Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!

Положение социологии

Как преломлялись все эти философско-методологические проблемы в самой социологии? Положение социологии в системе буржуазного обществознания конца XIX — начала XX в. было несколько двусмысленно. С одной стороны, социология быстро развивается, ширится тематика эмпирических социальных исследований, появляются научные журналы, общества и кафедры. С другой стороны, представители традиционных общественных

наук продолжают смотреть на нее косо, а в самой социологической теории царит разброд.

В Англии центром социологии стало созданное в 1903 г. Лондонское социологическое общество (его первым президентом был известный юрист Джон Брайс), которое с 1908 г. начало издавать журнал «Sociological Review» («Социологическое обозрение»). Но какой-либо определенной программы Общество не имело [30]. Первый редактор «Социологического обозрения» Леонард Трелони Хобхауз (1864-1929) писал в передовой статье, что «не только существует еще много людей, отрицающих самое существование социологии», но и сами социологи не могут договориться о предмете и задачах своей деятельности [22, р.247]. В 1907 г. на средства одного частного благотворителя, пожелавшего «помочь утверждению академического статуса социологии в университетах», чтобы распространять применение научного метода в социологических исследованиях [Ibid., p.130], была создана первая в Англии кафедра социологии в Лондонском университете, которую возглавил Хобхауз. Но в Оксфорд и Кембридж дорога социологам была закрыта, и британская социология еще долго должна была развиваться в рамках антропологии и этнографии.

Во Франции [24] последователи Ле Пле название «социология» относили лишь к трудам учеников Конта, называя свои собственные исследования «социальной наукой». Институционализация социологии в качестве университетской дисциплины началась здесь в самом конце XIX в., под влиянием Дюркгейма, который в 1896 г. стал первым во Франции профессором «социальной науки» в Бордоском университете. Переехав в Париж, Дюркгейм читал в Сорбонне курс педагогики, религии, морали, семьи («наука воспитания»).

Еще хуже обстояло дело в Германии. Философские факультеты, где были сосредоточены все гуманитарные науки, не желали иметь ничего общего с эмпирическими исследованиями. По выражению А. Обершаля, «эмпирическое социальное исследование было важно для немецкого профессора как гражданина, но не входило в содержание его профессиональной роли» [29, р.10-11]. Профессиональная неприязнь «традиционных» философов к социологии усугублялась теоретико-идеологическими расхождениями, поскольку социология ассоциировалась у многих консервативных ученых с позитивизмом, социалистической направленностью и иностранными влияниями. Эта неприязнь распространялась даже на теоретическую социологию. В письмах к Уорду Гумплович горько сетовал на то, что «немецкие профессора ничего не хотят знать о социологии» и в библиотеке

университета Граца не выписывают даже «American Journal of Sociology [41, p.11]. Теннис в 1912 г. писал, что «каждый знает», что «социология не принята в германских университетах даже как придаток философии» [40, S.XXVI]. Не имела она поддержки и со стороны правящей бюрократии. Поэтому несмотря на создание в 1909 г. Немецкого социологического общества во главе с Теннисом до институционализации социологии было еще очень далеко.

Иначе складывалось положение в США. Отсутствие жесткой системы высшего образования, наличие свободных материальных средств, конкуренция между университетами, влияние прагматизма и спенсеризма и широкое движение в пользу социальных реформ открывало здесь возможности, которых не было в других странах. Первый курс, носивший название социологии, был прочитан Самнером в Йельском университете уже в 1876 г. В 1893 г. Смолл открыл первую кафедру и социологическую специализацию в Чикаго.

В 1901 г. уже 169 американских университетов и колледжей предлагали своим слушателям курсы социологии. В 1905 г. возникло под председательством Уорда Американское социологическое общество, официальным органом которого стал созданный за десять лет до этого «American Journal of Sociology». Однако Обершалль не случайно называет раннюю американскую социологию не наукой, а «движением» [29, р.189].

Отцы-родоначальники американской социологии не были профессиональными исследователями. Больше всего было среди них священников (Самнер, Смолл, Винсент) и журналистов (Гиддингс, Парк). Были и ученые других специальностей (Уорд, например, был палеоботаником). Как писал в 1924 г. Смолл, большинство работ, опубликованных в США как «социологические», представляли собой всего лишь собрание различных «мнений», прикрытых респектабельным новым именем [29, р. 212-213].

Сочиняя свою «Динамическую социологию», Уорд понятия не имел о том, что в этой области работает кто-то другой. Смолл вспоминал, что, когда в 1907 г. Самнер был избран президентом Американского социологического общества, «он даже номинально не был в поле моего зрения как социолог... а казался просто американским отголоском laissez-faire, представленного в Англии Спенсером» [Ibid., p.222]. В свою очередь, Самнер, по словам одного из его учеников, не пользовался термином «социология», потому что «люто ненавидел почти все труды, выходившие под этим именем, и почти всех, кто ее (социологию — Авт.)преподавал» [Ibid.]. До самой смерти он числился профессором «политической и социальной науки».

В результате складывается парадоксальное положение. Социология развивается. Наряду с национальными у нее появляются международные центры. В 1894 г. в Париже состоялся первый конгресс Международного института социологии под председательством Вормса, оформивший создание этого учреждения, в состав которого вошли Шеффле, Фулье, Лилиенфельд, Менгер, Уорд, М.М. Ковалевский, Гиддингс, Шмоллер, Гумплович, Тард, Эспинас, Теннис, Зиммель, Вундт, Смолл. Печатным органом Института стал созданный годом раньше «Revue Internationale de Sociologie». Другим международным центром притяжения стал основанный в 1896 г. Дюркгеймом журнал «Année sociologique».

Хотя социологические журналы и общества способствовали профессионализации социологии и усилению международного обмена идеями, рамки этого обмена оставались довольно ограниченными. Из 258 американских социологов, опрошенных в 1927 г. Бернардом, только 20% упомянули среди авторов, существенно повлиявших на их интеллектуальное развитие, хотя бы одного неамериканского ученого [34, р.813]. В Европе обмен информацией был интенсивнее. Однако и здесь распространенной формой полемики с неприемлемыми по идеологическим или иным мотивам идеями было замалчивание последних. В журнале Дюркгейма М. Вебер упоминается только один раз [35, р.397]; в свою очередь Вебер, выписывавший дюркгеймовский журнал, не упоминает имени Дюркгейма [24, р.283-284]. Откровенно игнорирует своих современников Парето.

Сомнение в предмете и методах своей науки было свойственно в начале XX в. не только социологам. Но положение социологии казалось особенно шатким. Знаменитый математик Анри Пуанкаре даже острил, что социология ‑ это наука, которая ежегодно изобретает новую методологию, но никогда не дает никаких результатов [38, р.1407].

Все это не могло не сказываться на взглядах поколения буржуазных социологов, крупнейшими представителями которого были Зиммель (1858-1918), Теннис (1855-1936), Дюркгейм (1858-1917), М. Вебер (1864-1920) и Парето (1848-1923).

Каковы были их общие черты?

Идеологически всем им присуще ощущение глубокого кризиса капиталистического общества и чувство разочарования в нем [23]. Мысли Тенниса ‑ о разрушении общинных связей, Зиммеля —о кризисе культуры, Дюркгейма — об аномии, Вебера — о харизме и бюрократии, Парето — об иррациональных основах социального поведения — пронизаны жгучей тревогой по поводу социальных проблем, способов разрешения которых они не видят

Методологически для них типична ориентация на науку, стремление к объективности (методологический объективизм Дюркгейма, требовавшего рассматривать социальные факты «как вещи», веберовское требование отделения науки от ценностей, «логико-экспериментальный метод» Парето). Вместе с тем многие из них понимают, что простое копирование естественнонаучных методов недостаточно для конституироваиия социологии как самостоятельной отрасли знания.

Почти все социологи этого поколения подчеркивают необходимость окончательной эмансипации социологии от философии, ее опытный, эмпирический характер. Вместе с тем в центре их внимания стоят важные философские проблемы ‑ такие, как природа социальной реальности, взаимоотношения индивида и общества, гносеологическая специфика социально-исторического познания, критерий истинности социальных теорий, соотношение науки и мировоззрения и т.п. В определении специфики социологии как науки методологическим различиям придается не меньшее, а часто даже большее значение, чем предметным (прямое влияние неокантианства).

Воспринимая кризис буржуазного общества прежде всего как кризис его ценностных систем, социологи главное внимание уделяют изучению нормативных представлений, идеологии, культуры и, особенно, религии (социология религии Дюркгейма и Вебера, теория идеологии Парето, понятие коллективных представлений Дюркгейма и т.д.).

Историко-эволюционный подход к явлениям уступает место структурно-аналитическому, а свои общетеоретические построения авторы стремятся не только иллюстрировать и дополнять, но и проверять эмпирическими исследованиями («Самоубийство» Дюркгейма и сравнительно-этнологические исследования его школы, работы М. Вебера по сравнительной социологии религии, эмпирические исследования Тенниса и т.п.).

И, наконец, все более широкая и острая конфронтация буржуазной социологии с марксизмом.

Литература

1. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. ‑ Т.12.

2. Ленин В.И. Полн. собр. соч. ‑ Т.25.

3. Александренков Э.Г. Диффузионизм в зарубежной западной этнографии. ‑ В кн.: Концепции зарубежной этнологии: Критические этюды. М., 1976.

4. Артановский С.Н. Историческое единство человечества и взаимное влияние культур: Философско-методологический анализ зарубежных концепций. Л., 1967.

5. Асмус В.Ф. Маркс и буржуазный историзм. М., 1933.

6. Богомолов А.С. Немецкая буржуазная философия после 1865 г. М., 1969.

7. Бромлей Ю.В. Этнос и этнография. М., 1973.

8. Виндельбанд В. Прелюдии. СПб., 1904.

9. Гайденко П.П. Герменевтика и кризис буржуазной культурно-исторической традиции. ‑ Вопр. лит., 1977, №5.

10. Кон И.С. Философский идеализм и кризис буржуазной исторической мысли. М., 1959

11. Кон И.С. Вильгельм Дильтей и его «критика исторического разумах. ‑ В кн.: Критика новейшей буржуазной историографии. Л., 1967.

12. Кон И.С. История и социология. ‑ Вопр. филос., 1970, №8.

13. Маркарян 3.С. Очерки теории культуры. Ереван, 1969.

14. Ницше Ф. Несвоевременные размышления. ‑ Полн. собр. соч., М., 1910, т.9.

15. Огурцов А.П. Образы науки в буржуазном общественном сознании. — В кн.: Философия в современном мире: Философия и наука. М., 1972.

16. Плеханов Г.В. О книге Риккерта. ‑ Избранные философские произведения. М., 1957, т.3.

17. Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. СПб., 1911.

18. Риккерт Г. Два пути теории познания. ‑ В кн.: Новые идеи в философии. СПб., 1913, сб.7.

19. Современная буржуазная философия. М., 1972.

20. Швырев В.С., Юдин Э.Г. О так называемом сциентизме в философии. ‑ Вопр. филос., 1969, №3.

21. Ярошевский М.Г. Психология в XX столетии. М., 1971.

22. Abrams Ph. The Origins of British Sociology. 1834-1914: An Essay with Selected Papers. Chicago, 1968.

23. Bendix R., Roth G. Scholarship and Partisanship: Essays on Max Weber. Berkeley, 1971.

24. Clark T.N. Prophets and Patrtfhs. The French University and the Emergence of the Social Sciences. Cambridge (Mass.), 1973.

25. Burckhardt J. Briefe /Hrsg. F. Kaphan. 3. Aufl. Leipzig, 1958.

26. Dilthey W. Einleitung in die Geisteswissenschaften. ‑ In: Gesammelte Schriften. 3. Aufl. Leipzig; Berlin, 1933, Bd.1.

27. Dilthey W. Ideen über eine beschreibende und zergliedernde Psychologie. ‑ In: Gesammelte Schriften. Leipzig; Berlin, 1924, Bd.5.

28. Dilthey W. Der Aufbau der geschichtlichen Welt in den Geisteswissenschaften. ‑ In: Gesammelte Schriften. Leipzig; Berlin, 1927, Bd.7.

29. The Establishment of Empirical Sociology: Studies in Continuity, Discontinuity and Institutionalization /Ed. A. Oberschall. N.Y., 1972.

30. Halliday R.J. The Sociological Movement, the Sociological Society and the Genesis of Academic Sociology in Britain. ‑ Sociol. Rev., 1968, vol.16, N3.

31. Harris M. The Rise of Anthropological Theory. N.Y., 1968.

32. Hoult T.F. Dictionary of Modern Sociology. Totowa (N. J.), 1969.

33. Hughes H.S. Consciousness and Society. The Reorientation of European Social Thought. 1890-1930. N.Y., 1958.

34. Levine D.N., Carter E.В., Gorman E.M. Simmel's Influence on American Sociology. I. ‑ Amer. J. Sociol., 1976, vol.81, N4.

35. Lukes S. Emile Durkheim: His life and Work. London, 1973.

36. Parsons T. The Structure of Social Action. N.Y., 1964.

37. Rickert H. Die Grenzen der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung. 5. Auri. Tübingen, 1929.

38. Shils E. The Calling of Sociology. ‑ In: Theories of Society. /Ed. T. Parsons et al., N.Y., 1862, vol.11.

39. Taine H. Histoire de la littérature Anglaise. Paris, 1873. ‑ Vol.1.

40. Tonnies F. Gemeinschaft und Gesellschaft. 8. Aufl. Leipzig, 1932.

41. Ward — Gumplowicz correspondence/Ed. A. Gella. N.Y., 1971.

Глава восьмая
Социологическая концепция Фердинанда Тенниса

Идея общего кризиса «современной культуры» и связанная с ней конфронтация рационалистического и неоромантического подходов к обществу острее всего формулировались и переживались в Германии. Развитие капитализма здесь, как известно, было задержано затянувшейся феодальной раздробленностью. Победа капиталистического общественного строя означала, по словам К. Маркса, «победу буржуазной собственности над феодальной, нации над провинциализмом, конкуренции над цеховым строем... просвещения над суеверием... предприимчивости над героической ленью, буржуазного права над средневековыми привилегиями» [1, т.6, c.115]. Процесс этот протекал весьма болезненно, что способствовало возрождению и обострению споров, начавшихся еще на рубеже XIX в.

Сторонникам рационалистического способа мышления, опиравшимся на идеи Просвещения, было свойственно признание естественных прав человека и самовластия народа, его права на установление разумных законов и разумного общественного устройства, соответствующего человеческой природе. Приверженцы.исторического подхода, наиболее ярко выразившегося в работах исторической школы права, напротив, подчеркивали важность традиционных норм и принципов человеческого общежития и необходимость существования исторически сложившихся форм государственного и правового регулирования общественной жизни. «Против рационализма прошлого периода, осмелившегося дерзко коснуться традиций, был выдвинут историзм, который должен был восстановить культ попранной старины, поднять цену забытых преданий» [2, с.39].

В социологии (особенно немецкой) конца XIX в. эта дискуссия оказалась тесно связанной с именем Тенниса.

Фердинанд Теннис родился 26 июля 1855 г. в Хаубарге ‑ маленьком городке герцогства Шлезвиг-Гольштейн, принадлежавшего в то время Датскому королевству. Здесь же, в Шлезвиге, ставшем к тому времени прусской провинцией, он окончил гимназию, затем учился в ряде немецких университетов, получив диплом по классической филологии в Тюбингене (1877 г.). В 1881 г. Теннис защитил докторскую диссертацию по философии в Кильском университете, где и проработал почти всю жизнь сначала в качестве приват-доцента кафедры философии, затем профессора кафедры экономики и статистики.

Теннис был основателем (вместе с Зомбартом, Зиммелем и Максом Вебером) и первым президентом (с 1909 по 1933 г.) Немецкого социологического общества. Умер Теннис 9 апреля 1936 г.

Чрезвычайно активный и плодовитый автор, Теннис поставил своей целью соединить преимущества рационального научного метода с историческим взглядом на социальный мир. При этом он опирался на труды основоположника исторической школы права Фридриха Карла Савиньи, на всемирно известную книгу английского исследователя сэра Генри Мэна «Древнее право», в которой (в противопоставлении статуса и контракта) Теннис нашел концептуальное основание для выработки пары антиномических понятий, определивших в конечном счете содержание его собственной социологической концепции, на труды Льюиса Генри Моргана, Иоганна Якоба Бахофена и других этнографов, историков, правоведов того времени.

Другим источником идей стало для Тенниса изучение наследия европейской философии XVII в., и прежде всего рационалистической философии Гоббса и Спинозы [18].

В одной из своих первых историко-философских работ, посвященной творчеству Гоббса, Теннис сформулировал теоретическое содержание понятий, легших в основу его собственной социологической теории. Важнейший с точки зрения развития идей Тенниса абзац этой работы гласит:

«У Гоббса часть его последователей... искала поддержки в концепции абсолютного суверенитета общинной воли. В исторической действительности того времени этому соответствовало явление неограниченной монархии. Другие, исходя из оптимистических представлений о природе человека, отвергали даже этот новый, затмивший все остальное авторитет; они вообще не считали собственно общину необходимой, полагая, что высшее возможное счастье человечества может быть достигнуто в чистом обществе посредством общественного государства, то есть посредством равных, двусторонних, могущих быть установленными

и расторгнутыми отношений индивидов друг к другу. Первым имевшим успех представителем этой идеи был Локк. Он одержал победу в основном благодаря своим трудам в области молодой науки политической экономии. Реальная основа подобных взглядов выступала в образе либерального конституционализма» [Ibid., S.240].

Это принципиальное противопоставление двух типов общества было последовательно проведено Теннисом в небольшой работе «Община и общество», написанной в 1881 г. и впоследствии принесшей Теннису мировую известность.

Основное содержание данной работы заключалось в противопоставлении двух типов социальных связей ‑ общинных (gemeinschaftliche)[13] и общественных (gesellschaftliche). Отношения первого рода коренятся в эмоциях, привязанностях, душевной склонности и сохраняют собственную самотождественность как сознательно, в силу следования традиции, так и бессознательно, в силу эмоциональных уз и благодаря объединяющему влиянию общего языка. «Я различаю, — пишет Теннис, — следующие типы общинных отношений. 1. Родовые отношения. Естественно, таковыми в первую очередь считаются собственно родовые, или кровнородственные отношения. 2. Отношения «соседства», характеризующиеся совместным проживанием, свойственные брачной и в узком смысле слова семейной жизни, однако в понятии имеющие более широкий смысл. 3. Отношения «дружбы», основывающиеся на сознании духовной близости или родства, поскольку такое сознание постулировано или положено в основу какого-либо рода совместной жизни; они приобретают особое социальное значение, когда осознаются как общая религиозная принадлежность, как община» [16, S.464].

В основе отношений второго рода, или общественных отношений, лежит рациональный обмен, смена находящихся во владении вещей. Эти отношения, следовательно, имеют вещную природу и характеризуются противоположно направленными устремлениями участников. Эти отношения частично зиждутся на отношениях общинного типа, однако они могут существовать и между разделенными и чуждыми друг другу индивидами, даже между врагами, благодаря сознательному решению участвующих в них индивидов. Субъектами таких отношений могут быть и различного рода группы, коллективы, даже сообщества и государ-

ства, рассматриваемые как формальные «лица». «Сущность всех этих отношений и связей заключается в сознании полезности и ценности, которой обладает, может или будет обладать один человек для другого и которую этот другой обнаруживает, воспринимает и осознает. Отношения такого рода имеют, следовательно, рациональную структуру» [16, S.464].

Эти два рода отношений и связей — общинные и общественные — призваны охарактеризовать не только отношения людей друг к другу, но и отношение человека к обществу. В общине социальное целое логически предшествует частям; в обществе, наоборот, социальное целое — это совокупность частей. Различие между общиной и обществом — это различие между органической и механической связями частей, составляющих социальное целое.

Фундаментом этих двух типов организации социальной жизни служат два типа воли, обозначаемые Теннисом как «Wesenwille» и «Kürwille» (первоначально ‑ «Willkür»). Wesenwille ‑ это воля сущности, т.е. в некотором смысле воля целого, определяющая любой, самый незначительный аспект социальной жизни. Kürwille означает иной тип действия интегрирующего фактора, ослабление социальной воли, расчленение ее на множество частных суверенных воль, механически сочетающихся в целое общественной жизни.

Первостепенное значение, придаваемое Теннисом понятию воли, дало основание большинству исследователей отнести его идеи к психологическому направлению в социологии. Вряд ли это справедливо. Волю Теннис понимает отнюдь не как чисто психологический фактор. Хотя он и пишет постоянно о том, что без воли нет человеческого поведения, воля в его концепции — весьма абстрактное понятие, лишенное непосредственно психологического смысла.

«Любая духовная деятельность, ‑ писал Теннис, ‑ будучи человеческой, отмечена участием мышления, поэтому я различаю волю, поскольку в ней содержится мышление, и мышление, поскольку в нем содержится воля» [14, S.87]. В другой работе Теннис высказывается еще определеннее: «Воля в ее человеческом качестве определяется силой человеческого мышления» [17, S.6], а латинский эпиграф из Спинозы, предпосланный Теннисом одному из разделов своего главного труда — «Voluntas atque intellectus unum et idem sunt»[14] — позволяет прояснить происхождение, а следовательно, и смысл его представлений о человеческой воле.

Отказ Тенниса от психологического обоснования социологии проявился и в его трактовке социального поведения индивидов. Анализируя социальное поведение, Теннис в одной из своих последних работ [17] использовал введенную Максом Вебером типологию, согласно которой выделяются целерациональная, ценностно-рациональная, аффективная и традиционная формы социального поведения. В первой из этих форм, считал Теннис, реализуется Kürwille, в трех последних (лишь одна из которых предполагает психологический фактор в качестве определяющего) — Wesenwille. Рациональная работа разума явилась, таким образом, критерием различения двух типов воли и связанных с ними двух типов общественного устройства. В основу тённисовского анализа социального поведения лег анализ взаимоотношения средств и целей, т.е. анализ рациональности, тогда как природа социального оказалась определенной через осознание индивидами самих себя и других в качестве членов общества.

Поскольку Теннис фактически (вслед за Спинозой) отождествил волю и разум, это означало, что побуждение к совместной социальной жизни, социальному взаимодействию, «обществлению», по Теннису (так же, как образование государства по Гоббсу), идет не от освященной церковью традиции, как утверждает политическая философия реакционного романтизма (и не от бога, как то утверждали противники Гоббса ‑ схоласты), а от разума.

В учении о типах воли Тённиса ярко проявилась его оппозиция по отношению к романтизму, стремление к рационалистическому объяснению природы общественной жизни.

Где можно эмпирически наблюдать социальные образования, в которых реализуется каждый из описанных типов воли? Другими словами, можно ли вообще эмпирически наблюдать общину и общество? На этот вопрос Тённис отвечает отрицательно. Любое конкретное социальное образование — это сочетание общинных и общественных элементов, сами же эти понятия — полюсы континуума, в котором могут быть расположены все конкретные исторические общества. Каждый из этих полюсов, как он характеризуется «an sich»,— не существует. Это — мыслительные вещи, абстрактные сущности, идеальные или конструированные типы.

Распространенная ошибка, в которую впадают комментаторы и интерпретаторы Тенниса, состоит в попытке эмпирического отождествления этих типов. Такие попытки приводят к коренному искажению тённисовского подхода.

Тённис не случайно дал своей главной работе (в одном из первых ее изданий) подзаголовок «Теорема философии культу-

ры». Понятия «община» и «общество» стали первым шагом в направлении разработки формальной, в некотором смысле «геометризированной» концепции социологии. Не случайно Тённис ссылается в этой связи на Гоббса. Так, по Гоббсу, писал он, чистая, т.е. a priori доказательная, наука возможна: а) о мысленных вещах, абстрактных предметах (геометрия), б) о «политических телах», т.е. о принципах социальных институтов, произошедших из человеческого мышления, которые нельзя воспринять чувственно, но «тип которых мы конструируем» [18, S.113]. Такой же принцип лег и в основу собственного наукоучения Тённиса. Как Гоббс и Спиноза были убеждены в безграничных возможностях познания more geometrico, так и Тённис полагал, что формальная, незамутненная интересами и склонностями индивидов, а также корыстью и целями групп и классов дедукция различных форм социальной жизни позволит достичь универсального и общезначимого социального познания. Потому-то и появилось в его работе слово «теорема» как утверждение прав понятийного, конструктивного мышления в противовес набирающим силу тенденциям эмпиризма и иррационализма.

Первостепенным требованием метода такой рационалистической социологии было требование объективации социальных явлений в смысле обеспечения логически строгого исследования, достижения общезначимого познания. Орудиями объективации были абстрагирование, идеализация, конструирование идеальных типов. Полученные типы не абсолютизировались, им не приписывалась действительность; наоборот, сами эти типы — понятийные «мерки» — прикладывались к живой действительности социальной жизни, открывая возможности ее собственно социологического изучения. Последнее особенно важно, ибо, подчеркивая невозможность отождествления конструированных понятий и эмпирической действительности, Теннис стремился поставить социологию на научные рельсы, порывал с многовековой традицией произвольной философско-исторической спекуляции.

Началом социологии становилась, таким образом, абстракция. Такой подход был направлен против исторической школы и субъективно-эмпирической философии жизни и должен был повести к реабилитации идеи естественного состояния общества — и, следовательно, к игнорированию истории, развития.

Теннису, однако, удалось избежать этой опасности. Дело в том, что начальная идеализация, на которой он основывал свою социологию, включала в себя не один (как, например, у Гоббса, или Локка, или у других мыслителей Просвещения), а два абстрактных понятия. В основе социологического мышления Тенниса лежал принцип понятийной антиномии: как любое конкретное

проявление социальной воли представляет собой одновременно явление воли и явление разума, так и любое социальное образование одновременно содержит в себе черты и общины, и общества.

Община и общество становились, таким образом, основным критерием классификации социальных форм. Вообще же Теннис стремился к выработке развернутой и упорядоченной системы таких критериев. Так, общественные сущности, или формы социальной жизни, подразделялись им на три типа: 1) социальные отношения, 2) группы, 3) корпорации или объединения. Социальные отношения существуют тогда, когда они не только чувствуются или осознаются как таковые участвующими в них индивидами, но и осознается ими их необходимость в той мере, в какой из них происходят взаимные права и обязанности участников. Другими словами, социальные отношения — это отношения, имеющие объективный характер.

