Краткая история Приората Сиона

Аннотация

 

Профессор-археолог оставил внучке Каталине наследство – два фрагмента пазла, роман Стивенсона «Остров сокровищ» и… кулинарную книгу. Странный выбор для человека, посвятившего всю жизнь изучению творчества Леонардо да Винчи.

Что это? Экстравагантная выходка чудаковатого ученого?

Или головоломка, которая должна дать девушке ключ к новым тайнам да Винчи, способным перевернуть многие наши представления об истории и религии?

Пытаясь найти ответ на эти вопросы, Каталина очень скоро начинает понимать: разгадка тайн великого Леонардо может стоить ей жизни…

Давид Сурдо, Анхел Гутьеррес
«Тайный дневник да Винчи»

 

Величайшая тайна человечества: род Иисуса и его потомки.

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

«Камень, который отвергли строители, соделался главою угла».

Псалтырь [117:22]

 

 

Лес в окрестностях Болоньи, 1503 год

Наступившая ночь как две капли воды походила на все предыдущие. В конце лета, после захода солнца, жара обычно немного спадала, но освежающей прохлады вечера так и не приносили. Во всяком случае, обитателям маленького аббатства, притаившегося в зарослях густого леса среди возвышенностей севера Италии. Послушник монастыря, исполнявший обязанности привратника, дремал в своей келье, расположенной рядом с въездными воротами, прорезавшими крепостную стену обители. Перевалило за полночь, до заутренней службы оставалось совсем недолго. В безмятежной тиши глухого места ничто не предвещало бури, готовой вот-вот разразиться.

– Открыть ворота римскому посланнику!

Послушник, мирно почивавший на убогом соломенном тюфяке, внезапно проснулся, разбуженный неистовым криком и могучими ударами в деревянные створки ворот. Плохо соображая спросонья, не ведая, какой час на дворе, он быстро встал, подпоясался шнуром потуже и побежал к воротам.

– Кто там? – спросил он, отодвигая решетчатый ставень, намереваясь взглянуть на незваного гостя, с такой настойчивостью рвущегося в аббатство глубокой ночью. В мерцающем свете факелов он рассмотрел за монастырской стеной около дюжины всадников, одетых в плащи военного покроя с гербом на груди. Следовательно, к ним пожаловали воины.

– Открывай же, монах! Открыть ворота римскому посланнику!

Сонливость моментально улетучилась, как только послушник сообразил, что происходит: сам Чезаре Борджиа, епископ и сын недавно скончавшегося папы Александра VI, требует впустить его на территорию аббатства. От известного нечестивца добра ждать не приходилось. Но как помешать ему войти? В политических интригах послушник не разбирался. Он знал только, что молодой Борджиа совершил множество преступлений. Присутствие наемников у ворот обители красноречиво свидетельствовало: нечестивец не намерен отступаться, он не уберется восвояси, не добившись своей цели. И что мог сделать привратник? Он всего лишь скромный, смиренный послушник, ему не полагалось рассуждать. Правда, бедняга опасался, что получит нагоняй от аббата, но он никак не успевал предупредить настоятеля. Привратник уже взялся за массивный литой засов, но замер, услышав за спиной голос.

– Кто там, брат Эццо?

К воротам неслышно подошел помощник аббата, мужественного вида высокий молодой человек. Брат Джакомо прибыл в монастырь всего несколько месяцев назад и тотчас завоевал доверие настоятеля. Аббат полностью на него полагался, что пришлось не по нраву большинству монахов общины. Удачливые новички часто вызывают чувства зависти и неприязни и становятся излюбленной мишенью для нападок.

– Это… это Борджиа…

– Борджиа? Здесь? – пробормотал юноша сквозь зубы, с трудом подавив возглас ужаса и удивления. Молодой человек мгновенно понял, что к чему: он-то знал истинную причину неожиданного визита. Теперь главное – выиграть время и предупредить аббата.

– В чем дело, брат?! Откройте немедленно! – В выкриках, доносившихся из-за стены, сквозила неприкрытая угроза: гости теряли терпение.

– Брат Эццо, погодите минутку, а потом открывайте, – сказал молодой помощник решительно, проявляя незаурядное самообладание. – Скажите гостям, пусть подождут, так как… Придумайте что-нибудь! Я должен известить аббата.

На глазах у ошеломленного послушника брат Джакомо, подобрав полы сутаны, пустился бежать во весь дух. Послушник почувствовал, как тревожно, отчаянно забилось у него в груди сердце. Что ему придумать? Что сказать? Он ничтожный, невежественный человек, не умеет ни читать, ни писать. Даже самые простые вещи кажутся ему невероятно сложными. А время поджимало. Если он собирался что-то предпринимать, это «что-то» надо было делать очень быстро.

– Слышу, слышу. Какая нужда привела вас сюда? Очень поздно, глубокая ночь на дворе и…

– Ты непроходимый тупица, брат! Последний раз говорю, открывай ворота римскому легату, или мы разнесем их в щепки! Честью клянусь, мы слов на ветер не бросаем!

В тот же момент в скудном свете луны и отблесках факелов послушник разглядел чуть поодаль, в арьергарде, всадника на белом коне. Его фигуру скрывал темный плащ с низко надвинутым капюшоном. Он сидел неподвижно в седле, но потом, словно стряхнув оцепенение, рысью поскакал к воротам монастыря. Очутившись у крепостной стены, всадник, не спешиваясь, скинул капюшон. Желтые сполохи мерцавшего пламени осветили надменное лицо с холодными чертами. Послушник никогда прежде его не видел, однако же узнал сразу: Чезаре Борджиа, воплощение зла и жестокости.

Борджиа не произнес ни слова, но этого и не требовалось. От одного его вида у бедного послушника душа ушла в пятки. Трясущимися руками он отодвинул засов и распахнул ворота. Не успели разойтись деревянные створки, как разъяренный командир отряда сильным ударом кулака сбил послушника с ног.

Тем временем брат Джакомо разбудил аббата, почтенного старца с длинной бородой, посеребренной сединой. Оба монаха прекрасно осознавали, что сейчас произойдет. И должны были помешать этому любой ценой, помешать даже ценой собственной жизни. Они служили великой миссии, которая была превыше их личной безопасности, превыше существования самого монастыря, превыше любой мыслимой жертвы. И хотя они не сомневались, что жертва потребуется от них очень скоро, они не обмолвились ни единым словом и действовали весьма решительно. Аббат, брат Леоне, поспешно покинул опочивальню, со всех ног помчавшись в главный зал своего небольшого дома, располагавшегося в центре просторного клуатра, окруженного красивой галереей в романском стиле. Прибежав в зал, аббат первым делом надавил на каменный выступ в полу (он походил на брусок или небольшую плиту), спрятанный под массивным дубовым столом.

Чезаре Борджиа добрался до жилища аббата в тот миг, когда глубоко внизу, в подземелье, зазвонил колокольчик. В тайном убежище около масляного светильника стоял в карауле и клевал носом монах. Вздрогнув, он посмотрел на колокольчик широко открытыми глазами. Никаких сомнений, он не ошибся. Пора отправляться в путь. Стражник разбудил своего товарища, с кем они менялись на часах. Оба были перепоясаны мечами и облачены в светские костюмы – узкие куртки и облегающие штаны – вместо сутан и сандалий. Не мешкая стражники вошли в соседнюю комнату и разбудили крепко спавших близнецов, девушку и юношу семнадцати лет. Монахи, верные обету послушания, охраняли молодых людей по приказу, не ведая, кто они такие. Теперь им всем предписывалось бежать, не теряя времени даром.

А наверху, в доме, Чезаре бросал быстрые, колючие взгляды на аббата. Всем другим старец внушал почтение, младший же Борджиа испытывал к нему недоверие и страх. Мудрый человек всегда опасен, намного опаснее доблестного воина или искусного, отважного фехтовальщика. Два охранника дожидались господина снаружи, у дверей дома аббата – небольшого квадратного в основании двухэтажного каменного строения.

Борджиа упорно молчал, и аббат не выдержал, заговорив первым:

– Можно спросить, монсиньор, чем мы обязаны столь неожиданному визиту?

Старец держался твердо и уверенно, призвав на помощь всю свою выдержку. Тайна, охраняемая им, великая тайна не должна открыться лишь потому, что он испугался. Впрочем, Борджиа, по-видимому, уже владел секретом, иначе он не стал бы силой врываться в монастырь среди ночи, словно счет шел на секунды, и малейшее промедление могло пагубно отразиться на его планах – нарушить или полностью их уничтожить. Итак, жребий брошен. Аббат старался выиграть время.

– Брат Леоне, не следует сердить меня, заставляя распространяться обо всем, что мне известно, о чем вы прекрасно осведомлены. Отдайте мне то, что я ищу, и я умчусь как ветер, исчезну бесследно, точно меня здесь и не было.

– Мы не…

– В противном случае, – продолжал Чезаре, и тон его сделался угрожающим, – вы узнаете, к каким последствиям приводит гнев, гнев в его идеальном, философском значении.

В подземелье четверо человек, закутанных в плащи, безмолвно и торопливо шли по темному тоннелю, заканчивавшемуся в лесу, за пределами монастырской стены. Они почти бежали. Темнота не мешала им, поскольку дюжину раз они уже ходили этим путем. Однако теперь все происходило по-настоящему. Их жизни подвергались опасности. И сокровище, более ценное, чем их жизни, хотя и напрямую с ними связанное, оказалось под угрозой и могло исчезнуть навсегда.

– Вы не умеете притворяться, брат Леоне. Считаете меня глупцом? – заметил Чезаре насмешливым тоном, способным заморозить кровь в жилах дракона, обращаясь к оцепеневшему аббату, который ничего не ответил и даже потупил взор, не в силах вынести вид Борджиа. – О, разумеется, вы выполняете свой долг. Тогда и я поступлю, как должно… – промолвил Чезаре, приближаясь к старцу.

Из складок одежды он вытащил кинжал и вонзил клинок прямо в горло монаха так же легко, как протыкают ножом кусок жаркого. Струя алой крови фонтаном брызнула из раны, обагрив руки и грудь младшего Борджиа. Кровь праведника добавилась к крови многих несчастных, загубленных жестоким убийцей. Его душе не суждено очиститься от пролитой им крови. Сколько бы он ни отмывал тело, невыводимые пятна скверны навечно испоганили его душу.

Тем временем трое мужчин и молодая женщина, спешившие по подземному ходу в лес, достигли своей цели. Охранник (тот самый, кто разбудил остальных, услышав сигнал тревоги, поданный аббатом) с большими предосторожностями отодвинул щеколду, запиравшую деревянный люк, который закрывал отверстие подземного лаза на поверхности земли, у корней векового дуба; крышка люка была замаскирована ветками и дерном. В конце потайного хода имелась короткая лестница, выводившая наверх. Беглецы поднимались по замшелым каменным ступеням очень осторожно, стараясь не поскользнуться и двигаться бесшумно. Этому их своевременно научили, так как в решающий момент особенно важно соблюдать предельную тишину, лишь бы не привлечь к себе ненароком внимание тех, кто мог угрожать их безопасности.

– Стойте! – прошептал первый охранник, подняв левую руку и одновременно схватившись правой за рукоять меча, легко скользнувшего из ножен. Второй монах также обнажил клинок. Все стояли неподвижно, напряженно вглядываясь в темноту. Неужели из-за деревьев доносился приглушенный лязг металла? Или просто почудилось?

Увы, монах не ошибся. Все предосторожности и старания оказались напрасными. Надежда на спасение обернулась прахом, когда больше десятка наемников Чезаре Борджиа выступили из тени и наставили на беглецов свое оружие. Монахи попытались сражаться, но их убили на месте, как собак. Близнецов вытолкнули на тропу, ведущую к монастырю. Затем их доставили к Чезаре. Он ублаготворенно улыбался, но от его довольной ухмылки становилось жутко. Глаза Борджиа сверкали от радости дьявольским огнем, хотя в глубине грешной души затаился страх. Страх неотступно терзал его сердце и побуждал творить чудовищные вещи. Близнецы не произнесли ни слова. Но их ни о чем и не спрашивали. Казалось, все пропало. Погибло окончательно и бесповоротно. Оставалось надеяться только на Провидение, ведь оно всегда выступает на стороне правых.

Чезаре с отрядом покинул аббатство, увозя молодых людей, посадив их в железную клетку с толстыми прутьями. Поодаль, на вершине холма, стоял человек, прикрывая лицо плащом, и следил за отъездом зловещей процессии, чей путь отмечал слабый колеблющийся свет факелов. Он наблюдал за развитием драматических событий от начала и до конца. И теперь жгучие, горькие слезы наворачивались на глаза, обильно лились по щекам и капали вниз, орошая его ноги и землю, проклятую за грехи человечества. Луна скрылась в облаках. И в мире, окутанном ночною мглой, воцарилась полная темнота. Непроглядная, черная тьма.

 

 

Жизор, май 1944 года

– Да замолчите же, наконец! – сердито прикрикнул Клод.

После многих месяцев напряженной работы, трудов и хлопот, после стольких разочарований у него не хватило терпения выслушивать бесконечное пустословие этой парочки. Помощники уважительно обращались к нему «профессор», хотя он никогда им о себе ничего не рассказывал. Клода забавляла мысль, что необязательно быть профессором, достаточно походить на него, и к вам будут соответственно относиться. Впрочем, он не сомневался: остальные местные жители, да и те двое тоже, за спиной отзываются о нем куда менее почтительно и скорее всего окрестили «коллаборационистской свиньей».

Резкий окрик Клода подействовал – заливистый хохот его спутников мгновенно смолк, хотя друзей по-прежнему распирало от смеха, и глаза их искрились весельем.

– Простите, профессор, но вы должны послушать анекдот, который Лессенн…

– Я плачу тебе не за шутовство, Ломуа, – сухо оборвал Клод. – Да и тебя не нанимал рассказывать анекдоты, Лессенн, – добавил он и обернулся, не сбавляя шага, чтобы бросить строгий взгляд на второго помощника, тотчас потупившегося. – Довольно шуток. Довольно глупой болтовни. Поберегите силы, поскольку вам они понадобятся.

– Да, профессор, – в унисон ответили приятели, уже без тени юмора в глазах.

Клод повернулся и посмотрел вперед. Не далее чем в пятидесяти метрах вздымалась темная громада – замок Жизор, крепость, заложенная в одиннадцатом веке. Ее каменные стены хранили множество тайн. О да, Клод знал наперечет загадки древнего, с виду посредственного укрепления. И при небольшом везении он наконец разгадает одну из них, причем самую главную.

Тыльной стороной руки Клод вытер пот, градом катившийся по лбу и щекам и капавший с подбородка. Днем стояла удушающая, липкая жара, и с приходом ночи она почти не спадала. Вот почему он некоторое время назад принял решение вести раскопки от заката до рассвета. Только в ночную пору условия работы становились сравнительно сносными. Но в те часы, когда последние красноватые лучи солнца угасали на востоке, окрестности заволакивались горячими испарениями; зыбкое марево – жгучее дыхание земли – искажало местность до неузнаваемости. Та же картина наблюдалась и в крепости, чья главная башня возвышалась на искусственном крутом холме.

Помощники Клода совершенно не представляли, зачем он приехал в Жизор и что ему понадобилось во внутреннем, верхнем, дворе замка. Правда, у Ломуа имелась на этот счет теория: он полагал, профессор ищет сокровища тамплиеров, спрятанные, по слухам, где-то в подземных тайниках крепости. Он сам пытался их разыскать, без всякого успеха, и при этом серьезно повредил ногу. Ломуа заблуждался – в определенной степени. Но они с Лессенном служили лишь рабочей силой: копали штольни и шурфы там, где указывал им Клод Пенан. Может, оно и к лучшему, ибо, как утверждал профессор, есть вещи, которых лучше не знать.

Они миновали внешнюю крепостную стену, затем прошли гуськом в арку ворот второго кольца укреплений, окружавшего небольшой внутренний двор с донжоном^[1] посередине. Они остановились в центре эспланады, чью большую часть уже скрывали сумерки.

– Зажгите фонарь, – обратился Клод к Ломуа.

Пока парень возился с фонарем, Клод открыл свой потрепанный кожаный портфель. Он теперь всегда запирал его на замок – после непонятного и в то же время унизительного происшествия в деревенской пивной, когда у него похитили старинный манускрипт. К счастью, Клод больше не нуждался в документе, и все-таки это была обидная потеря.

Из портфеля он извлек два больших листа бумаги (обычно такой бумагой прокладывают гравюры), каждый длиною около метра, не меньше. С их помощью Клоду удалось угольным карандашом точно скопировать загадочные изображения, вырезанные в Башне заключенных, одной из башен замка, в древние времена служившей тюрьмой для пленников знатного происхождения.

Рядом с метровыми листами Клод разложил подробную карту крепости, испещренную полу- и четвертьокружностями, перечеркнутыми крест-накрест: эти линии обозначали места, где они уже проводили раскопки в течение последних месяцев. Ломуа светил ему фонариком, терпеливо дожидаясь вместе с Лессенном, когда профессор закончит перепроверять данные, достаточно освежив память, так как именно этим он и занимался. Как истинно деловой человек, Клод все расчеты делал накануне, не собираясь терять на месте драгоценное время, имевшееся в его распоряжении. Он все всегда готовил заранее, о чем бы ни шла речь.

– Должно быть, здесь, – послышалось невнятное бормотание Клода.

Каждый раз он заявлял одно и то же, но оптимизм его пока не оправдывался. Конечно, парни и не думали ему об этом напоминать, а тем более спорить.

– Идемте туда, – сказал Клод взволнованно. – Время не ждет! – Верно, время никогда не ждет.

Сложив и вновь спрятав в портфель свои бумаги, Клод поспешно зашагал ко входу донжона. Помощники следовали за ним по пятам. Давешний выговор профессора расшевелил Ломуа: в ту ночь Клоду не пришлось дважды просить у него колышки и деревянную кувалду: он сам торопливо достал необходимые инструменты из полотняного мешка.

– Ты знаешь, что надо делать, – сказал ему Клод.

