Расстановка сил: угры и ляхи, князь Владимирко Галицкий и другие

По прибытии во Владимир князь Изяслав Мстиславич вступил в переговоры со своими иноземными родичами — правителям Угрии (Венгрии), Чехии и Польши. С этого времени можно говорить о том, что война между князьями окончательно выходит за рамки внутренней русской распри и становится частью общеевропейской политической истории.

Внук Владимира Мономаха и сын Мстислава Великого, Изяслав был связан родственными узами со многими дворами Европы. Напомним, что через свою бабку Гиду Харальдовну, мать Христину и сестер Мальмфрид и Ингибьёрг он находился в родстве или свойстве с большинством правящих родов Швеции, Дании и Норвегии. Его двоюродная бабка Евпраксия-Адельгейда Всеволодовна (ум. 1109) когда-то была замужем за германским королем и императором Священной Римской империи Генрихом IV (1056—1106; из Франконской династии). Двоюродная тетка, Евфимия Владимировна, недолгое время была супругой венгерского короля Коломана (Кальмана); изгнанная мужем и обвиненная в супружеской неверности, она уже на Руси родила сына Бориса — будущего претендента на венгерский престол. Родная сестра Изяслава еще в 1122 году стала женой византийского царевича — по всей вероятности, Алексея, сына и недолгое время соправителя императора Иоанна II Комнина. (Правда, вскоре после заключения брака ее супруг умер, и ей пришлось принять монашеский постриг; никакого значения для Мстиславичей этот брак не имел.) Иногда полагают, что сам Изяслав Мстиславич был женат на немецкой принцессе из рода Штауфенов — этот род стал правящим в Германии в 1138 году, когда на престол взошел король Конрад III (1138—1152). Однако брак этот, если и был заключен, то скорее всего в конце 20-х — начале 30-х годов XII века, когда киевским князем был отец Изяслава Мстислав. Позднее никаких особых контактов между Изяславом Мстиславичем и Штауфенами мы не обнаружим; более того, политические пристрастия сделали их противниками друг друга.

После фактического распада Древнерусского государства на отдельные княжества для Изяслава Мстиславича как для волынского, переяславского, а затем и киевского князя наибольшее значение приобрели родственные связи с правителями стран Центральной и Восточной Европы — прежде всего, Польши, Венгрии и Чехии — соседей Руси. Эти связи стали особенно интенсивными во второй половине 30-х — 40-е годы XII века.

На польском престоле с марта 1146 года сидел сват Изяслава Мстиславича князь Болеслав IV Кудрявый (ум. 1173). Еще в середине 1130-х годов он женился на племяннице Изяслава Верхуславе, дочери новгородского князя Всеволода Мстиславича. Болеслав получил верховную власть над Польшей в результате многолетней ожесточенной войны со своим старшим единокровным братом Владиславом II, причем последнего, как мы помним, также поддерживала русская родня, прежде всего князь Всеволод Ольгович. Несомненно, Болеслав Кудрявый, как и его младшие родные братья Мешко и Генрих, очень ценил союз с Мстиславичами. Поддержка Изяслава серьезно укрепляла его положение в Польше в условиях, когда нашедший приют в Германии Владислав не оставлял своих притязаний на Польшу. По-видимому, киевский князь оказывал и реальную военную помощь свату. По свидетельству немецких источников, в 1147 году "многочисленные вооруженные отряды" русских — как полагают, дружины Изяслава Мстиславича — участвовали в походе Болеслава IV на пруссов. (Позднее, уже в 1150-х годах, русско-польские династические связи станут еще более прочными: дочь Изяслава Мстиславича Евдоксия выйдет замуж за родного брата Болеслава IV Мешка, а сын Мстислав возьмет в жены их сестру Агнешку.)

Около 1145—1146 года Изяслав Мстиславич породнился и с венгерским королевским семейством: его сестра Евфросиния стала женой юного венгерского короля Гезы II (1141—1162), которому к тому времени исполнилось всего пятнадцать или шестнадцать лет. Как считают исследователи, одной из целей этого брака было стремление матери Гезы, королевы Елены, и ее брата и опекуна короля, бана Белуша (серба по национальности), нейтрализовать "русского" претендента на венгерский престол Бориса Коломановича. И действительно, последнему не удастся получить никакой помощи на Руси, довольствуясь поддержкой в Германии и Византии.

