 |
Я занялся лобстером. Несколько минут мы ели молча, прежде чем она продолжила разговор.
|
|
|
|
– Итак, "Моби Дик". Ты видишь там что-то, чего никто больше не видит?
– Насколько я могу судить, да, – сказал я. – Есть ключ, открывающий "Моби Дика". Когда у тебя есть ключ, он становится совершенно другой книгой. Действительно великой и важной книгой.
– Многие думают, что это и так великая и важная книга.
– Да, могу себе представить. В сегодняшней интерпретации это скорее неудачная книга. Меня не удивляет, что вначале книга не имела успеха, и Мелвилл умер в безвестности. Скорее меня удивляет то, что эта книга смогла возродиться. Она чудесна во многих аспектах, но терпит неудачу на высшем уровне, поэтому, – я пожал плечами, – что ещё остаётся?
– Мне кажется, я понимаю, о чём ты говоришь. Определённо не существует удовлетворительного объяснения мономании Ахаба, которая, похоже, является центральной темой книги.
– Да, я провёл последние несколько недель, просматривая комментарии к "Моби Дику". Я просмотрел всё в твоём доме, был в местных библиотеках и в городе, искал в интернете, где только можно. Я прочёл – ну, пробежал глазами – точки зрения, касающиеся "Моби Дика", из всех возможных перспектив, и ни одна из них не признаёт того факта, что все они восхищаются неверным уравнением – уравнением, которое не сходится. Это кажется странным, но факт остаётся фактом: "Моби Дик" приобретает смысл, только будучи верно интерпретирован, а насколько я смог выяснить, никто до сих пор этого не сделал. В общепринятой интерпретации, это печальная патетическая история о невротическом безумце, который уничтожает всё и вся в области своего влияния по необоснованным причинам – ради мести бессловесной твари, как сказал Старбок, которая покарала его из слепого инстинкта. Интересно отметить, что в течении ста пятидесяти лет читатели не смогли понять Мелвилла лучше, чем Страбок понимал Ахаба. Многие обозреватели пытались выжать сколь-нибудь великого смысла из книги, словно они знали, что это великое произведение классики и значит, уравнение должно сходиться, но оно не сходилось. Явно не сходилось. Король был голым. Некоторые критики говорят, что это история о Человеке, сражающимся с Судьбой или Богом, потому что это самые большие вещи, у которых есть названия. Современным эквивалентом их версии трагического героя Ахаба был бы мужик, который зашёл в кафе и застрелил тридцать человек из-за царапины на его машине. Вот Ахаб. Говорить, что "Моби Дик" великая книга в соответствии с таким взглядом, так же нелепо, как защищать того стрелка из кафе, возвышая его до какого-то великого мистического измерения. Это абсурд.
|
|
|
Это было определённо многовато для её восприятия; она была слишком проницательна, чтобы не увидеть своё имя в списке моей обвинительной речи.
– И однако, ты говоришь, что это великая книга.
– О, да, за пределами чисто литературного величия. Вот что я говорю. Это было одним из самых больших удовольствий в моей жизни – открыть эту книгу и её автора.
– Ну, не заставляй меня ждать. Что такого ты увидел, что пропустили все остальные? Что это за ключ, который открывает "Моби Дика" и превращает его в совершенно другую книгу?
– Капитан Ахаб был в здравом уме. В более здравом, чем обычно. Радикально здравом.
Несколько мгновений она пристально смотрела на меня, чтобы понять, серьёзно ли я говорю. Наконец, она медленно заговорила.
– Я никогда не слышала правдоподобных аргументов в пользу здравомыслия Ахаба. Некоторые пытались, но это всегда было похоже на квадратную затычку в круглой дырке. Не могу себе представить интерпретацию, где капитана Ахаба можно воспринять как здравомыслящего человека.
|
|
|
– Знаю, – ответил я, – но я могу. Я абсолютно чётко это вижу. "Моби Дик" это как открытка, посланная нам Мелвиллом. До сих пор все полагали, что это игра его воображения, выдуманное место, но это не так. Это реальное изображение реального места, и я узнаю его, потому что был там.
Мэри молча слушала меня. Она начинала немного волноваться. Книга Мелвилла, с которой она так долго была прекрасно знакома, которая была значительной частью её жизни, очень близкой её сердцу, начинала выглядеть не такой уж знакомой, возможно, даже немного враждебной.
– Герман Мелвилл составил карту, – продолжал я, – запредельного, о чём никто и подозревать не мог. Это совсем не то, что думают, это даже близко не похоже на то, что думают.
Мы с дочерью Мэри вместе ходили в школу танцев в те времена, когда ещё оставляли зубы под подушкой. Мы носили белые перчатки. Она была первой девочкой, которой я кланялся, а я был первым мальчиком, которому она делала реверанс. Мэри тогда назвала меня своим красавчиком. Теперь её красавчик вырос во что-то непонятное и, может быть, не такое красивое, которое сидело напротив неё прекрасным вечером, созерцая яхты в порту, и рассказывало ей о том, что она никогда не видела того, на что она наиболее пристально смотрела; что даже сейчас, когда её дети выросли, муж давно умер, а жизнь подходит к завершению, её путешествие может только начинаться. Она волновалась не оттого, что чувствовала начало чего-то нового, но скорее из-за того, что обычно предшествует началу. Жизненные циклы не совпадают с циклами тела. Это может стать абсолютно новым миром, абсолютно новой жизнью в любом возрасте, но перед тем, как принять новое, мы должны отпустить старое.
10. Кем бы ты ни был, обнимающий меня.
Уолт Уитмен
Кем бы ты ни был, обнимающий меня,
всё бесполезно без одной вещи.
Честно предупреждаю тебя, прежде чем ты увлечёшь меня дальше –
я не тот, кто ты думаешь, но совсем другой.
Кто мог бы стать моим последователем?
Кто смог бы назвать себя кандидатом на мою любовь?
Этот путь покрыт мраком –
результат не определён, возможно разрушителен;
Тебе придётся оставить всё остальное –
лишь я должен быть твоим Богом, единственным и непреложным.
И даже тогда твоё послушание будет долгим и изнурительным,
вся прошлая теория твоей жизни и всё сходство
с жизнями вокруг должно быть отброшено.
Так отпусти меня сейчас, не доставляй себе лишних хлопот –
сними руку с моего плеча,
оставь меня и иди своей дорогой.
|
|
|
Или где-то украдкой в лесу попытайся,
или на гребне скалы, на открытом воздухе
(ведь я не могу появиться в комнате под крышей какого-то дома,
и ни в одной компании,
и в библиотеках я лежу немой, тупой, либо не рождённый, либо мёртвый),
но, быть может, на высоком холме –
сперва проверь хорошенько, нет ли кого на много миль вокруг –
я появлюсь вдруг,
Или, быть может, на плывущем корабле, или на берегу моря,
или на каком-то тихом острове,
и позволю тебе прикоснуться своими губами к моим
долгим поцелуем верного товарища,
или жениха,
ибо я твой жених, я твой товарищ.
Или, если захочешь, я проберусь под твои одежды,
где смогу почувствовать биение твоего сердца,
или прильнуть к твоему бедру.
Унеси меня с собой, когда отправишься в путь по земле иль по морю,
ведь для меня достаточно – лучше всего – просто прикасаться к тебе,
и вот так, прикасаясь к тебе, я тихо усну
и унесусь в вечность.
Но эти строки – обман, ты рискуешь быть обманутым,
ты никогда не поймёшь их, не поймёшь меня,
сперва они ускользнут от тебя, потом ещё больше –
и, уж конечно, я ускользну от тебя,
даже когда ты будешь уверен,
что непременно поймал меня, смотри!
Ты увидишь, как я уже вырвался из твоих рук.
Я не для того занимался тем, что писал эту книгу,
чтобы читая её, ты смог всё понять,
Ведь не тот лучше всего знает меня, кто восхищается мной
и хвастливо меня превозносит,
И кандидаты на мою любовь (или очень немногие из них)
не становятся победителями,
И мои поэмы делают не только добро –
они делают столько же зла, а может, и больше,
Потому что всё бесполезно без того, что ты много раз
мог угадать, но так и не угадал – того, на что я намекал.
|
|
|
