 |
Глава седьмая
|
|
|
|
Болото стало теперь королевством Уэссекс, и целых несколько дней в нем имелись: король, епископ, четыре священника, два воина, беременная супруга короля, две няньки, одна шлюха и двое детей (один из которых был тяжело болен), а также Исеулт.
Трое священников первыми покинули болото. Поскольку Альфред страдал от лихорадки и болей в животе, которые мучили его постоянно, я решил взять все в свои руки: собрал трех самых молодых священников, сказал им, что они лишние рты, которые мы не можем кормить, после чего приказал покинуть болото и выяснить, что происходит на твердой земле.
— Найдите воинов, — велел я им, — и скажите, что король требует, чтобы они пришли сюда.
Двое священников умоляли избавить их от этой миссии, заявляя, что они люди ученые, не способные выжить на болоте зимой, отбиться от датчан или выполнить тяжелую физическую работу, и Алевольд, епископ Эксанкестерский, поддержал их. Он говорил, что они нужны здесь, дабы всем вместе молиться о здравии и безопасности короля, поэтому мне пришлось напомнить епископу, что Энфлэд, между прочим, тоже здесь, на болоте.
— Энфлэд? — Он изумленно заморгал, как будто никогда не слышал этого имени.
— Ну, та рыжая шлюха, — пояснил я, — из Сиппанхамма.
Он все еще смотрел на меня непонимающим взглядом.
— Ну как же, Сиппанхамм, — продолжал я, — там еще находится таверна «Коростель». Ты спал с Энфлэд, и она говорит…
— Хорошо, священники отправятся в путешествие, — торопливо проговорил он.
— Конечно отправятся, — сказал я, — но оставят тут серебро.
— Какое еще серебро?
Священники прихватили с собой на болото казну Алевольда, в том числе и огромную дарохранительницу, которую я ему отдал в уплату долга Милдрит. Рассудив, что серебро нам тут и самим пригодится, я продемонстрировал его жителям болота.
|
|
|
— Вы получите серебро за еду, которую нам даете, за топливо, которым разжигаете очаг, за плоскодонки, которые нам предоставили, и за вести, которые нам принесли, — за вести о датчанах на дальней стороне топи, — заявил я.
Я хотел, чтобы эти люди были на нашей стороне, и вид серебра их явно приободрил, но епископ Алевольд немедленно побежал к Альфреду и нажаловался, что я украл церковную казну. Король к тому времени слишком пал духом, чтобы это его заботило, поэтому в битву вступила Эльсвит, его беременная жена.
Она была мерсийкой, и Альфред женился на ней, чтобы укрепить связи между Уэссексом и ее родиной, хотя сейчас нам от этого было мало пользы, потому что Мерсией правили датчане. Множество мерсийцев сражались за правителя восточных саксов, но ни один из них не стал бы рисковать жизнью ради короля, чье королевство сократилось до размеров затопляемого в прилив болота.
— А ну-ка верни дарохранительницу! — приказала мне Эльсвит.
Она выглядела неряшливой, ее сальные волосы спутались, а живот вздулся, одежда была грязной.
— Верни ее немедленно. Сию же минуту!
Я посмотрел на Исеулт.
— Я должен поступить так?
— Нет, — ответила моя подруга.
— С какой стати ты интересуешься ее мнением! — завопила Эльсвит.
— Вообще-то это она королева, — сказал я, — а не ты.
Я затронул больное место Эльсвит: восточные саксы никогда не называли жену своего короля королевой. А она желала быть королевой Эльсвит и меньшим довольствоваться не хотела.
Женщина попыталась отнять дарохранительницу, но я швырнул серебряный предмет на землю и, когда Эльсвит за ним потянулась, взмахнул топором Леофрика. Лезвие врезалось в тарелку, разрубив сцену распятия. Эльсвит испуганно завизжала и отпрянула, когда я рубанул снова. Пришлось сделать несколько ударов, но наконец я сумел превратить красивейшую тарелку в куски смятого серебра, которые швырнул к монетам, отобранным у священников.
|
|
|
— Вы получите серебро, если станете нам помогать! — сказал я жителям болота.
Эльсвит плюнула в меня и вернулась к своему сыну.
Было ясно, что трехлетний Эдуард умирает. И хотя Алевольд утверждал, что это просто зимняя простуда, но, похоже, дело обстояло хуже, гораздо хуже. Каждую ночь мы слышали надрывный кашель, мучительный для такого маленького ребенка, и никто из нас не спал, страшась следующего приступа, вздрагивая от отчаянных сиплых звуков, а когда приступ проходил, мы боялись, что новый уже никогда не начнется. Однако мальчик каким-то образом сопротивлялся страшной болезни, цепляясь за жизнь в те холодные мокрые дни на болоте.