Евфросиния Мстиславна оказалась женщиной умной и властной и на первых порах подчинила юного супруга своему влиянию. Венгерские войска постоянно участвовали в войнах Изяслава — и до 1149 года, и позднее. Так, еще зимой 1148 года, как мы помним, киевский князь с их помощью подверг разорению черниговские земли. Правда, для многих венгров тот поход закончился трагически: на обратном пути, во время переправы через какое-то озеро, из-за внезапно начавшейся оттепели под войском обломился лед, и некоторые из воинов утонули. (Связи Мстиславичей с венгерским домом также будут укрепляться с течением времени. Около 1150 года младший брат Изяслава Владимир женится на дочери всесильного бана Белуша.)

Еще один правитель, с которым Изяслав находился в свойстве и к которому обратился за помощью, был чешский князь Владислав II (1140—1174). На некой родственнице этого князя — предположительно, двоюродной сестре — зимой 1143/44 года женился брат Изяслава Святополк, тогда княживший в Новгороде. Сватья сохраняли друг с другом добрые отношения, несмотря на то, что Владислав II считался противником новой венгерской родни Изяслава и оказывал помощь пресловутому Борису Коломановичу. Весной или в начале лета 1148 года Владислав лично побывал на Руси на обратном пути из Святой Земли (он принимал участие во Втором крестовом поход) и, по всей вероятности, провел в Киеве какие-то переговоры с Изяславом.

Теперь правители Венгрии, Польши и Чехии должны были помочь изгнанному киевскому князю в войне с Юрием Долгоруким. "Изяслав же пришед во Володимир, — рассказывает летописец, — поча ся слати в Угры к зятю своему королеве, и в Ляхы к свату своему Болеславу, и Межце (Мешке. — А. К.), и Индрихове (Индрику, то есть Генриху. — А. К.), и к ческому князю свату своему Володиславу, прося у них помочи: а быша всели на кони сами полку своими поити к Киеву". Если же сами они по какой-либо причине не смогут возглавить войска, просил Изяслав, то "полкы своя пустять любо с меншею братьею своею, или с воеводами своими".

Готовность помочь русскому князю выразили все. Король Геза, правда, поставил свое участие в походе в зависимость от предстоящей войны с Византией: "Ратен есмь с царем, — предупреждал он Изяслава. — Яже буду порожен (свободен. — А. К.), а сам поиду, а пакы ли (то есть если буду занят. — А. К.), а полкы своя пущю". Польские же князья готовы были лично поддержать союзника: "Мы есмь у тебе близ, а одиного себе оставим стеречи земле своея, а два к тобе поедета". Также обещал явиться со своими полками чешский князь Владислав.

Так сложилась мощная коалиция восточноевропейских держав, враждебных Юрию, — Венгрия, Польша, Чехия и Волынь, а также Смоленск и Новгород, где княжили брат и сын Изяслава Мстиславича. Получив согласие всех будущих участников похода на Киев — короля Гезы, князей Болеслава, Мешка и Генриха и чешского князя Владислава, Изяслав Мстиславич отправил к ним новые посольства "с дары великыми и с честью". Он просил сватьев "воссесть на коней", то есть выступить в путь, 25 декабря, на Рождество Христово.

***

Что мог противопоставить этой коалиции Юрий Суздальский? Хотя он и был Мономашичем, но принадлежал к младшей ветви рода, происходящей от второго брака князя, и не мог похвастаться особой близостью к каким-либо правящим европейским домам. Его княжение в Суздале также не способствовало установлению династических связей на Западе. Скорее, Юрий с самого начала был сориентирован на контакты с южными и восточными соседями Руси. По своей первой супруге он был связан с половцами. Кем была его вторая супруга, мы не знаем. (О ее принадлежности к византийскому правящему роду Комнинов — о чем речь шла выше — можно говорить сугубо гипотетически.) Также ничего не известно об иноземных брачных союзах старших сыновей Юрия, если не считать указания поздних летописцев на то, что жена князя Андрея Боголюбского (вторая?) была родом из Волжской Болгарии.

И тем не менее Юрий сумел на равных вступить в борьбу с племянником. Ему удалось найти союзника, который обладал не меньшими связями в восточноевропейском мире, чем Изяслав. Этим союзником стал галицкий князь Владимир (или Владимирко) Володаревич, имя которого уже упоминалось на страницах книги.

Князь Владимирко, несомненно, принадлежит к числу наиболее ярких фигур раннего русского средневековья. Создатель единого Галицкого княжества, он вошел в историю как сильный и жестокий правитель, человек действия, но вместе с тем и как хитроумный и изворотливый политик, способный порой убедить оппонентов одной только силой своего красноречия, а порой и попросту подкупить их, не боящийся рядиться в самые разные обличья и примеривать на себя роль то миротворца, то страдальца, а то и пророка, вещающего от имени Бога. Летописец называет его "многоглаголивым" — согласимся, что этот исключительный в русской летописи и не слишком лестный эпитет ярко характеризует галицкого князя. А в другом месте Киевской летописи содержится восторженная оценка "доброго князя Владимира", который, оказывается, "братолюбием светяся, миролюбием величаяся, не хотя никому зла".

