Глава 12. Монахиня елизавета

Постепенно я пришёл в себя. Мимо меня всё ещё продолжали проходить, уже заканчивающие прикладываться к иконе женщины, по всему храму гасили лампадки, церковь почти опустела. Дождавшись конца очереди, я последним подошёл под благословение к Флавиану.

– Лёша, что-то случилось? – внимательно посмотрев на меня спросил он.

– Знаешь, отец Флавиан, я, кажется, как бы это сказать, перемолился, что-ли…

– А, в чём это выразилось? – сосредоточился Флавиан.

– С час назад, я вышел посидеть на скамеечке, размышлял о своём, можно сказать – Господа вопрошал. И, вдруг ясно слышу ответ, произнесённый вслух. Смотрю, а рядом со мной старичок сидит, благообразный такой, и от него доброта вокруг так и льётся, и вида он какого-то церковного, но не современного. Поговорили мы с ним немного, а, тут, меня Клавдия Ивановна к славословию позвала. Я тебя ещё хотел спросить про этого старичка после службы, уж больно он какой-то необычный и добрый. А, сейчас подошёл к иконе Сергия преподобного, глянул, а на ней мой старичок изображён, и даже в одежде той же самой… Слушай, так бывает вообще, а? Или у меня уже, как это сейчас говорят «чердак протёк» или «крыша поехала»?

Флавиан помолчал, потом вздохнул:

– Бывает и так, Алексей, бывает… Ты теперь – третий, кого я знаю, из тех, кому преподобный Сергий лично являлся, вот как тебе сегодня. Одному в Лавре, в Сергиевом Посаде, он тогда ещё Загорском назывался, вернее – одной – рабе Божьей, и одному здесь. В грех зависти вводишь, брат Алексий – засмеялся Флавиан – я тут одиннадцать лет служу, а такого чуда, по грехам моим, не удостоился, а ты третий день, и на! – сам Игумен земли Русской посещением пожаловал! Ох, и любит же тебя Господь, Алёша!

Он приобнял меня за плечи, встряхнул ласково, видя мою полную ошалелость.

– Посиди тут, подожди, сейчас я разоблачусь и подойду.

Скоро он вышел из алтаря вместе с матерью Серафимой, несшей перекинутым через плечо, какое-то тонкое светлое облачение.

– Благословите, батюшка, я вам, всё-таки, ещё подглажу подризничек на завтра, а то вон низок чуть примялся, не благолепно.

Хорошо, мать, Бог благословит, подглаживай, только сперва чайку нам поставь с Алёшей, мы скоро подойдём.

– Благословите, батюшка!

– Бог благословит!

Флавиан с легким выдохом присел рядом со мной на лавочку, вытянул вперёд ноги, наклонившись, потёр ладонями коленки, поморщился:

– Не было бы дождя, завтра, не то помокнем на крестном ходу…

Взглянув на его вытянутые в разбитых войлочных «деревенских» тапочках ноги, я поинтересовался:

– Болят?

– Есть, малость. Наша «поповская профболезнь» – ноги, всякие там, артрозы, варикозы, тромбофлебиты и пр. Надо же и попам, как-то спасаться, хоть ногами поболеть, слава Богу за всё! Алёш! Ты расскажи-ка поподробней, что за разговор у вас с Батюшкой Сергием вышел?

Я рассказал, практически – слово в слово. Флавиан сидел задумавшись.

– Батюшка Флавиан, а кто, кроме меня, ещё здесь преподобного Сергия видел, не секрет?

Да, нет, не секрет, тем более, что того человека здесь и нет уже давно. Лет восемь назад, у нас работала небольшая бригада маляров из К-а, белили церковь известью, попутно подштукатуривая всякие выбоинки да трещинки. Было их четверо; отец за бригадира, два сына и зять, работящие, непьющие, ну и, не то чтобы верующие, но и не безбожники, профессионалы хорошие. Младшего из сыновей звали Олегом, год лишь, как из армии вернулся. Хороший, скромный работящий паренёк, а в миру себя не находил. Девчонки его как-то не интересовали, гоняться за деньгами да материальным благополучием, тоже ему было не интересно. Его душа просила чего-то большого, настоящего, серьёзного. И, надумал он в «контрактники» в Чечню податься. Родные отговаривают, а он – мне за Родину посражаться хочется, кто-то же её должен защищать! Так и решил – после работы на церкви, отдохнуть недельку и в военкомат. А, так как был он парнем ловким и сильным, то отец его на самые высокие и неудобные места работать посылал, барабаны под куполами белить, шатёр колокольни и тому подобные. И, вот, было это как раз под Сергиев день, я в сторожке сидел, синодики переписывал, маляры колокольню добеливали, к празднику хотели успеть, слышу в открытое окошко, вроде крик и ударилось что-то о землю. Вбегает ко мне бригадиров зять с круглыми глазами, кричит – Батюшка! Олежка наш убился, с колокольни упал!

Я выскакиваю, конечно, бегом к паперти, а там Олег лежит на плитах распластанный, над ним отец и старший брат на коленях, однако, крови не видно. Тут моя Серафима подскочила, оттолкнула мужиков, врач, как никак, давай Олега осматривать да обслушивать. Потом, подняла голову, смотрит на отца Олегова и спрашивает:

– А, упал-то, он откуда?

Тот отвечает: – Да, вон, с самого верху шатра, от второго окошечка, метров с двадцати двух примерно.

Серафима уставилась на меня – Ничего – говорит – не пойму тогда.

И, опять, давай Олега осматривать да ощупывать.

Вдруг, упавший открывает глаза, улыбается радостно и говорит – мать Серафима, батюшка! А, как в Посад доехать?

Мы ему, – Лежи, не шевелись, какой Посад, сейчас «скорую» вызовем! – мол, мало ли что человек в шоке сболтнёт.

А, он – скок, и на ногах стоит! – Не надо «скорой», я весь целенький! – и улыбается во весь рот.

Но, мать Серафима – кремень – заставила-таки свозить в Т-скй травмпункт на рентген, – не дай Бог, какие скрытые травмы. Старший брат его на своей «шестёрке» свозил, мать Серафима с ними ездила.

Рентген ему там сделали, осмотрели, и, с руганью прогнали – С каких, мол, он у вас двадцати двух метров на каменные плиты упал?! Он и со стула на ковёр не падал! Ни синячка, ни ссадинки!

Вернулись они, сели мы за столом в сторожке, чай пить, все вместе. Олег рассказал:

– Как я на козырьке оступился, до сих пор и сам не пойму. Я, как раз, страховку от монтажного пояса отцепил и на неё ведро с известью повесил, чтобы удобнее было местоположение поменять, стал через козырёк переступать, и тут кроссовка соскользнула. Я только успел понять, что вниз лечу, и подумать – Конец!

– Нет, Олег, не конец! – слышу. Вижу, что я стою на земле, но не здесь, а в другом каком-то месте, на пшеничном поле, пшеница на нём высокая, и васильки яркие между колосьев, и монастырь вдалеке виднеется большой. Колокольню я хорошо запомнил, красивая такая, высокая, голубая с белой отделкой, и купол в виде чаши богатой с крестом. Рядом со мной старенький монах стоит, светленький весь такой, борода белая-белая. Смотрит он мне в глаза, а мне так хорошо-хорошо! Говорит он мне:

– Это не конец, Олеже, это начало другой твоей жизни. Ты воином хочешь быть, Родину защищать – это хорошо. Но на Кавказ тебе ехать, воли Божьей нет. Христу сейчас другие воины нужны. Приезжай ко мне в Посад, я тебя воином Христовым сделаю.

Сказал это, повернулся и пошёл к монастырю через пшеницу с васильками. Я, было хотел за ним, а тут, меня кто-то толкает, открываю глаза – надо мной мать Серафима, вокруг все вы.

Я, с полки икону преподобного Сергия достал, показываю Олегу.

– Он? – спрашиваю.

– Он! – и сияет весь.

– Ну, тогда – говорю – бери, вот, листок бумаги и ручку, пиши как в Сергиев Посад проехать.

Дня, через три они всю работу закончили, рассчитались и уехали. А, через полтора месяца, мне из Троице-Сергиевой Лавры письмо пришло, коротенькое: «Помолитесь обо мне, батюшка. Принят в число братии Троице-Сергиевой Лавры. Послушник Олег».

А, ещё через три с половиной года, новое: «Помолитесь обо мне, отче Флавиане. Сподобился принять постриг в мантию с именем Сергий, во имя преподобного Сергия Радонежского».

Вот так. Последний раз я виделся с ним в Лавре пару месяцев назад. Отец Сергий уже год, как иеродиакон.

– А, что такое – иеродиакон?

– Иеродиакон – значит – монах диакон. Если диакон «белый» то называется просто диакон, а если монах то иеродиакон.

– Подожди, а что значит «белый»?

– «Белый» значит – женатый. Всё духовенство в Церкви делится на «белое» – женатое, и «чёрное» – монашеское, «чёрное» – от цвета монашеских одежд. Потому и названия различаются. В белом духовенстве: диакон, заслуженный диакон – протодиакон, священник – иерей, заслуженный священник – протоиерей или протопресвитер. А, в монашестве, соответственно – иеродиакон, архидиакон, иеромонах, игумен, архимандрит. Кстати, высшее духовенство – епископы, поставляются только из монашествующих.

– Тогда, батюшка, объясни мне, малограмотному, что такое монашество, я ведь о нём, как ты понимаешь, только из безбожных книг да фильмов что-то знаю, и то, наверняка, всё неправильно.

Флавиан помолчал, поглаживая свою седую редкую бороду.

– Монашество, Лёша, это жизнь такая, особая, с Богом и в Боге. Само название «монах» от слова «моно» – один. То есть, один на один с Богом. Ещё монахов называют «иноки», то есть – иной, не такой как все.

– Не такой, это значит – жениться нельзя и мясо есть?

– Дело не в мясе, и не в женитьбе, Лёша, есть и вегетарианцы и завзятые холостяки, но это не делает их монахами. Монахов называют «земные ангелы, небесные человеки», ещё говорят: «свет мирянам – монахи, свет монахам – Ангелы». То есть, жизнь монахов сравнивается с Ангельской.

– А, в чём же это сходство?

– Сходство в том, что смыслом жизни и Ангелов и монахов, их назначением, является служение Богу и исполнение Его святой воли. Причём и те и другие выбрали этот путь добровольно и сознательно.

– Так, что же, все монахи святы как ангелы?

– Нет, конечно, принятие монашества не залог святости и спасения, нельзя стать святым через совершение над тобою какого-либо священнодействия или принятие на себя обетов. Только в некоторых еретических сектах учат, что – если ты стал их членом, то ты уже спасён. Но, ведь – «без труда не вынешь рыбку из пруда», а эта поговорка применима и в деле спасения души. Трудиться же над самим собой, над совершенствованием в заповедях Божьих необходимо всем, и мирянам и монахам.

– Так для чего ж тогда принимать монашество, если и трудиться надо всем одинаково, да и спастись можно и в миру?

– Вспомни, Лёша, когда ты влюбился в Ирину и начал встречаться с ней, ты ведь оставлял и откладывал другие дела ради встречи и общения с любимой? Почему?

– Ну… потому, наверное, что общение с ней доставляло мне большую радость, чем всё остальное.

– Правильно! Так же и монахами становятся те, для которых общение с Богом является радостью большей, чем все другие земные радости. В Евангелии, Христос говорит притчу о купце, ищущем хороших жемчужин, который, найдя одну жемчужину, прекраснейшую других, продаёт всё, что имеет, и становится её обладателем. Эта притча, можно сказать, напрямую относится к монахам. Есть много «драгоценных жемчужин» и в мирской жизни. Это и радость взаимной любви в христианском браке, счастье видеть выросших в вере и благочестии детей, удовольствия получаемые от честного труда, от празднования церковных и семейных праздников, и ещё многое, приносящее христианину радость сердечную и обогащающее его душу благодатью Святого Духа. Однако есть «жемчужина прекраснейшая» – непрестанная жизнь во Христе, доступная во всей полноте, лишь «продавшим всё», то есть отрешившимся от всех забот, страстей и радостей житейских, и погрузившимся в глубины богопознания. Это – монашество. Ещё, монашество можно сравнить со «спецназом» в армии. Есть обычные войска, со своим уровнем подготовки и своими задачами, а есть части «спецназа», в которых уровень подготовки намного выше, тренировки длительнее и тяжелее, но и задачи, выполняемые «спецназом» тоже – особой важности. Так вот, если Церковь называют – Воинством Христовы, то монашество – «спецназ» этого воинства.

– Хорошо, а какие же особые задачи выполняет этот монашеский «спецназ»?

– В первую очередь, это – молитва за весь мир. Один Господь знает, что было бы со всем нашим миром, во что бы он уже выродился, если бы круглосуточная монашеская молитва не умилостивляла бы правосудие Божье, не низводила бы на наш падший мир Божественную милость и благодать Святого Духа.

Второе, это – тот неоценимый монашеский опыт духовной жизни, совершенствования в добродетели и борьбы с падшими духами, который, будучи собран многими поколениями монашествующих, обобщён Святыми Отцами и изложен во множестве боговдохновенных книг Священного Предания. Этот опыт, став доступным миру, является помощью и руководством в духовной жизни всем ищущим духовного совершенства, как новым поколениям монахов, так и благочестивым мирянам.

Третье, это – непосредственное воздействие на мир примером подвижнической жизни, словом научения, старческим окормленим множества душ достигшими совершенства подвижниками. Не говоря уже о том, что монастыри с древности были центрами грамотности, духовного просвещения и местом, где ищущие укрепление и наставления в благочестивой жизни миряне получали возможность приобщиться к сокровищнице духовного монашеского опыта, обрести утешения в скорбях, а, нередко, и прозорливое откровение Божьей воли или чудесное исцеление души и тела.

– Ну, в общем, понятно… Ты, потому и не женился, чтобы стать монахом и служить только Богу и людям.

– Да, нет, не совсем так, сначала я был женат.

– Как? Ты был женат? На ком? А где твоя жена? Что же ты раньше об этом не говорил?

– Да, в общем-то, ты и не спрашивал, да, и к слову, как-то, не приходилось.

– Ну, ты даёшь! Прости, может я не туда лезу, просто мне важно понять, отчего так изменилась твоя жизнь, если для тебя это не слишком болезненно, расскажи!

– Нет, уже давно не болезненно, напротив, даже радостно видеть на своей жизни удивительное проявление Божественного спасительного Промысла. Ты, может быть помнишь, меня, по окончании института распределили в престижный космический НИИ, с перспективой серьёзной научной карьеры. И, вправду, через полгода я уже руководил группой, работали по очень интересному направлению, я был «с головой» в работе. Вот, в эту нашу группу и прислали на стажировку Валентину, мою бывшую жену. Она была дочкой главного конструктора нашего НИИ, потому её и поставили в лучшую группу конструкторов на перспективное направление. Я её сначала не воспринимал как девушку, просто – стажёр К-ва, и всё. А, она в меня с первого дня влюбилась, всячески показывала своё расположение, домашними пирожками угощала и т. д. Ну, ей, видно и папа намекнул, что я сотрудник с будущим, особенно в случае если на ней женюсь. Короче, на пятом месяце её стажёрства сыграли свадьбу в «Метрополе». А, ещё через месяц мне подарили привезённую из Франции Библию. Я открыл её, со свойственной мне придирчивостью начал читать, и… не закрываю до сих пор. Когда я понял, а это произошло достаточно быстро, что там написана Истина, я все силы ума и души бросил на то, чтобы разобраться во всём этом. Разобрался, уверовал в Бога, стал православным христианином. Сперва, и жена и начальство, сквозь пальцы смотрели на моё хождение в церковь, соблюдение постов, отсутствие на партсобраниях. Жена даже одно время подыгрывала, захаживала иногда в храм, носила антикварный крестик, даже согласилась тайно повенчаться, ради романтики. Потом моя растущая религиозность стала надоедать всем. Жена не понимала, почему нельзя ходить в посты по театрам и ресторанам, вступать в супружескую близость, почему я не гонюсь за материальными благами, не хожу с нею в гости к «нужным» людям, не «пробиваю» загранкомандировки. Последнее особенно раздражало её. С учётом возможностей тестя, мне достаточно было проявить лишь некоторую активность, и мы поехали бы на полтора года в Париж, город мечты моей бывшей супруги. А, я, вместо Парижа, тащил её в Псково-печерский монастырь, в Троице-Сергиеву Лавру, на Новый Афон, в Никольское к старцу схиархимандриту Гавриилу, ставшему впоследствии моим духовным отцом и наставившим на путь священнического и монашеского служения Богу. Словом дома росла напряжённость, на работе тоже. Жена стала чаще «отдыхать» без меня в компаниях таких же «элитных детей», ездить по дачам, загородным ресторанам и пр. В какой-то из компаний она и встретила молодого французского микробиолога Симона, который так очаровался Валентиной, что, даже зная о её четырёхмесячной беременности, сделал ей предложение, и терпеливо ждал, пока уладятся все проблемы с разводом и оформлением выезда, и, уже потом, во Франции, усыновил рождённую Валентиной мою дочку.

– Господи! Так у тебя и дочка есть?!

– Была. Симон с Валентиной достаточно благополучно прожили четыре с половиной года в пригороде, столь желанного моей бывшей женой, Парижа, он прилично зарабатывал, она занималась воспитанием дочки и, родившегося уже от брака с Симоном, сына. А в восемьдесят шестом, двадцать восьмого августа по новому стилю, в праздник Успения Пресвятой Богородицы, во время возвращения с Лазурного Берега из отпуска, их машина вылетела на встречную полосу под грузовик. Симон и дети погибли сразу, Валентина полторы недели была в коме. Первое, что она сказала, когда пришла в себя, было – «позовите мне русского православного священника». Священника позвали, она долго исповедовалась, причастилась. Полностью выздороветь она уже не смогла. Через полгода она умерла в Ш-ском православном монастыре в Франции от кровоизлияния в мозг, успев перед смертью принять постриг. Если не забудешь, помолись иногда о упокоении приснопоминаемой монахини Елисаветы. Вот и вся история моего брака.

– Да, дела! А, ты-то как же?

– А, я в тот же год, когда жена развелась со мною, поступил сразу во второй класс семинарии, за год экстерном сдал весь курс, принял постриг с именем Флавиан, и… теперь сижу вот здесь с тобою.

– Батюшка! По второму разу чайник закипел! – голос матери Серафимы был сдержанно строг.

– Пойдём, Алексей… – Флавиан со вздохом встал и попереступал с одной на другую на своих больных ногах.

По дороге к выходу я остановился у свечного прилавка, положил на поднос деньги, взял с прилавка книжечку «Поминание», раскрыл на странице «О Упокоении», и на первой строчке написал печатными буквами – МОНАХИНИ ЕЛИСАВЕТЫ.

ГЛАВА 13. ЛИТУРГИЯ

Вернувшись на ночлег к Семёну, я застал хозяина на террасе, на той же резной табуреточке, ведущим неторопливый разговор с сидящим в «Мотином» креслице Дмитрием Иларионовичем.

– Добрый вечер, Алексей! Знакомься со своим новым соседом по «гостинице» – добродушно приветствовал меня Семён.

– Да, мы уже знакомы, Семён Евграфович! Имели удовольствие общаться сегодня. Присаживайтесь, Алексей!

Я присел на услужливо подставленный мне радушной Ниной стул.

– Мы, сейчас, Алексей, про шаровые молнии разговаривали с Семёном Евграфовичем – Дмитрий Иларионович повернулся, чтобы лучше видеть меня – Семён Евграфович считает их, чуть ли не живыми существами, и, возможно он не далёк от истины, так как природа их до сих пор наукой не объяснена.

– Ну, вот, к примеру, Димитрий Иларионович, – заговорил Семён – был у меня такой случай, в молодости, с этой самой шаровой молнией. Пошёл я, раз, на охоту по осени, проходил полдня впустую, брёл потихоньку домой. Пасмурно было, морось в воздухе висела мелкая, холодало. Вышел я, как раз, на луга, за Гребёнкиным оврагом, и шёл в сторону дома. Глядь, а по полю, метрах в ста от меня, яркий бело-жёлтый шар катится по воздуху, в полметре над землёй, мягко так поныривая, как на невысокой волне. Размером, думаю, с колесо УАЗика будет. И, катится этот шар параллельно моему ходу, чуть быстрее, чем я сам иду. Остановился я, стал глядеть на него, он тоже встал. И кольни меня тут шальная мыслишка – достану я этот шарик жаканом с ружьишка то моего, иль нет? Уже было и ружьё с плеча стянул. Смотрю, а шар, вроде как краснеть стал, совсем как солнце иногда на закате, и в мою сторону пополз. Ну, думаю – что-то тут не то! Ружьишко обратно на плечо одел, перекрестился и «Отче наш» начал читать. Шар остановился, посветлел опять, потом, быстренько так покатился к середине поля, где дуб двухсотлетний стоял, могучий такой. Подкатился он к дубу и, как бахнет! У меня, за триста метров оттуда, аж уши заложило! Полыхнул дуб, как пересушенный стожок жарким летом, минут через двадцать только угольки дотлевали. Подумал я тогда – а, ну как стрельнул бы я? Испугался, что греха таить… Вот с тех пор я к этим «шарикам» огненным с большой опаской и отношусь, прямо ведь, как будто мысли мои он тогда прочитал, как вот это объяснить?

– Так, наверное и объяснить, что – прочитал, добрый всем вечер! – невысокий, загорелый парень в военной рубашке без погон, в военных же брюках и ботинках взошёл на терраску.

– Игорь Сергеевич! Приветствую вас, рад вас видеть! – обнял его Дмитрий Иларионович.

– Здравствуй, Игорёк, что давно не был? – протянул ему руку Семён.

– На ученья летали, молодых натаскивали, слава Богу, хоть сегодня вырвался. Игорь повернулся ко мне, протянул руку – Игорь, будем знакомы!

– Очень приятно, Алексей. А, вы – военный лётчик?

– Лётчик, капитан ВВС.

– А почему вы так про молнии сказали, вы, наверное, что-то знаете про них?

– Не то, чтобы знаю, просто личный опыт имел, собственно через тот опыт и в Бога уверовал.

– Расскажите, Игорь, садитесь вот сюда – Дмитрий Иларионович указал Игорю на кресло в котором только что сидел сам.

– Что вы, Дмитрий Иларионович, ни в коем случае, мне вот здесь, на табуретке будет удобно! – Игорь присел на невысокий табурет.

– Расскажу, это и вправду интересно. Было это, три с небольшим года назад, я только что в здешнюю часть перевёлся. Обычный тренировочный полёт, высота полторы тысячи, отрабатываю манёвр, вдруг, из вентиляционного отверстия в кабину влетает шаровая молния размером с крупный апельсин, облетает вокруг моей головы и зависает перед лицом. Что я тут успел передумать, вся жизнь вмиг перед глазами пролетела! Чётко понимаю – отлетался, старлей! Сейчас полыхнет и всё! И, тут заклинание вспоминаю, так я его тогда считал – «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас!» – у нас его многие лётчики в полку знали, и в экстремальных ситуациях читали, говорили – помогало! Причём и верующие читали и неверующие. Так вот, только я эту молитву произносить начал, шаровая стронулась, опять гермошлем вокруг облетела, и нырь в тоже отверстие, откуда появилась. Приземлился я, посидел в кабине, и пошёл у поварих в столовой выяснять – где тут церковь поблизости. Так и попал сюда, к батюшке. Вот и понимай, разумная шаровая молния или нет, но молитву она – точно понимает!

– Игорёчек, миленький, покушаете с дороги? – Нина, по матерински ласково, тронула плечо лётчика.

– Спаси, Господи, Нина Петровна! Опоздал немножко!

Причащаться завтра собираюсь, а уже первый час ночи! Да, я, собственно, и не голоден.

– И, то правда – встал Семён – засиделись малость, пора опочивать!

Сена на Семёновом чердаке с избытком хватило на троих. Дмитрий Иларионович уснул сразу, лётчик Игорь, поставив подсвечник на, заменявшую ночной столик, прялку, ещё какое то время дочитывал свои молитвы. Потом всё стихло.

Ночью я внезапно проснулся. Ощущение нависшей беды охватило меня всего. В мозгу зуммером звенела мысль – Ирине плохо!

На сердце стало тягостно до боли, грудь, словно обручем вжимало внутрь. Я встал со своего сенного ложа, стараясь не будить никого спустился с чердака, и вышел за калитку.

Ночь была дивная – тихая, тёплая, с волнующими запахами трав и цветов из Нининого палисадника. Соловьи заливались безумными серенадами, трещали какие-то букашечки и жучки, пролетая проухала сова. Мне было тяжко и трудно. Рука механически потянулась к чехлу мобильника на поясе. Чехла с мобильным телефоном не было.

– Тьфу! Он же в машине, в бардачке! Небось разрядился уже!

Я быстрым шагом отправился к церкви.

Мобильник разряженный валялся в бардачке незапертой «Нивы». В Москве бы так! Я подсоединил телефон зарядным шнуром к гнезду прикуривателя, включил, через 09 нашёл и набрал номер круглосуточной справочной Ирининой больницы.

– Миронова? Ирина Витальевна? Одну минутку… Так, сегодня прооперирована, операция прошла успешно, температура в 21.00 была 38,1 – нормально для первого дня, завтра с 11 до 12.30 можете поговорить с лечащим врачом.

– Спаси вас, Господи! Большое спасибо! Дай Бог вам всего самого наилучшего!

– Пожалуйста, пожалуйста… всего доброго.

Я вздохнул и прислушался к себе – тягостная тревога не ушла совсем, а сжалась, как бы «заархивировалась», и спряталась где-то в уголке под сердцем.

– Ну, ладно! – успокоил я сам себя – вроде бы всё в порядке, завтра позвоню доктору и узнаю подробности. Хватит паниковать, пошли спать!

Уснул я почти сразу, и приснился мне сон.

Вроде как, я сплю и, в то же время проснулся и просто лежу здесь же на сене, между Игорем и Дмитрием Иларионовичем. И, вдруг, входит на чердак моя Иришка, моложавая такая, радостная, светится аж, и присаживается около меня на корточки. Смотрит на меня с такой любовью, с такой нежностью, как, в первый день свадьбы… Протягивает к моему лицу ладошку, касается моей щеки кончиками пальцев. А, я всё вижу, но прикосновения не чувствую, хотя очень хочется эту ласку её руки ощутить. Потом она встаёт, с такой же нежной улыбкой машет мне рукой и поворачивается уходить. А, я хочу её задержать, пытаюсь подняться, кричу что есть силы… а, сам как онемелый и парализованный, ни шевельнуться, ни звука произнести не могу. И, такое отчаяние охватывает меня, что сердце просто рвётся на куски, боль нестерпимая… а Ирина уходит и растворяется на фоне окна. Я плачу от безысходности, скрежещу зубами от душевной муки, и… засыпаю.

Проснувшись с первыми лучами солнца, я обнаружил, что помню этот сон до мельчайших подробностей.

На дворе у колодца, с весёлым фырчаньем и поохиваньем, умывались, по пояс обнажившиеся Игорь и Дмитрий Иларионович, поливавшие друг друга по очереди из ведра студёной колодезной водой.

– Алексей! С добрым утором! Идите к нам ополоснуться! Чудо, что за водичка – приветствовал меня Дмитрий Иларионович.

– Спасибо, спасибо! Я ещё не созрел до моржа! – откликнулся я.

– Алексей! – вышедший на крыльцо Семён позвал меня – ты ещё ничего с утра не кушал, воды не пил?

– Нет, не успел пока!

– И, хорошо, что не успел, батюшка тебя велел натощак в алтарь привести.

– В алтарь?!

– В алтарь. Зачем – не спрашивай – не знаю, так батюшка благословил, пойдём пораньше, мне надо в алтаре лампады зажигать. Батюшка, небось, уже в алтаре, хотя, опять, до двух часов ночи исповедовал.

И, мы пошли в храм.

По дороге, путаясь в своих мыслях я пытался разобраться в происходящем. Флавиан велел меня привести в алтарь – почему? Ведь алтарь это самое святое место храма! Я понимаю – Серёженька! Тот – чистый ангелочек! Или тот же Семён – он, хоть и нагрешил в молодости, зато уже много лет ведёт жизнь благочестивую и праведную… А, я-то! Только вчера на исповеди вылил на Флавиана всю «канализацию» опоганенной грехами души, показал ему всю свою мерзость и – в алтарь! Хотя, должно быть у Флавиана есть на это, какие-то свои соображения, в общем, ему виднее… А, тут ещё сон этот… Надо будет про него спросить у Флавиана…

Я не заметил, как мы подошли к церкви.

Войдя в храм, я, вслед за Семёном, приложился к стоящей на центральном аналое иконе преподобного Сергия, затем поднялся по ступенькам у правого клироса на солею и… замер, не решаясь войти в оставленную для меня Семеном открытой невысокую дверь с изображенным на ней строгим Архангелом.

Видя моё трепетное замешательство, Флавиан, внезапно заполнивший собою весь дверной просвет своей могучей фигурой в полном облачении, взял меня за руку, и, вводя в святой алтарь, негромко произнёс: – Раб Божий Алексий «внидет в Дом Твой, поклонится ко Храму святому Твоему», благослови его, Господи!

Затем, повернувшись ко мне – сделай три земных поклона в сторону святого престола, Алёша – он указал на стоящий в центре алтаря, одетый в парчовые облачения высокий кубообразный престол со, стоящей на нём, небольшой, высотой в локоть, золотой церковкой. Я трижды поклонился.

– Я хочу, Алёша, чтобы ты сегодня свою первую божественную Литургию провёл в алтаре. Стой вот в этом уголке, смотри, молись, не пытайся сразу понять головой всё, что здесь будет происходить, потом разберёшься и поймёшь. Просто отключись от всего что за этими стенами, общайся с Богом своим сердцем, проси Его обо всём, самом для тебя важном, в первую очередь о преображении твоей души Духом Божьим в душу христианскую, могущую вместить в себя Божественную любовь и нести её в мир.

Я молча встал в указанный мне простенок.

В это время, Семён заканчивал зажигать красивые разноцветные лампады на стоящем сразу за престолом высоком бронзовом «семисвечнике». Обтерев руки тряпицей, затем ополоснув их водою из висящего в противоположном от меня углу умывальника, и тщательно вытерев их полотняным, с вышивкой, рушником, Семён взял со столика, аккуратно сложенное облачение, повернув его кверху вышитым золотым крестом и подошёл к Флавиану.

– Благослови, Владыко, во святый стихарь облещись! – Семён склонив кудлатую голову протянул своё облачение к священнику.

– Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков, аминь! – Флавиан широким крестом осенив Семёна, положил руку на край стихаря. Семён, благоговейно поцеловав руку Флавиана и крест на стихаре, ловко развернул его и надел на себя, сразу преобразившись в сверкающего витязя.

Дверь отворилась, и в алтарь светлым лучиком скользнул Серёженька, легко положив поклоны престолу, радостно обнявшись с громадиной Семёна, также легонько, словно порхая, благословившись на облачение в стихарь и облачившись в него.

Флавиан стоял в левом дальнем углу алтаря, уткнувшись животом в край такого же как престол, кубообразного стола, тоже облачённого в расшитые крестами парчовые одежды. На этом столе слева от Флавиана высилась горка свежеиспечённых, пахнущих свежестью белого хлеба просфор, которые Флавиан брал по одной, маленьким, похожим на копьё ножичком, выкрашивал из них мелкие частички на стоящее перед ним золочёное блюдечко, одновременно прочитывая взглядом лежащие перед ним записки с именами живых и усопших. Затем «вынутые» просфоры складывались им в стоящую рядом на табурете плетёную корзину, изнутри обшитую чистой белой тканью.

Ближняя ко мне боковая дверь алтаря отворилась, и в неё просунулась седая голова управлявшего хором старичка-регента.

– Батюшка! – громким шепотом позвал он – благословите часы начинать, певчие в сборе!

Флавиан перекрестился, вздохнул, набрал в лёгкие воздуха, и громко возгласил – Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков!

– Аминь! – откликнулся с клироса звонкий голосок Серёженьки – Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! Царю Небесный, Утешителю, душе Истины… – завораживающим упругим ритмом полетело по храму переливающееся взволнованное чтение-пение, как-то легко, и, в то же время настойчиво мобилизующее внимание слушающих на молитву.

В алтаре запахло ладаном, это Семён поднёс дымящееся кадило к Флавиану и в полупоклоне замер перед ним, держа кадило со снятой крышкой перед собою. Флавиан брал какие-то предметы, крестообразно проводил ими над благоухающим кадильным дымом, затем ставил их перед собою, накрывал их, и красивую золочёную чашу вышитыми парчовыми покрывальцами, затем взяв у Семёна кадило, кадил всё это, кланяясь и проговаривая вполголоса какие-то молитвы. Затем он, потянув за шнур, открыл завесу, и, также вполголоса читая какую-то молитву начал кадить с четырёх сторон престол, затем, покрытые им сосуды, светящуюся изнутри стеклянную икону Воскресения Христова, стоящую в кивоте у восточной стены, и все иконы в алтаре.

Кадильный дым был терпким и сладким, в его аромате ощущались смолистые запахи восточных благовоний, этот аромат навевал некое священное волнение, обращал мысли куда-то в древность, в глубины бытия…

Задумавшись, я не заметил, как Флавиан вышел из алтаря, позвякивание его кадила, изредка доносилось из храма, робко пробиваясь сквозь звонко-торжественное чтение Серёженьки на клиросе.

Воспользовавшись тем, что Семён подошёл к шкафчику рядом со мной и доставал оттуда какие-то большие чёрные, похожие на угольные, таблетки, я тихонько спросил его – Семён! А, как называется вон тот второй стол, на котором сейчас сосуды покрывали?

– Это – жертвенник. К нему, как и к престолу, только священник и диакон прикасаться могут, также, как и к сосудам, которые на нём стоят. На жертвеннике батюшка сейчас совершал «проскомидию» – по гречески – приготовление. Приготовлял, значит, Святые Дары. Сейчас они ещё не освящённые, просто – хлеб и вино, а, когда батюшка их на престоле освятит, станут – Тело и Кровь Христовы. Ради этого освящения, собственно Литургия и совершается. Ну, и причащения этими Святыми Дарами христиан православных, тех кто приготовился, конечно.

В это время в алтарь вернулся Флавиан. Он покадил престол крестообразно, со стороны царских врат и отдал кадило Семёну, который с благоговейным поклоном принял его, поцеловав при этом руку Флавиана. Чтение на клиросе прекратилось, Серёженька, незаметно проскользнул в алтарь и встал около Семёна.

Флавиан молча стоял перед святым престолом, опустив голову и закрыв глаза, заметно было, что он сосредоточенно молился.

Но, вот он распрямился, глаза его блестели, он воздел руки вверх, словно готовясь принять в них, робеющего спрыгнуть с высоты ребёнка, и голосом, слегка прерывающимся от волнения, начал – Царю Небесный… приди и вселися в ны… устне мои отверзеши и уста моя возвестят хвалу Твою!

Затем, приподняв над престолом большое старинное Евангелие в чеканном позолоченном переплёте, сотворил им в воздухе знамение креста и возгласил – Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков!

– Аминь! – прозвучало со стороны клироса.

Дальше я рассказать не смогу. Передать то, что происходило во мне и вокруг меня в алтаре во время Божественной Литургии, теми словами, которыми я привык пользоваться – бессмысленно, всё равно как рассказывать о симфонической музыке на языке глухонемых. Да, и надо ли? Это можно только пережить самому. Могу лишь сказать, что я понял, что такое Небо, ибо я там побывал. Я слышал Евангельский голос Бога, я чувствовал присутствие Ангелов, я созерцал совершение Безкровной Жертвы священническими руками, я принял в себя Тело и Кровь распятого за мои грехи Христа. Сказать, что я был счастлив – ничего не сказать, мне просто открыли двери в Небо, и я побывал Там. Когда Семён вывел меня из алтаря, чтобы я причастился вместе с другими причастниками, я был удивлён, что есть земной мир, и ещё какая-то жизнь. А, причастившись, я вернулся в алтарь, и только когда, закончивший служение Литургии, молебна и даже уже и панихиды Флавиан, разоблачался от священнических одежд, я начал осознавать, что всё ещё способен чувствовать в своём теле земное притяжение. Флавиан молчал, лишь иногда спокойно взглядывая в мою сторону.

– Отец Флавиан! Мне нечем тебя отблагодарить за то, что я получил сегодня… просто я теперь всё понял… прости, я не знаю как это выразить по другому. Слава Богу за всё!

– Слава Богу, Алёша, слава Богу!

Мы тихонько вышли из алтаря.

– Батюшка! Мать Серафима зовёт вас к столу, все уже садятся – Серёженька лучился радостью и любовью.

– Идём, именинничек наш, идём! – Флавиан нежно взъерошил его вихры.

– Отец Флавиан! А, можно я не пойду за стол, посижу один в садике за храмом?

– Ну, посиди, посиди, побудь один, я понимаю… Потом вместе чайку попьём.

Я пошёл в сад, в ту самую резную беседочку среди жасмина и сирени, где я уже сидел недавно, хотя теперь мне казалось, что с того момента прошла уже не одна жизнь.

Когда я садился в беседке на невысокую скамеечку, что-то в кармане вызвало неудобство. Я привстал, сунул в карман руку и вытащил мобильный телефон. Куда-то мне надо было позвонить? Я механически вызвал последний соединявшийся со мной номер и поднёс трубку к уху.

– Справочная 16-той больницы, чем могу вам помочь?

Какая больница? Чем мне там могут помочь? Ничего не пойму!

– Алло, алло! Вы на проводе? Вас не слышн<

⇐ Предыдущая12345

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: