 |
ГЛАВА 1. Об истории реальной, виртуальной, рациональной. О роли личности в истории. И о главной ошибке Сталина
|
|
|
|
Сергей Кремлёв (Сергей Тарасович Брезкун)
Украинец. Родился 7 октября 1951 года в Днепропетровске в семье инженера-железнодорожника.
Окончил среднюю школу в г. Керчи и двигателестроительный факультет Харьковского авиационного института им. Н. Е. Жуковского по специальности — двигателист-ракетчик.
После службы в береговых частях Черноморского флота, с 1978 года — сотрудник крупнейшего и старейшего центра разработки советского ядерного оружия Всесоюзного НИИ экспериментальной физики в г. Арзамасе-16 (позднее — г. Кремлев, ныне — г. Саров Нижегородской области). Ныне это — Российский Федеральный ядерный центр — ВНИИ экспериментальной физики (РФЯЦ-ВНИИЭФ).
Принимал участие в разработке термоядерных зарядов, в 1981 году участвовал в полигонных испытаниях на Семипалатинском полигоне.
С 1992 года — сотрудник Отдела проблемного анализа ядерных вооружений РФЯЦ-ВНИИЭФ, а также один из заместителей директора Института стратегической стабильности Минатома России.
Автор многочисленных публикаций по широкому спектру общественно-политических тем и по концептуальным проблемам ядерных вооружений.
Соавтор книг (с И. И. Никитчуком) «СНВ-2 простым взглядом» и «XXI век. Будет ли у России ядерный оружейный комплекс?» (последняя вышла в свет как официальное издание Государственной Думы РФ) и книги (с В. Н. Михайловым) «Добро или Зло? Философия стабильного мира».
Автор выражает глубокую признательность коллегам по Институту стратегической стабильности Минатома России и директору ИСС академику РАН Виктору Никитовичу Михайлову за постоянную и многообразную поддержку работы автора в сфере исторического и военно-политического анализа.
|
|
|
От автора
История этой книги такова… Вначале меня заинтересовали обстоятельства и истоки формирования конфликта «Германия — СССР». Но, подробно рассматривая их, я вынужден был все более опускаться по временной шкале в глубь времен. От начала тридцатых годов — к послеверсальской Веймарской Германии и полутроцкистскому СССР начала двадцатых годов, затем — к Версальскому миру, Первой мировой войне, а затем — и к ее предыстории.
Работая над своими «Версалями», я хотел дать не авантюрную «версию» событий, а восстановить историческую эпоху так, как она и разворачивалась в действительности.
Какие силы двигали миром накануне XX века и в его начале? Почему произошла Первая мировая война? Кто и зачем готовит такие войны? Как Германия стала «дойной коровой Версаля»? Хотелось исследовать эти вопросы с логической точностью и аналитической непредвзятостью, но при этом самобытно и увлекательно. Не чураясь порой почти детективности ситуаций и констатации… Надеюсь, такой и увидит эту книгу вдумчивый и любознательный читатель.
Чем стал для России ее союз с Францией и Англией? Хотел ли войны германский император Вильгельм II? Кем должна была быть Германия для России — врагом или партнером и союзником? Какова роль Америки и Золотого Интернационала финансистов в подготовке войны? Много ли правды в истории с «пломбированным вагоном» Ленина? И как итоги Первой мировой войны подготавливали условия для Второй мировой?
Новый взгляд на начальную пору становления мира XX века, на предысторию, историю и «послеисторию» старой войны — вот суть моего исторического исследования «От Версаля Вильгельма к Версалю Вильсона».
Среди исторических фигур, присутствующих на страницах книги, есть как известные всем Николай II и Вильгельм II, Ллойд Джордж и Клемансо, Бисмарк и президент США Вильсон, так и «закулисные» деятели: «серое преподобие» германской внешней политики барон Гольштейн, международный торговец оружием Бэзил Захаров, «серый кардинал» из США полковник Мандель Хауз, министр иностранных дел Англии сэр Эдуард Грей, а также финансисты Витте и Ротшильды, глава еврейской общины Петербурга — истопник кавалергардских казарм, фельдфебель Ошанский, русский военный агент в Скандинавии и Париже граф Игнатьев и многие другие — известные и неизвестные герои эпохи — герои в кавычках и без них.
|
|
|
В двадцатые годы на эту же тему написал свою книгу «Европа в эпоху империализма. 1871–1919 гг.» академик Е. Тарле. Но я не следовал устоявшимся схемам, однако и не игнорировал их, а критически переосмысливал. И при этом старался оставлять то, что позволяло выявлять историческую истину, а не подправлять ее в каком-либо заранее заданном духе.