Совокупность социальных отношений между более чем двумя участниками представляет собой «социальный круг». Социальный круг есть ступень перехода от отношения к группе. Группа образуется тогда, когда объединение индивидов сознательно рассматривается ими как необходимое для достижений какой-то цели. Та или иная социальная форма именуется корпорацией или объединением в том случае, когда она обладает внутренней организацией, т.е. определенные индивиды выполняют в ней определенные функции, причем их акты являются актами корпорации.

Деление на отношения, группы и объединения «перекрещивается» с классификацией человеческих отношений по критерию «господство ‑ товарищество». Лишь затем полученные в результате такой классификации типы распределяются по наиболее общему критерию на «общинные» и «общественные».

Сложной является также и тённисовская классификация социальных норм, которые делятся на нормы социального порядка, правовые нормы и нормы морали. Первые — совокупность общих норм, первоначально основанных на общем согласии или конвенции. Нормы социального порядка определяются нормативной силой фактов. Право, по Теннису, рождается из обычаев или путем создания формального законодательства. Мораль устанавливается религией или общественным мнением. Все указанные нормативные формы в свою очередь делятся на «общинные» и «общественные». Различия всех типов норм имеют опять-таки «идеально-типический», аналитический характер. В реальности они не встречаются в чистом виде. Нормативные системы всех без исключения социальных форм оказываются составленными из совокупности норм социального порядка, права и морали.

Bee эти детальные и разветвленные типологические построения носили бы абсолютно внеисторический и абстрактный характер, если бы не постоянно проводимое деление их на общинные и общественные. Применение этого принципа к анализу конкретных социальных явлений давало Тённису возможность уловить и концептуально отразить явления исторического развития.

В этом состояло прикладное значение описанных классификаций вообще и понятий общины и общества ‑ основных понятий теннисовской чистой социологии ‑ в частности. Прикладная социология рассматривается некоторыми последователями Тённиса как «научная философия истории» [6, S.66]. Сам Тённис первоначально определял ее цели гораздо скромнее. «Если чистая социология, ‑ писал он, ‑ ограничивается осмыслением и описанием социальных сущностей в состоянии покоя, то прикладная социология имеет дело с динамикой, т.е. рассматривает их в движении» [17, S.316]. Методом прикладной социологии становится у Тенниса принцип понятийной антиномии. Диалектическое взаимодействие воли и разума, лежащее в фундаменте социальных отношений, развивается, по Теннису, в сторону преобладания разума, т.е. общественное развитие представляет собой процесс возрастания рациональности.

Этим определяется направление общественного развития: от общины к обществу. «Становление рациональности, ‑ пишет Теннис, есть становление общества, которое развивается частично в согласии с общиной как изначальной или, по крайней мере, более старой формой совместного жительства, частично в вопиющем противоречии с ней» [13, S.465]. С этой точки зрения Теннис анализирует с использованием значительного фактического материала динамику развития различного рода социальных структур [17, р.259-309], исследует социальные проблемы современного ему общества, демонстрируя тем самым образцы реализации собственного предписания: «...применять лежащий в основе этого подхода способ рассуждения к анализу любого исторического состояния, а также и к развитию социальной жизни в целом, по крайней мере постольку, поскольку это развитие идет от общинных к общественным формам и содержаниям» [13, S.465].

К достоинствам своей социологической концепции Теннис относил, во-первых, ее объективность, во-вторых, свойственную ей натуралистическую тенденцию, в-третьих, ее независимость от ценностных предпосылок и практической социальной деятельности. Однако «научность» социологии Тённиса ориентировалась на вполне определенный, а именно ‑ позитивистский, образ науки.

Так, объективность Тённис понимает как общезначимость, выводя ее из логической строгости и однозначности социологических понятий.

К социокультурным феноменам он считал необходимым подходить натуралистически, т.е. с применением тех теоретико-познавательных принципов и методов, которые свойственны естественным наукам. Нужно, говорил он, рассматривать эти феномены «наподобие вещей, точно так же, как естествоиспытатель прослеживает жизненные процессы растения и животного» [6, S.66]. Такой подход означал необходимость «вынесения за скобки» вопросов о смысловой стороне социальных явлений. Пусть их берет себе философия жизни, говорил Тённис, субъективное не есть предмет научной социологии.

Свобода от ценностей как принцип научной социологии следовала у Тённиса из принципов объективности и натурализма. С одной стороны, чисто конструктивный, идеально-типический подход должен был стать надежным заслоном от произвольного, т.е., по сути дела, обусловленного какими-то изначальными предпочтениями, предрассудками, оценками, вычленения из реальности связей и отношений, положенными в основу социологической конструкции. С другой стороны, подход к социальной жизни как к природному явлению заставлял исследователя отрешиться от потребностей социальной практики, от любого рода оценочных позиций и искать в предмете его собственную логику так, как будто бы она вовсе чужда логике социальной жизни, социальной практики.

Последовательное проведение этих двух принципов должно было, по Теннису, отделить научную социологию от этики, с одной стороны, и от политики, с другой. Стремясь выразить именно эту мысль, Теннис в рецензии на книгу Зиммеля «Введение в науку о морали» серьезно критиковал ее автора, охарактеризовавшего свой подход как «частично спекулятивный». «Рассуждения о должном, — писал Теннис, — относятся... к спекуляциям такого рода, которые делу познания социальных взаимосвязей приносят столь же мало пользы, сколь спекуляции на бирже — народному благосостоянию» [6, S.63].

Этими замечаниями, как и многими другими, неоднократно встречающимися в различных работах Тённиса, опровергается точка зрения некоторых интерпретаторов Тённиса, изображавших его чуть ли не проповедником романтических идеалов, приписывавших ему ностальгическую тоску по прошлому, по общине. Наоборот, стремление освободить науку от ценностных суждений свидетельствует об антиромантической — позитивистской по духу — тенденции его социологии.

Вопрос о взаимоотношении социологии и политики вообще ставился Тённисом предельно широко, как вопрос о соотношении социальной теории и социальной практики, или, говоря языком некоторых новейших авторов, познания и интереса. Избежание ценностных суждений не есть, по Тённису, отказ от исследования социальных ценностей. Наоборот, только социологическое, научное, объективное и натуралистическое изучение ценностей может дать политике надежное основание и выработать научно обоснованные формы политической деятельности. Политика — одно из ремесел, использующих данные, добываемые науками. Различие их в том, что наука делает ценности предметом исследования, а политика — основанием деятельности. «С научной точки зрения совершенно неважно или даже вредно для наблюдения знать, „желаемо” ли достижение какой-то данной цели. Практик же исходит именно из желаемости; он стремится к этой цели и хочет знать, если это вообще возможно знать с научной достоверностью, какими средствами можно достигнуть этой цели. Будучи исследователем, он имеет дело с причинами и следствиями. Человек науки познает, — и только. Практический человек хочет действовать» [13, S.305].