Быстрыми и точными движениями Ломуа забил один из колышков в центре основания дверного проема башни. Заостренный конец деревяшки без труда вошел в землю: на многострадальном пятачке они уже вбили немало таких кольев. Далее рабочий направился к воротам внутреннего крепостного ограждения: бежать не бежал, но шел уверенно и проворно. Оказавшись на месте, он вбил в землю другой кол, и тоже прямо посередине арки ворот. Потом парень водрузил фонарь на колышек.

– Хорошо, – пробурчал Клод, заметив, как помощник энергично размахивает руками, сообщая, что фонарь установлен нужным образом.

Профессор вынул из портфеля хитроумное устройство, кустарно изготовленное, но весьма удобное, гибрид транспортира и спицы, длинной и прямой, как стрела. Она крепилась к транспортиру маленьким болтом и могла поворачиваться, но только по часовой стрелке: небольшой стопор не позволял двигаться налево по шкале, выходя за пределы точки начала отсчета градусной меры. Необычное устройство было укомплектовано двумя прицелами: неподвижным, над нулевой отметкой шкалы, и мобильным, приделанным к спице. В центре прицелов имелся крестик, как в пневматических винтовках. В общем, прибор напоминал астролябию (весьма примитивную на вид), хотя был проще и действовал несколько иначе.

Клод растянулся на земле, причем ноги его скрылись внутри башни. Он поставил свою диковинную астролябию на вбитый кол, совместив, насколько возможно, начало отсчета угловой меры с серединой деревяшки. Глядя одним глазом в неподвижный прицел, он медленно поворачивал астролябию до тех пор, пока огонь фонаря Ломуа не попал в перекрестье. Таким образом, Клод наметил некую воображаемую линию, проходившую через середины входных проемов крепостной стены и донжона и одновременно включавшую точку начала отсчета угла. С помощью спицы на шкале транспортира он мог отложить любой требуемый угол.

Точная градусная мера угла являлась одной из величин, которые Клод получил, расшифровав идеограммы, высеченные в Башне заключенных. Второй необходимой величиной было расстояние. Клод отложил нужный угол, повернув спицу по часовой стрелке и закрепив ее. Когда профессор посмотрел сквозь прицел, закрепленный на спице, Лессенн уже зажег второй фонарь и ждал распоряжений. Они сводились к коротким указаниям подвинуться вправо или влево, так, чтобы фонарь парня оказался «на мушке». Наконец, Клод добился желаемого эффекта.

– Забей кол в этом месте, – велел он Лессенну.

Проверив еще раз точность наводки прицелов и сделав небольшие поправки, Клод обрел уверенность: фонари Ломуа и Лессенна и соответственно их колья образуют нужный угол с вершиной – его собственным колышком. Настало время использовать другую величину, вычисленную благодаря графическим изображениям из Башни заключенных: расстояние от донжона до искомой точки, которая должна лежать на прямой линии между колышками Клода и Лессенна. Заданный отрезок отмеряли матерчатой сантиметровой лентой, натянутой между двумя пунктами.

– Должно быть, здесь, – повторил Клод, забивая в землю последний кол, обозначая место (если только он снова не ошибся), где в течение долгих столетий покоилась волнующая тайна, обладать которой страстно желали очень многие.

 

 

Флоренция, 1503 год

Дюжина рук, вооружившись молотками, выстукивала по долотам частую дробь; нервное стокатто, сливаясь, создавало своеобразную симфонию, раздражавшую слух. В лучах света, проникавшего в окно мастерской, крупинки мраморной пыли, висевшей в воздухе, сверкали как бриллианты. Мастерская Леонардо да Винчи располагалась в центре города, по соседству с площадью Синьории. Молодые проходили обучение у маэстро, постигая искусство ваяния под его руководством.

– Представьте, как с каждым ударом по камню ваша душа тоже обретает более совершенную форму, – наставлял учеников Божественный.

В глубине просторного зала, на одном из массивных деревянных столов (достаточно прочных, чтобы выдержать вес мрамора), стояла почти законченная работа Леонардо – бюст малопривлекательной флорентийской дамы, Лизы Герардини. Скульптурный портрет мастеру заказал ее муж, синьор Франческо ди Бартоломео ди Дзаноби, богатый неаполитанский банкир, носивший титул маркиза дель Джокондо.^[2] Леонардо осталось только сообщить форму носу, довольно широкому и длинному. Деликатнейшая задача: как, не погрешив против истины, не ранить чувства заказчика чрезмерным сходством с оригиналом. Глаза удались неплохо, мастер лишь слегка приукрасил действительность. И бесспорно удачным оказалось решение немного уменьшить пухлость щек раздобревшей синьоры и превратить суровую складку губ в тень мимолетной улыбки. Теперь предстояло довести скульптуру до совершенства, сняв совсем немного мрамора, и портрет готов. Но для завершающей работы необходима сосредоточенность, мастеру следовало отрешиться от учеников и оглушительной какофонии, созданной их прилежанием. Бросив последний взгляд на незаконченный бюст, Леонардо с дивной осторожностью приставил острие резца к тому месту, где намечался нос, и поднес головку молотка почти вплотную к противоположному концу инструмента, намереваясь легчайшими ударами удалить излишки камня: операция требовала исключительной точности.

– Маэстро-о-о!!! – раздался за спиной пронзительный вопль Салаи^[3], любимого ученика Леонардо.

От неожиданности мастер дернулся, споткнулся о скамеечку, врезался лбом в макушку статуи и, попытавшись сохранить равновесие, рефлекторно взмахнул рукой, сжимавшей молоток. По чистой случайности молоток опустился прямиком на долото, а оно, в свою очередь, вонзилось в заготовку носа: кусок мрамора откололся и отлетел к стене. Салаи, увидев, что натворил, опрометью выскочил из зала. Все в мастерской словно оцепенели, уставившись сквозь мраморную дымку, клубившуюся в воздухе, на испорченную скульптуру и на Леонардо: потрясенный случившимся, он завороженно взирал на учиненные повреждения. Вдруг из горла Божественного вырвался гортанный стон, из глаз покатились слезы ярости. Но отчаяние, как ни удивительно, помогло сохранить выдержку. Леонардо обуздал всколыхнувшуюся ярость. Он только стиснул зубы, вытер слезы рукавом туники, дернул себя за волосы и длинную седую бороду и обнял скульптуру: последнее объятие, словно последнее прости. В следующий миг он, сделав над собой усилие, решительно столкнул бюст на пол. Восхитительный мрамор распался на две половины, и множество мелких осколков разлетелось по полу, составив компанию останкам злосчастного носа. Творение мастера, лишь слегка деформированное, в результате погибло навеки.

– Салаи! – закричал Леонардо, причем в его голосе невозможно было уловить даже слабых признаков гнева. По пути к выходу он приказал остальным ученикам: – Продолжайте работать.

Леонардо не успел разыскать провинившегося паренька. Другой ученик, кому в тот день поручили дежурить у входной двери и принимать посетителей, стремглав выскочил из-за угла коридора, едва не сбив маэстро с ног. К счастью, очень худенький ребенок ухитрился притормозить до столкновения.

– Да что же такое сегодня творится! – вскричал Божественный, возводя очи к небу.

– Прошу прощения, маэстро. Вам письмо.

Мальчик, сын известного в городе торговца, вручил наставнику сложенное и запечатанное послание. Леонардо взглянул на печать и удивился, не обнаружив ничего, кроме простого круга, оттиснутого на красном сургуче.

– Кто его принес?

– Слуга. Попросил передать вам и ушел, ничего больше не прибавив.

– Ладно, все ясно, возвращайся на свое место, – промолвил Леонардо рассеянно, размышляя, кто мог написать ему.

Несколько мгновений да Винчи просто смотрел на конверт, не срывая печать. Маэстро все еще переживал из-за потери скульптуры. Ему придется восполнить утрату, сделав новую или, лучше, написав портрет. Живопись нравилась ему больше ваяния, и, откровенно говоря, своим призванием он считал ее. Пусть высекает статуи, напыщенные и претенциозные и вместе с тем бесконечно совершенные, Микеланджело, тщеславный, неприветливый, злоречивый, дерзкий… гениальный художник, к которому Леонардо испытывал в равной мере ненависть и восхищение.

Однако не имело смысла отвлекаться от темы и гадать попусту. Леонардо удалился к себе в спальню и вскрыл послание, короткое и написанное знакомыми латинскими буквами, но будто на неведомом языке. В действительности автор зашифровал письмо, не желая, чтобы его содержание стало известно тому, кому оно не предназначалось. Для Божественного его тайнопись не представляла никакой сложности. Он знал шифр настолько хорошо, что прочитал письмо с листа свободно, только чуть медленнее, чем обычно. Ему не пришлось переносить текст на бумагу, буква за буквой, как любому другому человеку, кто был бы знаком с ключом и проявил любопытство.

Из письма следовало – дело не терпит отлагательства. Леонардо производил впечатление человека необщительного и холодного, искусно скрывая свои истинные чувства, но он не имел привычки бросать друзей в беде. Его замкнутость, по сути, являлась всего лишь защитной реакцией. Леонардо обладал обостренной чувствительностью, и как червь зарывается в землю, опасаясь быть раздавленным, так и он скрывал свое подлинное лицо под фальшивой маской. Его знакомство со Святой службой, состоявшееся более полувека назад, явилось ужасным опытом, которого ему не забыть никогда. Его обвиняли в содомии, преступлении, каравшемся смертью, и если бы вместе с ним не судили сына знатного человека, он мог бы закончить жизнь на виселице или на костре. Он предпочел отречься частично и от своих чувств, и самых интимных личных отношений, лишь бы вновь не подвергнуться смертельной опасности. Его жизнью было искусство, ради искусства стоило пожертвовать любовью и плотскими удовольствиями.

Из глубокой задумчивости его вывел робкий стук, прервавший ход мыслей. Сорванец Салаи, спрятавшись за косяком, стучал в открытую дверь:

– Маэстро, вы позволите?

Вспомнив о погибшей скульптуре, Леонардо просверлил ученика сверкающим взором, но быстро подавил в себе злость и сказал в обычной доброжелательной манере:

– Да, олух царя небесного, так уж и быть. Входи. Я не сержусь. Но ты никогда ничего не добьешься, если не научишься держать себя в руках. А мне все же хотелось бы сделать из тебя мало-мальски приличного художника.

– Я так раскаиваюсь, маэстро. Вы же знаете, я очень стараюсь.

– Знаю, дорогой мой, знаю…

Леонардо встал и похлопал мальчика, у которого в глазах прыгали чертики, по щеке, хоть он и просил прощения.

– А теперь мне пора собираться. Я еду в небольшое путешествие. Мне надо повидать друга, попавшего в трудное положение.

Салаи заметил: письмо маэстро осталось лежать на столе, рядом с книгой кулинарных рецептов, которую составлял учитель. Отрока ужалило любопытство. Едва Леонардо вышел из спальни, Салаи схватил письмо и попробовал прочитать. Он напрягался изо всех сил, пока в голове не зазвенело, но так ничего и не понял. Совсем ничего. Правда, Салаи это не слишком огорчило. Его неугомонный дух стремился к иным радостям и удовольствиям. Что значило для него какое-то письмо? Мальчик забыл о нем раньше, чем добежал до кухни, где взял толстый ломоть хлеба, еще толще – сыра, и вышел во двор проветриться.

 

RAISOFU ENOHU MIUPESFU, FOXOPU NEITSU FI ESVOTVET, JUNCSI FI COIP, TUMODOVU VA EZAFE DUP JANOMFI DIMISOFEF. SAIHU E VA NEHPE QISTUPE RAI EDAFE E NO MMENEFE. HSEXIT DOSDAPTVEPDOET ETO MU SIRAOISIP.

TEPESU CUVVODIMMO

 

 

 

Жизор, 6 июня 1944 года

У Клода осталось совсем мало времени. Уже началось вторжение союзных войск в Европу. Естественно, подробностей он не знал. Немецкая цензура по-прежнему навязывала французам искаженную информацию о войне: по сводкам нацистов, победы на всех фронтах одерживала только армия Третьего рейха, а поражение союзников казалось неизбежным. Но Клод понимал – все это фарс и пропаганда. Он видел, как мимо станции в спешном порядке ехали в западном направлении составы со свежими дивизиями и бронетехникой. Он слышал разговоры о тысячах кораблях и тысячных формированиях, по слухам, прибывавших к берегам Нормандии. И впервые с начала оккупации Франции в глазах немецких солдат появились страх и неуверенность.

Уже началось… И у него почти не осталось времени.

На протяжении столетий все вражеские армии рано или поздно обживались на захваченной территории: расположившись в сравнительно безопасном месте, они уступали соблазну расслабиться и отдохнуть. И тогда им приходил конец. Немецкая армия не являлась исключением. Подобно лавине, она скатилась с Арденн в 1940 году, вынудив англичан спасаться бегством из Дюнкерка и разгромив французские войска со скоростью и легкостью, оскорбительной для гордости любой великой нации. Первое время немцы держались настороженно и осмотрительно, а потом постепенно распустились. Они чувствовали себя уверенно и потеряли бдительность, особенно здесь, в провинциальном Жизоре. Пожалуй, именно благодаря беспечности немцев Клод сумел относительно спокойно довести до конца свои исследования.

Но положение изменилось. Главным образом из-за высадки союзников в Нормандии. Активизация деятельности партизанских сил Национального совета Сопротивления – или просто Сопротивления, как все здесь называли патриотическое движение, – лишь привлекла ненужное внимание к Жизору. Не далее как сегодня утром маки^[4] перехватили два грузовика с картофелем, предназначавшиеся для немецкого гарнизона: факт сам по себе вроде незначительный, но даже сильнейшие пожары занимаются от крошечной искры.

С появлением союзников, когда они займут Жизор (как полагал Клод, ждать осталось недолго), начнется время смуты и неразберихи. Ему придется отложить работу и свои поиски – в лучшем случае; в худшем он угодит в тюрьму, или его раньше забьют камнями на улице, обвинив в коллаборационизме. Он бы продал душу дьяволу, лишь бы задержать высадку союзников хотя бы на месяц. Он сделал бы это, без раздумий и колебаний, если, конечно, у него еще осталась хоть капля души на продажу. По здравом размышлении, он слишком часто торговал душой оптом и в розницу ради того, чтобы добраться сюда.

И все-таки, вопреки всему, Клод испытывал удовлетворение. Он считал: ему следует благодарить судьбу за последнюю, решающую ночь – ночь триумфа.

– Пробил час ведьм, – отрешенно улыбаясь, он запел тихонько себе под нос старую детскую песенку, – час, когда все спят и чудовища бродят по земле.

Ломуа и Лессенн безмолвно переглянулись. Иногда парни жалели, что связались с таким странным типом. Иногда они его боялись.

 

 

Жизор, 6 июня 1944 года

Со дна круглого колодца Клод видел кусочек ночного неба. Пот ручьями струился по лбу, заливая глаза, отчего звезды казались расплывшимися кляксами, а не яркими точками света. Жара стояла иссушающая. Наверное, в адском пекле прохладнее, чем в осыпающейся, тесной шахте. Они копали ее целую неделю: почти вертикальная яма двухметрового диаметра у поверхности не превышала метра на дне. Работа продвигалась тяжело, намного медленнее, чем раньше. Но препятствия, встречавшиеся в процессе раскопок, на самом деле обнадеживали: в земле они постоянно натыкались на камни, причем камни не обычные, а блоки, отесанные руками человека. Они походили на кладку коридора или какого-то подземного сооружения, обвалившегося от старости. Однако на пятнадцатиметровой глубине количество тесаных блоков значительно уменьшилось, а когда землекопы спустились еще ниже, камни исчезли совсем. Последнее обстоятельство навело Клода на мысль прорыть боковой ход, теперь достигавший примерно десяти метров в длину. Решение оказалось верным: вскоре снова обнаружились следы каменной кладки.

Профессор полз по горизонтальной штольне, с огромным трудом протискиваясь сквозь узкий тоннель, почти утыкаясь носом в землю, задыхаясь и поднимая вокруг себя клубы пыли, забивавшей нос и легкие. В конце прохода работали Ломуа с Лессенном: один копал, другой поднимал на поверхность корзины с землей, через равные промежутки времени парни менялись.

В ту ночь Клод вновь изменил стратегию: он не стал продолжать горизонтальный ход, распорядился рыть в его конце еще один шурф, перпендикулярно тому месту, где они остановились. И опять он руководствовался расположением каменных блоков, служивших ориентиром не хуже, чем крошки хлеба в сказке.

– Какие новости? – спросил Клод у Лессенна, добравшись наконец до помощника.

Измученный Лессенн, жадно хватавший ртом разреженный воздух, покачал головой. Широко открытые глаза казались белыми пятнами на грязном лице, исчерченном потеками пота.

– Ничего.

– Проклятие! – воскликнул Клод. – Ломуа!

На зов никто не ответил. До слуха доносились только размеренные удары лопаты, вонзавшейся в землю.

– Эй, Ломуа! – закричал Лессенн.

– Да? – равномерный глухой стук прекратился. И тотчас установилась давящая тишина, нарушаемая натужным сопением мужчин.

– Это профессор… – лаконично сказал Лессенн. Следовало поберечь дыхание.

– Мы опустились еще на четыре метра, профессор, и ничего, – заявил Ломуа, догадываясь, о чем спросит Клод.

– Продолжай, Ломуа, продолжай, – напряженно попросил Клод. И добавил вполголоса: – Время истекло.

У него осталась последняя ночь, его последняя надежда.

Клод начал выбираться из тоннеля, двигаясь задом наперед, так как в тесной штольне не хватало места, чтобы развернуться. Он преодолел меньше двух метров, когда случилось чудо: монотонный ритм ударов металла о землю прервался, послышался шум обвала.

– Профессор, тут что-то есть!

Возбужденный голос Ломуа прозвучал необычно. Но Клод мгновенно понял, в чем дело: появилось эхо.

– Ждите меня наверху, – распорядился он, на удивление спокойно.

Лессенн и Ломуа попятились назад, к колодцу, уступая дорогу профессору. Возвращались они неохотно. Они сгорали от желания узнать, что в конце концов нашли спустя месяцы изнурительного труда и что именно так упорно искал профессор. Парни не подозревали: удовлетвор<

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: