Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

В качестве политической элиты 3 глава




Принципиально новым в практике разработки проекта крестьянской реформы стало изменение механизма осуществления модернизационных преобразований: впервые в разработке стратегически важного проекта приняли участие представителей внеэлитных слоев общества: в Министерстве внутренних дел был создан штат независимых экспертов, в состав которого вошли известные своей компетентностью и приверженностью реформам Ю. Самарин, В. Тарновский, Г. Галаган, В. Черкасский, П. Семенов-Тян-Шанский, Н. Бунге, И. и К. Аксаковы. В ходе разработки крестьянской реформы значимым было влияние профессора К. Кавелина—автора одной из первых в царствование Александра II записок об освобождении крестьян. Участие представителей внеэлитных слоев общества в разработке важнейших правительственных решений было неслыханным новшеством, и именно привлечение столь широкой общественной экспертизы смогло придать разрабатываемым проектам соответствующее качество. Весьма примечателен факт участия в разработке проекта крестьянской реформы деятелей церкви. Так, московский митрополит Филарет был атором текста Манифеста об освобождении крестьян. Нетрадиционным был и механизм подготовки реформы: было создано новое учреждение—Редакционные комиссии, в которых встретились представители власти и внеэлитных слоев для совместной работы. Вовлечение в состав принимающих ключевые решения лиц представителей внеэлитных слоев означало формирование предпосылок для открытого характера процесса элитной ротации, а это, в свою очередь, способно было обеспечить новый уровень эффективности политического управления.

Таким образом, то, что не удалось Александру I и Николаю I, осуществил Александр II. Решающим фактором успеха стало принципиально новое качество бюрократии. У Александра I был один союзник в среде правящей бюрократии—Сперанский; у Николая I был только П. Д. Киселев, но лишь тогда, когда киселевы и сперанские в составе высшего эшелона власти приобрели решающее влияние, был достигнут успех. Таким образом, у верховной власти, осуществляющей модернизационные преобразования в условиях мобилизационной модели есть две альтернативы: либо добиваться поддержки своего курса в среде правящего сословия посредством репрессий (как это сделал Петр I), либо ждать политического взросления правящей элиты (тактика первых императоров XIX в.)

Союз верховной власти, либеральной бюрократии и компетентных представителей внеэлитных слоев общества при нейтрализации сопротивления землевладельческой аристократии—дворянства—обеспечил принятие Манифеста 19 февраля 1861 г. и осуществление других реформ. Примечательно, что и ход подготовки к принятию Манифеста 19 февраля, и сам акт его принятия, были осуществлены в режиме строгой секретности для предотвращения сопротивления землевладельческой аристократии, блокировавшей любые попытки модернизации. По инициативе Н. Милютина императором Александром II было принято секретное решение не допускать к разработке проекта на решающих стадиях губернских дворянских комиссий. В результате, приглашенные в столицу дворянские представители, ехавшие для обсуждения проекта крестьянской реформы, оказались поставленными перед фактом его принятия, что вызвало поток многочисленных жалоб на действия “ненавистной бюрократии” и призывы передать дело реформы в руки дворянства.

Однако справедливости ради следует отметить, что дворянские комитеты не были монолитно-консервативными образованиями; практически все дворянские губернские комитеты раскололись на консервативное большинство и либеральное меньшинство. Столь же расколотым был и высший эшелон власти на центральном уровне. Крайне невыгодный для крестьян окончательный вариант реформы, результатом которого стала значительная земельная нужда и непосильный объем выкупных платежей и повинностей, стал хрестоматийно известным (321), а его последствия, по существу, заложили основы будущих политико-экономических кризисов: чрезмерный объем платежей и налогов при крайнем земельном голоде стали впоследствии причинами трех русских революций начала ХХ в. Причина принятия столь проблемного документа—не в неэффективности бюрократии (ибо именно либеральная бюрократия в лице Н.Милютина, А. Соловьева и др. настаивала на максимально приемлемом для крестьян варианте), а в натиске “помещичьей” партии: даже в таком виде продвижение реформы шло с колоссальным трудом. Земельная аристократия в очередной раз продемонстрировала неспособность стать субъектом модернизации в условиях России.