Требование свободы науки от политики также было направлено против политической философии романтизма, сознательно ориентированной на оправдание политических акций реакционных режимов Европы.

Чистая и прикладная социология фактически исчерпывают собой специфическое содержание социологических идей Тенниса. Однако Теннис оказал значительное влияние также на развитие эмпирической социологии.

Если, согласно его представлениям, чистая социология анализирует общество в статическом состоянии, прикладная — в изменении и развитии, то эмпирическая социология, или социография, исследует факты жизни современного общества [3]. Если метод чистой социологии — понятийное конструирование, а метод прикладной социологии — гипотетико-дедуктивный, то метод социографии состоит в «исследовании самих социальных фактов; это метод наблюдения и производимого на его основе сравнения: эмпирический, следовательно индуктивный, метод» [17, р.321].

Исходными данными для социографии являются данные статистики. Разумеется, пишет Теннис, доверие социографа к официальной статистике не безгранично, официальные публикации предназначены для целей, преследуемых правительством и государственными учреждениями, а «социография анализирует тот же самый материал, исходя из своих особенных целей» [Ibid., p.324]. Кроме того, социограф собирает собственную статистику,

обращаясь в соответствии с целями своей работы к различным данным, не отраженным в официальных публикациях. Наконец, социографу, если он желает стоять на научной почве, «нужно представлять страну и народ не только из почерпнутых в книгах цифр, он должен еще... уметь осмысливать анализируемые им числа» [12, р.325].

Предметом собственных эмпирических исследований Тённиса были преступность, самоубийства, демографические изменения, промышленность и деятельность политических партий (перечисление идет согласно объему и длительности научных занятий Тенниса в той или иной области). Однако выделение этих областей само по себе условно, ибо каждая проблема анализировалась Теннисом в широком контексте. Изучение преступности, например, шло в тесной связи с экономико-демографическим анализом. Собирая данные для анализа преступности в провинции Шлезвиг-Гольштейн, Теннис не ограничивался официальной криминальной статистикой, содержащей лишь сведения о количестве и частоте правонарушений. В перечень интересующих его фактов входили также и данные о самом преступнике, добываемые в основном в архивах полиции и исправительных учреждений: его происхождение (местный или «чужак»); экономико-географические характеристики его родных мест (село или город); семейные условия (особенное внимание обращалось на неженатых и разведенных); образование и его качество (встречались неграмотные); профессия (по обучению), фактическое занятие, смена профессии, профессия отца; место постоянного проживания; факты изменения местожительства и т.д. и т.п. [6, S.217]. Уже одно это перечисление факторов, анализируемых на выборке в 3500 человек, дает представление о глубине имасштабности проводимых Тённисом исследований.

Эмпирические исследования, как и социологическое познание в целом, не были для Тённиса самоцелью. Хотя социография замыкала в общем и целом его систему социологии, оставалась еще одна область, хотя и не включенная в систему, но тем не менее поглощавшая значительную часть его трудов. Это область практической социологии, т.е. практической социальной и политической деятельности.

Отделяя науку от политики, Тённис отнюдь не ставил своей целью отделить политику от науки. Он стремился «онаучить» политику, а не желал возводить непроходимую стену между этими двумя родами деятельности. Описание Тённисом познавательных позиций ученого и практического деятеля есть фактически описание двух различных познавательных установок, практикуемых одним и тем же человеком, который выступает то как поли-

тик, то как социолог. Это может быть отнесено к самому Тённису, который, по свидетельствам его современников, соединял в себе черты бесстрастного ученого со страстью политика — конституционалиста, социал-реформиста и демократа [19].

Политическая деятельность Тённиса, избираемые им направления, цели и средства, действительно, соответствовали основным положениям его социологического учения.

Теоретическое положение о возрастании рациональности в ходе общественного развития естественным образом вело к необходимости борьбы за демократизацию, против сословных и феодальных предрассудков. Считая просвещение пролетариата этапом, необходимо следующим за буржуазным просвещением XVII-XVIII вв., Теннис активно участвовал в социал-демократическом и рабочем движении, отстаивал свободу слова и право на образование профессиональных союзов [15], выступил на стороне бастующих во время знаменитой Кильской стачки 1896-1897 гг.

Теннис последовательно отвергал реакционные идеалы романтизма, особенно протестуя против их карикатурного воспроизведения в учениях неоромантиков. Эти учения стали одной из основ формирования фашистской идеологии. С приходом к власти фашистов он был отстранен от преподавания и от должности президента Немецкого социологического общества. До конца своей жизни Тённис оставался мужественным демократом и антифашистом, открыто излагая свои взгляды в печати и на собраниях [10].

Чрезвычайно характерны следующие строки из письма Тённиса к Л. фон Визе, написанного в 1934 г. по поводу фактического разгона фашистами Немецкого социологического общества. Восьмидесятилетний Тённис ‑ патриарх немецкой социологии ‑ пишет своему ученику, бывшему сопредседателем последнего заседания Общества: «Мне очень жаль, что Зомбарт, как и Вы, без сопротивления покинул свой пост. Я сопротивлялся бы сколько возможно и подчинился бы лишь физическому насилию. Добавлю, что я не покинул бы президиума раньше, чем разыграв из этого насилия хорошенький спектакль» [6, S.252].

Однако теоретическая позиция Тённиса оказалась противоречивой. Он был хорошо знаком с трудами К. Маркса, посвященными анализу капиталистического способа производства, причем его интерес к марксизму был устойчивым и постоянным. В 1894 г. он посвятил статью анализу философии истории Гегеля, Маркса и Конта, в 1921 г. опубликовал биографию Маркса, в 1931 г. ‑ статью об историческом материализме. По его собственному признанию, интерес к проблематике «кризиса культуры» был разбу-

жен в нем не в последнюю очередь чтением «достойной восхищения работы Карла Маркса» [Ibid., S.89][15], хотя, добавляет Тённис, марксизм не оказал прямого влияния на выработку его собственных идей.

Действительно, не только принципиальные выводы, но и сама марксистская постановка проблем оказалась чуждой Тёниису. В статье «Исторический материализм», написанной для «Международного профсоюзного словаря», он определил сущность учения Маркса об обществе в духе абстрактной теории факторов: социальная действительность представляет собой взаимодействие трех наиболее общих факторов — экономики, политики, духа; развитие каждой из этих областей идет независимо друг от друга, но хозяйственная жизнь представляет собой «относительно наиболее независимую переменную» [6, S. 139]. Подобного рода догматическое членение на факторы и переменные чуждо духу марксизма, так же как и абстрактное представление о «хозяйственной жизни».

Не понимая диалектического духа и целостной природы марксизма, Тённис неоднократно противопоставлял «строгого ученого» Маркса, Маркса «Капитала» — «партийцу» Марксу, Марксу «Коммунистического манифеста». Это противопоставление, проводимое вполне в либерально-буржуазном духе, покавывает, сколь глубоко ошибочными были представления Тённиса о рабочем движении и его идеологии. В конце концов Тённис пришел к оценке марксизма как «безусловно ложного» учения [17, S. 270].

Отказ видеть в фундаменте социальной жизни материальные закономерности и связанное с этим непонимание борьбы классов как динамического фактора развития государственно-правовой и ценностно-нормативной сфер общества делает концепцию Тенниса в целом идеалистической.

По этой причине остается, в сущности, непроясненным и источник существования общины и общества как основных форм человеческой совместной жизни. Откуда, например, берется, как формируется общинная воля — Wesenwille, цементирующая и соединяющая индивидуальные действия в целое общественной жизни? Каким образом при господстве частной воли Kurwille — механическое взаимодействие индивидов образует некоторую социальную целостность? Что вообще конституирует эту целостность вкаждом конкретном случае? Марксизм пришел к выводу о том, что в социальной воле воплощается воля господствующего в обществе класса, определяющая структуру и формы конкретных проявлений человеческих взаимодействий. Тённис же

вырабатывает развернутые дефиниции, дает обстоятельные описания общины и общества, но оказывается не в состоять раскрыть природу воли, т.е. социальной власти, власти социального целого над отдельным индивидом в каждом конкретном случае. Оба основных понятия тённисовской социологии остаются постулированными, а не выведенными из анализов реальности социальной жизни. Отсюда и слишком абстрактная и неадекватная характеристика общины. Социальные отношения в рамках, общины изображаются Теннисом как отношения согласия и взаимопонимания, дружбы, сотрудничества, душевной приязни и т.д. Всякие «отрицательные» в эмоциональном смысле, а также конфликтные по своей природе отношения Тённис игнорирует. Он отказывается, как замечает Р. Кёниг [7, S. 370], видеть в общине элементы принуждения. На самом деле Тённис рисует неисторичный, идеализированный образ общины, подставляя на место сложной и противоречивой реальности отношений в общине картину, обладающую определенным этическим и идеологическим подтекстом.

И, наконец, еще одно следствие игнорирования конфликтов и противоречий в общественной жизни: формальный, метафизический характер сложных и разветвленных тённисовских классификаций. Разумеется, эти классификации не были для Тённиса самоцелью. Они служили ему для анализа процессов исторических перемен, совершающихся на различных уровнях и в различных сферах общественной жизни. Теннис стремился формализовать социологическое знание, найти некоторую универсальную систему характеристик, применимых, независимо от содержательной стороны предмета, к анализу самых различных сфер жизни общества. Но формальный характер тённисовских классификаций, отсутствие критериев для вычленения решающих, определяющих типов отношений и групп сделали их пригодными лишь для описания реально происходящих процессов, изменений, исключив возможность социологических объяснений с их помощью исторического процесса. Другими словами, классификации эти неизбежно вырождаются в определенного рода конвенции, в условный язык, не могущий доставить «сущностного», положительного знания об исследуемой реальности.

Типология «община ‑ общество» не осталась идеологически нейтральным орудием описания социальных процессов. Как ни старался Тённис подчеркнуть ценностно-нейтральный характер своих представлений, содержание его трудов дало основание многим исследователям толковать тённисовский анализ развития от общинных форм к общественным как скрытую философию истории, как идеологию гибели культуры и идеализацию общины,

имеющую вполне определенный реакционный политический смысл. Именно так истолковывали идеологические позиции Тённиса Л. фон Визе [19], Г. Плесонер [9], Р. Кёниг [7], Р. Дарендорф [4] и многие другие исследователи. Сам Тённис категорически отрицал возможность такого рода истолкования. «Моя теория, — писал он в 1935 г., незадолго до своей смерти, — часто понимается так, будто она служит поддержке общины и обвинению общества. Это ошибка...» [6, S. 90]. «Невозможно и бессмысленно, — продолжал он, — приписывать мне стремление стать на сторону средневековья против нового времени» [Ibid].

Выступая против подобных истолкований, Тённис не только защищал чистоту собственных теоретических воззрений. В тот период термины «средневековье», «новое время» имели не только исторический, но и практический политический смысл. Элементы идеализации общины, пессимистическая оценка состояния современной ему культуры, критика капиталистического образа жизни и морали, действительно, содержавшиеся в его концепции, делали возможным ее использование в пропаганде реакционной политики, спекулирующей на идеологически фальсифицированных идеалах прошлого. Идеализированный образ общины был действительно, вопреки воле самого Тенниса, принят на вооружение неоромантиками и сыграл определенную роль в выработке идеологических представлений национал-социализма.

В этом величайшая трагедия Тенниса и — одновременно — проявление объективной социальной логики, свидетельствующей о противоречивости позиций буржуазного либерала, отвергающего нечеловеческую действительность капиталистического строя, но неспособного выработать позитивную программу его преодоления.

Теннис — ученый, стоящий на грани двух эпох буржуазной социологии. Одной стороной своего творчества он как бы обращен в XIX в. (стремление разработать «философию истории как социологию», попытка создания широкого культурно-исторического синтеза, механистическая теория социального познания, а также отсутствие строгой дифференциации собственно социологических, правоведческих, государствоведческих идей).

С другой стороны, Тённис выдвинул ряд идей, получивших дальнейшую разработку и реализацию в буржуазной социологии XX в. Это прежде всего идея аналитического — в противоположность историческому — построения социологии, свидетельствующая об осознании социологией самой себя как науки, о ее стремлении самоопределиться, найти свой собственный подход к анализу общества. Идея разработки формальной социологии, анализирующей свой предмет независимо от его содержатель

ныx характеристик, была подхвачена другим знаменитым социологом конца XIX — начала XX в. — Г. Зиммелем и затем развита Л фон Визе, и др.

Многие идеи Тённиса живо обсуждались его современниками. Макс Вебер принял и развил далее мысли Тённиса о различии политической и научной деятельности и о свободе науки от ценностей. Дюркгейм связывал с тённисовской типологией собственную концепцию «органической» и «механической» солидарности. В переработанном виде эта типология применялась Р.Э. Парком, Р. Редфилдом и другими социологами в 30-40-е годы нашего века.

В первые два десятилетия после второй мировой войны влияние тённисовской концепции пошло на убыль по причине господства структурного функционализма, игнорировавшего проблемы социального изменения и развития. Но интерес к ней снова возродился в 60-е годы как в Европе [5, 6], так и в Америке [11, 8].