Епископ Алевольд и женщины испробовали все известные им средства. Мальчику на грудь клали Евангелие, и епископ молился. В ход шли настои из трав, втирание в грудь помета цыплят и золы — и епископ снова молился. Альфред никуда не отправлялся без своих драгоценных мощей, и грудь ребенка растирали кольцом с пальца ноги Марии Магдалины — и опять епископ молился, однако Эдуард все слабел и худел.
Местная знахарка попыталась вместе с потом выгнать из ребенка кашель, а когда это не сработало, привязала к его груди живую рыбу, велев кашлю и лихорадке перейти в нее. Рыба в конце концов сдохла, но мальчик продолжал кашлять, а епископ — молиться.
Альфред, такой же больной, как и его сын, был в отчаянии. Он знал, что датчане непременно станут его искать, но пока ребенок был болен, боялся покидать это место и даже не думал о длинном пути на север, где мог бы найти корабль, который отвез бы его с семьей в изгнание.
Теперь Альфред покорился своей судьбе. Сперва он еще осмеливался надеяться, что сможет возродить свое королевство, но страшная реальность была неумолима. Датчане удерживали Уэссекс, Альфред был королем болота, а его сын умирал.
— Это возмездие, — однажды сказал Альфред, когда мы разговаривали ночью после ухода трех священников: он изливал душу мне и епископу Алевольду. Мы сидели на улице, наблюдая за лунным серебром болотного тумана, и на лице короля блестели слезы.
|
|
|
Мне показалось, что он обращался не к нам, а к самому себе.
— Господь не заберет сына, чтобы наказать отца, — возразил Алевольд.
— Господь пожертвовал собственным сыном, — тусклым голосом проговорил Альфред, — и велел Аврааму убить Исака.
— Он пощадил Исака, — ответил епископ.
— Но не пощадит Эдуарда, — сказал Альфред и вздрогнул при звуке ужасного кашля, донесшегося из хижины.
Он опустил голову на руки и зажал уши.
— Возмездие за что? — заинтересовался я, и епископ неодобрительно зашипел, услышав столь неделикатный вопрос.
— За Этельвольда, — безжизненным голосом произнес Альфред, имея в виду своего племянника, сына прежнего короля, которого он лишил трона.
— Этельвольд никогда не смог бы стать королем, — заявил епископ. — Он глупец!
— Если теперь я верну ему трон, — проговорил Альфред, не обратив внимания на слова епископа, — может, Бог пощадит Эдуарда?
Кашель смолк. Теперь мальчик плакал каким-то скрипучим, жалобным плачем, словно бы задыхался, и Альфред вновь зажал уши руками.
— Пусть Исеулт попробует вылечить малыша, — предложил я.
— Она язычница! — предупредил Алевольд короля. — И прелюбодейка!
Я видел, что Альфред испытывает искушение последовать моему совету, но боится спорить с епископом.
— Если сам Господь не вылечил Эдуарда, — сказал тот, — неужели ты думаешь, что он позволит колдунье добиться успеха?
— Она не колдунья, — вставил я.
— Завтра, — продолжал Алевольд, не обратив на меня внимания, — великий праздник, день святой Агнессы. Святой день, мой господин, когда случаются чудеса! Мы будем молиться святой Агнессе, и она наверняка ниспошлет мальчику силы и здоровье. — Он воздел руки к темному небу. — Завтра, мой господин, мы призовем ангелов и все силы небесные на помощь твоему сыну, и благословенная Агнесса изгонит злую болезнь из юного Эдуарда.
Альфред ничего не сказал, он молча глядел на болотные оконца, окаймленные тонким льдом, словно сиявшим в лунном свете.
— Я доподлинно знаю, что благословенная Агнесса творит чудеса! — настойчиво твердил епископ. — В Эксанкестере был ребенок, который не мог ходить, но святая дала ему силу, и теперь он бегает!
|
|
|
— Правда? — спросил Альфред.
— Я видел это чудо собственными глазами! — подтвердил епископ.
Короля это успокоило.
— Завтра, — проговорил он.
Я не остался, чтобы посмотреть, как будет ниспослана милость Господня. Вместо этого я взял плоскодонку и подался на юг, в деревню под названием Этелингаэг, которая лежала на южном краю топи и была самым большим из окрестных поселений. Я начинал изучать болото.
Леофрик остался с Альфредом, чтобы защищать короля и его семью, а я тем временем отправился на разведку, открывая десятки тропинок через водянистую пустошь. Тропинки эти назывались бимвегс и были сделаны из стволов, проседавших под ногами, но по ним можно было пройти целые мили. А еще там были реки, извивавшиеся в низинах; самая большая из них, Педредан, текла рядом с островом, который, как и селение, назывался Этелингаэг. Б о льшая часть острова поросла ольхой, там водились олени и дикие козы, а на самом высоком месте лежала большая деревня. Местный староста отгрохал себе неплохой дом. То был, конечно, не королевский дворец и даже не тот дом, который я выстроил для себя в Окстоне, но в нем можно было стоять, не пригибаясь, а сам остров оказался достаточно велик, чтобы принять небольшую армию.
Дюжина тропок вела от Этелингаэга, но ни одна — прямо на материк. Гутруму нелегко будет напасть на остров: ведь ему придется прокладывать путь через болото, а вот Свейн, который, как нам было известно, командовал датчанами у Синуита, близ устья Педредана, вполне может найти легкий путь, чтобы добраться сюда, если проведет суда вверх по реке. А потом, сразу на север за Этелингаэгом, можно повернуть на юг по реке Тон, которая течет неподалеку.
Я вывел плоскодонку на середину Тона и обнаружил, как и опасался, что река достаточно глубока, чтобы по ней проплыли датские суда, украшенные головами чудовищ.
Я вернулся пешком туда, где Тон впадал в Педредан. На другой стороне широкой реки стоял посреди топи холм, крутой и высокий, как могильный курган великана. То было идеальное место, чтобы поставить на нем укрепление, а если бы через Педредан удалось построить мост, ни один датский корабль не смог бы пройти по реке.
Я вернулся в деревню, где выяснил, что староста — упрямый седой старик по имени Хасвольд — вовсе не склонен мне помогать. Я пообещал заплатить за постройку моста через Педредан чистым серебром, но Хасвольд заявил, что война между Уэссексом и датчанами его не касается.
— Там творится сплошное безумие, — сказал он, махнув рукой куда-то в сторону восточных холмов. — Там всегда творилось сплошное безумие, но здесь, на болоте, нас волнуют только свои собственные дела. Никто не интересуется нами, и мы тоже никем не интересуемся.
|
|
|
На старосте была одежда из шкур выдры, вся засалившаяся от рыбьего жира, в седой бороде запуталась рыбья чешуя. От него несло рыбой и дымом, на морщинистом хитром лице блестели маленькие хитрые глазки. Староста имел полдюжины жен, самая младшая из которых годилась ему во внучки. Он ласкал ее, беседуя со мной, явно делая это напоказ, как будто желая доказать свою мужественность.
— Сам я счастлив, — сказал Хасвольд, злобно глядя на меня, — так почему меня должно заботить еще чье-то счастье?
— Датчане могут положить конец этому твоему счастью.
— Датчане? — засмеялся старик, но затем смех его перешел в кашель, и он сплюнул. — Если придут датчане, тогда мы отступим глубже в болота. И датчане уйдут.
Он нагло ухмыльнулся, и мне захотелось его убить, но от этого не было бы никакого толку. В деревне жили пятьдесят с лишним мужчин, и я покончил бы с ними со всеми за дюжину биений сердца; но одного из местных я и вправду боялся: высокого, широкоплечего, сутулого человека с каким-то озадаченным взглядом. Меня пугал его длинный охотничий лук. Все эти короткие луки для охоты на птицу — ерунда, другое дело — этот убийца оленей, высотой в рост человека, способный пробить стрелой кольчугу. Хасвольд, должно быть, угадал, о чем я думаю, потому что подозвал того человека, велев, чтобы он встал с ним рядом. Хозяин лука выглядел так, словно его сбила с толку эта просьба, но послушался.
Хасвольд запустил узловатую руку под одежду юной девушки и стал ее щупать, глядя на меня и явно надо мной потешаясь.
— Если датчане придут, — повторил он, — мы отступим подальше в болота — и датчане уйдут.
Он глубже запустил руку под платье девушки, сшитое из козлиной шкуры, и стал мять ее груди.
— Датчане не станут нас преследовать, а если и станут, Эофер их убьет.
Эофером звали лучника. Когда он услышал свое имя, на лице у него сперва отразилась растерянность, а потом беспокойство.
— Эофер — мой человек, — похвастался Хасвольд, — он посылает стрелы туда, куда я велю.
Лучник кивнул.
— Твой король желает, чтобы был построен мост, — сказал я. — Мост и укрепления.
— Король? — Хасвольд оглядел деревню. — Я не знаю никакого короля. Если здесь и есть какой-то король, так это я.
Он подавился смехом, а я окинул взглядом местных жителей и увидел одни только хмурые лица. Никто не разделял веселья Хасвольда.
«Они несчастливы с таким старостой», — подумал я.
Возможно, Хасвольд понял, о чем я думал, потому что внезапно разозлился и отшвырнул прочь девочку-новобрачную.
— Оставь нас! — крикнул он. — Убирайся!
Я ушел и вернулся на островок поменьше, туда, где скрывался Альфред и умирал Эдуард.
Энфлэд сказала, что Алевольд убедил Альфреда пожертвовать одной из своих самых драгоценных реликвий — пером голубя, которого Ной выпустил из ковчега. Алевольд разрезал перо на две части, одну вернул королю, а вторую спалил на сковороде и, когда перо превратилось в пепел, размешал его в чашке святой воды, после чего Эльсвит заставила сына все это выпить. Ребенка завернули в овечью шкуру, потому что ягненок был символом святой великомученицы Агнессы.
Но ни перо, ни овечья шкура не помогли. Мало того, ребенку стало еще хуже. Теперь Алевольд над ним молился.
— Дело дошло до соборования, — пояснила Энфлэд. Она глядела на меня со слезами на глазах. — Скажи, Исеулт может помочь?
— Епископ этого не дозволит, — ответил я.
— Не дозволит? — возмущенно воскликнула она. — Конечно, ведь не его сын умирает!
Но в конце концов все-таки призвали Исеулт. Альфред вышел ей навстречу из хижины, и Алевольд, почуяв ересь, последовал за ним.
Эдуард снова закашлялся, и этот звук казался ужасным среди вечерней тишины. Альфред вздрогнул, услышав его, потом спросил, может ли Исеулт вылечить его сына.
Вместо этого она повернулась и посмотрела вдаль, туда, где луна поднялась над болотным туманом.
— Луна прибывает, — сказала она.
— Тебе известно лекарство? — умоляюще спросил Альфред.
— Растущая луна — это хорошо, — спокойно заключила Исеулт, потом повернулась к нему: — Но за все нужно платить.
— Проси что хочешь! — воскликнул Альфред.
— Да не мне платить, — ответила Исеулт, раздраженная его непониманием. — Просто всему на свете есть цена. Жизнь за жизнь! Другой человек должен будет умереть взамен!
— Ересь! — вмешался Алевольд.
Я сомневался, что Альфред понял эти слова Исеулт, а может, ему было все равно, что она имела в виду: король просто ухватился за последнюю надежду.
— Ты сможешь вылечить моего сына? — требовательно спросил он.
Исеулт помедлила, потом кивнула.
— Есть способ, — сказала она.
— Какой способ?
— Мой способ.
— Ересь! — настаивал Алевольд, но Энфлэд так взглянула на него, что епископ пристыженно замолчал.
— Ты будешь лечить моего сына прямо сейчас? — спросил Альфред у Исеулт.
— Завтра ночью, — ответила она. — На это требуется время. Сперва нужно сделать кое-что. Если малыш доживет до завтрашнего заката, я смогу помочь. Ты должен привести его ко мне, как только взойдет луна.
— А сегодня ночью нельзя? — умоляюще спросил Альфред.
— Завтра, — твердо проговорила Исеулт.
— Завтра день святого Винсента, — сказал король, как будто это могло помочь.
Ребенок каким-то образом пережил ночь; а назавтра, в день святого Винсента, Исеулт пошла со мной на восточный берег, где мы набрали лишайника, лопуха, чистотела и всяких других трав. Мы с трудом отыскали все это, пройдя раза три мимо каждого растения, потому что стояла зима и все они съежились и сделались незаметными. Исеулт заставила меня также нарезать веток терновника, разрешив пустить в ход нож, потому что колючки явно были не так важны, как лишайники и травы. Работая, я постоянно поглядывал вдаль — не появятся ли датчане, но даже если те и патрулировали край болота, ни одного из них в тот день мы не увидели.
Было холодно, порывистый ветер трепал нашу одежду. Поиски растений, которые требовались Исеулт, заняли очень много времени, но наконец ее сумка была полна, и я перетащил ветки терновника к островку, а потом — в хижину, где она велела мне выкопать в полу две ямы, пояснив:
— Они должны быть глубиной в рост ребенка и находиться друг от друга на расстоянии твоего предплечья.
Исеулт не сказала мне, зачем нужны ямы. Она явно была подавлена и чуть не плакала. Повесив чистотел и лопух на балку под потолком, моя возлюбленная истолкла лишайник и омелу, смочив их собственной слюной и мочой, и нараспев произнесла над деревянной миской длинные заклинания на своем языке.
Всем этим она занималась очень долго, а иногда, чтобы немного отдохнуть, обессиленно присаживалась в темноте за очагом и раскачивалась взад-вперед.
— Я не знаю, получится у меня или нет, — один раз подала голос Исеулт.
— Ну, хотя бы попытайся, — попробовал я ее подбодрить.
— Но если не получится, они возненавидят меня еще больше, — ответила она.
— Что за глупости! Чего бы этим людям тебя ненавидеть.
— Да потому, что они считают меня грешницей и язычницей.
— Так вылечи ребенка, — сказал я, — и они тебя полюбят.
Я не смог выкопать ямы такой глубины, какой требовалось Исеулт, потому что грязь стала еще жиже: уже через пару футов ямы наполнялись солоноватой водой.
— Сделай их пошире, — приказала она, — такими широкими, чтобы в них мог присесть ребенок.
Я сделал, как было велено, а потом Исеулт заставила меня соединить обе ямы, пробив отверстие в мягкой земляной стене, которая их разделяла. Это следовало сделать осторожно, чтобы уцелел земляной свод туннеля между двумя ямами.
— Вообще-то это все неправильно, — сказала Исеулт, имея в виду не то, что я делал, но те колдовские чары, которые собиралась пустить в ход. — Ведь взамен обязательно кто-то умрет, Утред. Где-то умрет другой ребенок, чтобы этот остался жить.
— Откуда ты знаешь? — спросил я.
— Потому что мой брат-близнец умер, когда я родилась, — ответила Исеулт, — и ко мне перешла его сила. Но если я использую эту силу, он достанет меня из темного мира и заберет свою силу назад.
Сгустилась тьма, а мальчик все продолжал кашлять, хотя мне казалось, что теперь кашель звучал слабее, как будто жизнь уже еле теплилась в маленьком теле. Алевольд по-прежнему молился. Исеулт присела на корточки в дверях нашей хижины, глядя на дождь, а когда подошел Альфред, махнула ему рукой, велев уйти.
— Мой сын умирает, — беспомощно сказал король.
— Еще нет, — сказала Исеулт. — Пока еще нет.
Дыхание Эдуарда стало таким сиплым, что мы все слышали, как он дышит, опасаясь, что каждый очередной его хриплый вздох будет последним, а Исеулт по-прежнему молча сидела на пороге. А потом наконец в дождевых облаках появился просвет, слабый лунный свет омыл болота — и тогда она велела мне принести мальчика.
Эльсвит боялась отпускать Эдуарда. С одной стороны, она хотела, чтобы его вылечили, но когда узнала, что Исеулт собирается делать все без свидетелей — таково ее условие, — Эльсвит зарыдала, причитая, что не допустит, чтобы ее сын умирал без матери. Ее плач расстроил Эдуарда, который снова начал кашлять.
Энфлэд погладила малыша по головке.
— Исеулт действительно способна его вылечить? — требовательно спросила она.
— Да, — ответил я, не зная, правду ли говорю.
Энфлэд взяла Эльсвит за плечи.
— Отдайте мальчика, моя госпожа, — сказала она, — отдайте его.
— Он умрет!
— Отдайте его, — повторила Энфлэд.
Эльсвит рухнула в объятия шлюхи, а я поднял сына Альфреда, который сейчас, кажется, был легче того драгоценного пера, с помощью которого его пытались вылечить. Ребенок был горячим, но весь дрожал, и я завернул бедняжку в шерстяной плащ, прежде чем отнести Исеулт.
— Давай мне ребенка, — велела она, — а сам уходи — тебе нельзя здесь оставаться.
В результате я ждал снаружи, в темноте, вместе с Леофриком.
Исеулт запретила нам подглядывать через дверной проем, но я уронил свой шлем возле двери и, присев под навесом крыши, мог видеть в нем отражение того, что творилось внутри.
Небольшой дождь тем временем прекратился, а луна стала ярче.
Мальчик вновь закашлялся. Исеулт раздела малыша догола и чем-то натерла ему грудь, а потом принялась читать заклинание на своем языке — ритмичное, печальное и такое монотонное, что я под него чуть не уснул. Эдуард один раз заплакал, плач перешел в кашель, и его мать завопила из своей хижины, требуя вернуть ребенка. Альфред успокоил ее, а потом присоединился к нам с Леофриком.
Я махнул рукой, чтобы король пригнулся и не затенял лунный свет перед дверью: вглядываясь в шлем, я с трудом рассмотрел, как Исеулт, теперь и сама раздетая догола, толкнула мальчика в одну из ям, а потом, не переставая читать заклинания, пропихнула его через земляной тоннель. Вдруг заклинания смолкли, вместо этого она начала задыхаться, потом кричать, снова задыхаться. Исеулт громко застонала, и Альфред перекрестился, после чего наступила тишина. Я плохо видел, что там происходит, но вдруг Исеулт снова закричала — вернее, издала возглас облегчения, как будто у нее прошла сильная боль, и я смутно увидел, как она вытащила голого мальчика из второй ямы и положила его на кровать. Малыш молчал, пока она засовывала терновые ветки в земляной тоннель.
Потом Исеулт легла рядом с мальчиком и укрылась просторным плащом. И наступила тишина.
Я долго ждал, но, так и не услышав ни одного звука, понял: Исеулт спит, и мальчик тоже заснул — или же умер. Я поднял шлем и пошел к хижине Леофрика.
— Можно его забрать? — нервно спросил Альфред.
— Нет.
— Но его мать… — начал было он.
— Подождет до утра, мой господин.
— Что я ей скажу?
— Что ее сын больше не кашляет, мой господин.
Эльсвит завопила, что Эдуард, наверное, умер, но Энфлэд и Альфред ее успокоили, и мы все ждали и ждали, но в хижине было тихо, и я наконец уснул.
Проснулся я на рассвете. Шел такой дождь, как будто вот-вот должен был наступить конец света: серый ливень, хлеставший на огромных просторах до самого Сэфернского моря, барабанил по земле, вода лилась с тростниковых крыш и бежала ручьями по крохотному островку, где притулились маленькие хижины.
Я подошел к двери хижины, в которой поселился Леофрик, и увидел, что Эльсвит наблюдает за ней из своих дверей. У нее был отчаявшийся вид: так должна выглядеть мать, приготовившаяся услышать, что ее ребенок умер.
В хижине Исеулт по-прежнему царила тишина. А потом оттуда раздался странный звук. Сперва я плохо его расслышал, потому что шел проливной дождь, но потом понял, что это смех. Детский смех — и спустя одно биение сердца Эдуард, все еще голый, как яйцо, весь грязный после ночного живительного путешествия через проход в земле, выбежал из хижины Исеулт и помчался к матери.
— Боже милосердный, — только и произнес Леофрик.
Когда я нашел Исеулт, она плакала, и ее было никак не успокоить.
— Ты мне нужна, — резко сказал я.
Она подняла на меня глаза:
— Зачем?
— Чтобы построить мост.
— Ты думаешь, мост можно построить с помощью чар? — нахмурилась Исеулт.
— На этот раз колдовать буду я, — заявил я в ответ. — А ты нужна мне здоровой и красивой. Мне нужна королева.
Она кивнула.
А маленький Эдуард с того самого дня набирался сил и становился все здоровее.
* * *
Священники выполнили поручение, с которым я послал их на большую землю. К нам теперь приходили люди — по одному и по двое, борясь с зимой и болотом — и приносили истории о вылазках датчан. А когда солнце начало припекать по - весеннему, стали являться целые группы по шесть-семь человек, так что на островке сделалось весьма многолюдно.
Я послал вновь прибывших на разведку, но запретил им забираться далеко на запад: ни к чему напрасно тревожить Свейна, стоявшего лагерем у моря. Он пока на нас не напал, что было глупо с его стороны, ведь он мог бы провести свои суда вверх по реке, а потом пробраться через болото. Но я знал, что Свейн обязательно нападет, когда будет готов, поэтому следовало возвести защитные сооружения. А для этого мне нужен был остров Этелингаэг.
Альфред чувствовал себя лучше. Он все еще болел, но в чудесном выздоровлении своего сына увидел проявление Божьей милости. Он и допустить не мог, что малыш поправился благодаря языческой магии. Эльсвит теперь относилась ко мне более доброжелательно и, когда я сказал, что мне на некоторое время понадобятся ее плащ из меха серебристой лисицы и несколько драгоценностей, рассталась с ними без шума. Плащ, правда, был грязным, но Энфлэд вычистила его и расчесала шерсть.
Теперь у нас было больше двадцати мужчин, и, наверное, этого хватило бы, чтобы отбить Этелингаэг у угрюмого старосты, но Альфред не хотел подвергать риску жизнь обитателей болота. Он сказал, что это его подданные, которые смогут за нас сражаться, если датчане нападут. Значит, большим островом и расположенной на нем деревней следовало завладеть хитростью, и вот, неделю спустя после выздоровления Эдуарда, я взял Леофрика и Исеулт и отправился на юг, в то самое селение, где старостой был уже известный вам Хасвольд.
Исеулт была облачена в серебристый мех, в волосах ее поблескивала серебряная цепочка, а на груди сияла огромная гранатовая брошь. Я расчесывал ее волосы, пока они не засияли, и в тусклом зимнем свете Исеулт выглядела как прекрасная принцесса, явившаяся со светлых небес.
Леофрик и я, оба в кольчугах и шлемах, ходили вокруг деревни до тех пор, пока от Хасвольда не явился человек и не сказал, что староста хочет с нами поговорить. Думаю, Хасвольд ожидал, что мы явимся в его вонючую хижину, но я потребовал, чтобы он сам к нам пришел. Конечно, староста и так мог бы забрать у нас все, что пожелал бы, потому что нас было всего трое, но, похоже, Хасвольд наконец понял, что в мире за пределами болота происходят ужасные события, которые могут затронуть и его интересы, а потому решил поговорить.
Он вышел к северным воротам селения, представлявшим собой просто плетень для овец, прислоненный к полусгнившему бредню. Как я и ожидал, Хасвольд уставился на Исеулт так, словно никогда раньше не видел женщин. Его маленькие хитрые глазки забегали от меня к Исеулт и обратно.
— Кто она такая? — спросил староста.
— Моя подруга, — беспечно ответил я и повернулся к холму на другом берегу реки, где хотел возвести форт.
— Она твоя жена? — поинтересовался Хасвольд.
— Подруга, — повторил я и добавил: — Да у меня таких еще целая дюжина.
— Я хочу купить ее! — заявил Хасвольд.
За спиной у него стояли десятеро мужчин, но один только лучник Эофер был вооружен чем-то поопаснее, чем копье для охоты на угрей.
Я повернул Исеулт лицом к нему, встал у нее за спиной, закинул руки ей за плечи и расстегнул гранатовую брошь. Бедняжка слегка задрожала, и я шепнул ей, что бояться нечего. А потом, когда булавка броши выскользнула из тяжелой петли, распахнул меховой плащ. Я показал Хасвольду соблазнительную наготу Исеулт, и тот напустил слюней в покрытую рыбьей чешуей бороду; его грязные пальцы возбужденно теребили мех выдры, в шкуру которой он был одет. Потом я запахнул плащ, и Исеулт застегнула брошь.
— Сколько ты мне заплатишь? — спросил я.
— Я могу просто забрать ее, — проговорил Хасвольд, мотнув головой в сторону своих людей.
— Можешь, но знаешь, что будет тогда, — улыбнулся я. — Многие из ваших умрут, прежде чем умрем мы, и наши тени вернутся, чтобы убивать ваших женщин и заставлять вопить от ужаса ваших детей. Ты разве не слышал, что среди нас есть колдунья? Или ты думаешь, что ваше оружие способно победить магию?
Никто из них не двинулся с места.
— У меня есть серебро, — сказал Хасвольд.
— Мне не нужно серебра, — ответил я. — Что мне нужно — так это мост и укрепления. — Я повернулся и показал на холм, стоящий за рекой: — Как называется тот холм?
— У него нет названия, — пожал плечами староста. — Просто холм.
— Там надо поставить укрепление с бревенчатыми стенами, бревенчатыми воротами и башней, с которой была бы видна большая часть реки. А потом мне понадобится соорудить мост, ведущий к этим укреплениям, — настолько прочный, чтобы он мог остановить корабли.
— Ты хочешь остановить корабли? — спросил Хасвольд. Он почесал в паху и покачал головой: — Но там нельзя построить мост.
— Почему?
— Слишком глубоко.
Вероятно, он говорил правду: даже сейчас, когда была низшая точка отлива, Педредан все равно оставался полноводным и гордо тек меж берегов и грязевых отмелей.
— Но я могу запрудить реку, — продолжал Хасвольд, все еще не сводя глаз с Исеулт.
— Запруди, — сказал я, — и построй мост.
— Отдай мне эту женщину, и у тебя будет все, что ты хочешь, — пообещал Хасвольд.
— Сделай то, чего хочу я, и забирай ее на здоровье, — ответил я. — А в придачу я могу отдать тебе ее сестер, родных и двоюродных. Всего их двенадцать.
Сластолюбец Хасвольд осушил бы все болото и построил новый Иерусалим, чтобы получить дюжину юных красавиц. Подгоняемый похотью, он страшно торопился, и это меня устраивало: я никогда еще не видел, чтобы какая — нибудь работа делалась так быстро.
Через несколько дней все было готово. Сперва староста запрудил реку, проделав это весьма хитроумно: с помощью плавающего заграждения из бревен и перепутавшихся ветками упавших деревьев; все это было связано вместе веревками из козлиных шкур. Корабельная команда рано или поздно смогла бы разобрать это сооружение, но не станут же датчане этим заниматься, когда в них будут стрелять из луков и метать копья из форта на холме. Форт имел деревянный палисад, его окружал заполненный водой ров, и над всем этим возвышалась шаткая башня из стволов ольхи, связанных кожаными веревками.
Работа была выполнена грубо, но стена получилась достаточно прочной, и я уже начал опасаться, что маленький форт будет закончен прежде, чем появится достаточно восточных саксов, чтобы составить из них тамошний гарнизон. Но три священника сделали свое дело, и воины продолжали прибывать, поэтому я послал десяток из них на Этелингаэг, велев закончить строительство укреплений.
Когда работа была сделана — или почти сделана, — я снова взял Исеулт на Этелингаэг, одев так же, как раньше, только на этот раз под драгоценным мехом на ней было платье из оленьих шкур. Я поставил юную красавицу посреди деревни и сказал, что Хасвольд может ее забрать. Староста осторожно посмотрел на меня, потом — на нее.
— Она моя?
— Целиком и полностью, — ответил я и шагнул назад.
— Агде ее сестры? — жадно спросил он. — Родные и двоюродные?
— Их я приведу завтра.
Он поманил Исеулт к своей хижине:
— Пойдем.
— В ее стране, — сказал я, — существует обычай. Это касается мужчин, которые ведут женщин в свою постель.
Он вопросительно уставился на прекрасное лицо темноглазой Исеулт, облаченной в толстый серебристый плащ.
Я сделал еще шаг назад, словно собирался уйти, и староста рванулся вперед, потянулся к молодой женщине, но тут Исеулт выпростала руки из-под толстого мехового плаща, и в одной из них блеснуло Осиное Жало. Исеулт полоснула клинком по животу Хасвольда, а потом с криком, полным ужаса и удивления, рванула клинок вверх. Я увидел, что она заколебалась, поняв, сколько нужно сил, чтобы проткнуть живот человека, да к тому же явно потрясенная тем, что наделала. Потом сжала зубы и сильно рванула клинок, разделав старосту, как карпа. Он издал странный мяукающий вопль, отшатнувшись под ее мстительным взглядом. Внутренности старика выплеснулись в грязь, а я оказался рядом с Исеулт, держа в руке обнаженный Вздох Змея.
Исеулт задыхалась и вся дрожала. Она сама хотела разделаться с Хасвольдом, но я сомневался, что впредь она когда-нибудь сможет убить человека.
— А ведь вас по-хорошему просили сражаться за вашего короля! — прорычал я жителям деревни.
Хасвольд лежал на земле, дергаясь в конвульсиях, кровь пропитала его одежду из шкур выдры. Он снова издал странный мяукающий крик, пытаясь провести грязной рукой по своим вываливающимся внутренностям.
— За вашего короля! — повторил я. — Да сражаться за него — это долг каждого из вас. Наш общий враг — датчане, и если вы откажетесь с ними сражаться, тогда вам придется сражаться со мной!
Исеулт все еще стояла рядом с Хасвольдом, который дергался, как умирающая рыба.
Я оттеснил ее и воткнул Вздох Змея в горло старосты.
— Отрежь ему голову, — сказала она.
— Зачем?
— Это очень сильная магия.
Мы поместили голову Хасвольда на стену форта, лицом в сторону датчан. Со временем там появились еще восемь голов: то были сторонники Хасвольда, их убили жители деревни, которые рады были от них избавиться. Но головы Эофера, лучника, среди этих трофеев не оказалось.
Как выяснилось, этот верзила был дурачком и не умел говорить, мог только хрюкать и временами издавать воющие звуки. Его смог бы повести за собой даже ребенок, но при этом недоумок обладал необыкновенной силой и прекрасно стрелял из лука: Эофер был способен уложить взрослого кабана за сотню шагов. Кстати, именно так и переводилось его имя: «кабан».
Я оставил Леофрика командовать гарнизоном Этелингаэга и вернулся вместе с Исеулт в деревню, где мы жили. Моя подруга была молчалива, и я подумал, что она погружена в печаль, но потом она вдруг рассмеялась.
— Смотри! — указала Исеулт на тусклую липкую кровь мертвеца на меховом плаще Эльсвит.
Она все еще сжимала в руке Осиное Жало. То был мой короткий меч, так называемый сакс — страшное оружие в ближнем бою, когда люди стоят так тесно, что нет места размахнуться длинным мечом или топором.
Исеулт сполоснула лезвие, а потом оттерла остатки крови подолом мехового плаща Эльсвит.
— А это трудней, чем я думала, — сказала она, — убить человека.
— Для этого нужна сила.
— Зато теперь я получила его душу.
— Так вот почему ты так поступила?
— Чтобы дать жизнь, ты должен отобрать ее у кого-то другого, — заявила она и отдала мне Осиное Жало.
* * *
Когда мы вернулись, Альфред брился. Он отпустил бороду, но не ради маскировки, а потому что слишком пал духом, чтобы заботиться о своей внешности. Однако когда мы с Исеулт подошли к его убежищу, он стоял голым по пояс перед большим деревянным корытом с теплой водой. Я заметил, как сильно исхудал наш король. Он умылся, расчесал волосы и теперь выскабливал щетину старым лезвием, одолженным у местного жителя. Его дочь Этельфлэд держала кусок серебра, служивший Альфреду зеркалом.
— Я чувствую себя лучше, — серьезно сообщил он мне.
— Вот и хорошо, мой господин, — ответил я. — И я тоже.
— Значит ли это, что ты кого-то убил?
— Она убила. — Я мотнул головой в сторону Исеулт.
Он задумчиво посмотрел на нее.
— Моя жена, — сказал Альфред, окунув бритву в воду, — спрашивала, на самом ли деле Исеулт — королева.
— На самом деле. Но этот титул не много значит в Корнуолуме. Она была королевой навозной кучи.
— И она язычница?
— Вообще-то Корнуолум был христианским королевством. Разве брат Ассер тебе об этом не говорил?
— Он сказал, что тамошние жители были плохими христианами.
— Я думаю, судить об этом следует только Богу.
— Хорошо, Утред, не будем спорить!
Король махнул в мою сторону бритвой, потом наклон
|
|
|