В условиях подобного противостояния судьба реформ была решена непреклонной настойчивостью, проявленной императором. Так, на последнем заседании Главного редакционного комитета ему пришлось солидаризироваться с мнением восьми голосовавших против тридцати пяти, чтобы добиться одобрения проекта крестьянской реформы. При этом заслуживает быть специально отмеченным характер обращения императора к членам Государственного совета, призвавшего их отложить личные интересы и подойти к решению вопроса не как помещиков, а в качестве государственных сановников (411, С. 223). Вспомним, что именно смешение двух этих ипостасей сыграло решающую роль в неудаче предшествовавших попыток разрешить крестьянский вопрос.

Либеральная бюрократия сыграла ключевую роль в разработке и реализации практически всех реформ 1860-70-х гг.; в ходе разработки и осуществления некоторых из них активное участие приняли независимые эксперты. Финансовые реформы 1862-63 гг. были осуществлены благодаря усилиям прежде всего В. Татаринова, ставшего главой Государственного контроля. Важную роль в стабилизации финансового положения страны сыграло назначение в 1862 г. М. Рейтерна министром финансов (занимавшего этот пост в течение шестнадцати лет и ушедшего в отставку в связи с началом войны 1877-78 гг., фактически сорвавшей настойчивые усилия министра по финансовой стабилизации) и К. Грота, ставшего главой акцизного управления. В осуществлении университетской реформы 1863 г. главную роль сыграл министр просвещения А. Головнин. В разработке судебной реформы значимым было участие статс-секретаря Государственного совета С. Зарудного, министра юстиции Д. Замятнина, товарища министра Н. Стояновского, московского губернского прокурора Д.Ровинского. В деле военной реформы главную роль сыграл выдающийся государственный деятель Д. Милютин, брат Н. Милютина.

Процесс оздоровления администрации происходил не только на центральном, но и на губернском уровне: были вынуждены оставить свои посты одиозные губернаторы—московский генерал-губернатор А. Закревский и пензенский губернатор А. Панчулидзев. На высшие посты в провинции выдвигаются новые лица, выгодно отличавшиеся от вышеупомянутых. В числе либеральных и образованных губернаторов исследователи называют нижегородского губернатора А. Муравьева, курского—В. Дена, тобольского, впоследствии калужского—В. Арцимовича, херсонского—Башмакова. Именно к этому периоду относится служба М. Салтыкова-Щедрина вице-губернатором в Рязани и Твери. Меры по оздоровлению управленческого аппарата охватили не только высшие звенья управления, но и— по принципу цепной реакции—вызвали частичную ротацию составов среднего и отчасти даже низшего уровней администрации. Крайне важной с точки зрения изменения качества управленческого аппарата была земская реформа, создавшая условия для приобщения к управлению представителей внеэлитных слоев общества и приучавшая губернских “помпадуров” становиться рядом с управляемым населением.

Важно отметить, что процесс позитивных изменений в качестве бюрократии включал не только вытеснение ортодоксов и привлечение к управлению либерального крыла бюрократии, но и изменение позиций части консервативной бюрократии. В этой связи нельзя не отметить позитивную роль ряда представителей прежнего истеблишмента, причем не только тех, кто, как министр внутренних дел С. Ланской, в молодости причастный к движению декабристов, был не чужд либеральным взглядам, но и тех, чьи позиции претерпели значительную эволюцию в реформаторскую эпоху. В этой связи следует упомянуть о генерале Я. Ростовцеве, ставшем главой Редакционных комиссий. В молодости он имел репутацию убежденного консерватора; в качестве члена Секретного комитета 3 января 1857 г. он выступил с проектом, однозначно подтверждающим права помещиков на землю и крепостных. Однако в ходе работы над реформой 1861 г. его позиция претерпела столь значительные изменения, что один из самых жестких его критиков—А. Герцен, поместив в последнем выпуске “Голосов из России” текст “Политического завещания” Ростовцева, констатировал, что освобождение крестьян с землей было осуществлено благодаря усилиям Ростовцева, а его “Политическое завещание” представляло собой программу подлинно справедливого, а не мнимого, освобождения крестьян. Таким образом, менялись не только времена, менялись и лица. Процесс этот по необходимости не мог быть стремительным, однако он шел, и попытки его ускорить, как увидим далее, имели, к сожалению, противоположный результат.

Принципиально важно отметить, что успешное осуществление политической модернизации буржуазного типа в России в 1860-1870-х гг. предполагало не только изменение персонального состава высшей администрации, но и некоторую трансформацию самой модели элитообразования, а также структурной организации элиты. Это обусловлено тем обстоятельством, что, несмотря на решающую роль служилой элиты в лице бюрократии в осуществлении реформ, реализация буржуазной по характеру модернизации неизбежно должна была повлечь за собой выход на политическую сцену экономически доминирующих субъектов в качестве влиятельных политических акторов. Это предполагало размывание монолитной прежде структуры элиты за счет образования в ее рамках групп интересов, и выход последних на политическую сцену в качестве групп влияния. Анализ показывает, что подобного рода начальные изменения в период модернизации 1860-70-х гг. действительно произошли. И именно в этот период в рамках российской политической системы началась медленная эволюция мобилизационной модели элитообразования: было положено начало формированию характерных для политической системы инновационного типа образований—групп интересов и групп влияния. В качестве групп интересов американский исследователь А. Дж. Рибер выделяет группы “экономистов”, “инженеров”, “военных” и группу П. Шувалова (221, С. 44-45).

При всей условности этой классификации и еще большей условности ее определений представляется возможным в целом согласиться с А. Дж. Рибером в том, что в процессе политической борьбы вокруг концепции реформ выкристаллизовывались протолоббиские группировки, позиции которых наложили несомненный отпечаток на осуществление модернизационных преобразований. Это означало важный шаг к формированию модели элитообразования инновационного типа.

Суть позиций вышеназванных групп можно охарактеризовать следующим образом. Группа “экономистов”—специалистов в области финансов и статистики во главе с министром финансов М. Х. Рейтерном—выступила сторонником перераспределения полномочий между государством и группами влияния в сфере экономики в пользу последних, что неизбежно должно было повлечь за собой изменения в структуре элитной диспозиции: верховная власть перестает быть “направляющей силой” процесса модернизации, и ее судьба решается в ходе консенсуса ведущих экономических групп. Иллюстрацией позиции последних могут служить обращенные к императору слова уже упоминавшегося выше П. Валуева: “Одного росчерка пера Вашего величества достаточно для того, чтобы отменить весь Свод законов Российской империи, но никакое высочайшее повеление не сможет ни поднять, ни понизить курс государственных кредитных бумаг на Санкт-Петербургской бирже” (36*, С. 325). Если учесть, что деятельность “экономистов” имела не только теоретический характер, но представляла собой, по существу, лоббистскую активность в пользу частного капитала, можно констатировать, что “экономисты” представляли собой классический пример группы влияния. Наиболее полно позиция “экономистов” проявилась в ходе борьбы вокруг концепции железнодорожного строительства, являвшегося ключевым для дальнейшей экономической модернизации страны. Если “экономисты” были настойчивыми и последовательными сторонниками отхода государства от роли монопольного субъекта этого процесса и передачи железнодорожного строительства в частные руки, то группа “инженеров”, объединявшая сторонников активной роли государства в экономике во главе со ставшим в 1862 г. министром путей сообщения П. Мельниковым, отстаивала необходимость сохранения ключевых позиций государства в стратегически важном вопросе. По существу, позиция Рейтерна и его сторонников исходила из модели политического развития инновационного типа, в условиях которого субъектом развития выступают экономические элиты, интересы которых совпадают с интересами государства. Отсюда—ставка Рейтерна на частных подрядчиков в строительстве железных дорог. Справедливо полагая, что осуществление этого курса возможно лишь в стабильной финансовой ситуации, Рейтерн считал необходимым условием успешного осуществления своего курса реализацию мер по обеспечению форсированных финансовых накоплений: даже спустя двадцать лет финансовые последствия поражения в Крымской войне (только военные расходы в Крымской войне составили 797 млн. руб.—см.: 84, С. 195) оказывали негативное влияние на экономическое развитие.

Стремлением пополнить госбюджет было продиктовано, в частности, лоббировавшееся Рейтерном и принятое Александром II в глубочайшей тайне решение о продаже Аляски, хотя вырученная сумма—7 млн. долларов (28, С. 202) вряд ли могла существенно улучшить финансовое состояние государства. В конечном итоге, несмотря на поддержку Александра II, стратегия Рейтерна не дала ожидаемых результатов по двум причинам. Прежде всего, не удалось осуществить накопление финансовых ресурсов: решение об участии России в войне 1877-1878 гг. сорвало планы валютно-финансовой реформы Рейтерна, с которой были связаны надежды на финансовую стабилизацию (как указывалось выше, военные расходы России в русско-турецкой войне 1877-1878 гг.—1113 млн. руб.—вдвое превысили годовой бюджет государства (600 млн. руб.), что привело к понижению курса рубля на 37 % в 1878 г. (229, С. 208). Сходные данные приводил А. Зверев, который оценивал военные расходы России в русско-турецкой войне 1877-1878 гг. в 1,075 млрд. руб.—см.: 84, С. 195). Во-вторых, реализация предложения Рейтерна о передаче государственных железных дорог в частные руки и распределения концессий на строительство новых линий показал, что частные компании (естественным образом ориентированные на получение прибыли) игнорировали менее доходные, но стратегически важные с точки зрения государства направления железнодорожного строительства, предпочитая сооружение коммерчески выгодных линий.

Осознание политической уязвимости концепции модернизации, основанной на принципе коммерческой выгоды лоббистских групп в ущерб стратегическим интересам государства, группой “военных” во главе с военным министром Д. Милютиным и активная поддержка ими “инженеров” способствовали переориентации железнодорожного строительства в пользу государственно патронируемой модели. Разногласия “экономистов” и “военных” проявились также в ходе разработки военного бюджета: цифра военного бюджета 1866 г. в 20 млн.рублей представлась Рейтерну чрезмерной, он предложил урезать ее до 15 млн. рублей, что вызвало резкое противодействие военного министра Д. Милютина (221, С. 64).

Таким образом, эти коллизии показывают, что трудности имплантирования инновационной модели элитообразования в условиях России имеют во многом объективный характер (значительная протяженность территории, перманентная стратегическая нестабильность, неблагоприятные природно-климатические условия и т. п.), что ограничивает диапазон совпадения интересов государства и частных экономических структур. Это обстоятельство налагает объективные ограничения на использование инновационной модели элитообразования в “чистом виде”. Столкновения по поводу военного бюджета в данном контексте не случайны: поскольку в условиях России значительные отчисления на военные нужды были константой исторического движения, это обстоятельство было несомненным аргументом в пользу ограниченной эффективности в условиях России инновационной модели элитообразования как исходящей из принципа совпадения государственного интереса и частного. Очевидно, что “американская” модель “пробуксовывает” там и тогда, когда речь идет об обеспечении стратегических интересов государства в условиях дефицита ресурсов, значительных масштабов территории и перманентных внешних угроз, поэтому ее реализация возможна лишь в относительно благоприятных условиях. Параметры российского развития таковы, что достижение целей развития требует инвестиций и усилий, не подъемных для сколь угодно мощного “частного подрядчика” и посильны только государству.

