в решете церебральных депрессий. «Кругом!», и он повернулся, и, спотыкаясь об остроносые ведьминские шляпы и отмахиваясь от смоченных кровью простыней, сопровождаемый призраком Эда 2, поплёлся, заглотнув залпом крупицы воздуха, восвояси. Пересекая внезапно открывающиеся визжащие затворами двери по бесконечным атласным дорожкам, Фокс 2 мерцал по-любительски, процеженный отблесками разбрызганных по прозрачному потолку хрустальных люстр. И с тяжеловесной одышкой он заметил краем своего взгляда королевскую мантию, уползающую в переспелую прямо по курсу темноту. И он, уязвленный, слегка потерялся даже, отражаясь лицом побледневшим в расфуфыренных раковинах. И выплеснувшись в амфитеатр сада с возвышающимися над смертными десницами башен, окольцованного полукругом неба настежь распахнутого, Фокс 2 пренебрежительно переступал через выкорчеванных из почвы дождевых червей, ковыляя по поверхности ржавой землицы, всматриваясь в полуразрушенные окрестности, останавливаясь изредка, чтобы плотнее перевязать клетчатый шарф. А двое беспризорников, на пути вырисовавшихся, закатившихся сюда будто бы из ниоткуда неведомого стреляли друг в друга из пистолетов деревянных, прячась в камуфляжных кустах, играя, не просыхая, в старообрядческую войнушку. И Фокс 2, поравнявшись с ними, с видом разухабистого обормота прицелился прямиком в их оголившиеся из-под листвы головы дулами своих вздернутых указательных пальцев. И тотчас же детки судорожно насторожились, и в недоумении разверзлись их веки. Здарова, изгой. Профукал ты безвозмездно и по-бесстыжему глупо чувство гордости и собственного достоинства, и пал столь низко, опустившись до нашего уровня, приравнявши себя к сопливому молокососу, что остается лишь проорать нам сдвоенным зычным вывернутым наизнанку выкриком: «Проваливай!» И Фокс 2 ускорил свой шаг, без обиняков и не оглядываясь. А мы, как ни в чем не бывало, продолжим восхвалять обезглавленные, моросящие кровушкой бутафорской, обноски нашей просроченной кожи. Под подошвой, взвизгнув как поросенок резанный, с всплеском лопается дождевой червяк. И давно уже не по-детски завечерело, и выгнулась придирчиво ночь. И неоспоримо качнувшись в сторону распластавшейся повсеместно кровати, Фокс 2 рухнул всем своим вальяжным существом в противоположном направлении в расквашенное на полу пурпурное кресло. И пускай кажется вам, что всё здесь и сейчас несерьёзно и совершенно обессмыслено, но больше чем уверен и Фокс 2 и его призрачная тень, под кодовым именем Эд 2, что намечается буквально скоро то ещё представленьице. И не разрулится на раз плюнуть засасывающий момент ожидания. И быть разочарованным, так или иначе, в наше-то время совсем не зазорно. Совершенно не важно, что непременно кто-нибудь отвернется и со скрипом отвалится. Я в любом случае не сомкну глаз слипающихся, и буду ждать тебя до пульса потери. Позволь мне, дичайше услужливый и потакающий несусветно Фокс 2, затушить об твою ладонь замусоленную с лихвой сигарету: мне так не хочется рыскать в поисках предательской пепельницы, и перейдём сразу к делу. Нет никакого смысла затягивать, и в своём бушующем воображении я победоносно медленно, с угрюмым удовлетворением, расстегиваю твою неприемлемо ненужную блузку. С щебечущими мурашками на кончике вздернутого носа, сквозь разжижающиеся пазухи, я жажду возмужало вдохнуть в себя разрастающийся сгусток аромата твоего однозначно освежающего тела. И откинув обезвожено голову, я позволю своим сбивчивым мыслям окончательно затуманиться твоими порабощающими флюидами. И я выуживаю из тайника потаенного, запрятанного в отдаленных отсеках мозга раскрывшее свои остроконечные стебли воспоминание о том, как в бандане, розовых солнечных очках и игривых джинсовых шортах ты сквозь ослепительное летнее ликование шлёпаешь в шлепанцах по пожеванной, сочащейся зеленью, листве дозревающих дней. И дойдя со мной в качестве прикрытия до смотровой площадки, ты забываешь обо всём лишнем и мешающем жить и вгрызаешься взглядом в задиристые футбольные команды, сражающиеся на кукольном покошенном поле. И выстреливая в стороны очередями из слов, ты вплетаешься пальцами рук в шерстяную шкуру пробегающей мимо собаки. И смеёшься до помешательства, уронив размазавшийся об асфальт рожок мороженного. И эти безудержные сцены взбудоражено возбуждают мой разыгравшийся под иссушающими лучами аппетит. И я продолжаю расстегивать сползающую с тебя постепенно блузку. Невероятно, но факт: ты наигранно сдаёшься, накрытая моим розмариновым порывом. Паула 2, ты остаешься недосягаемо модной, обвешивая свои выпуклости лоскутками бахромы леса. И ты прошепчешь сбивчиво мне на ушко ожесточенно мимолетное «ты рад?». И ушатанный непродолжительной вечерней прогулкой я завалюсь лицом на твою разбуженную застенчиво грудь. Беспрекословно раскрепощённая ты наконец-то расставляешь все точки над i, и распределяешь своё учащенное дыхание по моим взъерошенным волосам, прижимая меня остервенело к себе. И было бы круто повторить это снова и снова, чтобы непритязательно не забыть, как это вообще делается. Быть взвинченными и пасть жертвами серотонинового синдрома. И даже не вздумай спрашивать, зачем нам всё это нужно: давай забаррикадируемся в герметичной капсуле душевой, обмотанной пульсирующими гирляндами, и в непозволительной толкотне мокрого танца отмоем и отшелушим, заранее закупленными мочалками, мертвые клетки наших соблазнительных организмов. В постепенно связывающей наши талии паранойе я непроизвольно прикоснусь своей расплавленной под сновиденческими парами улыбкой к твоему обескуражено вздрогнувшему плечу. Ой, ты безмятежно икнула. И под гнетом страха замерзнуть до смерти, мы, отталкиваясь от паркета, скользим нагими подошвами словно на роликах, оставляя за собой набухшие водные полосы, и эвакуируемся, отмахиваясь от назойливого шипящего банного пара, подвязанные автоматически раскрывающимися парашютами, - мы падаем кубарем на растянутую посреди комнаты спасательную простыню кровати. И под распоясывавшиеся бережливые бренчания нового альбома Kid Astro мы, обезоружено обнявшись, укутываемся в ролл лепешкой зарумяненного пледа. Насколько я понимаю, ты просто жутчайший бабник, но на данный момент мне как-то абсолютно всё равно: я хочу быть твоей раз и навсегда. Потому что даже если ты и забудешь меня и вычеркнешь случайным образом мой номер из телефонной книжки, и я останусь совсем одна одинешенька, идущая наперекор батальонам из тысячи очерненных душ, то я не отступлю: я вышью нитями из своей кожи на их тугодумных лбах стихи сладострастные о минутах, проведенных с тобой. И это нетленное произведение увязнет в веках, как постановочно бутафорский труп, запрятанный спозаранку в одеяла толщах. И наши заговорщицкие перебранки - это вовсе не шутка: мы хотим перекопать каждый дюйм в песочницах наших бодающихся мировоззрений. Чтобы равномерно и произвольно взболтаться строптивой массой в шейкере самозваном. Наши переработки встрепенутся опечаленно пупырышками отроческих пережитков. И это железно: мы разворотим всю мебель, попавшуюся под наши рассеянные пропитые перекручивания, и раскурочим об днище коробки комнаты все зримые и незримые обрюзгшие в быту принадлежности. Мы будем без устали выворачивать руки друг другу, вгрызаясь в ушные мочки, и не разжимая ладоней, приспособимся к левитации. Обноски наших кочующих ориентаций разбодяжутся узурпированными ударениями. И залетный голубь принесёт в кульке парочку банок азиатского жаждоутоляющего пива. Опрокинутые взахлёб, они ещё больше взвинчивают наше плотоядное красноречие. И взаимоощущения переваливаются на следующий уровень. На фоне наших жеманных потугов вырастают заправские декорации пальм и краснощеких закатов. И будем впиваться в заплесневелую кожуру мандаринов, пока захватывающим образом разгорается на подспорье лавовая лампа. Пусть все эти мудаки довольствуются тем, что у них есть, и даже не пытаются позариться на нашу