Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Какая фамилия была у Моби? 8 глава




И в Джоди было хорошо – по крайней мере мне. В Дерри я чувствовал себя чужаком, в Джоди – как дома. Все говорило, что это дом: и запах шалфея, и холмы, летом становящиеся оранжевыми от гайлардий. Легкий привкус табака на языке Сейди и поскрипывание вощеных половиц в моем доме. Элли Докерти, связавшаяся с нами глубокой ночью, чтобы мы смогли вернуться в город незамеченными, а может, просто чтобы дать нам знать о случившемся. Удушающая смесь духов и дезодоранта прижавшейся ко мне миссис Ноулс. Майк, на кладбище обнявший меня рукой, свободной от гипса, уткнувшийся лицом мне в плечо и застывший так. Уродливая рана на лице Бобби Джил тоже воспринималась как дом, и мысль, что без пластической операции, которую ее семья не могла себе позволить, рана эта оставит шрам и он до конца жизни будет напоминать ей о том вечере, когда она видела лежащего на обочине мертвого парня с практически оторванной головой. Дом – это и черная нарукавная повязка, которую носила Сейди, носил я, носили все преподаватели неделю после похорон. И Эл Стивенс, выставивший фотографию Винса в окне-витрине своей закусочной. И слезы Джимми Ладью, когда он встал перед всей школой и посвятил этот беспроигрышный сезон Винсу Ноулсу.

И еще многое другое. Люди, здоровающиеся на улице, машущие из окна автомобиля; Эл Стивенс, отводящий нас с Сейди к столику в глубине зала, который он начал называть «ваш столик»; игра в криббидж в учительской с Дэнни Лаверти в пятницу после занятий, по центу за колышек; спор с пожилой мисс Мейер, кто лучше преподносит новости, Чет Хантли и Дэвид Бринкли или Уолтер Кронкайт. Моя улица, мой дом, вновь обретенная привычка печатать на машинке. Лучшая девушка в мире, и зеленые купоны «Эс энд Эйч», которые я получал, покупая продукты, и настоящее масло на поп-корне в кинотеатре.

Дом – это и взгляд на луну, поднимающуюся над спящей равниной, и женщина, которую ты можешь подозвать к окну, чтобы вместе понаблюдать за ней. Дом там, где ты танцуешь с другими, а танец – это жизнь.

 

 

1961 год от Рождества Христова заканчивался. В дождливый день за две недели до Рождества я пришел домой после школы, одетый в длинное кожаное пальто, и услышал телефонный звонок.

– Это Айви Темплтон. – Женский голос. – Ты небось и не помнишь меня, да?

– Я помню вас очень хорошо, миз Темплтон.

– Не знаю, чего звоню, эти чертовы десять баксов давно потрачены. Просто что-то насчет тебя засело в голове. И у Розетты тоже. Она называет тебя «человеком, который поймал мой мяч».

– Вы съезжаете, миз Темплтон?

– Ты чертовски прав на все сто процентов. Завтра моя мама приезжает на пикапе из Мозеля.

– Разве у вас нет автомобиля? Или он сломался?

– Для развалюхи автомобиль работает нормально, но Гарри уже его не водить. Вообще больше не водить. В прошлом месяце опять нанимался на эти однодневные работы. Свалился в кювет, а когда вылезал, его сбил самосвал. Сломал ему хребет.

Я закрыл глаза и увидел разбитый пикап Винса, который эвакуатор с автозаправочной станции «Саноко» вез по Главной улице. Увидел запекшуюся кровь на треснувшем лобовом стекле.

– Сожалею о случившемся, миз Темплтон.

– Жить он будет, но ходить больше не сможет. Будет сидеть в инвалидной коляске и ссать в пакет, вот что он будет делать. Но сначала ему придется доехать до Мозеля в кузове пикапа моей мамы. Мы украдем матрас из спальни, чтобы ему было на чем лежать. Все равно что везти собаку в отпуск, да?

Она заплакала.

– Я задолжала аренду за два месяца, но меня это не волнует. Знаешь, что меня волнует, мистер Паддентарю, спросите еще раз, и я повторю? У меня тридцать пять чертовых долларов, и это все. Чертов говнюк Гарри, если бы он тверже стоял на ногах, я бы не оказалась в такой жопе. Я и раньше так думала, но теперь куда хуже!

В трубке послышался долгий всхлип.

– Знаешь что? Почтальон очень уж заглядывается на меня, и я думаю, что за двадцать долларов дам ему на чертовом полу в гостиной. Если эти чертовы соседи, которые живут на другой стороне улицы, не будут смотреть, как мы этим занимаемся. Не могу отвести его в спальню. Там лежит мой чертов муж со сломанной спиной. – С ее губ сорвался смешок. – Знаешь, что я тебе скажу? Почему бы тебе не приехать на твоем клевом кабриолете? Отвези меня в какой-нибудь мотель. Заплати чуть больше, сними двухкомнатный номер. Розетта сможет смотреть телевизор, а ты пока оттрахаешь меня. Судя по всему, с деньгами у тебя все хорошо.

Я промолчал. Потому что в голове мгновением раньше молнией сверкнула идея.

Если эти чертовы соседи, которые живут на другой стороне улицы, не будут смотреть, как мы этим занимаемся.

Существовал человек, за которым, по моему разумению, мне стоило приглядывать. Помимо Освальда. Человек, которого тоже звали Джордж и которому предстояло стать единственным другом Освальда.

Не доверяй ему, написал Эл в своей тетрадке.

– Ты еще здесь, мистер Паддентарю? Нет? Если нет, пошел ты на хер вместе со...

– Не кладите трубку, миз Темплтон. Допустим, я оплачу ваш долг по аренде и добавлю еще сотню баксов? – Я, конечно, основательно переплачивал за ту мелочь, что мне требовалась, но в деньгах не нуждался, в отличие от нее.

– Мистер, за две сотни баксов я трахну тебя на глазах родного отца.

– Вам не придется этого делать, миз Темплтон. От вас потребуется лишь встретиться со мной на автомобильной стоянке в конце улицы. И кое-что мне принести.

 

 

Уже стемнело, когда я добрался до автомобильной стоянки у склада «Монтгомери уорд». Температура падала, и начавшийся дождь грозил перейти в мокрый снег. В холмистой местности к югу от Далласа такое случалось, пусть и не часто, но я надеялся, что мне удастся вернуться в Джоди, не соскользнув с проезжей части.

Айви сидела за рулем старого темного седана с проржавевшими порожками и треснувшим задним стеклом. Она пересела в мой «Форд» и тут же наклонилась к вентиляционной решетке обогревателя, работавшего на полную мощность. Куртку ей заменяли две байковые рубашки, и она вся дрожала.

До чего приятно. Этот «шеви» холоднее ведьминой сиськи. Обогреватель сломан. Привез деньги, мистер Паддентарю?

Я протянул ей конверт. Она открыла его и пересчитала двадцатки, которые уже больше года лежали на верхней полке моего стенного шкафа, с тех пор, как я забрал в «Честном платеже» выигрыш по ставке на Мировые серии. Оторвала от сиденья свою объемистую задницу, сунула конверт в задний карман джинсов, потом порылась в нагрудном кармане нижней из байковых рубашек. Достала ключ и положила мне на ладонь.

– Пойдет?

Я полагал, что да.

– Это дубликат, правильно?

– Как ты мне и сказал. Я сделала его в магазине скобяных товаров на Макларен-стрит. Зачем тебе нужен ключ от этого шикарного сортира? За две сотни ты можешь снять его на четыре месяца.

– На то есть причины. Расскажите мне о соседях, которые живут напротив. Тех самых, которые смогли бы наблюдать, как вы и почтальон занимаетесь этим самым на полу в гостиной.

Она поерзала, одернула рубашку на внушительной груди.

– Я просто пошутила.

– Знаю. – Я не знал, да и плевать на это хотел. – Меня интересует, действительно ли соседи могут видеть, что происходит в вашей гостиной.

– Разумеется, могут, и я бы увидела, что творится у них в гостиной, если б не занавески. Я бы тоже их купила, да не на что. Если говорить о личной жизни, мы могли бы жить и на улице. Пожалуй, мне стоило воспользоваться мешковиной, позаимствовав ее оттуда, – Айви указала на мусорные контейнеры у восточной стены склада, – но выглядит она отвратительно.

– Соседи, которые все видят, живут в доме двадцать семь ноль четыре?

– Двадцать семь ноль шесть. Там жил Слайдер Бернетт с семьей, но они уехали сразу после Хэллоуина. Он работал подменяющим клоуном на родео, можешь такое себе представить? Знать не знала, что есть такая работа. Теперь там живет какой-то парень по фамилии Хаззард, двое его детей и, думаю, мать. Розетта с детьми не играет, говорит, они грязные. Удивительно слышать от этой маленькой свинюшки. Старуха пытаемся говорить, но во рту у нее каша. И половина лица не двигается. Не понимаю, чем она может ему помогать, еле передвигается. Если я стану такой, попрошу меня пристрелить. Раз – и все. – Она покачала головой. – Вот что я тебе скажу, долго они здесь не проживут. Никто не задерживается на Седес-етрит. Есть сигарета? Мне пришлось бросить курить. Если не можешь позволить себе четвертак на сигареты, точно знаешь, что ты в полной жопе.

– Я не курю.

Она пожала плечами:

– Подумаешь. Теперь я могу купить себе пачку, да? Я чертовски богата. Ты не женат, так?

– Так.

– Но подруга у тебя есть. На этой стороне пахнет духами. Хорошими.

Я улыбнулся.

– Да, подруга у меня есть.

– Хорошо тебе. Она в курсе, что ты ездишь в Форт-Уорт по ночам и занимаешься здесь хрен знает чем?

Я промолчал, но иногда это красноречивый ответ.

– Не важно. Это ваши дела. Я согрелась, так что могу возвращаться в «шеви». Если завтра будет так же мокро и холодно, не знаю, что нам делать с Гарри в кузове пикапа моей матери. – Она улыбаясь посмотрела на меня. – Девчонкой я думала, что стану как Ким Новак, когда вырасту. Теперь Розетта, она думает, что сможет заменить Дарлен в мышкетерах. В «Хайди-гребаном-хо».

Она уже открыла дверь, но я остановил ее:

– Подождите.

Я очистил карманы – леденцы «Лайф сейверс», бумажная салфетка, коробок спичек (его как-то сунула мне Сейди), вопросы к контрольной, которую я хотел устроить девятиклассникам перед рождественскими каникулами, – и протянул кожаное пальто Айви.

– Возьмите.

– Я не возьму твое чертово пальто! – На ее лице читалось изумление.

– Дома у меня есть еще одно. – Неправда, но я всегда мог его купить, в отличие от нее.

– И что я скажу Гарри? Что нашла его под чертовым капустным листом?

Я улыбнулся.

– Скажете, что оттрахали почтальона и купили на полученные от него деньги. Что он сможет сделать? Будет бегать за вами по подъездной дорожке и лупить?

Она рассмеялась, и этот грубый каркающий смех, как ни странно, ласкал слух. Потом взяла пальто.

– Передайте Розетте мои наилучшие пожелания. Скажите, что мы увидимся с ней в ее снах.

Айви перестала улыбаться.

– Надеюсь, что нет, мистер. Вы ей приснились, но в кошмаре. Она так орала, что дом едва не рухнул. Разбудила меня в два часа ночи, когда я спала как убитая. Сказала, что в автомобиле мужчины, который поймал ее мяч, сидел монстр, и она боялась, что он ее сожрет. Перепугала меня до смерти своими криками.

– У монстра было имя?

Само собой.

– Она сказала, что это джимла. Может, говорила о джинне, как в этих историях об Аладдине и семи вуалях. Ладно, мне надо идти. Береги себя.

– Вы тоже, Айви. Счастливого Рождества.

Вновь каркающий смех.

– Почти что о нем забыла. Тебе тоже. Не забудь купить своей девушке подарок.

Она потрусила к старому автомобилю в моем пальто – теперь ее пальто, – наброшенном на плечи. Я ее больше никогда не видел.

 

 

Дождь подмерзал только на мостах, и я знал по другой жизни – в Новой Англии, – где надо соблюдать особую осторожность, но дорога до Джоди все равно выдалась долгой. Я не успел поставить воду на плиту, чтобы выпить чашку чаю, как зазвонил телефон. На этот раз Сейди.

– Я пытаюсь дозвониться до тебя с ужина, чтобы спросить насчет рождественской вечеринки у тренера Бормана. Она начинается в три. Я пойду, если ты согласишься взять меня с собой, потому что тогда мы сможем уйти пораньше. Сказать, что у нас заказан столик в «Седле», или что-то такое. Мне же надо ответить на приглашение.

Я увидел свое приглашение, лежавшее рядом с пишущей машинкой, и ощутил укол вины. Оно лежало там уже три дня, а я еще не вскрыл конверт.

– Ты хочешь пойти? – спросил я.

– Я не против того, чтобы выйти в свет. – Пауза. – Где ты был все это время?

– В Форт-Уорте. – Едва не добавил: Рождественские покупки. Но я ездил туда за другим. Если что и купил, так это информацию. И ключ от входной двери.

– Прошелся по магазинам?

Вновь мне пришлось бороться с собой, чтобы не солгать.

– Я... Сейди, не могу сказать.

Последовала долгая-долгая пауза. Я пожалел о том, что не курю. Возможно, приобрел зависимость от табачного дыма. Бог свидетель, меня обкуривали весь день, каждый день. В учительской постоянно висела синеватая дымка.

– Это женщина, Джордж? Другая женщина? Или я слишком любопытна?

Что ж, я встречался с Айви, но Сейди подразумевала другое.

– По женской части для меня существуешь только ты.

Еще одна долгая-долгая пауза. В реальном мире Сейди двигалась неуклюже, но в своих мыслях – никогда. Наконец она заговорила:

– Ты многое знаешь обо мне, в том числе и такое, чего я никогда никому не говорила, а я о тебе ничего не знаю. Только что это осознала. Сейди может тупить, Джордж, правда?

– Ты совсем не тупишь. И одно ты знаешь точно: я тебя люблю.

– Да... – В ее голосе звучало сомнение. Я вспомнил дурной сон, приснившийся мне в «Кэндлвуд бунгалос», и осторожность, отразившуюся на лице Сейди, когда на ее вопрос я ответил, что ничего не помню. И теперь ее голос выражал ту самую осторожность? А может, уже что-то другое. Подозрительность?

– Сейди? У нас все хорошо?

– Да. – В голосе прибавилось уверенности. – Полный порядок. За исключением вечеринки у тренера Бормана. Что мы будем с ней делать? Помни, там будут едва ли не все учителя, и многие напьются еще до того, как миссис Тренер пригласит всех к шведскому столу.

– Давай пойдем, – ответил я с напускной беззаботностью. – Отдохнем и оторвемся.

– Отор?..

– Развлечемся. Я об этом. Уйдем через час, максимум через полтора. Пообедаем в «Седле». Тебя устроит?

– Отлично. – Мы напоминали пару, обсуждающую второе свидание после не очень удачного первого. – Мы оба получим удовольствие.

Я подумал об Айви Темплтон, унюхавшей призрак духов Сейди и спросившей, знает ли моя девушка, что я езжу в Форт-Уорт по ночам и занимаюсь там хрен знает чем. Я подумал о Деке Симмонсе, сказавшем, что есть только один человек, который должен знать всю правду о том, где я был и что делал. Но собирался ли я открыть Сейди, что хладнокровно убил Фрэнка Даннинга, чтобы предотвратить убийство его жены и четверых детей? Что приехал в Техас, чтобы предотвратить убийство Кеннеди и изменить ход истории? И это мне по силам, потому что я прибыл из будущего, где мы могли бы общаться через Интернет, пользуясь мгновенной передачей сообщений?

– Сейди, все будет хорошо. Я тебе обещаю.

– Отлично, – повторила она, потом добавила: – Увидимся завтра, Джордж, в школе. – И положила трубку, мягко и вежливо.

Я несколько секунд подержал трубку в руке, уставившись в никуда. В окна, выходившие на задний двор, что-то застучало. Дождь все-таки стал ледяным.

 

Глава 16

 

 

 

Рождественская вечеринка у тренера Бормана провалилась, и не только потому, что над ней витал призрак Винса Ноулса. Двадцать первого декабря Бобби Джил Оллнат надоело смотреть на красный шрам, бегущий по левой стороне лица до нижней челюсти, и она выпила пригоршню снотворных таблеток матери.

Не умерла, но ей пришлось провести две ночи в «Паркленд мемориал», той самой больнице, где умрут президент и его убийца, если только мне не удастся изменить ход истории. В 2011 году, конечно же, появятся больницы и поближе, в Кайлине, может, и в Раунд-Хилле, но в тот год, когда я работал учителем на полной ставке в ДОСШ, их еще и не проектировали.

Обед в «Седле» тоже не удался. В зале не осталось ни одного свободного столика, вокруг царило предрождественское веселье, но Сейди отказалась от десерта и попросила отвезти ее домой, сославшись на головную боль. Я ей не поверил.

Новогодние танцы в местном клубе «Гранджа» прошли чуть живее. Выступала группа из Остина, «Джокерс», и они действительно выкладывались по полной. Под провисшими сетями, наполненными воздушными шариками, мы с Сейди отплясывали, пока не стерли ноги. В полночь «Джокерс» грянули «Старое доброе время» в аранжировке «Венчерс», и солист группы крикнул: «Пусть все ваши мечты исполнятся в одна тысяча девятьсот шестьдесят втором!»

Вокруг нас медленно опускались воздушные шарики. Я поцеловал Сейди и пожелал ей счастливого Нового года, когда мы кружились в вальсе, но не почувствовал улыбки на ее губах, хотя весь вечер она смеялась и веселилась.

– И тебе счастливого Нового года, Джордж. Могу я выпить стакан пунша? Во рту пересохло.

К чаше с пуншем, сдобренным спиртным, стояла длинная очередь, к чаше без спиртного – короткая. Я получил картонный стаканчик с розовой смесью лимонада и имбирного эля, но, вернувшись туда, где оставил Сейди, ее не нашел.

– Думаю, она пошла подышать свежим воздухом, дружище, – сказал мне Карл Джейкоби, один из четырех учителей труда. Вероятно, самый лучший, но в этот вечер я бы не подпустил его к станкам и инструментам на двести ярдов.

Я заглянул под пожарную лестницу, где собирались курильщики. Сейди там не было. Пошел к «Санлайнеру». Она сидела на пассажирском сиденье. Пышная юбка занимала все пространство до приборного щитка. Один Бог знал, сколько она надела нижних юбок. Она курила и плакала.

Я сел за руль. Попытался ее обнять.

– Сейди, что такое? Что такое, милая? – Как будто я не знал. Как будто не знал уже какое-то время.

– Ничего. – Слезы полились сильнее. – У меня месячные, вот и все. Отвези меня домой.

Дом ее находился в каких-то трех милях, но ехали мы очень долго. Не произнесли ни слова. Я свернул на ее подъездную дорожку и заглушил двигатель. Она перестала плакать, но так ничего и не сказала. Я тоже. Иногда молчание бывает уютным, однако сегодня оно убивало.

Сейди достала из сумочки пачку сигарет, посмотрела на нее, убрала обратно. Застежка щелкнула чересчур громко. Сейди повернулась ко мне. Волосы черным облаком окутывали белый овал лица.

– Ты хочешь мне что-нибудь сказать, Джордж?

Больше всего мне хотелось сказать, что зовут меня не Джордж. Мне уже не нравилось это имя, Я чуть ли не возненавидел его.

– Да. Во-первых, я тебя люблю. Во-вторых, я не делаю ничего постыдного. Более того, ничего такого, из-за чего стыдилась бы ты.

– Хорошо. Это хорошо. И я люблю тебя, Джордж. Но я собираюсь тебе кое-что сказать, если ты согласишься выслушать.

– Я всегда готов тебя слушать. – Но она напугала меня.

– Все может оставаться, как и прежде... сейчас. Пока я замужем за Джоном Клейтоном, хотя наш брак существует только на бумаге и не скреплен должным образом, я чувствую, что есть вопросы, которые я не вправе задавать тебе... и о тебе.

– Сейди...

Она приложила пальцы к моим губам.

– Сейчас. Но я больше не позволю мужчине класть швабру в кровать. Ты меня понимаешь?

Она быстро поцеловала меня в губы, к которым только что прикасались ее пальцы, выскочила из «Санлайнера» и пошла по дорожке, роясь в сумочке.

Так начался 1962 год для человека, который называл себя Джорджем Амберсоном.

 

 

Новогоднее утро выдалось ясным и холодным, а синоптик из передачи «Утренняя информация для фермеров» предупредил, что в низинах возможны заморозки и туман. Обе лампы со встроенными микрофонами я хранил в гараже. Положил одну в автомобиль и поехал в Форт-Уорт. Думал, что если и есть день, когда бесконечная суета на Мерседес-стрит замирает, так это первое января. Оказался прав. На улице стояла тишина... совсем как в мавзолее Трекеров, когда я затащил туда тело Фрэнка Даннинга. На вытоптанных лужайках лежали перевернутые трехколесные велосипеды и игрушки. Какой-то весельчак оставил самую большую игрушку – чудовищно старый «Меркюри» – у самого крыльца. Даже двери не закрыл. На проезжей части, где выжженная солнцем глина заменяла асфальт, валялись бумажные гирлянды, в сточных канавах красовалось множество банок из-под пива, в большинстве своем – «Одинокой звезды».

Я посмотрел на дом 2706. Никто не выглядывал из большого окна, но Айви говорила правду: из него открывался прекрасный вид на происходящее в гостиной дома 2703.

Я припарковался на длинных полосах из бетонных плит, служивших подъездной дорожкой, словно имел полное право на участок и дом, где прежде жила семья неудачливых Темплтонов. Достал из «Санлайнера» лампу и новенький ящик для инструментов и направился к входной двери. Испугался, когда новый ключ сначала не пожелал открывать дверь. Смазал его слюной, чуть пошевелил им в замочной скважине, и он повернулся. Я вошел в дом.

Насчитал четыре комнаты, включая ванную, дверь которой висела на одной петле. Комбинированная гостиная-кухня. Плюс две спальни. В одной, размером побольше, стояла кровать без матраса. Я вспомнил слова Айви: Все равно что везти собаку в отпуск, да? В маленькой спальне Розетта мелками нарисовала девочек на стенах, с которых обсыпалась штукатурка. В дырах виднелась обрешетка. Все девочки носили зеленые свитера и большие черные туфли. Волосы, заплетенные в косички, длиной зачастую не уступали ногам. Многие фигурки пинали мяч для соккера. Голову одной украшала диадема «Мисс Америки», насаженная на волосы, губы девочки разошлись в широченной краснопомадной улыбке. В доме все еще пахло жареным мясом, которое Айви приготовила перед тем, как уехать в Мозель и жить там с мамой, маленькой проказницей и мужем со сломанной спиной.

Именно в этом доме начнется американский период семейной жизни Ли и Марины. Они будут заниматься любовью в той спальне, что побольше, там же он будет ее бить. Там он будет лежать без сна после долгих дней, отданных сборке дверей, и задаваться вопросом, почему он до сих пор не знаменит? Разве он не старался? Разве не старался изо всех сил?

И в гостиной с истертым желчно-зеленоватым ковром на неровном полу Ли впервые встретит человека, которому мне посоветовали не доверять, благодаря которому у Эла оставались сомнения касательно версии стрелка-одиночки. Звали этого человека Джордж де Мореншильдт, и мне очень хотелось услышать, что они с Освальдом говорили друг другу.

Радом с кухней у стены стоял старый комод. В ящиках хранились разнокалиберные столовые приборы и кухонная утварь. Я отодвинул его от стены и увидел электрическую розетку. Лучше и быть не могло. Я поставил лампу на комод и включил в сеть. Понимал, что до Освальдов здесь может поселиться кто-то еще, но не думал, что кому-то захочется при отъезде забрать с собой Пизанскую лампу. А если бы и забрали, в моем гараже имелся дубликат.

Самым маленьким сверлом я просверлил стену дома, придвинул комод, включил лампу. Она зажглась. Я собрал инструменты и покинул дом, заперев за собой дверь. Потом поехал в Джоди.

Позвонила Сейди, спросила, не хочу ли я прийти к ней на ужин. Предупредила, что будет только мясное ассорти, но пообещала торт на десерт, если у меня возникнет такое желание. Я пришел. Десерт ни в чем не уступал прежнему, однако что-то изменилось. Я почувствовал ее правоту. В кровати появилась швабра. Невидимая, как и джимла, монстр, которого Розетта углядела в моем автомобиле... но появилась. Невидимая или нет, она отбрасывала тень.

 

 

Иногда мужчина и женщина оказываются на перекрестке и топчутся там, колеблясь с выбором, понимая, что ошибка будет роковой... отдавая себе отчет, что потерять можно очень и очень многое. Так было со мной и Сейди безжалостно-серой зимой 1962 года. Мы вместе обедали раз или два в неделю и иногда по субботам ездили в «Кэндлвуд бунгалос». Сейди обожала секс, и мы не разбегались в том числе благодаря этому.

Трижды мы приглядывали за школьными танцами. Всякий раз в роли диджея выступал Дональд Беллингэм, и рано или поздно он просил нас станцевать линди, как в первый раз. Детки хлопали и свистели, когда мы это делали. Совсем не из вежливости. Они действительно восторгались нашим танцем, и некоторые уже начали нам подражать.

Нравилось ли нам это? Безусловно, потому что подражание – самая искренняя форма лести. Но мы уже не могли станцевать, как в первый раз, когда интуитивно предугадывали движения друг друга. Сейди сбивалась с ритма. Однажды промахнулась, пытаясь схватить меня за руку, и наверняка распласталась бы на полу, если бы рядом не оказались два крепких футболиста с отменными рефлексами. Она смехом обратила все в шутку, но я видел раздражение на ее лице. И упрек. Словно вина лежала на мне. Отчасти так и было.

Дело шло к разрыву. И он состоялся бы раньше, если бы не «Джодийское гулянье». А так мы получили возможность потянуть время, еще раз все обдумать, прежде чем жизнь подтолкнет нас к решению, которое никому не хотелось принимать.

 

 

Эллен Докерти пришла ко мне в феврале, чтобы решить два вопроса. Во-первых, уговорить изменить ранее принятое решение и подписать контракт на следующий учебный год. Во-вторых, убедить вновь поставить пьесу, в силу потрясающего успеха прошлогодней постановки. Я отказал по обоим пунктам, пусть у меня и щемило сердце.

– Если дело в вашей книге, так у вас все лето для работы над ней, – не отступалась она.

– Лето не такое уж долгое, – ответил я, хотя на тот момент уже плевать хотел на «Место убийства».

– Сейди Данхилл говорит, что роман вам теперь до лампочки.

Этой интуитивной догадкой Сейди со мной не делилась. Меня это задело, но я постарался не показывать виду.

– Элли, Сейди знает далеко не все.

– Тогда пьеса. Хотя бы пьеса. Я поддержу вас во всем, что вы выберете, за исключением обнаженки. Учитывая нынешний состав школьного совета и тот факт, что у меня двухгодичный директорский контракт, я обещаю вам многое. Если хотите, можете посвятить постановку Винсу Ноулсу.

– Памяти Винса уже посвятили футбольный сезон, Элли. Я думаю, этого достаточно.

Она ушла ни с чем.

Вторая просьба о том же поступила от Майка Кослоу, который заканчивал учебу в июне и, по его словам, собирался получить диплом по актерскому мастерству.

– Но я бы хотел сыграть в школе в еще одной пьесе. У вас, мистер Амберсон. Потому что вы указали мне путь.

В отличие от Элли Докерти ссылка на мой мнимый роман показалась ему убедительной, отчего мне стало нехорошо. Просто дурно. Для человека, который не любил врать, потому что наслушался вранья от своей я-могу-прекратить-пить-когда-захочу жены, я врал напропалую, как сказали бы в те дни.

Я проводил Майка к стоянке для автомобилей учеников, где он оставил свою «жемчужину» – старый седан «Бьюик» с закрытыми колесными арками, – и спросил, как его рука после снятия гипса. Он ответил, что все хорошо и этим летом он наверняка сможет возобновить тренировки.

– Хотя если меня и не возьмут в команду, я горевать не буду. Тогда помимо учебы смогу найти работу в городском театре. Я хочу научиться всему – установке декораций, подсветке, даже готов шить костюмы. – Он рассмеялся. – Люди начнут называть меня педиком.

– Сосредоточься на футболе, не запускай учебу, не слишком тоскуй по дому в первом семестре, – посоветовал я ему. – Пожалуйста, не трать время попусту.

Он ответил голосом чудовища Франкенштейна:

– Да... хозяин...

– Как Бобби Джил?

– Лучше. Вон она.

Бобби Джил ждала у «бьюика». Помахала рукой, но, увидев меня, тут же отвернулась, будто нашла что-то интересное на пустом футбольном поле и холмах за ним. К этому движению уже привыкла вся школа. Рана на лице зажила, превратившись в длинный широкий красный шрам. Бобби Джил пыталась замазывать его косметикой, но от этого он становился еще заметнее.

– Я убеждаю ее отказаться от пудры, из-за которой она выглядит ходячей рекламой похоронного бюро Соумса, но она не слушает. Я также говорю, что остаюсь с ней не из жалости и не для того, чтобы она больше не глотала таблетки. По ее словам, она мне верит, и, возможно, так оно и есть. В светлые деньки.

Я наблюдал, как он подбежал к Бобби Джил, схватил за талию, поднял и закружил. Вздохнул, чувствуя себя глупцом и в еще большей степени упрямцем. Отчасти мне хотелось поставить эту чертову пьесу. Хотя бы для того, чтобы заполнить время, остающееся до начала моего шоу. Но я не желал еще сильнее привязываться к Джоди. Не мог рассчитывать на долгое и счастливое будущее с Сейди, вот и мои отношения с Джоди предстояло разорвать полностью и окончательно.

Если бы шоу прошло как надо, в итоге я смог бы заполучить девушку, золотые часы и все-все-все. Но я не мог на это рассчитывать, как бы тщательно ни планировал свои действия. Добившись успеха в главном, я, возможно, вынужден буду бежать, а если бы меня поймали, деяние на благо человечества вполне могло аукнуться пожизненным заключением либо электрическим стулом в Хантсвилле.

 

 

В конце концов я согласился на постановку. Меня убедил Дек Симмонс. Для этого ему пришлось сказать мне, что я, должно быть,, псих, раз обдумываю такую возможность. Мне бы расслышать в его речах: Ох, Братец Лис, пожалуйста, только не бросай меня в этот терновый куст, но он проделал все очень уж искусно. Очень тонко. Вы можете сказать, как истинный Братец Кролик.

Как-то в субботу после полудня мы пили кофе в моей гостиной и сквозь помехи смотрели по телевизору какой-то старый фильм. Ковбои из форта Голливуд отражали атаку двух тысяч – если не больше – индейцев. За окнами лил дождь. Наверное, зимой шестьдесят второго случались солнечные дни, но я не припоминаю ни одного. В памяти остались лишь ледяные пальцы дождя, пробиравшиеся к моему выбритому загривку, несмотря на поднятый воротник овчинной куртки, которую я купил взамен длинного кожаного пальто.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...