Сын перемышльского князя Володаря Ростиславича (представителя старшей ветви потомков Ярослава Мудрого), Владимирко впервые проявил себя в драматических событиях 1122 года, когда его отец был обманом захвачен в плен поляками. Тогда он вызволил отца из плена, уплатив за него какой-то немыслимый по размеру выкуп (не только поляки, но и современники-немцы поражались тому, сколько "золота и серебра, и всяких драгоценностей в вазах и одеждах, и разного рода богатств было привезено на колесницах и верблюдах в Польшу").

Вскоре, в 1124 году, Володарь умер, а еще раньше его в том же году умер его брат, князь-слепец Василько Теребовльский. Далеко не сразу Владимирку удалось объединить под своей властью оба удела — отца и дяди. Это случилось только в 1141 году, после смерти его последнего двоюродного брата Ивана Васильковича. Своим стольным городом Владимирко избрал ничем до того не примечательный Галич, ставший при нем одним из главных политических центров Руси.

Ради сохранения власти Владимирку пришлось воевать и со своим родным братом Ростиславом (эта война имела место в 1126-м или 1127 году), и, позднее, с племянником Иваном Ростиславичем Берладником. Его боялись и не любили в Галиче — надо полагать, из-за крутого нрава, и однажды едва не выгнали из города. В начале 1145 года, когда он отправился на охоту, галичане пригласили в город его племянника Ивана Ростиславича и провозгласили его князем. Владимирко осаждал собственный город в течение трех недель. 18 февраля 1145 года Иван выступил из города и дал битву дяде, но потерпел поражение и вынужден был бежать к Дунаю, а оттуда "полем" к Киеву. Галичане же держались еще целую неделю, не желая сдаваться, и только 25 февраля, "в неделю маслопустную", то есть Прощеное воскресенье, "нужею" отворили город. Войдя в Галич, Владимирко, по свидетельству летописца, "многы люди исече, а иныя показни казнью злою". Именно после этого Иван Берладник окончательно превратился в князя-изгоя и злейшего врага как самого Владимирка, так впоследствии и его сына Ярослава.

С самого начала существования единого Галицкого княжества Владимирку приходилось воевать и с киевскими князьями — прежде всего, с Всеволодом Ольговичем, а также с Изяславом Мстиславичем, особенно когда тот княжил на Волыни. Более всего галицкий князь противился объединению в одних руках Киева и Волыни, справедливо усматривая в этом угрозу независимости своего княжества. Оказавшись вновь во Владимире-Волынском, Изяслав должен был иметь в виду враждебность Владимирка, который не намерен был терпеть у себя под боком столь могущественного соседа.

Но, главное, Владимирко Галицкий имел свои счеты с венграми и поляками. Как и его отец, он был врагом польской правящей династии Пястов и в течение почти всей своей жизни не переставал мстить за отцовское унижение. Средневековые польские источники полны рассказов о свирепости и коварстве правителя Галича, о его всегдашней готовности к пролитию крови. Владимирко воевал с поляками и при жизни отца, и сразу же после его смерти. В феврале 1135 года в союзе с венграми он взял и подверг жесточайшему разорению польский город Вислицу (на реке Нида, в Малой Польше). "Львами с окровавленными клыками" называет воинов Владимирка польский хронист Винцентий Кадлубек; ярость самого галицкого князя, по его словам, "не только не насытилась, но еще более распалилась от такого обилия кровавых убийств". Польский хронист рассказывает и о том, как "отблагодарил" Владимирко некоего изменника-паннонца (венгра), который помог ему овладеть Вислицей: вначале он оказал ему всевозможные милости, а затем, внезапно, "дабы нежданное копье поразило глубже", повелел схватить его, лишить зрения, вырвать язык и под конец оскопить, чтобы, как он выразился, "у вероломного чудовища" не родилось "чудовище еще более пагубное". Но в то же время Владимирко поддерживал постоянные контакты с Польшей, принимал у себя беглецов из польских земель. В общем, в глазах поляков он был хотя и злодеем, но, если так можно выразиться, "своим".

Галицкий князь имел давние и прочные связи и с Венгерской землей. По некоторым сведениям, его матерью была венгерка, а сам он был женат тоже на венгерке, чуть ли не на дочери короля Стефана II (1114—1131). Однако его отношения с правителями этой страны были весьма неустойчивыми: он то действовал заодно с ними, то воевал против них. Так, полагают, что он оказывал поддержку претенденту на венгерский престол Борису Коломановичу. С другой стороны, сам Владимирко позднее напоминал королю Гезе о том, что вместе с его отцом, слепым королем Белой II (1131—1141), немало воевал против поляков: "…отець твои бяше слеп, а яз отцю твоему досыти послужил своим копием и своими полкы за его обиду и с ляхы ся есмь за нь бил". В 1144 году уже венгры помогали галицкому князю в его войне с Всеволодом Ольговичем и другими князьями (в число которых, между прочим, входил и Изяслав Мстиславич), причем венгерское войско привел в Галич не кто иной, как бан Белуш, дядя Гезы II и фактический правитель Венгрии.

Вскоре, однако, галицко-венгерский союз распался. Со времени женитьбы короля Гезы на сестре князя Изяслава Мстиславича венгры начинают помогать уже Изяславу, а их отношения с Галичем делаются враждебными. Вероятно, это было связано не только с происками самого Изяслава и его энергичной сестры, королевы Евфросинии, но и с резким обострением венгерско-византийских отношений.

Дело в том, что узы родства (или, точнее свойствá) связывали Владимирка Володаревича еще с одним могущественным соседом Руси — византийским императором Мануилом I Комнином (1143—1180). Сестра галицкого князя, не названная по имени "дщи Володарева", еще в 1104 году была выдана замуж за одного из сыновей императора Алексея Комнина (ум. 1118) — по всей видимости, Исаака, родного дяди Мануила I. В отличие от брака Мономаховой внучки с сыном императора Иоанна Комнина, этот альянс оказался продолжительным и способствовал установлению прочного галицко-византийского союза. (Известно, например, что сын Исаака Комнина Андроник — будущий император — станет близким другом галицкого князя Ярослава Владимировича и именно в Галиче найдет приют, когда вынужден будет бежать из Византии.) Сам Владимирко считался одним из наиболее верных союзников императора Мануила. Византийский историк Иоанн Киннам называет его даже вассалом ("подданным союзником"; в оригинале: "ύπόσπονδος") ромеев; исследователи предположительно делают из этого вывод, что галицкий князь формально признавал Мануила своим сюзереном.

Но именно в царствование короля Гезы и императора Мануила Византийская империя и Венгерское королевство вступают в затяжную войну друг с другом, которая будет продолжаться с переменным успехом без малого два десятилетия и в конце концов завершится победой Империи в 1167 году. Главной причиной этой войны стала борьба обеих держав за преобладание в сербских землях. Не последнюю роль сыграло также стремление императора Мануила распространить свое влияние на саму Венгрию. Мечтавший о восстановлении Византийской империи на западе в старых границах, Мануил сам был по матери наполовину венгром и как внук короля Ласло Святого принадлежал к правящему в Венгрии роду Арпадовичей. Это обстоятельство способствовало его притязаниям на верховную власть над Венгерским королевством.

Рубеж 40—50-х годов XII века ознаменовался в истории Европы образованием двух больших коалиций. В одну вошли обе Империи — германская Штауфенов и византийская Комнинов, весьма неожиданным образом оказавшиеся союзниками друг друга. Им противостояли их общие враги: помимо Венгрии, это были норманнский герцог Сицилии Роже и германские Вельфы — извечные противники Штауфенов, а также стоявший за ними французский король Людовик VII Святой. Враждовавшие между собой русские князья оказались в противоположных лагерях: Изяслав Мстиславич и его союзники — на стороне венгров; князь Владимирко Галицкий, равно как и Юрий Долгорукий, — в числе союзников Византии.

Мы не знаем точно, когда был заключен союз между Юрием Долгоруким и Владимирком Галицким. Объективные основания для этого появились еще в конце 1130-х — начале 1140-х годов, когда оба князя оказались единственными, кто категорически не признавал над собой власть киевского князя Всеволода Ольговича. Одинаково враждебны были они и сменившему Всеволода на киевском престоле Изяславу Мстиславичу. Однако первое упоминание в источниках о союзнических отношениях между князьями относится к началу 1150 года. Очевидно, только заняв киевский стол, Юрий получил возможность действовать согласованно с Владимирком. У них имелся общий враг — бежавший на Волынь князь Изяслав Мстиславич, а ведь не секрет, что именно наличие общего врага во все времена является наиболее прочной основой любого военно-политического союза. Кроме того, став киевским князем, Юрий смог пойти на территориальные уступки Владимирку, пообещав ему несколько городов на западе Киевской земли. И действительно, впоследствии он передаст своему галицкому союзник у такую важную крепость, как Бужск, а также города на Горыни — Шумск, Тихомль, Выгошев и Гнойницу.

Скрепить этот союз, как обычно, должен был династический брак: дочь Юрия Долгорукого Ольга была сосватана за сына Владимирка Галицкого Ярослава. Свадьбу сыграли в 1150 году, и так Юрий стал сватом галицкого князя. Одновременно он выдал еще одну свою дочь — за князя Олега, сына другого своего союзника, Святослава Ольговича.

***

Так определилась расстановка сил в новой войне, в которой Мстиславичи могли опереться на поддержку венгров, поляков и чехов, а Юрий — прежде всего, на военную мощь галицкого князя и авторитет Византии.

Впрочем, это была лишь самая общая схема. В каждой из названных группировок имелись свои противоречия. Поляки и венгры, например, имели немало причин для взаимной вражды. Но к концу 40-х годов XII века Болеслав Кудрявый и его братья были заинтересованы в союзе с Гезой, поскольку более всего опасались притязаний на верховную власть в Польше своего старшего единокровного брата Владислава Изгнанника, который обосновался в Германии и нашел себе покровителя в лице короля Конрада III. Конрад же поддерживал и венгерского изгнанника Бориса Коломановича, а тот, как мы знаем, был главным врагом Гезы. В свою очередь, чешский князь Владислав II, напротив, считался союзником Конрада, с которым особенно сблизился во время Второго крестового похода. Однако и он выразил готовность поддержать Изяслава (правда, реальной помощи русскому князю, кажется, так и не оказал).

Изяслав попытался склонить на свою сторону и дядю Вячеслава Владимировича, который княжил в Пересопнице — городе, находившемся примерно на середине пути между Киевом и Владимиром-Волынским. Он отправил к нему послание, призывая объединиться против Юрия и обещая отдать в случае победы киевский стол: "Ты ми буди в отца место, поиди, сяди же в Киеве. А с Гюргем не могу жити". Однако тут же, словно забыв о только что объявленном "старейшинстве" дяди, угрожал в случае отказа сжечь его город: "…Не хочеши ли мене в любовь прияти, ни Киеву поидеши седеть, а хочю волость твою пожечи".

Эти угрозы напугали Вячеслава. Из возможного союзника Изяслава он сделался его противником и в свою очередь отправил гонцов к брату Юрию. Впрочем, впоследствии Вячеслав еще не раз будет менять свою позицию и переходить то на одну, то на другую сторону.

Свои проблемы возникали и в отношениях между Юрием и Владимирком. Одна из них была связана с тем, что к 1149 году в лагере Юрия оказался злейший враг галицкого князя — его племянник Иван Ростиславич Берладник.

Биография этого князя-изгоя и авантюриста исключительна для древней Руси. Свое прозвище он получил из-за того, что на какое-то время обосновался в Нижнем Подунавье, в районе реки Берлад (Бырлад, ныне на территории Румынии). Как пишут современные исследователи, здесь существовали "поселения вольных людей, беглецов из Руси, предшественников позднейшего русского и украинского казачества, занимавшихся пиратством и называвшихся берладниками". Этими-то людьми и предводительствовал князь в те времена, когда ему приходилось бегством спасаться из русских княжеств. Враждовавший с галицкими князьями — сначала с Владимирком, а затем с его сыном Ярославом, он будет нападать на торговые корабли галичан и "пакостить" галицким рыболовам, а около 1158 года захватит и разграбит город Олешье — важный торговый форпост русских в устье Днепра.

Приключения Ивана Берладника на Руси и за ее пределами могли бы послужить сюжетом для авантюрного романа в духе Стивенсона или Рафаэля Сабатини. Став князем-изгоем, он переходил от князя к князю, легко брался за любые поручения, но с такой же легкостью покидал своего покровителя, если тот почему-либо не устраивал его, причем не считал для себя зазорным прихватить чужое добро, то есть попросту ограбить недавнего благодетеля. Так, покинув Святослава Ольговича, он перешел к его врагу Ростиславу Мстиславичу Смоленскому, а от того — к Юрию Суздальскому.

Отправляясь в поход на Киев, Юрий оставил Ивана Ростиславича в Суздальской земле. Он поручил ему весьма щекотливую миссию: тревожить Новгород и не давать новгородским "данщикам" (сборщикам дани) собирать дань на подвластной им территории. Один из эпизодов этой деятельности князя-кондотьера стал нам известен из сообщения Новгородской Первой летописи: в том же 1149 году "идоша даньници новгородьстии в мале, и учюв Гюрги, оже в мале шли, и посла князя Берладьскаго с вои, и бивъшеся мало негде". Новгородцы укрылись на некоем острове; Берладник же со своим отрядом, встав напротив, "начаша город чинити в лодьях", то есть сооружать подвижное укрепление из лодок, способное защитить нападавших от стрел оборонявшихся. Новгородцы продержались два дня, а на третий, поняв, что штурм неизбежен, сами напали на суздальское воинство и нанесли ему значительный урон: "И бишася, и много леже обоих, нъ суждальць бещисла".

Активная политическая деятельность Берладника, пусть даже и в отдаленном Суздальском "залесье", не могла не тревожить галицкого князя Владимирка. Нам неизвестны подробности его переговоров с Юрием о будущем союзе. Но очень может быть, что судьба князя-изгоя, по-прежнему претендовавшего на галицкий стол, особо обсуждалась ими. Так или иначе, но Иван Берладник вскоре будет схвачен Юрием Долгоруким и брошен в оковах в темницу. Когда точно это случилось, мы не знаем. Но знаем, что Иван пребывал в Суздале "в великои нужи" до 1156/57 года, то есть почти до самой смерти Юрия Долгорукого. Надо полагать, что Юрий с готовностью пожертвовал им ради сохранения добрых отношений со своим куда более могущественным союзником. И это при том, что, по словам церковных иерархов, схватив Берладника, Юрий нарушил клятву, скрепленную крестным целованием.

Приключения Ивана Берладника на этом не закончатся. После долгих лет заточения он обретет свободу и еще сыграет в жизни Юрия Долгорукого важную роль. Однако об этом позже.

Еще одним князем, попавшим в окружение Юрия, стал его тезка Юрий Ярославич, сын бывшего волынского князя Ярослава Святополчича, политического противника Владимира Мономаха. На какое-то время он также оказался изгоем. Летописец называет его "советником" Юрия Долгорукого и приписывает ему не слишком завидную роль разжигателя вражды между князьями. Юрий Ярославич постоянно будет противиться заключению мира между Юрием Долгоруким и Изяславом Мстиславичем. В какой-то степени его можно понять: его отец сам княжил во Владимире-Волынском, и он, не имея удела в Русской земле, выступал в поход к этому городу с особыми чувствами.

Однако Юрий Долгорукий вовсе не собирался передавать Владимир-Волынский своему тезке. Как выяснилось, он не забыл об обещании, данном им брату, князю Андрею Владимировичу Доброму. Юрий целовал крест на том, что будет заботиться о его сыне Владимире и по возможности наделит того волостью. Волынь, где княжил когда-то Андрей Владимирович, и была предназначена племяннику. Правда, забегая вперед, скажем, что реализовать этот план Юрию так и не удастся.

Уход Юрия Долгорукого из Суздаля привел к потере для него Рязанской земли. Кажется, именно так следует понимать известие поздней Никоновской летописи о том, что в том же 1149 году "прииде из Рязани в Киев к великому князю Юрью Владимеричю князь Игорь Давыдовичь". Надо полагать, речь идет о сыне бывшего союзника Юрия Долгорукого, рязанского князя Давыда Святославича (если в текст летописи не вкралась ошибка и не имеется в виду преемник Давыда на рязанском престоле князь Игорь Святославич, как думают некоторые исследователи). Его бегство из Рязани могло объясняться только возвращением в город прежнего рязанского князя Ростислава Ярославича. Так в число противников Юрия Долгорукого вошла Рязань.

Поход на Волынь

О намерениях Изяслава Мстиславича Юрию сообщил его брат Вячеслав. "Се угри уже идуть, — писал он из Пересопницы, — а лядьсции князи вселе уже на коне, а Изяслав ти уже доспеваеть".

Эти сведения были точны. Как и просил Изяслав Мстиславич, его союзники "полезоша на кони" на Рождество Христово, 25 декабря 1149 года. Король Геза направил на помощь шурину 10-тысячное войско, а сам пообещал сдерживать Владимирка Галицкого, не давать ему возможности "двигнути", то есть выступить на помощь Юрию. При этом король объявил, что при необходимости, если войска "иструдятся", пришлет еще воинов или даже сам выступит в поход: "Се ти пущаю полкы своя… а ты ся прави с ким ти обида есть; аче ти ся полки иструдять, а яз силнеиши пущю другыя, пакы ли, а сам всяду на коне". Болеслав Польский выступил в поход сам "с многою силою". Вместе с ним шел и его брат Генрих, князь Сандомирский; другой их брат, Мешко, остался в Польше "стеречи земли своея" от враждебных Польше прусских племен. В войске князя Изяслава Мстиславича оказались и какие-то немцы — скорее всего, наемники, нанятые или им самим, или, по его просьбе, его союзниками. Об участии в походе чешских полков князя Владислава II Ипатьевская летопись — основной наш источник — не сообщает: по-видимому, Владислав хотя и обещал прийти, но по какой-то причине не пришел.

Когда поляки и венгры прибыли во Владимир-Волынский, Изяслав пригласил их к себе на обед. "И тако обедавше, — свидетельствует летописец, — быша весели, великою честью учестив е и даръми многыми дарова е". Иноземцы привнесли с собой новые обычаи, не знакомые русским. В Луцке польский князь Болеслав совершил обряд посвящения в рыцари молодых волынских дружинников Изяслава: "пасаше (то есть опоясал. — А. К.)… сыны боярьскы мечем многы". Еще позднее, уже в Киеве, венгры устроят рыцарский турнир и конные ристалища, на которые русские будут смотреть с некоторым удивлением, не вполне понимая их смысл и предназначение.

Изяслав и его окружение охотно принимали чужие правила игры. Не только потому, что им важно было "учестить" союзников (то есть оказать им надлежащие почести). Тесть и сват европейских монархов, Изяслав и себя вел, как подобает европейскому монарху, кажется, стараясь дистанцироваться от принятой на Руси "византийской" модели верховной власти. Для Юрия же это, по-видимому, было неприемлемо. Так, выбрав себе разных союзников, Изяслав Мстиславич и Юрий Долгорукий выбрали и разные линии поведения, в какой-то степени предвосхитив то различие в исторических путях, на которые впоследствии, столетие спустя, встанут их далекие потомки — галицко-волынский князь Даниил Романович Галицкий (прямой правнук Изяслава Мстиславича) и новгородский и владимиро-суздальский князь Александр Ярославич Невский (правнук Юрия Долгорукого)…

Юрий, конечно же, не собирался ждать, пока Изяслав нападет на него. Он предпочел наступательную тактику, тем более, что об этом его просил брат Вячеслав, более всего опасавшийся наступления племянника. В уже цитированном письме брату Вячеслав взывал о помощи: "…Любо даи Изяславу, чего ти хочеть; пакы ли (то есть: если же нет. — А. К.), а поиди полкы своими ко мне, заступи же волость мою… Ныне же, брате, поеди; видеве оба по месту, что на[м] Бог дасть: любо добро, любо зло. Пакы ли, брате, не поедеши на мя, не жалуи, аже моеи волости пожене быти". Для Юрия союз с братом был как нельзя кстати. Начиная с этого времени он будет выказывать Вячеславу всяческие почести, подчеркивать его "старейшинство" и даже поведет речь о его вокняжении в Киеве.

В первой половине января 1150 года Юрий выступил в поход на Волынь. С ним шли "дикие" половцы — его теперешние постоянные союзники. Гонцы Юрия заранее были отправлены в Галич — просить о подмоге Владимирка Володаревича.

Две рати двигались навстречу друг другу. Изяслав с венграми и поляками прибыл в Луцк — город на реке Стырь (притоке Припяти) — и провел здесь три дня. В это время полки старших Юрьевичей, Ростислава и Андрея, вступили в Пересопницу — город Вячеслава Владимировича. Вслед за ними в Пересопницу вошли и Юрий с основными силами, а затем и галицкая помощь. Сам Владимирко выступил из Галича и остановился недалеко от Шумска — города, находящегося на пограничье Киевской, Галицкой и Волынской земель (ныне райцентр Тернопольской области Украины). Отсюда он мог угрожать и Луцку, и Владимиру-Волынскому. Король Геза своего обещания не сдержал — запереть Владимирка в Галиче не сумел.

Все эти передвижения сильно обеспокоили Изяслава Мстиславича, а еще больше — его венгерских и польских союзников, которые слишком хорошо знали силу Владимирка. "И убояшеся ляхове и угры", — замечает по этому поводу летописец. Посовещавшись, союзники все же выступили из Луцка и продвинулись еще немного на восток, остановившись у городка Чемерина, на реке Олыче, притоке Горыни.

Казалось, сражения не избежать. Однако в ход войны вмешались внешние обстоятельства. Польские князья Болеслав и Генрих получили известие от своего брата Мешка о вторжении в их землю прусов и объявили Изяславу, что должны покинуть его и вернуться в Польшу. Угроза со стороны прусских и ятвяжских племен в середине XII века и в самом деле серьезно осложняла жизнь польским князьям. Но трудно сказать наверняка, действительно ли обстановка в Польше требовала немедленного присутствия там всех польских князей, или же Болеслав Кудрявый воспользовался письмом брата только как поводом для того, чтобы избежать войны с грозным противником — войны с неясным исходом и, в общем-то, за чуждые ему интересы. Автор Суздальской летописи вкладывает в уста иноземным союзникам Изяслава слова, исполненные страхом и явным нежеланием продолжать войну: "Не вси ся есмы совкупили ныне (то есть не все мы собрались ныне. — А. К.); а бы ны како створити мир". Для продолжения войны, по их мнению, требовалось присутствие всех без исключения сил — в том числе и тех, которые оставались в Венгрии и Польше.

Изяслава Мстиславича, разумеется, не обрадовало известие об уходе союзной рати. Но поделать ничего он не мог. Единственное, что ему удалось, так это попросить своих иноземных союзников выступить посредниками при заключении мира с Юрием. Польские князья и венгерские воеводы согласились направить своих послов к братьям Владимировичам — Вячеславу и Юрию. (Заметим, что в очень подробном рассказе летописи, восходящем к официальным, протокольным записям о переговорах между князьями, имя Вячеслава постоянно называется первым.)

"Вы нам есте в отца место, — заявляли польские и венгерские послы от имени своих правителей, — а се ныне заратилася есте [с] своим братом и сыном Изяславом. А мы есмы по Бозе все крестьяне, одна братия собе, а нам подобает всим быти с себе (то есть быть заодно. — А. К.). А мы межи вами того хочем, абы Бог дал, вы быста уладилася с своим братом и сыном Изяславом…" Далее следовали конкретные условия, на которых должен был заключаться мир. Киев оставался у Юрия и Вячеслава, которым самим предстояло решить, кто чем будет владеть, а за Изяславом сохранялась Волынь: "…А быста вы седела в Киеве (двойственное число. — А. К.), сама ся ведаюча, кому вама приходить, а Изяславу осе его Володимир готов, а се его Луческ (Луцк. — А. К.), а што его городов, ать седить в том…" Однако отдельно — конечно же, по инициативе Изяслава — был поставлен вопрос о новгородской дани, которую Юрий так и не вернул еще с 1146 года: "…ать онамо к Новугороду Великому, ать взворотить Гюрги дани их вси". Забегая вперед, скажем, что именно по этому пункту дяде и племяннику не удастся договориться.

Современному читателю могут показаться неожиданными слова польских и венгерских послов о единстве христианского мира ("А мы есмы по Бозе все крестьяне, одна братия собе"). И действительно, христианская Церковь уже столетие была разделена между католиками ("латинянами", как их именовали на Руси) и православными ("схизматиками", по терминологии католического Запада). Однако далеко не всеми ни в православном, ни в католическом мире это разделение воспринималось как безусловное и бесповоротное. Напомним, что ко времени описываемых событий только-только завершился — и завершился явной неудачей! — Второй крестовый поход (1147—1149), организованный французским королем Людовиком VII и императором Конрадом III. Составной частью этого крестового похода было наступление немецких и польских феодалов на языческие племена Поморья и Прибалтики — полабских и поморских славян, прусов и ятвягов (так называемый крестовый поход против славян 1147 года). И для поляков, и для немцев русские были скорее возможными союзниками, нежели противниками в деле насильственного обращения в христианство язычников. Как мы уже говорили, многочисленные русские отряды в 1147 году участвовали в походе Болеслава IV на прусов. Комментируя этот факт, немецкий хронист, автор так называемых Магдебургских анналов, посчитал необходимым специально заметить, что русские, "хотя и меньше, чем католики, однако отмечены именем христиан".

Тогда же, в середине — второй половине 40-х годов XII века, на Русь обратил особое внимание главный вдохновитель и инициатор Второго крестового похода, знаменитый проповедник и беспощадный борец с язычеством аббат Бернард Клервоский. Но это был интерес несколько иного рода. В Польше всерьез обсуждали возможность посещения им русских земель с целью "исправления" "нечестивых обычаев и обрядов" русских. До нашего времени дошло адресованное святому Бернарду письмо краковского епископа Матвея и "комеса" Петра (вероятно, знаменитого палатина Петра Властовича, оставившего заметный след и в русской истории) об "обращении русских", которое предположительно датируется временем около 1147 года. Авторов письма отличает нетерпимое отношение к религии "народа <

12	Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: