Трансляция, которую я хотел посмотреть, наверное, уже идет, но я не могу вспомнить, что это за трансляция и где она должна идти. Все придет на круги своя. На сегодня все.

Разговор становится резиновым. То есть, я сам иной раз не прочь обсудить те или иные темы, даже с будущими одноразовыми сексуальными объектами, но этот случай выходит за все знакомые мне ранее рамки. Когда тема становится более-менее вменяемой, я отпускаю осторожные комментарии и иногда вяло отшучиваюсь, что вызывает бурный восторг Марины. Когда же она начинает нести дикую ахинею – больше половины времени свидания, - я вынужден тактично отмалчиваться, прикрывая тотальную фрустрацию глянцевым слоем благородных манер. Чертово хорошее воспитание.

Когда Марина отвешивает заявление, мол, кинопром этой страны растет, и из российского кино уже есть, что посмотреть, не то, что раньше, я едва не падаю со стула, но решаюсь спросить – что конкретно она имеет в виду. Она перечисляет какие-то там фильмы с их характеристиками, но я улавливаю ее речь через слово, а когда среди всего этого проскальзывает утверждение, что моя nouvel ami pour la soirée смотрит сериал «9 месяцев», мой слух автоматически отключается. Словно бы срабатывает какой-то предохранитель, не позволяющий моей мыслительной системе перегореть от того объема убогости, который мне грозит выслушать.

Устав от одиночества за столом, я завожу разговор на тему спорта и выбираю наиболее изысканный его вид, чтобы заткнуть эту пигалицу и дать шанс послушать свой голос. Честно говоря, я какое-то время сильно сомневаюсь, выбирая между велогонками, теннисом, греблей и бильярдом, но предпочитаю не рисковать и отдаю предпочтение снукеру. Марина в шоке и ступоре, я даю первичный экскурс, открываю ей глаза на целую пачку очевидностей, и вот она уже смотрит, открыв рот и внимает каждому моему слову, когда я ей рассказываю о том, что лучшие игроки в снукер – из Великобритании и Ирландии, но есть исключения вроде Марко Фу из Гонконг, Нила Робертсона из Австралии или Грэма Дота из Шотландии, который как раз в этом году уделал англичанина Эбдона. Марина говорит, что все англичане – чопорные мудаки, и я оцениваю ее юмор «по достоинству», но от комментариев на этот счет воздерживаюсь. Зато я объясняю ей, как это круто – сделать максимальную серию и как впервые в телевизионной трансляции это сделал в 1982 году Стив Дэвис. И еще упоминаю о том, как борется за жизнь Пол Хантер, хотя говорят, что осталось ему все равно недолго. Рассказываю, каких трудов мне стоило найти некоторые записи старых игр мастеров. Марина интересуется, есть ли перевод на тех записях, и я объясняю, что, разумеется, его нет, но я с детства отлично знаю английский, французский, испанский и немного латыни благодаря хорошим школам и дополнительным занятиям, поэтому у меня с этим нет никаких проблем. Она просит что-нибудь сказать на испанском, и я, конечно, изобретаю нечто романтическое – «Eres hermosa, como una flor tierna, que se eleva sobre el mundo, lleno de malas hierbas», и перевод становится последним ударом по ее обороне. Она краснеет и улыбается, что-то лепечет, но мне уже не до того, и я начинаю тропиться в пределах норм этики. Элегантно уточняю, будем ли мы что-то еще, сообщаю о времени и прошу счет у официанта.

- Да, увы, пора по домам, - она немного опечалена, и я воспринимаю это, как явный флирт.

- Послушай, а почему бы нам не поехать ко мне? – предлагаю я, предположив, какой гадюшник, судя по ее бюджетной категории, она снимает, и как ей не хотелось бы после вечера в шикарном ресторане туда возвращаться. – Мы могли бы еще поговорить, посмотреть какие-нибудь интересные видео, может даже…

- Знаешь, у меня трудный день, - качает головой Хорошая «Я-Не-Такая» Девочка. – Я не могу зависать сегодня допоздна, ну никак…

- Ну, я могу с утра отвезти тебя на работу. То есть, куда надо. Ну, ты понимаешь, о чем я.

- Я была бы очень благодарна, если бы ты отвез меня ко мне домой, - Хорошая Девочка становится Девочкой «Не-дам-На-Первом-Свидании», и это надо срочно исправлять.