Литература

1. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. ‑ Т. 6.

2. Шершеневич Г.Ф. История философии права. СПб., 1907.

3. Belleaum A. Das soziologische System von F. Tönnies unter besonderer Berücksichtigung seiner soziographischen Untersuchungen. Meisenheim a. Glan, 1966.

4. Dahrendorf R. Deutsches Geistesleben und Nationalsozialismus. Tübingen, 1965.

5. Heberle R. Einführung. ‑ In: Tönnies F. Einführung in die Soziologie. Stuttgart, 1965.

6. Jacoby E.G. Die moderne Gesellschaft im sozialwissenschaftlichen Denken von F. Tönnies. Stuttgart, 1971.

7. K ö nig R. Die Begriffe Gemeinschaft und Gesellschaft bei Tönnies. ‑ Köln. Z. Soziol., 1955, Jg.7, N3.

8. Nisbet R. The sociological tradition. London, 1967.

9. Plessner H. Nachwort zu Tönnies. ‑ Köln. Z. Soziol. 1955, Jg. 7, N 3.

10. Rudolph G. Tönnies und der Faschismus.—Wiss. Z. Humboldt-Univ. Berlin. Ges. sprachwiss. Reihe, 1965, Bd.14, S.339.

11. Sociology and History/Ed. W. Cannman. N.Y., 1965.

12. T ö nnies F. The Present Problems of Social Structure. ‑ Amer. J. Sociol., 1905, vol.10, N5.

13. T ö nnies F. Soziologische Studien und Kritiken. Jena, 1923, Bd.1.

14. T ö nnies F. Gemeinschaft und Gesellschaft. 8. Aufl. Leipzig, 1935.

15. T ö nnies F. Über die Lehr- und Redefreiheit — Köln. Z. Soziol., 1955, Jg.7, N3.

16. T ö nnies F. Die Enstehung meiner Begriffe Gemeinschaft und Gesellschaft. ‑ Koln. Z. Soziol., 1955. Jg.7, N3.

17. T ö nnies F. Einfuhrung in die Soziologie. Stuttgart, 1965.

18. T ö nnies F. Studien zur Philosophic und Gesellschaftslehre im 17. Jahrhundert /Hrsg. E.G. Jacoby. Stuttgart, 1975.

19. Wiese L. von. Erinnerungen an F. Tönnies.—Köln. Z. Soziol., 1955, Jg.7, N3.

Глава девятая
Социология Георга Зиммеля

Изо всех теоретиков, работавших на рубеже XIX-XX вв. и считающихся ныне классиками буржуазной социологии, Георг Зиммель — самый непоследовательный и противоречивый. Его творчество постоянно подвергается многочисленным, иногда взаимоисключающим друг друга интерпретациям. Оценки социологии Зиммеля историками и теоретиками социологии колеблются от полного отрицания ими ценности его идей до признания их этапными, в значительной мере определившими содержание и направление последующего социологического развития.

Георг Зиммель родился 1 марта 1858 г. в Берлине. Окончив классическую гимназию, он поступил в Берлинский университет, где, в числе его преподавателей были историки Моммзен, Дройзен и Трейчке, психологи Лацарус, Штейнталь и Бастиан, философы Харм и Целлер. В 1881 г. он получил докторскую степень по философии за диссертацию о Канте, через четыре года стал приват-доцентом, а через 15 лет — экстраординарным, т.е. внештатным, профессором и оставался в этой должности еще полтора десятилетия, не получая никакого жалования, за исключением студенческих взносов за лекции. Лишь в 1914 г. он получил штатную должность профессора в университете Страсбурга, где он читал логику, историю философии, метафизику, этику, философию религии, философию искусства, социальную психологию, социологию, а также специальные курсы по Канту, Шопенгауэру и Дарвину. Умер Зиммель 26 сентября 1918 г.

Три момента затрудняют адекватное понимание и оценку творчества Зиммеля: его сложная идейная эволюция, широта и разбросанность его интересов, скорее эссеистский, чем систематический стиль большинства его работ.

Блестящий лектор и плодовитый писатель (издающееся в ФРГ полное собрание сочинений Зиммеля составляет 14 томов), он начал свой творческий путь в лоне «неофициальной берлинской культуры» [11, р.168]. Представители этого довольно расплывчатого направления ориентировались на идеи натуралистического материализма, механицизма и социал-дарвинизма, импонировавшие многим крупным естествоиспытателям, смотревшим на науку, как на «религию нашего времени». Характерен для этого периода, в частности, переведенный на русский язык очерк Зиммеля «Дарвинизм и теория познания» [5]. Влияние натуралистического позитивизма чувствуется и в одной из ранмих его социологических работ «Социальная дифференциация: Социологическое и психологическое исследование» [6].

Затем последовал период, который условно может быть обозначен как «неокантианский». Именно тогда Зиммелем были написаны его многочисленные работы о Канте [15], создан труд по философии истории [4]. Неокантианские идеи наложили глубокий отпечаток на разработку Зиммелем категорий «фирмы» и «содержания» — основополагающих понятий его социологической концепции.

Зиммель испытал глубокое влияние идей К. Маркса. Одна из фундаментальных его работ — «Философия денег» [20] — представляет собой попытку культурологической (в отличие от марксовой социологической) интерпретации понятия отчуждения, во многом повторяющей критику Марксом капиталистического строя и буржуазного образа жизни.

Последний же этап идейного развития Зиммеля характеризовался нарастанием скептицизма и сближением с антирационалистическими и антинатуралистическими движениями, переходом на позиции «философии жизни» [3]. Характерна для этого периода его дружба с поэтом-мистиком Стефаном Георге, которому он посвятил одну из своих последних книг.

Однозначная оценка социологического творчества Зиммеля затруднена также по причине многосторонности его интересов. Зиммель был не только (и даже не в первую очередь) социологом, но и влиятельным философом культуры, теоретиком искусства, много писал по проблемам социальной психологии, этики, политэкономии, социологии города, религии, пола и др. И в каждой из этих областей он находил нечто, дополняющее и уточняющее его социологическое видение.

Зиммель редко прибегал к систематизации своих идей, так что его социологическая концепция оказалась как бы «рассыпанной» по различным статьям, книгам, эссе, написанным ad hoc и почти всегда посвященным важным, но частным проблемам. Эти пест-

рота и многообразие часто создавали представление об отсутствии за ними сколько-нибудь связного целого. На самом же деле все эти разнообразные проблемы и интересы объединяло характерное и весьма оригинальное для своего времени представление о предмете, методе я задачах социологической науки.

⇐ Предыдущая 19 20 21 22 232425 26 27 28 Следующая ⇒