Помимо геоэкономических и геополитических причин возможности использования инновационной модели развития в политической практике России были ограничены и по внутриполитическим мотивам. Успешная эволюция процессов элитообразования в пользу инновационной модели предполагала укрепление экономических и политических позиций групп влияния и дальнейшее перераспределение властных полномочий в рамках дихотомии “государство—группы влияния” в пользу последних. Однако ни одному из этих условий не суждено было сбыться. Созданные в среде экономической элиты группы влияния по указанным выше причинам (политическая и экономическая слабость русской буржуазии) оставались маловлиятельными акторами российской политики, а государство в лице верховной власти не было готово к либерализации политического курса. Причем либеральной эволюции позиции верховной власти препятствовали две противоположные, но могущественные политические силы—правый и левый радикализм. К. Кавелин писал в 1866 г., что правительство имеет перед собою две разнородные, хотя и тесно связанные между собою оппозиционные партии—“оппозицию, преимущественно принадлежащую молодому поколению, с нигилистическим характером; и оппозицию... ультраконсервативную, аристократическую” (78, С. 334).

Рупором правого радикализма стала одна из вышеупомянутых групп влияния, сложившихся в ходе процесса реформ,—группа П. Шувалова, которая отражала интересы земельной аристократии—поместного дворянства, оказавшегося под двойным ударом: со стороны экономически активных групп, “выдавливавших” дворянство из привычной экономической ниши, и со стороны либеральной бюрократии, вытеснявшей земельную аристократию из активной политики. Благодаря апелляции к левой угрозе Шувалову удалось не только добиться выдвижения своих протеже на ключевые посты в структуре властного истеблишмента (его сторонники заняли посты министров внутренних дел, юстиции, железных дорог, просвещения), но и получить на посту шефа жандармов в 1866-74 гг. чрезвычайно широкие полномочия, что дало основания современникам называть его Петром IV. Однако, несмотря на очевидный, но временный успех Шувалова, консервативный поворот правительственной политики, наметившийся во второй половине 1860-х гг., был обусловлен не столько влиянием консерваторов, сколько радикализмом слева—натиском революционной интеллигенции, выступившей в качестве контрэлиты. Левый радикализм контрэлиты стал значимым фактором, заблокировавшим возможности трансформации модели элитообразования по инновационному типу.

В этом контексте отметим существенную разницу между характером контрэлиты в условиях различных моделей элитообразования. Характер контрэлиты и модель ее взаимоотношений с элитой в мобилизационной модели существенно отличен от модели элитообразования в условиях демократической политической системы. В качестве контрэлиты в мобилизационном обществе выступает не конкурирующий со стоящей у власти группой интересов экономический клан (как это происходит в условиях инновационного развития), а интеллигенция—социальное образование, не преследующее собственных корпоративных экономических интересов (по определению, интеллигенция не есть экономический субъект). Причины этого обусловлены приоритетом политических факторов развития по мобилизационному типу, в котором экономическое процветание есть функция политической власти, а экономические субъекты не просто зависимы от расположения политической власти, а иногда прямо создаются ею. Если в условиях плюрализма равноправных элитных группировок (являющихся по исходному принципу образования группами интересов), характерного для “американской” модели, в качестве контрэлиты выступает группа интересов, конкурирующая с находящейся в данный момент у власти, то традицией российского политического развития стала оппозиция власти не со стороны экономических субъектов (групп интересов), а со стороны интеллектуальной элиты—интеллигенции, которая по существу и выступает в качестве политической контрэлиты.

Тот факт, что в качестве контрэлиты не выступает группа интересов (последняя по своему социальному качеству есть деловой класс, бизнес-элита), обусловлен производным характером экономической элиты от политической в условиях мсобилизационного развития и тотальной зависимостью российского “меркантильного” класса от власти. Сравнительно позднее формирование русской буржуазии, ее неконкурентоспособность в соперничестве с европейской, политическая слабость, обусловленная перманентным дефицитом денег в государстве, обусловили зависимое и подчиненное положение экономической элиты в российской политической системе. При этом если непосредственной целью контрэлиты в “американской” модели является завоевание политической власти, то в течение значительных периодов отечественной истории интеллигенция выступала в качестве оппонента власти, преследуя не собственные корпоративные интересы, а будучи движима идеями социального переустройства, и не ставя в качестве непосредственной цели движения захват власти, а добиваясь коренных системных изменений социального миропорядка. Русская интеллигенция боролась не за интересы, а за идеи: русская интеллиегнция «обладала способностью жить исключительно идеями» (21а. С. 18). Массовое оппозиционное движение разночинной, по преимуществу, интеллигенции второй половины XIX в. —классический тому пример. Точна данная Н. Бердяевым характеристика интеллигенции: “Интеллигенция была у нас идеологической, а не профессиональной и экономической группировкой, образовавшейся из разных социальных классов, сначала по преимуществу из более культурной части дворянства, позже из сыновей священников и диаконов, из мелких чиновников, из мещан, и, после освобождения, из крестьян. Это и есть разночинная интеллигенция, объединенная исключительно идеями социального характера” (21а. С. 17). Г. Федотов отмечал, что хотя объективно интеллигенция боролась за власть более полувека, ее непосредственной целью не был захват власти. “Я говорю объективно, потому что в сознании своем интеллигенция боялась власти, презирала ее и—в странной непоследовательности—мечтала о власти для народа. Во власти интеллигенции всегда чуялось нечто грязное и страшное” (274, т. 1. С. 142).

Важно отметить, что с самого момента рождения интеллигенция в качестве контрэлиты действовала не как конкурент, а как смертельный враг власти. Если в политических системах демократического типа элита и контрэлита сосуществуют как соперники, придерживающиеся определенных правил игры, гарантирующих целостность системы как таковой, то в мобилизационном обществе государство и его стабильность превращаются во второстепенный, не имеющий самостоятельной ценности абстракт. При этом интересно отметить, что если основную массу революционного движения (а значит, контрэлиты) составляли разночинцы, то идеологами оппозиции практически на всем протяжении революционного движения были выходцы из элитарных кругов общества. В качестве первых диссидентов (кн. А. Курбский, Г. Котошихин, кн. И. Хворостинин) выступили выходцы из элитной среды, и в позднейшее время на протяжении практически всей истории революционного движения его идеологами являлись “кающиеся дворяне”—выходцы из привилегированных классов: “После пугачевщины...все русские политические движения были движениями образованной и привилегированной части России.” (257, С. 143). Таким образом, русский правящий слой раскололся на “две части—революцию и бюрократию. На дворянина с бомбой и дворянина с розгой” (247, С. 131).

Низкая степень внутренней сплоченности характерна не только для элиты, но и для контрэлиты, оказывающейся в состоянии внутреннего раскола на множество групп и течений, разделенных порою неприязнью не меньшей, нежели та, что лежит между властью и оппозицией. При этом доминирующие позиции в структуре движения контрэлиты, как правило, занимало его крайне радикальное крыло, что чрезвычайно сужало возможности конструктивного диалога власти и оппозиции, единственным общим знаменателем которого стало устойчивое неприятие сторонников умеренно-прагматического курса.

В условиях российского политического развития смысл действий контрэлиты, как правило, заключался в насильственном ускорении политических процессов. Это дало основание А. Изгоеву констатировать: “нельзя не отдать себе отчета и в том, какой вред приносит России исторически сложившийся характер ее интеллигенции” (88, С. 205), имея в виду фанатичную приверженность тому, что С. Франк определил как нигилистический морализм—“любовь к дальнему”, во имя которого можно и должно принести в жертву ближнего. Ибо обратной стороной левого экстремизма нередко становился жесткий правый консерватизм.

Влияние контрэлиты в лице левой радикальной интеллигенции на выработку правительственного курса в 1860—80-х гг. было амбивалентным: с одной стороны давление на власть слева было призвано обеспечивать процесс необратимости модернизационных преобразований в связи с непоследовательностью позиции верховной власти (традицией Александра II стала отставка либеральных реформаторов после осуществления преобразований: после принятия крестьянской реформы были отставлены ее активные деятели министр внутренних дел С. Ланской и его товарищ Н. Милютин; в 1867 г. после введения новых судебных уставов были уволены министр юстиции Д. Замятнин и его товарищ Н. Стояновский). С другой стороны, форсированная радикализация требований контрэлиты, вплоть до насильственного свержения власти, только что осуществившей важнейшие реформы, принесла прямо противоположный результат.

Мы вновь встречаемся с ситуацией конфликта единомышленников, подобной той, что сложилась в отношениях между Александром I и декабристами: радикальная оппозиция вместо поддержки инициированной властью модернизации, предпочитает тактику конфронтации с нею. Результат известен: откат реформ.

Позиция верховной власти была двойственной: с 1866 г. у императора было “две руки”—выдающийся государственный деятель военный министр Д. Милютин, находившийся на своем посту двадцать лет (1861—1881 гг.) и министр просвещения гр. Д. Толстой—откровенный реакционер, бывший принципиальным, убежденным и открытым противником всех реформ 1860-х гг. При этом оба пользовались доверием императора. Одновременное присутствие в правительстве двух антиподов можно объяснить лишь тем, что в самом императоре боролись два начала: осознание необходимости дальнейшей модернизации и опасения, что реформы невольно могут усилить оппозиционное движение.

Хрупкое равновесие сил нарушило первое покушение на “царя-освободителя” (выстрел Д. Каракозова 4 апреля 1866 г.), став поводом для частичного замедления, а впоследствии и сворачивания курса реформ. Характерно, что каждая новая акция радикалов вызывала новую волну отката правительства назад. Наиболее нагляден этот процесс в сфере судебной практики. Почти каждый значимый теракт вынуждал правительство отступать от судебной реформы: в 1867 г. (после выстрела Д. Каракозова) был частично ликвидирован принцип несменяемости судей. В 1871 г. после процесса С. Нечаева был изменен порядок рассмотрения политических дел: их расследованием должны были теперь заниматься не судебные следователи, а III отделение с.е.и.в. канцелярии. В 1872 г. рассмотрение политических дел было передано из судебных палат в Особое присутствие Правительствующего Сената (ОППС). Закон 1874 г. усилил меры ответственности за принадлежность к революционным организациям. В 1878 г. в условиях размаха террора при явно благожелательном отношении большинства общества к радикалам (оправдательные приговоры судов присяжных по политическим делам стали к этому времени традицией) дела об особо тяжких государственных преступлениях были переданы военным судам с требованием смертной казни почти по всем случаям. Покушение 1 марта 1887 г. (А. Ульянов и др.) послужило поводом к изданию циркуляра, запрещающего военным судам применять иные меры наказания, кроме смертной казни. К 1890 г. политические преступления были окончательно исключены из компетенции обычного гражданского суда и вплоть до революции 1905 г. рассматривались только в административном порядке.

В этой связи даже убежденный либерал Р. Пайпс вынужден признать, что именно на «прогрессивном» общественном мнении лежит тяжкая ответственность за срыв первой попытки в истории страны поставить дело так, чтобы правительство тягалось со своими подданными на равных» (190, С. 388).

Таким образом, объективным результатом радикализма контрэлиты выступала не дальнейшая модернизация политической системы, а ревизия осуществленных по инициативе власти модернизационных преобразований. При этом ужесточение режима всякий раз сопровождалось усилением протеста.

Преодолеть этот порочный круг мог только конструктивный диалог власти и оппозиции, элиты и контрэлиты, что предполагало готовность к компромиссам обеих сторон конфликта. