Ежов: ломая догмы и стереотипы

Ранним утром 4 февраля 1940 года во двор Сухановской особорежимной тюрьмы вышел израненный человек в грязном красноармейском обмундировании.
Ему было очень трудно пройти несколько метров до кирпичного забора, тело его болело от постоянных побоев, и к тому же совсем недавно он перенес тяжелую болезнь, осложненную перенесенным когда-то туберкулезом. Выстрелы разорвали тишину бывшего монастыря, маленький человек перестал существовать…

Так кем был этот маленький человек? – палачом или героем, верным сыном партии всего себя без остатка отдавший служению делу революции, давайте попробуем разобраться.
Детство
Родился Николай Иванович Ежов 1 мая 1895 года в семье рабочего, где кроме Коли было еще двое детей, родители отдали его в школу где он и отучился три года, в школе Николай оказался способным ребенком, обладал каллиграфическим почерком и неплохо пел.
С 11 до 14 лет Коля был учеником портного, а далее работал на Путиловком заводе и на Треугольнике. Когда началась первая мировая война Николай добровольцем пошел на фронт.

Начало большого пути
5 мая 1917 года Ежов вступает в Витебске в партию большевиков, занимается распространением газет и листовок, пропагандой среди рабочих.
Вот как описал одно из его выступлений большевик В.С. Романовский: «Прослышал я, что есть в Витебске такой слесарь-большевик Ежов, который организует красногвардейские отряды для того, чтобы раз и навсегда прогнать капиталистов. Я туда и записался.
Однажды пошел я на сбор отряда, а начальник мне и говорит:
— Хочешь, Романовский, Ежова послушать?
— Хочу, — говорю, — товарищ начальник.
— Ну так иди вот с этими тремя товарищами в пятые артиллерийские мастерские. Там Ежов и выступает.
В мастерской мы застали множество народа. «Вот и Ежов», — показали мне на человека небольшого роста. Первое мгновение я даже не поверил. На бочке стоял человек нашего выгляду, в простой потертой одежде и запросто беседовал с рабочими. По тому, как Ежов говорил, понял я нутром, сердцем, что меньшевики – это та погань, которую надо вышвыривать, нам, рабочим, из своих рядов».

С 1919 года Ежов политрук 2-й базы радиотелеграфных формирований в городе Саратове, после эвакуации радиобазы в Казань он получает назначение комиссаром радиошколы в составе базы.
Партийная Работа
По окончании гражданской войны он приезжает в Марийскую область, где Николай столкнулся с целым комплексом проблем. Народное хозяйство области было разорено войной и внутренней борьбой между марийцами и русскими за главенство в обкоме.
В этом окружении Ежов был чужим, и вчерашние враги сплотились против «московского назначенца», к тому же на должность секретаря уже был избран Н.Ф. Бутенин. Ситуацию с двумя кандидатами рассматривало бюро Марийского обкома, где Ежов был избран с перевесом всего в один голос. Самой главной своей задачей Николай видел борьбу с голодом в крае. С этой целью он создает ревизионную комиссию для проверки областного продовольственного комитета.
В ходе проверки вскрылись факты хищений продовольствия в особо крупных размерах, к которым был причастен член президиума облисполкома И.А. Шигаев и другие высокопоставленные чиновники, оказавшиеся, как и он под следствием. Члены бюро обкома не остались в долгу и обвинили самого Ежова в «семейственности», ведь вместе с ним работает его жена А.А. Титова.

Поняв, что в такой обстановке не возможно работать Николай Иванович пишет письмо в ЦК с просьбой предоставить ему другую должность. В результате рассмотрения письма Ежова Оргинструкторский отдел ЦК постановил укрепить Марийский обком проверенными большевистскими кадрами, что позволило прекратить вражду на национальной почве, а Николая Ивановича ждало новое назначение – в Семипалатинск.
Став секретарем Семипалатинского губкома, Ежов быстро разобрался в ситуации. Подметив, что местные земли богаты полезными ископаемыми, а земледелие, в связи с засушливым климатом, не может быть основным направление развития народного хозяйства в губернии, он заявил: «В ближайшее время предполагается обратиться в вышестоящие с ходатайством о переводе в Семипалатинскую губернию ведущих кожевенных заводов. Это удешевило бы производство и дало толчок к общему экономическому подъему губернии».
В Семипалатинске работа у Николая Ивановича шла хорошо, что позволило ему немного отдохнуть после марийских волнений. Вот как отзывался о его работе ответственный секретарь Киробкома Г.М. Дунаев: «Безусловно, на своем месте стоит тов. Ежов – секретарь Семипалатинского губкома, сумевший сплотить вокруг себя все здоровые силы организации, совершенно разложенной политикой старого секретаря».

Партийные органы Киргизии были в то время расколоты межгрупповыми противоречиями, в традиции местного населения, Николай Иванович, применив весь свой административный талант, сумел преодолеть эти противоречия и сплотить вокруг себя партийцев.
В мае 1924 года, на проходившей в Оренбурге IV партийной конференции Ежов был избран членом президиума Киробкома. Это известие опечалило товарищей Николая в Семипалатинском губкоме. Ежов зарекомендовал себя как человек чуткий, добрый, отзывавшийся на любую просьбу, он всегда был «душой» компании, мог поддержать любой разговор, неплохо пел и плясал.
В 1929 году Николай Иванович был назначен заместителей по кадровой работе наркома земледелия. Ежов вспоминал позднее: «вопрос о моем назначении был решен против моего желания. Я пришел в секретариат Сталина и стал просить о приеме, мне отказали. В это время вошел Сталин. Видя, что я ругаюсь в секретариате, он пригласил меня к себе в кабинет, где и состоялась беседа. Он меня пожурил за мое не хорошее поведение и сказал, что бы я работал».
И Николай, как и всегда, отдал всего себя новому делу. Он занимался не только подбором высококвалифицированных кадров для сельского хозяйства, но и пытался улучшить профессиональное образование. В то время, многие учебные заведения, готовившие работников сельского хозяйства, совсем не имели материально-технической базы, для должной подготовки специалистов. Николай Иванович лично доставал необходимые материалы и пособия.

Борьба с врагами
В 1934 на XVII съезде партии Николай Иванович был избран членом ЦК ВКП(б) и членом Оргбюро. Наряду с этим Ежов получил должность заведующего Промышленным отделом ЦК (система отраслевых отделов была введена вместо расформированных оргинструкторского и распределительного отделов), а по совместительству руководил Политико-административным и Планово-финансово-торговым отделами ЦК. По линии руководства Политико-административным отделом Николай впервые столкнулся с деятельностью ОГПУ.
1 декабря 1934 года в Смольном был убит Сергей Миронович Киров. Вечером того же дня в составе специальной партийной комиссии в Ленинград выехал Ежов. Сергей Миронович пользовался большой популярностью не только среди членов партии, но и среди населения, что давало ему возможность быть конкурентом И.В. Сталина. В связи с этим сразу после убийства поползли слухи, о том, что Кирова устранили именно по указанию Сталина.
Находясь в Ленинграде, Николай попытался вникнуть в работу следствия, но это в первое время не получилось. Следователи не желали допускать чужого гражданского человека в тайны расследования. Но после вмешательства Я. Агранова, друга Николая, эта трудность была устранена. По факту убийства С.М. Кирова к ответственности был привлечен не только предполагаемый убийца Л. Николаев и его сообщники, но к политической ответственности были привлечены политические оппоненты И.В. Сталина Зиновьев и Каменев.
Конечно же, подобный поворот не совсем устраивал тирана, но этот первый процесс показал, что таким путем можно не только избавиться ото всех политических противников, хозяйственных и государственных преступников и «пятой колонны» внутри страны, но и убедить население в легитимности подобной расправы. Николай блестяще справился с возложенной на него задачей.
Возможно, именно в это время И.В. Сталин решил поставить Ежова во главе карательного ведомства. Николай был верным сталинцем, еще после смерти Ленина в вопросах партийного строительства он выбрал курс Сталина и, считая, его единственно верным подчинялся ему до конца, без остатка отдав все свое существо этой идее.

Но тогда, в 1934 он был еще не вполне готов к руководству таким ведомством, проработав долгое время с кадрами, Николай просто не имел достаточного багажа знаний. Именно с этой целью, в последующие почти два года основной его нагрузкой стала работа именно по линии ОГПУ.
Первый судебный процесс часто называемым началом «большого террора» был открыт 19 августа 1936 года, когда Ежов еще не был наркомом. Однако в последствии и его припишут «железному» наркому, которым Николай станет только в конце 1936 года.
Н.И. Бухарин с энтузиазмом воспринял назначение Ежова на пост наркомвнудела: «Он не пойдет на фальсификацию» — заявил он в беседе с женой А. Лариной.
Наркомат водного транспорта
Став наркомом водного транспорта, Николай Иванович, большую часть работы в НКВД передал своему заместителю М.П. Фриновскому, а сам занялся новым наркоматом. Главными проблемами водного транспорта в то время были: аварийность, изношенность подвижного состава, срыв мероприятий по зимнему судоремонту, не выполнение плана перевозок по морскому и речному транспорту.
Расхлябанность и не дисциплинированность работников всех уровней, так же не способствовала улучшению работы наркомата. Решив проблему с управленческими кадрами в наркомате, Николай столкнулся с проблемой: как преодолеть техническое отставание в отрасли? Ответ подсказала сам жизнь.
20 мая 1938 года в газете «Водный транспорт» было опубликовано открытое письмо Ежову от слушателя Академии водного транспорта А Ф. Блидмана, который уже долгое время занимался совершенствованием работы погрузочных транспортеров и в данный момент проверял в Днепропетровском порту одну из своих идей:

Ежов со Сталиным, Молотовым, Ворошиловым на канале Москва — Волга.

«В ночь с 16 на 17 мая при погрузке угля на баржу № 86 мною с бригадой стахановцев Днепропетровского порта достигнута производительность транспортера «Макензен» в 504 тонны, что составляет против существующей нормы (32 тонны) 1575 процентов».
Указывалось, что эти успехи — результат огромного внимания, которое уделяет партия и правительство водному транспорту. «Назначение Вас народным комиссаром, — продолжал Блидман, — воодушевило всех водников, подняло нас на большие дела, на борьбу за превращение водного транспорта в передовую отрасль народного хозяйства». Заканчивалось письмо обещанием драться за еще более высокую производительность транспортеров, приложить все силы, все умение, чтобы передать новые методы работы широким массам водников.
Суть метода заключалась в следующем: в соответствии со сложившейся практикой груз на транспортеры доставлялся грузчиками вручную, и от того, как быстро они это делали, зависела скорость погрузки. Блидман заменил грузчиков тремя дополнительными транспортерами, расположенными так, что в процессе работы уголь из уложенных на берегу высоких конусообразных куч ссыпался на них самотеком за счет угла естественного откоса.
Поскольку на основной транспортер поступало теперь гораздо больше угля, Блидман увеличил мощность его мотора, в результате чего скорость движения ленты возросла в 4 раза. Были внесены и другие изменения в организацию труда, заранее созданы все условия, необходимые для ударной работы, что и позволило добиться такого высокого результата.
Значение предложенного Блидманом метода определялось тем, что из-за слабой механизации погрузочно-разгрузочных работ пристани и порты фактически представляли собой пункты простоя судов, которые находились здесь в ожидании погрузки и выгрузки от 50 до 70 процентов всего времени.

Широкое внедрение метода Блидмана, позволило улучшить работу наркомата в короткие сроки. Но занятый водным транспортом Николай не замечал событий, происходивших в НКВД, а беда уже стучалась в его двери.
13 июня 1938 года советско-маньчжурскую границу перешел начальник УНКВД Дальневосточного края Г. С. Люшков. Который, попав к властям Маньчжурии, тут же поделился с ними некоторой ценной информацией. 26 мая 1938 года Люшков получил от своего шефа телеграмму следующего содержания: «Учтите, что в ближайшее время, в связи с реорганизацией ГУГБ НКВД, предполагаем Вас использовать в центральном аппарате. Подбираем Вам замену. Сообщите Ваше отношение к этому делу».
Паника, охватившая Люшкова, после получения телеграммы привела, в конце концов, к его бегству, а само наличие телеграммы бросало тень на «железного» наркома. Вплоть до 1945 года Люшков находился в Японии, а когда СССР вступил в войну с этим государством, новые друзья Люшкова предложили ему покончить жизнь самоубийством, дабы избежать пленения, но предатель отказался совершать этот шаг. Тогда его застрелили.

Берия, Ежов и Анастас Микоян в группе партийных делегатов. Сентябрь 1938 года
В связи со сложившимся положением Николай Иванович просто разрывался на части, пытаясь успеть руководить двумя наркоматами. Именно тогда И.В. Сталин проявив «заботу» назначил наркому нового заместителя Л.П. Берию. Первым делом новый заместитель занялся кадровой чисткой.
В ноябре 1938 года нарком внутренних дел Украины А.И. Успенский, узнав от Николая Ивановича, о том, что его отзывают в Москву, а с приходом Л.П. Берии это не предвещало ничего хорошего, написал прощальную записку жене, о том, что кончает жизнь самоубийством, и скрылся в неизвестном направлении. Арестовали Успенского только в апреле 1939 года.
Николай Иванович уже ничего не мог сделать для того, что бы спасти своих друзей от волны арестов, прокатившихся по НКВД. В это время бывший заместитель Николая Ивановича по ОРПО Г.М. Маленков написал письмо на имя И.В. Сталина, в котором живописно обрисовал «перегибы» работы Николая. Которые, безусловно, были – почувствовав вкус власти, Ежов расправлялся не только с преступниками, но и со своими личными врагами.
Последним ударом для наркома стала смерть любимой жены, которая покончила с собой. Николай, обезумев от горя, пытался застрелиться, но от этого решительного шага его спасла дочь Наташа, которая в случае смерти отца, осталась бы совсем одна. Пистолет, который должен был поставить решающую точку в его жизни, так и остался лежать в ящике стола рабочего кабинета наркома, со сломанным бойком…

Арест
10 апреля 1939 года сталинский нарком Николай Иванович Ежов был арестован, вскоре после ареста Николая Ивановича были арестованы также трое его племянников Анатолий, Виктор и Сергей. Анатолий и Виктор были приговорены к расстрелу.
Сергей – получил 8 лет лагерей, а после отбытия срока наказания – еще 5 лет ссылки. Брат Николая Ивановича, Иван был так же арестован и расстрелян 21 января 1940 года, в один день с племянниками.
Дочь Николая Ивановича была отправлена в детский дом, под фамилией Хаютина.

Сам термин «ежовщина», призванный возложить на Ежова всю ответственность за большой террор, вышел из сталинской канцелярии. Во всяком случае, Сталин в кругу приближенных не раз говорил о вине Ежова в расправах над невинными людьми, явно желая, чтоб и его слова получили широкое распространение.
Авиаконструктор Яковлев, относившийся к числу немногих людей, которые пользовались доверием и расположением Сталина, вспоминал, как на одном из ужинов Сталин заговорил о повсеместной нехватке хороших работников, присовокупив к этому: «Ежов — мерзавец! Погубил наши лучшие кадры. Разложившийся человек. Звонишь к нему в наркомат — говорят: уехал в ЦК. Звонишь в ЦК — говорят: уехал на работу. Посылаешь к нему на дом — оказывается, лежит на кровати мертвецки пьяный. Много невинных погубил. Мы его за это расстреляли».
Последнее слово
3 февраля 1940 Николай Иванович Ежов произнес свое последнее слово на суде:
«Я долго думал, как пойду на суд, как буду вести себя на суде, и пришел к убеждению, что единственная возможность и зацепка за жизнь — это рассказать все правдиво и по-честному. Вчера еще в беседе со мной Берия сказал: «Не думай, что тебя обязательно расстреляют. Если ты сознаешься и расскажешь все по-честному, тебе жизнь будет сохранена».
После этого разговора с Берия я решил: лучше смерть, но уйти из жизни честным и рассказать перед судом действительную правду. На предварительном следствии я говорил, что я не шпион, я не террорист, но мне не верили и применили ко мне сильнейшие избиения.
Я в течение двадцати пяти лет своей партийной жизни честно боролся с врагами и уничтожал врагов. У меня есть и такие преступления, за которые меня можно и расстрелять, и я о них скажу после, но тех преступлений, которые мне вменены обвинительным заключением по моему делу, я не совершал и в них не повинен...»

В своей заключительной речи мужественный нарком отверг все предъявленные ему обвинения в связях с врагами партии и в организации заговора.
«Никакого заговора против партии и правительства не организовывал, а наоборот, все зависящее от меня я принимал к раскрытию заговора. В 1934 году я начал вести дело «О кировских событиях». Я не побоялся доложить в Центральный Комитет о Ягоде и других предателях ЧК. Эти враги, сидевшие в ЦК, как Агранов и другие, нас обводили, ссылаясь на то, что это дело рук латвийской разведки.
Мы этим чекистам не поверили и заставили открыть нам правду об участии в этом деле протроцкистской организации. Будучи в Ленинграде в момент расследования дела об убийстве С. М. Кирова, я видел, как чекисты хотели замазать это дело. По приезде в Москву я написал обстоятельный доклад по этому вопросу на имя Сталина, который немедленно после этого собрал совещание.
При проверке партдокументов по линии КПК и ЦК ВКП(б) мы много выявили врагов и шпионов разных мастей и разведок. Об этом мы сообщили в ЧК, но там почему-то не производили арестов. Тогда я доложил Сталину, который вызвал к себе Ягоду, приказал ему немедленно заняться этими делами. Ягода был этим очень недоволен, но был вынужден производить аресты лиц, на которых мы дали материалы.
Спрашивается, для чего бы я ставил неоднократно вопрос перед Сталиным о плохой работе ЧК, если бы был участником антисоветского заговора. Мне теперь говорят, что все это ты делал с карьеристской целью, с целью самому пролезть в органы ЧК. Я считаю, что это ничем не обоснованное обвинение, ведь я, начиная вскрывать плохую работу органов ЧК, сразу же после этого перешел к разоблачению конкретных лиц.
Первым я разоблачил Сосновского — польского шпиона. Ягода же и Менжинский подняли по этому поводу хай и вместо того, чтобы арестовать его, послали работать в провинцию. При первой же возможности Сосновского я арестовал. Я тогда не разоблачал Миронова и других, но мне в этом мешал Ягода. Вот так было и до моего прихода на работу в органы ЧК».

Ягода со своей жертвой
Далее в своей речи Николай Иванович рассказал, как в одиночку боролся с врагами народа – чекистами, вычистив из органов 14 000 человек, в ходе этой неравной борьбы на самого тов. Ежова было совершено покушение, враги народа-чекисты попытались отравить его ртутью.
Враг народа – товарищ Берия обвинил Николая Ивановича в моральном разложении, излюбленный прием развратников приписать свои пороки другим, вот что на это ответил тов. Ежов.
«Меня обвиняют в морально-бытовом разложении. Но где же факты? Я двадцать пять лет был на виду у партии. В течение этих двадцати пяти лет все меня видели, любили за скромность, за честность. Я не отрицаю, что пьянствовал, но я работал как вол. Где же мое разложение?
Я понимаю и по-честному заявляю, что единственный способ сохранить свою жизнь — признать себя виновным в предъявленных обвинениях, раскаяться перед партией и просить ее сохранить мне жизнь. Партия, может быть, учтя мои заслуги, сохранит мне жизнь. Но партии никогда не нужна была ложь, и я снова заявляю вам, что польским шпионом я не был и в этом не хочу признавать себя виновным, ибо это мое признание принесло бы подарок польским панам, как равно и мое признание в шпионской деятельности в пользу Англии и Японии и принесло бы подарок английским лордам и японским самураям. Таких подарков этим господам я преподносить не хочу.
Когда на предварительном следствии я писал якобы о своей террористической деятельности, у меня сердце обливалось кровью. Я утверждаю, что я не был террористом. Кроме того, если бы я хотел произвести террористический акт над кем-либо из членов правительства, я для этой цели никого бы не вербовал, а, используя технику, совершил бы в любой момент это гнусное дело.
Все, что я говорил и сам писал о терроре на предварительном следствии, — «липа». Я кончаю свое последнее слово. Я прошу Военную коллегию удовлетворить следующие мои просьбы.

Судьба моя очевидна. Жизнь мне, конечно, не сохранят, так как я и сам способствовал этому на предварительном следствии. Прошу об одном, расстреляйте меня спокойно, без мучений. Ни суд, ни ЦК мне не поверят, что я не виновен. Я прошу, если жива моя мать, обеспечить ее старость и воспитать мою дочь.
Прошу не репрессировать моих родственников — племянников, так как они совершенно ни в чем не виноваты. Прошу суд тщательно разобраться с делом Журбенко, которого я считал и считаю честным человеком, преданным делу Ленина — Сталина.
Я прошу передать Сталину, что я никогда в жизни политически не обманывал партию, о чем знают тысячи лиц, знающие мою честность и скромность. Прошу передать Сталину, что все то, что случилось со мной, является просто стечением обстоятельств и не исключена возможность, что к этому и враги приложили свои руки, которых я проглядел. Передайте Сталину, что умирать я буду с его именем на устах».
Послесловие
И если про врага народа Берию остались в памяти только вот такие стишки «Цветет в Тбилиси алыча Не для Лаврентий Палыча, или цветок душистый прерий — Лаврентий Палыч Берия», то о товарище Ежове народ сложил целый былинный эпос.
В сверкании молний ты стал нам знаком,
Ежов, зоркоглазый и умный нарком.
Великого Ленина мудрое слово
Растило для битвы героя Ежова.
Великого Сталина пламенный зов
Услышал всем сердцем, всей кровью Ежов.
Прислали Ежова нам Ленин и Сталин.
Приехал Ежов и, развеяв туман,
На битву за счастье поднял Казахстан,
Народ за Ежовым пошел в наступленье.
Сбылись наяву золотые виденья.
Ежов мироедов прогнал за хребты,
Отбил табуны, их стада и гурты.
Расстались навеки мы с байским обманом,
Весна расцвела по степям Казахстана
Пышнее и краше былых наших снов.
Здесь все тебя любят, товарищ Ежов!