Разговор зависает в неопределенности, и я начинаю раскачивать лодку уверенности марины в ее непорочности, как это часто делал раньше. Быстро отвлек от темы, быстро вернул, отвлек, вернул – и – барабанная дробь…

- Нет, прости, я не могу. Я могу добраться домой сама. Только не обижайся, я просто…

Дальше писать об этом – смысла нет. От этого города воняет. Везде. Особенно сейчас. Передо мной предстают омерзительные картины. Волосатые гениталии жирных девок. Целующиеся педики. Огромная толпа детей на гигантском батуте в виде клоуна. Мир полон злобы, направленной против меня. Но сейчас, когда я пишу это, становится легче, ведь я могу увидеть объем этих фактов, этих видений, я могу увидеть, что это всего лишь пара строк рукописного текста, а это значит – бояться нечего, все под контролем, все поправимо.

Милена, Марина, Миринда, Марлен, Марлон.

Марлон – это мужское имя. Хватит!

Трансляция, которую я хотел посмотреть, наверное, уже идет, но я не могу вспомнить, что это за трансляция и где она должна идти. Все придет на круги своя. На сегодня все.

 

12.От ворот поворот.

 

День выдался довольно странным, но я получил заслуженное.

Спустя пару дней после первого свидания с Мариной я, закупившись цветами, устроил ей романтическую прогулку на небольшом арендованном катере и ужин в ресторане у пирса. Это должно было сразить ее наповал – я увидел, в какой лачуге она живет, еще в тот, первый вечер, и девочка с такими возможностями просто обязана была упасть к моим ногам еще с первого раза. Перед прогулкой на катере я сделал укладку в хорошем знакомом салоне, переделал, на всякий случай, маникюр, провел очистку кожи на лице (хотя чище уже и так было некуда), идеально свел ароматы двух французских парфюмерных вод и был готов прихватить по дороге на причал половину телок в городе, ведь устоять передо мной мог только фонарный столб. Я даже переживал немного, не увяжется ли за мной из последнего салона красоты какой-нибудь педик.

Результат был потрясающим. Девочка поужинала, проболтала со мной четыре часа – время лично для меня рекордное, здесь я поставлю восклицательный знак на полях, раньше такого не было, - и попросила меня… Нет, не поиметь ее побыстрее. Ни в коем случае.

«Я еще не готова, прости»

Я не спал всю ночь. Глядя на новый телевизор, я ощущал прилив дикой ненависти и понимал, что у меня осталось только две возможности. Либо решить вопрос с телевизором, который мне напоминает об этой сучке, либо решить вопрос с самой сучкой. Разумеется, я поступил, как поступил бы на моем месте любой разумный человек.

 

Звоню этой девице, и она долго не берет трубку, но я не теряю настойчивости и, дозвонившись, предлагаю снова встретиться сегодня и поболтать. На язык нагло суется добавочка «о нас», но я ее придерживаю, ибо рановато.

- Послушай, я должна тебе кое-что сказать. Можно?

Лесбиянка? Замужем? Фригидна? Жертва сексуального насилия папочки? Все еще девственница?

- Конечно, Марина, конечно можно. Не стесняйся, я с радостью тебя выслушаю. Может, при встрече?

- Нет, я вот и хочу сказать.

Какого черта ты мнешься, курица с кудряшками?

- Прости, если я был груб. Конечно, я тебя слушаю.

- Кажется, нам не стоит больше встречаться.

А ведь умно. Ведь, надо отдать должное, своевременно.

На долю секунды я ловлю паническую атаку, но это, разумеется, незаметно по телефону.

- В чем дело? Я тебя чем-то обидел?

- Нет-нет, что ты! – у нее вскакивает голос, ведь она знает, что я знаю, где она живет; а еще она знает, что парни бывают мстительны или чересчур романтичны – типа камни с цветами в окошко, все такое. – Ты очень интересный, эрудированный и чертовски красивый, но что-то не так. Понимаешь, я не знаю, что, но что-то меня отталкивает от тебя. Прости.

- Странно, - вздох, полный огорчения, несется к этой несчастной.

- Да, сама не знаю, что со мной, - хнычет. – Кажется, я просто не готова к отношениям. Я никогда еще не встречала таких разносторонних и интересных людей, как ты. На самом деле, ты – мечта многих девушек, но я не могу быть с тобой.

- Не скрою, ты меня сильно расстроила, - немного правды в этом есть. – И ничего не может это исправить?

- В том-то и дело, - кажется, она там действительно плачет. – Исправлять ведь нечего, ты очень хороший, но я не могу перебороть себя, не знаю, как.

- Видимо, звезды не сложились, - ударяю кулаком по пассажирскому сиденью машины. – Ты, между прочим, мечта многих парней, если уж на то пошло. Умная, красивая, понимающая – о такой мечтают миллионы.

- Ой, я совсем простая, что ты. По сравнению с тобой…

Конечно, я выслушиваю еще один поток лести, потом предлагаю план «Б».

- Слушай, ну давай, просто по-дружески посидим сегодня, поболтаем в каком-нибудь кафе.

- По-дружески? – недоверие в голосе сквозит со всех щелей.

- Ну, а почему нет? Я вынужден признать поражение, но дай мне хотя бы шанс насладиться твоим обществом, ведь друзья встречаются в наше время крайне редко.

- Не знаю, сегодня…

- В центре. В людном месте. Там я тебя точно не изнасилую, - посмеиваюсь.

Она хохочет в ответ.

- Господи, я о таком и подумать не могла бы.

- Это почему же? – изображаю злодейское хихиканье.

-Ты слишком хорош для жалкого насильника, - вздыхает снова – ее эти охи и вздохи начинают доводить меня до тошноты. – Хорошо, предлагай время и место.

Первое же предложение ее устраивает, потому что выглядит совершенно спонтанным. Уже через час я подъезжаю к назначенному месту и ищу место для парковки поближе к входу в назначенную забегаловку. Делаю вынужденный круг по местности, потом вижу, что со своего места отъезжает какой-то кретин на «гелике», стоявший одним колесом на бордюре, планирую туда сунуться, но уже начав параллельную парковку, обнаруживаю, что прямо напротив меня стоит знак запрета, а сзади по улице гарцует экипаж ДПС. Вздыхаю, тихо произношу «Dura lex sed lex» и начинаю искать другое место, в результате чего опаздываю на пару минут.

Дальше – вопрос техники. Небольшой заплыв в море пустой болтовни, едкие шуточки и благородные отступные оправдания с моей стороны – как, мол, мне трудно смириться, но я обязан. Она немного «под шафе», и это затирает ее бдительность, и на этот раз мне даже не нужны иглы и ампулы, достаточно обычного клофелина. Предварительно отпустив несколько громких шуточек под смех Марины и укрепив этим образ пьяной парочки, я смешиваю коктейль для дамы и предлагаю выпить на брудершафт «За наше, пусть и раздельное, счастье».

Дальше – все еще проще – «Моя подруга немного перебрала, нам надо добраться до такси» в ответ на назойливые вопросы пары подозрительных личностей, машина, очистка желудка от алкоголя, освежитель полости рта и путь в мою обитель.

Сейчас она лежит на столе, еще спит, и я думаю, как с ней лучше поступить. Как только решусь и все сделаю, запишу результат.

 

13.Наказание строптивой.

 

 

Марина сидит на моем механизированном кресле для гостей. Она пришла в себя и лепечет своим вялым языком, пытаясь задавать какие-то вопросы. Она сильно дезориентирована и ослаблена, но это не столь важно, поскольку прикована она достаточно крепко, чтобы никуда не уйти.

Мне сразу приглянулся ее маникюр. Длинные синие ногти с чем-то наподобие крошечных страз – или просто капель серебристого лака, - меня очаровали, и я понял, что точно хочу что-то сделать с ними. Выдергиваю их плоскогубцами и кладу на мягкую подушечку. Из-под ногтей идет слишком много крови, это мне кажется странным. Возможно, алкоголь виноват в сужении капилляров или еще что-то. Открываю ее рот. Она пытается сопротивляться, но я вколол ей в лицо местный анестетик, эффективно парализующий мышцы, но при этом оставляющий чувствительность во всей ротовой полости. Набрав нужное количество ногтей и зафиксировав голову Марины специальным устройством с ободом и регулировками захвата, начинаю вводить в ее язык отрезанные ногти по одному. Крики боли отражаются от моего внутреннего мира, освежая мое сознание после неприятной очистки желудка.

- Знаешь, все равно мы не смогли бы быть вместе, - говорю я, закончив с введением ногтей в кровоточащий язык Марины. – Ты слишком проста, бесцветна, неинтересна. Я терпел все это исключительно из интереса к твоему телу. Я хотел увидеть тебя голой – и это состоялось, - указываю на нее ладонью, демонстрируя самому себе ее абсолютную наготу. – Хотел потрогать твою писю, определить ее форму и побывать в ней – и я смог это сделать – пусть лишь руками, - пока ты спала. На этом, в общем-то, и все. Ты ни-че-го из себя не представляешь, как личность. Просто кукла. А куклу можно сломать, это не противоречит принципам гуманизма и сострадания.

Кто-то, быть может, спросит, почему я считаю возможным и нужным так поступать с людьми. Но здесь все гораздо проще, чем могут предположить самые изысканные аналитики и психологи. Просто некоторым людям не следует жить. Некоторые люди – просто мусор, влачащий жалкое существований и бесконечно, поколение за поколением самовоспроизводящийся и порождающих таких же ничтожеств с животными целями пожрать, поспать и сделать ребенка и титаническим самомнением. Пытаясь раз за разом постигнуть человеческую сущность, я всегда приходил лишь к мысли, что абсолютное большинство люде й вокруг – расходный материал, который не нужен ни истории, ни природе. История помнит богатых, успешных, деятельных. Безмозглый обыватель ей не нужен, ведь он – лишь статистическая единица, участник одной из цифр какого-нибудь дерьмового социологического опроса, и все. Его мнение и его существование либо не интересно никому, либо интересно группе таких же человекоединиц, и когда это существо начинает портить что-либо вокруг себя, его следует уничтожать. Должен ли я сомневаться, совершая такие поступки? Думаю, каждый может ответить на этот вопрос сам, учитывая вышесказанное.

Я подумываю разрушить грубым инструментом лицо Марины, но что-то мне мешает этим заняться, и более интересным я вижу немного размяться перед финальными аккордами жизни этой девицы на ее ногах. Я приседаю рядом с креслом, немного наклонив его и делаю надпилы тонкой ножовкой на ее костях – на берцовых, на коленях, на голеностопе, - и каждый надпил вызывает вопль из ее уст, иногда – в смеси с плевками, которыми она инстинктивно пытается очистить рот от крови и застрявших в языке ногтей. Речь Марины становится более внятной – вероятно, ее разбудил болевой шок, - и она просит прекратить, говорит, что готова на все, говорит, что она что-то там не хотела.

- Глупо и наивно. Почему ты считаешь, что твои предложения кто-то примет? – делаю несколько рывков пилой, почти распиливая берцовую кость левой ноги Марины. – Ведь у тебя было время дать верный ответ, у тебя был выбор. Но ты решила, что сделаешь лучше и более безопасно для себя, выдав отказ. Почему? Я не знаю. Почему, девочка?

Она плачет, ревет, плюется, бормочет набор слов вроде «я, не, господи, это, а-а-а, зачем», и это утомляет и вынуждает меня отпилить Марине правую ступню, а затем заняться кое-какими улучшениями ее крепления к стулу.

Начинаю ощущать легкую усталость, а потому приступаю к завершению. Изо рта Марины все еще течет кровь. Ее взгляд выражает мольбу, а из глотки еще доносятся периодические тихие стоны. Под металлическим креслом, к которому она теперь не только привязана, но и кое-где привинчена большими остроконечными винтами, - озерцо из смеси крови и мочи. Я достаю из моего набора инструментов электролобзик – несмотря на соблазн взяться за циркулярную пилу, - и проверяю, смазан ли механизм. Конечно, сомнения излишни, но я всегда осторожен в таких деталях, поскольку все механизмы, испытывающие длительные нагрузки, подлежат регулярной смазке, и просто недопустимо портить достойный – и довольно дорогой, кстати, - инструмент посредством своей же безалаберности.

Изо рта Марины доносятся мычание и рев, но сейчас это уже не вызывает у меня никакого интереса. Я даже немного жалею о том, что не трахнул ее, но сейчас это уж точно исключено. Добавив наклона креслу и удостоверившись, что огромная плоская емкость, на которой оно установлено, готова принять большое количество крови, я начинаю неторопливо, медленными рывками разрезать конвульсирующее в рамках привязи тело Марины. Ее рев становится тише, отчаянные плевки крови из ее рта подтверждают, что она еще жива и все чувствует, и я ощущаю некую бестелесную, холодную злость в адрес того факта, что эта сука все еще жива, и лобзик прорезает все б о льшую длину и уходит на максимальную глубину, и я вскоре ощущаю, что дошел до костей. Я начал резать по мягким тканям, и теперь, как я полагаю, желудок, печень и желчный пузырь Марины пришли в негодность, и она иногда постанывает, закрыв глаза и балансируя на грани между сознанием и бессознательностью, но точка невозврата пройдена, и жить этой девице осталось совсем чуть-чуть. Я шлепаю ее рукой в окровавленной перчатке по лицу, и из ее рта вырывается огромный сгусток черной крови, и ее глаза рефлекторно открываются и уже ничего не выражают, а просто смотрят стеклянными зрачками куда-то вдаль.

 

В общем, нижняя часть тела Марины показалась мне совершенно бесполезной, так как секса с ней уже не будет, и поэтому ноги и часть живота вместе с комплектом из ее попы и писи я просто сжег в моей универсальной печке. А вот верхняя часть мне показалась интересной. Очистив ее от ошметков органов и промыв немного, я был поражен тому, как хорошо сохранилось лицо этой симпатяшки, а потому решил сохранить эту половинку в моем мощном морозильнике, решив, что обдумаю, как с ней поступить, позже.

В целом, все прошло успешно, и уже к четырем утра я был дома. Сейчас около пяти утра, и мне необходимо немного отдохнуть, ведь уже в десять утра я должен быть на работе – у меня впереди встреча с представителем партнера и ежемесячный отчет по одному из направлений, а потому на сегодня все.

 

14.Ужин при свечах.