Не стремясь к лаврам чрезмерно беллетризующего историю Валентина Пикуля или поверхностно-залихватски трактующего ее Александра Бушкова, автор хотел добиться легкости, но не легковесности восприятия читателем серьезных фактов и оценок.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Тáнюшке
Уважаемый читатель!
ПОСЛЕ издания книги «Россия и Германия: стравить! (От Версаля Вильгельма к Версалю Вильсона)» все читатели делятся для меня на две, хотя и равно уважаемые, но количественно неравные категории. Первая — те, кому уже знакома рассказанная мной история «двух Версалей». С читателем этой категории можно церемонно раскланяться: «Здравствуйте, уважаемый!», или просто коротко бросить: «Привет, дружище!» и сразу переходить к новой теме.
Сложнее со вторыми, то есть с новыми моими знакомыми и, надеюсь, друзьями, которым начало темы не известно и которые держат в руках только эту новую книгу о судьбах России и Германии.
И вот им-то автор должен сообщить, что его уже давно влечет к себе история российско-германских и советско-германских отношений последних тридцати лет XIX века и первых сорока лет XX века.
Занимаясь ею, я был удивлен тем, как ловко по одной и той же схеме были доведены до жестокой сечи две нации, естественный удел которых — не взаимно истреблять и ослаблять, а взаимно друг друга дополнять. Увы, на деле народы Германии и России два раза, с перерывом в двадцать с небольшим лет, смотрели друг на друга через прорези винтовочных прицелов, панорамы артиллерийских орудий, штурманские прицелы, в перископы подлодок…
|
|
|
Почему так произошло, и кто в этом был заинтересован? В своей первой книге я — как смог — на эти вопросы ответил применительно к эпохе перед Первой мировой войной и во время нее. И сейчас свои выводы лишь кратко повторю, попросив прощения у первой категории читателей за вынужденный повтор. Хотя… Повторение, как ни крути, — мать учения… А уроки истории нам в России давно пора усвоить по-настоящему. И по-настоящему же на них научиться.
Итак, с Первой мировой войной, на мой взгляд, все произошло так, как произошло, прежде всего, потому, что Капиталу Америки надо было выходить на первые роли в мире, резко ослабив те две державы, каждая из которых могла стать для США грозным конкурентом. В случае же мирного взаимного сотрудничества эти державы, то есть Германия и Россия, в перспективе почти гарантированно обеспечивали себе главенствующее положение в таком устройстве мира, где ни панамериканизму, ни англосаксонскому господству места быть не могло.
Да, в те времена очень уж многим было выгодно стравить Россию и Германию, которые были теснейшим образом связаны экономически и политически… Стравить, чтобы затем ввязать их во взаимную истребительную войну. Для этого их надо было постоянно ссорить, одновременно втягивая Россию в абсолютно невыгодный для нее союз с Францией, а позднее «пристегивая» — к англо-французской Антанте.
Доведя со временем Россию и Германию до конфликта и подключив к нему почти всю Европу, Америке можно было выжидать взаимного истощения европейских конкурентов, а потом прямо вмешаться в войну, идущую на полях Старого Света, добить Германию и диктовать ей свою волю. Избитые до полусмерти европейские «союзники» США тоже оказывались бы у Дяди Сэма «на коротком поводке»…
КАК БЫЛО задумано, так и было сделано. Однако в историографии было принято считать, а многие и поныне считают, что Первую мировую войну программировало англо-германское соперничество — колониальное и морское. Например, Сталин, в политике разбиравшийся более чем, в 1925 году в работе «На путях к Октябрю» тем не менее писал: «Уже в начале XX столетия Германия и Япония скакнули так далеко, что первая успела обогнать Францию и стала теснить Англию на мировом рынке, а вторая — Россию. Из этих противоречий и возникла, как известно, недавняя империалистическая война».
|
|
|
Но Англия в XX веке так или иначе становилась аутсайдером, не говоря уже о Франции. На первые роли выходила Германия, которая развивалась мощно и гармонично, добиваясь успехов во всех областях, начиная с образования и повышения благосостояния народа и заканчивая приобретением колоний практически мирным путем.
Россия же даже после неудачной Русско-японской войны была по-прежнему непобедима в чисто оборонительной войне.
И если бы она прочным союзом с Германией (и только с Германией) обеспечила бы себе мир и нейтралитет на случай любой европейской сшибки и при этом всерьез занялась внутренними проблемами, то могла бы выйти как минимум на третью после Германии и США позицию в мире.
Вот чтобы такой — как сейчас говорят — виртуальный мир XX века не стал реальностью, и состоялась в Европе первая мировая бойня. Ход ее я тоже описал в первой книге. Конечно не подробно, а лишь в том ракурсе, который был нужен для верного освещения эпохи в целом.
После Парижской мирной конференции и заключения Версальского договора в 1919 году Соединенные Штаты — внешне нейтральные, даже не вошедшие в послевоенную Лигу наций — почти полностью контролировали ранее «союзную» им капиталистическую Европу.
Германия в это время жила под знаком двух экономических планов двух опытных лоцманов на корабле новой Американской империи — Дауэса и Юнга. Став «дойной коровой» Версаля, Германия, однако, не смирилась с отводимой ей ролью и быстро восстанавливала свой экономический потенциал. После Первой мировой войны у немцев было очень мало золота, зато у них сохранились ум, умение и трудолюбие в сочетании с опытом и развитой германской промышленностью.
Вряд ли можно было рассчитывать и на то, что Германия всегда будет оставаться политически второстепенной державой. Версальский договор давил немцев, но он же — после того как выдавил первые слезы — «уплотнял» немецкий национальный характер, делал его тверже и тем самым укреплял традиционный германский национализм. В 1923 году в Мюнхене провалился «пивной путч» Гитлера и Людендорфа. Но идеи Гитлера и других националистов, например, Альфреда Гугенберга, не только не обесценились в глазах германской массы, но с годами их влияние только расширялось.
|
|
|
Будущее Веймарской республики было затянуто туманами. Не ясными были и контуры ее будущих отношений с Россией. Однако взаимные экономические интересы у России и Германии были так велики, что обусловили не только нарастание экономического обмена, но даже весьма серьезное сотрудничество в сфере как военной промышленности, так и чисто военных связей между рейхсвером и Рабоче-Крестьянской Красной Армией.
НАД РОССИЕЙ, вышедшей полуразрушенной из империалистической и Гражданской войн и с декабря 1922 года называвшейся Союзом Советских Социалистических Республик, развевался красный флаг, и там проводились небывалые социальные преобразования.
В стране тогда боролись два основных течения мыслей и настроений. Сторонники первого — р-р-еволюционно-романтического — провозглашали: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!».
Выбравшие второе — трезво-практическое, понимали, что мы сильно отстали от передовых стран, и это расстояние надо пробежать за считанные годы. Иначе нас сомнут.
Первые рассматривали СССР как базу для будущей мировой революции и были готовы пожертвовать интересами реального Советского Союза во имя интересов будущей мировой пролетарской республики III Коммунистического Интернационала.
Вторые мыслили «с точностью до наоборот», рассматривая растущее мировое коммунистическое движение как, прежде всего, средство укрепления внешних позиций Советского Союза.
Сторонников первого течения не очень-то заботило будущее России, поскольку они считали невозможным построение социализма в ней без помощи будущих пролетарских республик Запада. Поэтому и заниматься нудной повседневной работой, связанной с развитием экономики России, лидеры и идеологи первого течения не очень-то хотели. Да и не очень-то, как правило, умели.
Те, что составили второе течение, мыслили конкретно: без крупной промышленности Советская Россия долго не протянет, потому что без крупной промышленности нет сильной обороны, а, как говаривал Ленин: «Любая революция лишь тогда чего-нибудь да стоит, если она умеет защищаться». Впрочем, заметим в скобках, что эти же слова справедливы не только для любой революции, но и для любой мало-мальски уважающей себя державы.
И лидеры второго течения от задач мировой революции все более переходили к задачам промышленной реконструкции России и имели к решению таких задач не только вкус, но и способности.
Первое течение — это Троцкий, Зиновьев и их соратники.
Второе течение после смерти Ленина возглавил Сталин.
Для первого течения Германия была полем приложения их «революционной энергии», и они спокойно смотрели на то, что Коминтерн из Москвы готовил революцию в Берлине. Точнее, они не смотрели — они ее готовили.
Для второго течения Германская советская республика была бы тоже конечно предпочтительным вариантом, но Сталин уже понимал, что он почти нереален. В отличие от Троцкого, Тухачевского и даже Ленина, Сталин скептически смотрел и на перспективы создания советской Польши. Достаточно сдержан он был и в германском вопросе. Поэтому Сталин склонялся к нормальному межгосударственному общению русских и немцев.
От того, какие идеи станут главенствующими, то есть государственными, в послеверсальской буржуазной Германии и в пролетарском Советском Союзе, зависели не только судьбы двух стран, но и судьбы мира и войны вообще — так же, как это было во времена Российской империи и Германского рейха… Забегая вперед, скажу, что с приходом к власти в Германии Гитлера эта дилемма не исчезла, а стала еще более острой.
То, как развивались советско-германские отношения в 20-30-х годах прошлого века, я решил описать в своем исследовании под названием «Кремлевский визит фюрера».
Мною давно двигало желание посмотреть, а что было бы, если бы Сталин пригласил Гитлера в Россию, а тот такое приглашение принял бы. То есть, вначале я хотел написать роман в популярном (и, по моему мнению, в принципе, при определенных подходах, системно состоятельном) жанре «виртуальной» истории…
Но очень скоро вместо того, чтобы писать подобный роман, я увлекся мыслью дать вначале картину реальной европейской истории между двумя мировыми войнами. А точнее — рассмотреть те ее фрагменты, которые относятся, прежде всего, к Германии и СССР, к их внутренней послевоенной жизни и к их взаимным связям.
Вот из такого стремления и получилась книга «Россия и Германия: вместе или порознь?». События в ней заканчиваются 1933 годом, первым годом власти нацистов в Германии, в начале которого запылал подожженный февральской ночью рейхстаг, а в конце, в декабре, — завершился Лейпцигский процесс по делу о февральском поджоге…
Период с 1934 по 1939 год должен стать темой уже третьей книги под условным названием «Россия и Германия: путь к пакту». Но от виртуального продолжения темы я отказываться не намерен.
Поэтому будущий «виртуальный» поворот «романа»-исследования я позволил себе анонсировать главой «Форос», которую назвал нулевой. Я также счел полезным в отдельной, первой главе поделиться с читателем своими мыслями об истории реальной, «виртуальной» и «рациональной», а также объяснить свое видение некоторых событий под таким углом зрения.
В третьей книге «Россия и Германия: путь к пакту» я надеюсь завершить свой рассказ о реальной истории, дойдя до начала Второй мировой войны — то есть до падения внутренне прогнившего, уродливого детища Версаля — «санационной» Польши.
А вот в четвертой книге реальный ход событий должен закончиться в конце осени 1940 года, и дальнейшее повествование будет постепенно все более наполняться «виртуально-рациональными» деталями, чтобы затем перейти уже в период истории «рациональной» (что под этим имеется в виду, читатель узнает, повторяю, из главы первой).
При этом все цифры, факты, данные и исторические детали до осени 1940 года, то есть до ПЕРВОГО КРЕМЛЕВСКОГО ВИЗИТА ФЮРЕРА, в основе своей документальны и реально историчны за исключением одного — реальный Чкалов в декабре 1938 года погиб, а «рациональный» выжил и стал наркомом внутренних дел вместо Берии.
Впрочем, и это — не совсем вымысел… То, что Сталин упорно «сватал» Чкалова на партийно-государственную работу, известно достаточно хорошо. Но на какую?
Вот что прочел я еще в семидесятых годах — во время учебы в Харьковском авиационном институте — в отличной книге воспоминаний летчика-испытателя Игоря Ивановича Шелеста «Лечу за мечтой».
Шелест был хорошо знаком со старым испытателем Александром Петровичем Чернавским — другом Валерия Чкалова и еще одного выдающегося испытателя-пилотажника Александра Анисимова.
И однажды Чернавский — под настроение — рассказал Шелесту, как Чкалов — тоже под настроение — признался ему и Анисимову, что Сталин только что предложил Чкалову «очень ответственную должность»…
Чернавский сделал длинную паузу, и Шелест не выдержал:
— Так и не сказал вам Валерий, что хотели ему поручить?
— Сказал.
— Что же?
— Знаешь что… если я скажу тебе сейчас это, ты не поверишь все равно; поэтому позволь мне больше ничего не говорить.
ЧТО ЖЕ это было за предложение? Я думал о рассказе Чернавского не раз, и в конце концов пришел именно к тому выводу, которым позднее воспользовался уже для целей романа. Да, я счел возможным расшифровать его именно так…
Шло время, и как-то на глаза мне попалась публикация, где «чкаловская» версия подтверждалась, вроде бы… документально. Потом мне рассказали, что о том же была телевизионная передача. Выходит, уважаемый читатель, что даже не имея документов, я попал в точку! Это было мне не просто приятно — я лишний раз убедился, что метод «психологической подстановки» себя на место участников тех событий дает вполне плодотворные результаты.
Подчеркну, что в этой и последующих книгах диалоги исторических фигур — особенно до периода «первого визита» — развернуты на основании документов. И опирался я здесь прежде всего на многотомное, но малотиражное издание МИДа СССР «Документы внешней политики СССР», появившееся на рубеже 60-х—70-х годов.
Чтение (и, конечно же, изучение) этих томов официальной дипломатической переписки, докладов послов и прочего увлекло меня не менее, чем романы любимых мной Дюма, Сабатини и Стивенсона.
Я разворачивал в диалоги служебные записки и мемуары, и при этом мне иногда приходилось допускать малосущественные и поэтому вполне, надеюсь, простительные перестановки (слова Макдональда вкладывать в уста Галифакса и т. п.).
После осени 1940 года реальная история в моем повествовании начнет, как уже было сказано, постепенно вытесняться «рациональной», а многие реальные детали — получать новое освещение…
Например, Канарис действительно 1 марта 1941 года представил фюреру меморандум о положении дел в экономике СССР и в РККА. Но судьба меморандума и самого Канариса у меня повернется уже иначе… Как?
Что ж, я и так уже сказал больше, чем следовало бы, о том, что существует лишь в предварительных материалах или в замыслах…
А пока что мы еще в начале 20-х годов и двинемся от них к годам тридцатым… Ей-богу же, это время само по себе стоит того, чтобы о нем писать и в нем разбираться!
Так что — внимательного и, надеюсь, интересного чтения тебе, дорогой и уважаемый мой читатель!
Сергей Кремлёв (Сергей Брезкун)
0 часов 55 минут 22 декабря 2002 г.,
21 час 25 минут 29 марта 2003 г.
ГЛАВА 0. Форос
21 ИЮНЯ 1941 ГОДА в три часа дня Ева Браун — счастливая и загоревшая — выходила на берег в районе мыса Форос. Отличная спортсменка, она привыкла к холодному мелководью Балтики, и теперь Черное море покорило ее сразу же, как только она впервые вошла в его зеленоватые воды неделю назад.
Где-то там, по правую руку, была белокаменная столица русского флота Севастополь. Сегодня утром они видели ее с фюрером лишь с моря, когда лидер «Москва» с ними на борту проходил длинной, глубоко уходящей вглубь берега бухтой. В другую сторону от Фороса начиналась зона ярких, игрушечных с виду курортных поселков. А если поднять голову вверх, то в глаза сразу бросалась белизна старинной церкви Форос. И все здесь было веселым, ослепительно белым под ярким, мирным летним солнцем…
Фюрер, одетый в белые рубашку и брюки из тончайшего льна, сидел в шезлонге и улыбаясь смотрел на Еву — эффектную в открытом купальнике. Впрочем, эффектной она была всегда, а вот такой естественной и радостной он видел ее очень редко. Видно было, что и Гитлер расслабился, впервые за долгие годы оказавшись в совершенно непривычном для себя состоянии… Он ощущал себя не изгоем общества, не непризнанным гением архитектуры, не одиноким мечтателем в полутьме фронтового блиндажа, не политическим борцом, всегда готовым лязгнуть зубами как волк-одиночка, и не обожаемым вождем и отцом нации… Сейчас он был просто не очень молодым, но полным сил человеком, вдруг почувствовавшим, что счастье возможно…
Фюрер только вчера прилетел сюда самолетом русских ВВС из Москвы после утомительных бесед со Сталиным. Несмотря на привычку к полетам над Германией, полет через Россию ошеломил его. Он оказался событием сам по себе и совершенно не походил на германский, на европейский полет над чересполосицей полей и муравейниками островерхих городков.
Серебристый, комфортабельный ПС-84 и два его двигателя были сделаны на русских заводах по американской лицензии Дугласа. Однако американскую конструкцию русские тщательно пересчитали по своим нормам прочности, и она стала немного тяжелее, зато еще надежнее. Русские сумели перевести чужие чертежи на свою технологию, а заодно и все дюймовые размеры — в миллиметры. Об этом перед полетом на неплохом немецком языке рассказывал фюреру красивый русский авиаконструктор с труднопроизносимой фамилией Мясищев.
Не хвастливо, однако явно гордясь своей работой, Мясищев заметил:
— Ваш «Фоккер» и японская «Мицубиси» тоже закупили лицензию на этот самолет, но полностью освоить технологию не смогли и всего лишь производят сборку из агрегатов, привезенных из США.
Это было удивительно: русский сумел подчеркнуть свое превосходство так, что у Гитлера не возникло чувства раздражения и неприязни. Русский не хотел уязвить и обидеть. Гитлер и рад был бы разозлиться, уйти в привычное высокомерие, но не получалось! В этой странной России все получалось как-то не так. Не так, как в Европе и с европейцами. И фюрер уже начал к этому привыкать. Вот и этот русский… Видно было, что он говорил о надежности самолета не потому, что имел задание продемонстрировать достижения русской авиапромышленности. Он просто хотел, чтобы гость был уверен и не волновался в полете.
Гитлер вспомнил, как в ответ произнес небрежно:
— О, герр Мяси…счев! Вы напрасно пытаетесь успокоить меня. Я — старый воздушный волк… Налетал уже сотни часов. Пассажиром, конечно…
И удовлетворенно отметил, что русский искренне удивился:
— Сотни часов? — переспросил он и прибавил, — да у нас не всякий авиационный генерал имеет такой налет. Хотя бы пассажиром!
Но еще больше удивил Гитлера шеф-пилот его самолета — полковник Голованов. Вначале Гитлер хотел, чтобы и в России он летал со своим личным пилотом, капитаном Гансом Бауром… Однако командующий русскими ВВС генерал Рычагов с двумя Золотыми Звездами на груди, присутствовавший при прощальном разговоре со Сталиным, покачал головой и заявил, что безопасность он гарантирует лишь при советском экипаже.
Рычагов — молодой, кряжистый парень, не очень-то владел своими чувствами и смотрел исподлобья. Впрочем, для этого была своя причина. Совсем недавно, в мае, Гитлер отдал приказ чисто в своем стиле. «Роман» с русскими был в самом разгаре, и фюрер искренне колебался — какое продолжение ему надо выбрать. Однако он, как делал уже не раз, рискнул. Майор люфтваффе Отто Кранц поднял свой «Юнкерс-52» с берлинского аэродрома Темпельхоф и, сделав посадку в Польском генерал-губернаторстве, уже с простого полевого аэродрома стартовал оттуда курсом на Москву…
Через четыре часа Кранц приземлился там, где ему и приказали фюрер и Геринг — на московском Центральном аэродроме около стадиона «Динамо»… И если бы рядом с ним последние полчаса не летели как привязанные восемь русских истребителей, а представитель германского посольства уже с час не томился в нехорошем ожидании на командно-диспетчерском пункте аэродрома, генералу Рычагову явно не пришлось бы рассматривать фюрера — хотя бы даже и хмуро. Таких «проколов» не прощали ни в одном государстве, а уж тем более в России Сталина. Это понимал Гитлер, понимал и Рычагов, сознававший также, что подобный воздушный вояж мог состояться исключительно с санкции лично фюрера. Так что у молодого русского генерала действительно были причины дуться на него.
Тем более, что Кранц, через неделю переданный русскими послу в Москве фон дер Шуленбургу, вернулся в Берлин с сильно попорченной физиономией. Перед тем, как выйти в Москве из самолета, он хлопнул флягу «Мартеля» и спустился на русскую «бетонку» уже сильно навеселе. Затем, строго по инструкции, вначале обратился к окружающим по-свойски и долго «не мог понять», что он не в Берлине. «Легендой-прикрытием полета было виртуозное „воздушное хулиганство“»…
Мол, крепко подвыпил, решил слетать из Польши в Берлин и потерял ориентировку точно на 180 градусов наоборот. Как потом узнал Кранц от этого самого Рычагова, его «вели» уже от Орши. Вели аккуратно — так, что он обнаружил сопровождение лишь на подступах к Москве, когда его «прижали» вплотную. Рычагов же — от полноты чувств — и съездил Кранцу по морде, сказав при этом:
— А Герингу доложишь, что физию разбил, когда с пьяных глаз о бетонку шваркнулся… Понял?
Гитлер и Геринг, слушая Кранца и глядя на его обиженное и заклеенное лицо, не могли удержаться от смеха, а потом Герман отрывисто бросил:
— Ну, Отто, ты должен простить этому русскому. Если бы ты оказался удачливее, его бы уже расстреляли.
Кранц получил Рыцарский крест, а фюрер понял, что русские становятся все зубастее и бдительнее, несмотря на обширность «романа». А может быть — как раз именно поэтому… Но и это не раздражало его, а вынуждало к непривычному ходу размышлений.
ВЧЕРАШНЯЯ угрюмость Рычагова тоже не раздражала, а скорее забавляла. И Гитлера все более охватывало ощущение близости крупнейшего, решающего поворота в его судьбе. Он уже давно и привычно не отделял себя от судьбы Германии. Значит, к повороту надо было готовиться и Германии? Пакт с русскими, подписанный два года назад в Москве Риббентропом, изменил многое. Фюрер знал, что в Третьем рейхе — еще по наследству от Второго рейха Вилли Первого — осталось немало сторонников концепции Бисмарка. С Россией — не воевать, а уж тем более — не воевать на два фронта. Поэтому пакт далеко не все воспринимали как тактический ход. Были и такие, которые хотели бы его закрепления.
Что же выбрать? Все его существо противилось искренней дружбе с Россией. Тем более, с Россией коммунистической. Но чем больше он знакомился с этими русскими в их собственной стране, тем больше понимал, что недочеловеками тут и не пахнет. Но от стандартного европейца русские отличались сильно. Там, в Европе, где бы то ни было — от венского кафе до салона мадам Эрны Ганфштенгль или залов Мюнхенской конференции — театральность поведения окружающих представлялась не только нормальной, но и практически единственно возможной линией поведения для любого, кто занимает хоть сколько-нибудь видное общественное положение. Играли не только звезды театра и кино, не только светские красавицы и совсем уж ослепительные красавицы полусветские. Играли финансисты и политики, играл Муссолини, играли Даладье и Чемберлен… Играли толстый Герман и даже немногословный Борман.
А в России он наблюдал за генералами, министрами, странно называвшимися «наркомами», за крупными инженерами, и все они были совершенно лишены какой-либо позы.
Все были тем, кем были. Даже те десятки русских попроще, которые попали в сферу его визита. Четкость обслуживания, общение нижестоящих с вышестоящими напоминали лучшие прусские образцы, но в самой этой четкости было не желание угодить, а сознание важности исполняемого дела. Эти люди не пытались изображать фальшивую восторженность. Они были вежливы, но сдержанны. Зато в них — даже в офицерах безопасности — было видно искреннее желание понять: кто же приехал к ним сейчас и ездит по стране? Враг, прикинувшийся другом, или бывший враг, решивший стать если не другом, то партнером?
И все чаще внутренние реакции фюрера начинали удивлять его самого. Они становились все более простыми и человеческими. Этот второй за последние восемь месяцев его визит в Москву был неофициальным, как и первый. И он взял с собой лишь небольшой личный штат и техническую группу связи. Это тоже позволяло быть самим собой… Хотя… Гитлер мысленно усмехнулся: как раз тут-то он все менее оставался таким «самим собой», к которому привык и которого хорошо знал. Возможно, этому помогала и мысль о Еве…
КОГДА Молотов во время своего очередного приезда в Берлин предложил фюреру этот недельный визит-отпуск, он вначале откровенно, не сдерживаясь, рассмеялся:
— Герр Молотов, вы сами прекрасно понимаете, что ваше предложение для меня настолько же соблазнительно, насколько и не выполнимо. Я все еще под впечатлением моего первого визита в Россию, однако у меня на руках столько дел, что мое постоянное пребывание здесь абсолютно необходимо. Вы — счастливые люди… У вас проблемы мирные, а у нас здесь — война. Ведь вы ее за нас не выиграете… Или?…
Гитлер многозначительно помедлил. Однако Молотов молчал, смотрел не мигая и спокойно ждал продолжения. Гитлер вновь — теперь уже с натугой — выдавил из себя смешок и продолжил:
— Или… мы ее можем выиграть вместе?
Вопрос был задан прямо, и хотя рейхсканцлер всеми силами постарался придать ему шутливый характер, он явно намекал, что понимать сказанное русский может так, как ему удобнее. Можно — как шутку. Можно — как намек. Можно — как предложение…
Гитлер молчал. Молчал и Молотов. Гитлер ждал. Черт побери! Бывает молчание многозначительное, бывает презрительное, бывает тупое. У Молотова молчание было молчаливым, и не более того. Гитлер сам обладал при необходимости большими запасами выдержки. И поэтому не мог не восхищаться собеседником, у которого, похоже, выдержка была просто неиссякаемой. Без какого-то определенного запаса. Непонятно откуда, у Гитлера вдруг появилась неожиданная мысль: «Может, попросить его дать мне пару уроков молчания?» Странно, но она позабавила, хотя более демонстрировать свою веселость фюрер не собирался никаким образом — ни натуральным, ни вымученным.
Пауза повисла так, что еще немного — и она могла обрушить весь разговор, но тут Молотов чуть шевельнулся в кресле, как бы стирая молчание этим легким движением, и без прямой связи с вопросом, как всегда невозмутимо, ответил:
— Герр канцлер, мы относимся к вашим проблемам с полным пониманием. Однако, — и тут у монолитного Молотова вдруг зажегся в глазах явно лукавый огонек, — у нас сейчас устанавливаются неплохие и даже доверительные отношения. Объем их растет, может вырастать и глубина…
Молотов тоже многозначительно помолчал и продолжал:
— Этим летом стоит отличная, устойчивая погода, и вы могли бы не только провести несколько дней в переговорах, но и немного отдохнуть вдали от привычной обстановки. У меня есть для вас личное письмо товарища Сталина по этому поводу…
Вскрыв переданный ему Молотовым пакет, перед тем как приняться за немецкий текст, Гитлер внимательно всмотрелся в рукописный оригинал. Автограф Сталина он держал в руках впервые. Почерк был крупным, явно разборчивым, уверенным и размашистым одновременно. Фюрер невольно задержался на тексте, пытаясь уловить общий тон по зрительному впечатлению. Письмо рождало доверие, и Гитлер перевел взгляд на машинописный перевод:
«Во время нашего первого знакомства, — писал Сталин, — мы говорили о том, как полезно было бы более близкое Ваше знакомство с нашей страной. Однако тогда активная фаза военных действий в Европе ограничивала Ваши возможности в этом направлении, господин рейхсканцлер. Текущий период характерен определенным затишьем. В то же время советско-германские отношения за прошедший год приобретали все больший размах, и мы могли бы их существенно разнообразить.
Вячеслав Молотов, как и я, считаем, что это подходящее время для того, чтобы Вы могли приехать в Москву для новых личных наших переговоров. Летнее время дает также отличную возможность познакомиться с Подмосковьем и его архитектурными ансамблями — что, как мне кажется, было бы для Вас особенно интересным.
Вячеслав Молотов имеет полномочия обговорить все конкретные детали в случае получения Вашего согласия»…
Гитлер посмотрел на дату под подписью — «28 мая 1941 года»… И задумался… Похоже, русские приглашали его к новому туру, и то, что это письмо — второе личное послание Сталина — пришло почти сразу после авантюры с полетом Кранца, говорило, что тут может быть что-то серьезное… Да и непривычно обнаруженный Молотовым блеск глаз тоже чего-то да стоил. Сам тонкий психолог и актер, Гитлер умел замечать и оценивать нюансы. И тут он видел, что Молотов не играл, а просто сознательно позволил себе немного расслабиться и приоткрыть забрало непроницаемой сдержанности, которое было ему так к лицу.
Молотов точно уловил тот момент, когда можно было прервать новую долгую паузу, и сказал явно заученные слова на плохом, но разборчивом немецком:
— Герр канцлер, я хотел бы сказать вам несколько слов с глазу на глаз.
И тут же показал на стоящий у стены небольшой диван. Заинтригованный Гитлер поднялся с места и пригласительно махнул Молотову рукой… Они подошли к дивану, и там Молотов, сидя на краешке и глядя Гитлеру прямо в глаза, негромко произнес на все том же заученном, плохом немецком:
— Мы надеемся быть понятыми правильно… И искренне приглашаем к себе также фройляйн Еву Браун, которая могла бы приехать чуть раньше и отдохнуть несколько дней в Крыму на уединенной правительственной даче. Мы были бы рады в конце визита принять там и вас…
Гитлер был ошеломлен, и противоречивые чувства буквально взорвали его, но он сдержался. Однако буря бушевала: эти русские бесцеремонно вторгаются в его личную жизнь?!! Что они себе позволяют? Или это намек на то, как хорошо работает русская разведка?
Ведь о Еве и в Германии знают немногие. Но как же можно так неосторожно ставить на карту вообще все отношения с Германией? Или они не понимают, что рейх сегодня — это он, Гитлер?!… Когда-то Людовик XIV в окружении придворных версальских шаркунов хвастался: «Государство — это я!». Похвальба коронованного бездельника!
Но ОН, фюрер, действительно обручился с Германией, и поэтому он — хозяин ее по праву сердечного выбора! Мальчики гитлерюгенда смотрят на него горящими глазами, седые генералы (пусть и далеко, далеко не все!) честно признают его превосходство, а этот чугунный «нарком!»…
Но одновременно проступало и раздражало любопытство: «Почему и зачем вдруг возникла вроде бы мелкая, незначительная деталь с Евой?». И это был не экспромт, а заранее продуманная — и явно самим Сталиным — акция. В чем же ее смысл?
Молотов смотрел вполне дружелюбно и с пониманием, и вдруг Гитлеру пришла в голову простая в своей невероятности мысль. Молотов и Сталин хотят дать понять Гитлеру, что он интересен им не толь
|
|
|