территорию. Здесь им ловить нечего, - вот прямо тут конкретно совершенно непонятная для них тема. И ох, как же мне начало казаться именно в тот момент, когда ты стянула с меня последний элемент гардероба, что всё в мире непостижимым образом взаимосвязано. Размораживаясь, углекислой неустойчивой закваской мы разбредаемся по нервным окончаниям наших состыковавшихся нервных систем, и набухая слизняками переживаний, лопаемся, забрызгивая чертополохи на полинявших обоях субстанциями щекотки. Земля вам пухом, а мы безропотно удаляемся, и не поминайте нас лихом, и пофиг, что мы считали это место сущим адом. Мы уже на других континентах, путешествуя под марширующие при параде мысли, приноравливаемся не навернуться на ухабах своих подтянутых животиков. Я напористо пытаюсь запомнить абсолютно всё, но происходящее по крупицам процеживается сквозь сито моей отрешенности. Невероятные приключения одноразовых пластиковых вилки и ложки. Обрати свое внимание на мельчайшие подробности, и обмозгуй целиком всю картинку: с каждой секундой мы начинаем вызывать друг у друга всё большую и большую зависимость, да ещё и хихикаем хором как клеем обнюханные. Наконец-то наше бесстыжее разгильдяйство сплотило нас воедино, и я не могу сказать точно, заболел ли я, но определенно меня лихорадит. В чем мать родила выкатываемся на свежий воздух для того, чтобы остудиться вразвалочку на надувных подушках помидорных грядок. Раз и мы снова залазим внутрь сколоченного мной, пусть немного и наплевательски, шалаша. В оправдание пробубню: я строго следовал твоим чертежам, но всё-таки переврал что-то где-то рассеяно, не без этого. Без стеснения располагайся и чувствуй себя как дома. Пройдёт какое-то время, и мне почудится даже, что я разучился общаться с людьми, и потерял к ним интерес всякий, и воображаемые друзья под всеобщие аплодисменты беспрекословно придадут нас забвению. А отколошмаченные часы настенные пробьют далеко за полночь. Оставленный без присмотра призрак Эда 2 с надутыми губками взлетает ввысь до самого предела. А малолетние алконавты, начихав на правосудие, отчаливают на пиратском суденышке одноместной раскладушки: это Паула 2, а вот это вот - Фокс 2. Не вздумай упустить их из виду. На отчаянной отметке, нахлобучив на голову грозовую тучу, Эд 2, ещё пару секунд назад прозрачный и неуязвимый по отношению к силе тяжести, обрастает кожным роем и снова становится смертным. Там внизу, в непроглядных толщах вымуштрованной школьной столовой Фокс 2 и Паула 2 обмениваются стаканами с предварительно брошенными в них, шипящими неопознанными таблетками якобы снотворного, опрокидывают их залпом и сразу же сваливаются на раскладные диваны. И спят в обнимочку. А Эд 2 падает как веточка с убийственной высоты со своей кошкой Джелкой 2 вместо воротника, и хрясть, под внезапный бой курантов его чресла разрываются надвое и выплевывают каждой клеткой своей Паулу, ведь исчерпан лимит пользования чужими телами. И она с визгом летит навстречу молниеносно приближающейся планете. И это уже нифига не самоубийство, Эд 2: хотя и говорить то уже, о таком вторичном сырье, как ты, мне не хочется. Переключим внимание на Фокса 2 и Паулу 2, а точнее на злостных неплательщиков, не продливших срок действия этой крутой фишки взаимообмена сознаниями: они расщепляются на молекулы и на их месте появляются ошарашено отпрыгнувшие друг от друга, словно пронзенные здравым смыслом скрытые гомосеки, вынырнувшие из ниоткуда Эд и Фокс. И за дребезжащими распахнувшимися в секунду оконными ставням, они обездоленными взглядами цепляются за отрешенное изваяние Паулы, всполошившей своим нечленораздельным падением разгундевшийся сгустившийся воздух. Бах - и она труп. И ни одной струйки крови. Извращенно стерильная ночь скудным образом подходит к концу и со шлепком по заднице, переметнувшись на ускорении вперёд далеко, все те, кто остался в живых вплотную встречаются со сто пятьдесят шестым с половиной днём.

День 156, 55.

И стыдно не за то, что произошло, а за то, что уже точно никогда не произойдёт больше. Фокс бесповоротно потерял связь между своим внутренним миром и миром внешним, и все его действия шаткие-валкие и эмоции на лице прорезиненном, - ни что иное, как тщательно отрепетированная актерская игра. Не более. По щелчку пальцев Фокс и Закк, в качестве его свиты голодранской, пробираются на заброшенную ферму. Затаившись, словно партизаны в стогах сена, они пикетируют господствующий в масштабах межгалактических рабовладельческий срой. Дальше по списку: рубиться по-полной программе вштыренными в игровые автоматы, вдыхая аромат бабблгам-попа. И с виду всё нормально вроде бы, и даже более чем презентабельно для сторонних наблюдателей, в частности. Обезличенно по венам пульсируют голоса роботов, загнанные в кавычки. Стой: кто ты такой, назовись, и если ты не враг нам, то почему держишь руку в кармане? Отвечай с чувством, с толком и с расстановкой: даже не думай отлынивать и препинаться. Не двигайся: мы расплющим тебя, как букашку назойливую, лишь одним только словом, вырванным из контекста, если захотим. Но навалившееся с рассветом валуном безразличие склоняет нас к иным поступкам, предначертанным и двусмысленным. После привычного отрезвляющего ропота ожидания на подобравшей нас случайной попутке мы колесим по продольным дорогам, разрезающим ржаные поля. Трясемся на заднем сидении как упырки, изучая безостановочно меняющиеся за стеклом пейзажи. Закк заунывно зевает, разрываясь от скуки, и с подозрением колеблется, уместно ли начинать при данных обстоятельствах какой-либо конспиративный разговор с Фоксом, которому как-то всё равно: он ковыряется в носу в полудреме и сосредоточенно напускает на себя деловитую дымку отрешенности. Тормозни-ка вон на том повороте. Фокс, внезапно очухавшись, выскакивает на обочину, и порыскав пятерней в дупле придорожного тополя, запрыгивает обратно в еще не успевшую сбавить ход колымагу. Припрятал кое-что для проекта еще до знакомства с тобой: теперь приходится собирать по крупицам. Всё в порядке - двигаем дальше. Навстречу гнусавым столичным потолкушкам. Раздраженно стряхиваешь за борт пепел сигареты под недоверчивым взглядом водителя, отражающимся в зеркале заднего вида, и окончательно проснувшись, разнузданно вкушаешь набирающую обороты когнитивную кутерьму. Вспотевшие от жары и пропаренные бензиновой отрыжкой, мы безысходно расслабляемся под гипнозом мельтешащих по обе стороны сопутствующих деревьев. Мы едем туда, где нас абсолютно никто не ждет. Внезапно без востребования Фокс передергивается, контужено вскинув в воздух острие подбородка. Куда держим путь, шеф? - Фокс незадачливо с лихой ухваткой сверлит глазами висок пухлой аппетитной надувной куклы, перекинувшей ножка на ножку на переднем сидении. И у Закка начинает сварливо покалывать в почках от этого неожиданного штормового вопроса. Их выкидывают со свистом на очередном повороте, и они с замыленными мыслями бредут как плюшевые овечки по раскинувшимся, словно на ладони, улицам незнакомого, но воодушевляюще восторженного города, обнесенного неприступными стенами крепости. И мы перенаправляем наши несуразные делишки на местную барахолку. Где Фокс сразу же ненароком цепляет пару цыпочек на крючок с помощью рассуждений о фланелевых рубашках и скользких фразочек вроде: «я человек-загадка, и мой загадочный хер залезет тебе прямо в приоткрытый ротик». И окружившая нас, из ниоткуда взявшаяся, провинциальная челядь, ведь мы так и не добрались до мегаполиса, принимает нас за свояков. И вот прямо сейчас мы завороженной толпой, затарившись баллонами со здешними разливными настойками, отправляемся пинать мяч. И валяющиеся на раздольной лужайке в припудренном дворике забойные панки, облокотившись на глянцевую землю, посылают нам физкульт-привет. А дальше - суматоха и неразбериха, и почему бы, черт возьми, не поступить вон в тот колледж, подмигивающий из просвета между домами. Фокс, эмоционально обезвоженный с припухшей ухмылкой, встает в очередь на выдачу учебных пособий закручивающегося первого курса. И он не имеет ни малейшего представления, для какого факультета ему нужны книги: он бы предпочел посещать лекции по диаметрально противоположным дисциплинам с определенно отточенным постоянством. И прыжками по мостовой преодолев пару-тройку разъяренно бултыхающихся каналов, обмороженных холодом разлагающихся трупов самоубийц, Фокс, отмахиваясь от вцепившейся в его руку сторожевой собаки коменданта, хлопнув энергично в ладоши, заваливается надменной походкой в свою общажную комнату. И тебе точно капут: в буквальном смысле за стенкой поселился маньякообразный фрик. Джелка с недовольством приглушает гул своего комбика, чтобы расслышать наверняка, что вообще в соседнем помещении за жесть творится. И не без любопытства, сквозь вымученные совести угрызения она внимает с широко открытыми глазами каждому нюансу происходящего, и не нравятся ей явно эти приглушенные звуки, но она вслушиваться продолжает. Хоть и опосредованно, но она уже принимает участие в вот-вот готовых нахлынуть сворой из змей событиях, и это заводит её всё сильнее и сильнее, и она соскальзывает на пол, подгибая колени в адреналиновом удушье, впиваясь в синюю обивку кресла ломающимися ногтями. Пройдет еще буквально полгода и она, пораскинув мозгами, приходит к выводу, что игра с Джонни Пяточкой в одной группе носит чересчур деловой характер, и что пора бы уже стать подругами неразлучными, и стоит, пожалуй, пригласить басистку в гости на чашку шипящего пунша. И именно в тот по трухлявым кирпичам размалеванный день в коридоре Фокс сталкивается с почти невидимой девушкой, успев выхватить рассеянным взглядом надпись «Johnny» на её майке: и так далее, и так далее, пока бесповоротно не съедешь с катушек. А прямо сейчас Фокс вытягивается на носке ноги левой в полный рост и под самый потолок, боевой хваткой сжимая в своей руке лезвие, которое он швыряет из-за спины в противоположную сторону, вонзая до самого основания в подползающие по-тихому стервозные сцены из прошлого. И на какой-то промежуток заунывного времени Фокс обрастает пушистой предприимчивостью. С основополагающей мобильностью он, собрав в кулак скопленный непосильным трудом опыт, победоносно расправляется со своими взбалмошными демонами, обязуя их усердно впахивать на своего хозяина. Позаимствовав прибамбасов парочку в химической лаборатории и в подсобке звукоинженера, он постепенно начинает раскачивать застоявшуюся обстановку. Стрелки циферблатов, прокручиваясь вдоль да около, как заведенные, оттеняя пошаговые перестановки персонажей, преследуют по пятам спрессованные мысли Фокса, обособлено иронизирующего над самим собой и над своей пошатнувшейся на мгновение верой в день завтрашний, восседая на лавке у пруда в предзакатном парке, разворошившем окрестности. Поглядывая с неприязнью и особой украдкой на сбившийся поодаль в скрупулезные шайки молодняк, процеживая сквозь пальцы объявления об аренде складских помещений, Фокс прицельно отстегивается всеми пуговицами и каждой молнией на сковавших тело тканях, выпадая из скафандра обыденной реальности, и углубляясь в дебри праздного уединения, между делом обеззараживает запоздало вскрывшиеся раны, нанесенные поспешными предвзятыми мнениями. Знаешь, какое хобби я на данный момент предпочитаю: посылать на хуй тех, кого я люблю. Ты провоцируешь человека схлопотать нервный срыв, и ожидаешь какого-то другого поведения? И Фокс останется при своём: он больше не доверяет таким как ты. С особым рвением Фокс обособляется и отступает всё дальше и дальше от люда назойливого, но при этом связывается неразрывно с определенным десятком избранных представителей, сформировавших и дополнивших своими целебными бациллами истончившуюся протертую до дыр кожу его. Распластавшись на кочковатом линолеуме, лишь только ступил на порог, с венком из новорожденных одуванчиковых солнц на помятой голове, Фокс, погружаясь в дренаж из грёз, вознёс под потолочные небеса, подрумяненные искусственным светом спутниковой лампочки, передергивающийся в дребезжащих ладонях шоколадный пистолет № 1. А за окнами с нескончаемыми улюлюканьями разрастался полуночный угар.