 

- Рад бы с вами поболтать, да не могу:

сегодня на ужин у меня один старый знакомый.

 

Томас Харрис, «Молчание ягнят»

 

 

Этим вечером очень душно. Я сижу на лоджии, абсолютно голый и растерянный. Ночной воздух свежеет, но слишком медленно. Передо мной постоянно вертится одной девочки, спортсменки из Канады, взявшей какой-то там приз на прошлогодней олимпиаде в Турине. Симпатичная темноволосая сучка Меллиса Холлингсуорт-Ричардс – так, кажется. Когда я смотрел на ее лицо на церемонии награждения, меня посещали два желания – трахнуть ее в рот и забить насмерть топориком для разделки мяса. Скелетон – вообще довольно опасный вид спорта, в нем очень легко превратиться в гору переломанных костей, смазанных смятыми внутренностями, с учетом того, какие скорости там правят. И вот, эта Меллиса лежит лицом вниз, приподняв попку, чтоб улучшить аэродинамику, несется со скоростью больше ста километров в час вниз… Не знаю, что в ней меня так зацепило. Не важно.

Сегодня очень жарко. Это что-то вроде бабьего лета, насколько я понимаю, но в этих местах такая жара в это время года – редкий гость, и в моей голове роются различные ужасные мысли на этот счет. Но главное не это. Во мне что-то снова не так, и мне трудно уснуть. Сейчас, когда я пишу об этом, я уже не ощущаю былого облегчения, а это значит, что мне нужен какой-то новый опыт, мне нужны новые достижения. Надеюсь, даже если эта ночь пройдет без сна, завтр меня хоть что-то порадует.

 

Я иду домой, успешно припарковавшись неподалеку. В сумке у меня – заряженный, но уже который день никак не проявляющий себя пистолет с транквилизатором. В последние дни мне кажется, что жизнь начала обходить меня стороной, процессы замедлились, и я стал крайне редко с кем-либо общаться. Разговоры на работе не в счет, конечно. Иногда я молчу целый вечер, до самого утра. Зачастую мне страшно услышать свой голос и не узнать его.

Несмотря на надежду, которую я выразил в записи выше, до вечера не происходит ничего особенного. На завтра я планирую наверняка повнимательнее осмотреться и найти источник раздражения, достаточный для очередного процесса в подвале. А завтра же, кстати, у меня визит к стоматологу. Удрученный этими сбивчивыми мыслями, я натыкаюсь взглядом на странного товарища, бредущего по двору. Нам нем – слишком большого размера футболка, грязные шорты по колено и, что самое страшное, длинные носки в полоску, поверх которых обуты коричневые босоножки «Прощай, молодость». Поняв, что я остановился и смотрю на него, он тоже замирает и медленно оборачивается в мою сторону. Несмотря на то, что между нами – не менее двадцати метров, аура его перегара, кажется, достигает меня.

Уставившись на меня, он произносит что-то «А у ты ж фррш, мльт, к'кого там?», и я качаю головой, но не из-за осуждения этого пьяного животного, а из-за некоторой ошарашенности. Я осматриваюсь, предположив, что попал не в тот двор, зашел в какой-нибудь маргинальный рассадник в соседнем квартале, но вокруг хорошо знакомые мне дома, детские площадки, обширные газоны. Это определенно мой двор, а это пьяное нечто забрело сюда по каким-то неопределенным делам. Вряд ли, чтобы купить квартиру в новостройке для детей.

- Есть какие-то вопросы? – я медленно приближаюсь к этому стиляге, и он оборачивается ко мне, пошатываясь.

- Н' поял! Т' че тут браг'зишь? – плавает его голос. –

- Нет-нет, все в порядке, - я осторожно открываю сумку и засовываю руку внутрь.

- Э, э, слышь! – его голос выравнивается, даже сквозь пьяный угар он что-то заподозрил и начал пятиться.

- Да, отлично слышу. Знаешь, мне кажется, я слишком много от тебя слышу, - усмехаюсь я и делаю рывок.

Алкаш что-то бурчит, тянется рукой к груди, потом к шее, но игла вошла в него достаточно глубоко, и уже спустя несколько секунд, оглянувшись, нет ли явных свидетелей вокруг, я уже тащу обмякшее тело ублюдка к своей машине.

 

У меня был еще несколько идей для записей сюда же, но из-за алкоголя действие транквилизатора оказалось неполноценным, и отловленный мужик пришел в себя раньше запланированного. Он бормочет нечто вроде «Господи, что ж такое-то?». Повторяет это многократно, и мне приходит в голову интересная мысль. Я уверен, это будет интереснейший опыт. Причем, этот опыт необходимо будет записать на камеру для последующего однократного просмотра. Сейчас я проведу весь процесс, просмотрю видео и запишу впечатления.

 

На груди полностью обнаженного мужика я нарисовал пентаграмму. Получилось кривовато, ведь он довольно резво дергался в процессе, а азарт был довольно велик, и тратить время на еще один укол успокоительного я не решился. Тем более, что алкоголь создает серьезные проблемы для ряда анестетиков и транквилизаторов, а впустую переводить недешевые вещества я не намерен.

Меня забавляют вопли этого идиота. Он очень быстро переходит от проклятий и угроз к мольбам и обратно. Как и любой наркоман, он не обладает никакой системой ценностей. Я уверен, прикажи я ему есть дерьмо в обмен на возможное помилование – только на надежду быть помилованным, - и он занялся бы этим без сомнений и задержек. Но мой опыт состоит в другом. Я расставляю и зажигаю несколько довольно крупных свечей, заранее припасенных на случай проблем с освещением в подвале. Заодно я довольно громко бормочу различные фразы без особого смысла на латыни и испанском, дабы впечатлить моего гостя. Я надел массивный черный халат с капюшоном, и, несмотря на то, что алкоголик в босоножках с носками в сознании уже не первую минуту, моего лица он еще не видел. Уверен, все это только подогревает его интерес к грядущему процессу.

- Не надо! Че ты делаешь? Прекрати! Дурак что ли? Милиция! – реагирует на мое приближение лежащий на экзекуционном столе алкаш.

- Не переживай, - низким, загадочным голосом говорю я, - твоя жертва пойдет во славу нашему единому верховному правителю.

- Че? – алкаш ошарашен, наверное, даже больше, чем от самого факта, что его по рукам и ногам связали ремнями и явно не планируют отпускать.

- Сатане Эрд е гу, славится его имя в вечности, - со зловещим хохотом я возношу руки к потолку подвала, и в правой алкаш уже может разглядеть огромный, внушительного вида кинжал, который я в свое время удачно купил на «Ebay» за крайне скромные деньги.

В ответ на это алкаш выдает безумный крик, много мата в разных вариациях, и я наслаждаюсь этими грубыми, столь далекими от меня звуками ругательств, после чего делаю наточенным на совесть кончиком кинжала несколько надрезов на мерзкой волосатой груди испытуемого.

- Что, все-таки, мешает таким, как ты, бриться? Черт, вы все думаете, что депиляция – только для женщин, да? Смешно, - вздыхаю и делаю несколько надрезов клинком на животе алкаша.

Один из надрезов оказывается слишком глубоким – соскакивает рука, - и кинжал проходит в кишечную полость алкоголика.

- Чертов мужлан. Обезьяна, и только, - бормочу я. – Ты слишком мягкий, размягченный.

В детстве мне всегда хотелось попробовать – каково это – отрубить мечом голову или какую-нибудь другую часть тела своему противнику. То есть, отрубить с размаху, а не просто отпилить. Я делаю замах и ударяю кинжалом прямо в место, где заканчивается длинный полосатый носок, но, к моему сожалению, лезвие не перерубает ногу полностью, а входит в нее чуть глубже, чем наполовину, и застревает. Алкаш воет от боли, его горло понемногу застилают хрипы. Я расстроено вытаскиваю клинок. Стучу пару раз по обрубку с натянутыми на него носком и сандалией.

- Но кости крепкие, как ни странно. А что с печенью?

Я делаю еще несколько глубоких надрезов в верхней части живота алкаша, откидываю кожу в сторону и обнажаю внутренние органы.

- Отдашь свою печень во славу Сатане Эрдегу?! – кричу я, глядя в лицо этому моральному уроду и одновременно ощупывая свободной рукой его печень, которую я нашел по привычке довольно быстро.

Он только кричит в ответ нечто невнятное. Во мне удивительно быстро скапливается огромное напряжение, я полон ненависти и отвращения к этой скотине, я даже начинаю немного расстраиваться, что принес его сюда и бросаю кинжал на пол и начинаю с неистовством ковыряться в теле ублюдка, отрываю печень, селезенку, долго растягиваю попавший под руку пищевод, выдавливаю мешающую кровь, засовываю руку под ребра и сжимаю рукой одно легкое. Что происходит потом, я точно сказать не могу, но в какой-то момент меня осеняет, и я понимаю, что меня тянет, безнадежно влечет сделать кое-то определенное, а именно…

Я не знаю, как это описать. Но в следующую секунду я уже перегрызаю тот самый непокорный пищевод, хватаю еще какие-то органы и начинаю грызть их. У них странный вкус, но мне плевать, я кидаю объедки обратно в полость тела умирающего алкаша, подбираю кинжал и с криком разрубаю его грудную клетку пополам, после чего разрываю ее, разводя ребра как можно дальше, и ищу сердце, вырывая попутно легкие, ковыряясь рукой в трахее, пробуя на вкус легочную ткань.

В какой-то момент, я натыкаюсь на свое отражение в стоящем около одной из стенок подвала небольшом зеркале. Я вижу нечто странное, уже не свое отражение, каким я его понимал сегодня утром, а отражение другого, нового существа, существа, переходящего на другой уровень сознания, способного переключаться во взаимоисключающие режимы, существа еще более высокого, нежели то, каким я был раньше. Все предрассудки, все ограничения для меня сняты, и я прошел крещение тем фактом, что вкусил плоть себе подобного.

 

Я решил подвесить большое стоячее зеркало на цепях и продолжил обгладывать алкаша, как мне казалось, заживо. Умер он, конечно, еще в районе разрубания грудной клетки, но об этом я на тот момент не думал. Многие части его тела имели мерзкий привкус, но само ощущение вторжения в еще полуживое тело вознесло меня на вершину блаженства. Я прокусил и те места его тела, где еще оставались целые кожные покровы, а также вскрыл молотком его черепную коробку и отведал немного его мозга – этот опыт оказался наиболее занятным. Когда я подустал, и эйфория прошла, я частично – или полностью – я не уверен, - стошнил съеденное в полость тела и пустую половинку черепа, помочился – исключительно по нужде, - туда же и, спустя какое-то время, собрал останки алкоголика для сжигания.

К сожалению, я не смог припарковаться около зубной клиники и вынужден был пройти целых сто метров пешком. Однако, визит к стоматологу оказался абсолютно безболезненным, мой доктор отметил, что у меня отличный прикус (когда-то его нужно было исправлять, и я полгода ходил с брекетами), зубного камня нет, а повышенная чувствительность одного из зубов связана с небольшим дефектом на эмали, который легко устранить. Я был доволен.

 

Смотрю по «Дискавери» фильм о Долине Смерти и восхищаюсь улитками, которые там выживают. В этом мире огромное количество потрясающих мест, куда следовало бы съездить, и я обещаю себе, ставя восклицательный знак на полях, что посещу многие такие места, как только разберусь с основными делами здесь, на родной земле.

 

15.Новые места.

 

Я осмотрел новый подвал и остался доволен. Вообще, я не был уверен в необходимости сменить локацию, но весь тот бардак, который начался в связи с грядущим расселением аварийных домой улицы, где я арендую подвал, начал меня напрягать, и эта чаша весов опустилась бескомпромиссно. Всегда трудно менять то, к чему привык за многие месяцы и годы, но жизнь часто не дает выбора. Я оплачу аренду за полгода вперед, и меня совершенно точно никто не будет напрягать, да и замки на подвале будут крепче прочего. Я буду вынужден взять немного денег из запасов, либо одолжить у отца, но тут уж ничего не поделать – необходимо устроить перевозку, организацию рабочего места, но само е главное – заново установить печь. Это как самый важный момент с точки зрения организации, так и самый трудоемкий. Разумеется, делать это придется самому, специфика такого устройства может вызвать ряд вопросов у монтажника-ублюдка, и будет крайне неприятно, если придется его пустить в качестве первого прогона по каналам печи.

В любом случае, теперь я сжигаю трупы только мелкими частями и по ночам, а трубопровод проходит по потолку подвала и уходит таким образом, чтобы наверняка не побеспокоить никого из возможных свидетелей появления дыма. Всю эту систему понадобится перенести, но плюсом моей ситуации является то, что теперь я буду использовать еще более безлюдное место складского формата. В сущности, здесь, на промзоне вообще мало кого будет беспокоить, кто, что и зачем сжигает в подвальном производственном цехе – даже днем.

Доллар рухнул до 26,8 рубля, и это меня почему-то радует, хотя на практике мне совершенно плевать на курсы, политическую обстановку и прочее. Я давно понял, что политика и глобальная экономика не имеют никакого отношения к простому человеку из массы, даже такому уникальному и неповторимому, как я. Политики манипулируют рынками, торгуют между собой и дают холодные комментарии для скачков рынка ценных бумаг, в то время, как под ними, в народных массах – голод, социальные проблемы, неудовлетворенность жизнью, смерти, смерти, смерти…

Впрочем, смерти – это отдельная тема. Человек по своей сути – убийца. Северная Корея впервые испытала ядерное оружие. Страх, заложенный в системы сдержек и противовесов, является тем немногим, что нивелирует кровожадную сущность человека. Именно поэтому осуждать того, кто убивает единицы и десятки – чистейшей воды лицемерие. США, убившие миллионы людей далеко не в рамках самозащиты, не осуждает никто, кроме воинствующих хакеров и флеймеров на интернет-форумах. В общем-то, увеличение числа ядерных боеголовок на человека в мире – новость скорее позитивная, чем негативная.

Но не обошлось и без неприятных новостей – к сожалению, в октябре умер Пол Хантер. Это крайне печальная новость, ведь это был один из тех людей, кому бы я счел за честь пожать руку, тогда как пожимать ее приходится конченым ублюдкам на работе или сомнительным знакомым вне нее.

 

Этим вечером я смотрю запись одного из забегов «Тур де Франс» и скорблю по Полу Хантеру. Надеюсь, моя судьба не станет близкой к его в части годов жизни. Я уверен, что двадцать семь – это слишком мало для того количества дел, которые я могу сделать, по крайней мере, до сорока.

 

16.Аэропорт

 

Вязкий, вгоняющий в ступор осенний день. Я искренне жду зимы, но ее, увы, не видать – только жалкие отблески. Пишу в салоне машины, чтобы как можно быстрее успокоиться после ряда событий.

 

Сегодняшний рабочий день оказался укорочен на пару часов, и Вика Степанова – симпатичная барышня, о семейном состоянии которой никому в офисе ничего достоверно неизвестно, а заодно – моя соседка по отделу, - попросила меня подкинуть ее до аэропорта, потому что она не смогла уйти раньше и имеет шанс опоздать на самолет. Разумеется, я согласился.

По дороге в Пулково, уже после площади Победы я был вынужден двигаться в левой полосе, так как все прочие были заняты умственно отсталыми кретинами, которые считают, что максимальная разрешенная в городе скорость – 30 километров в час. Я и сам не сторонник светиться перед камерами скоростного контроля, но, по крайне мере, ниже восьмидесяти по прямой не езжу. Сзади мне долго сигналил какой-то урод на черном «фокусе», но я, зная, что есть огромный шанс начать зависать в других полосах, перестраиваться не стал. Спустя какое-то время, у этого недоумка появился шанс перескочить через соседнюю полосу.

Я полагаю, что его проблема исчерпана, но он так не считает и подрезает меня, вынуждая остановиться.

- Ой, мамочки, - Вика хлопает по раскрытому рту своими маленькими ладошками.

- Ничего страшного, - понимая, что у нас все еще есть риск опоздать, я включаю заднюю и пытаюсь пятиться, одновременно выруливая, но поток справа слишком плотный, а из машины уже вышел высокий крепкий кавказец и направляется он, конечно, к моей, водительской двери.

- Только не выходи, мы тогда точно опоздаем, - чуть не плача, умоляет Вика.

- Не, зачем мне это, - пытаюсь улыбнуться я, но удар кулаком в стекло снаружи совсем не способствует усилению моей уверенности в благополучном исходе дела.

Кавказец явно горит желанием поговорить со мной снаружи, требует сатисфакции, но я продолжаю попытки выехать, делаю пару рывков, и в результате, не дотянувшись до моего заднего зеркала, расстроенный водитель «фокуса» пинает ногой дверь моей машины и отваливает восвояси.

- Господи, какие больные они, эти… - Вика замирает на полуслове.

- Да что тут поделаешь, - качаю головой, стремительно уходя вперед и понимая, что пропустил поворот на Пулково и теперь буду вынужден разворачиваться. – Ну, он просто выместил злость, а что дальше? Я ведь никак не пострадал, а он только потерял время.

- Ага.

Ехать на бесплатную парковку и тупить в поисках места я не горю желанием, ехать на платную не сильно быстрее, а впереди, прямо у выезда на эстакаду аэропорта стоит и весело мигает машина ДПС, и я оказываюсь в замешательстве, так как именно на месте этой машины я собирался встать. Черт, я почему-то жмусь платить 500 рублей за час парковки в аэропорту. Но почему? Не потому ли, что Вика – совершенно неинтересный вариант для таких вложений?

- А дальше не проехать? – интересуется эта миниатюрная коровка.

- Сейчас, я подумаю, как лучше…

- Ой, да ладно, я уже дойду. Спасибо тебе большое, ты настоящий друг.

Холодный поцелуй в щеку. Она выходит, вытаскивает свой убогий поношенный китайский чемодан на колесиках и убегает к терминалу. Счастье есть. Моя кровь все еще кипит. Ненависть и холодок инстинктивного страха распространены по всему моему телу. Я в замешательстве. Я ухожу левее, избегая встречи глазами с ментами, и разворачиваюсь сквозь аэропорт обратно, в город.

 

***

Но так просто этот день не кончился. Я неторопливо проехался по центру и недалеко от одного из ночных клубов нашел то, что мне нужно. В вечер пятницы ассортимент телок выше некуда, но мне нужно было что-нибудь мерзкое и уродливое. На Садовой, недалеко от «Революции» я заметил жирную телку в обтягивающем платье с сигаретой и банкой «хольстен». Не знаю, почему она стояла рядом, болтая периодически

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: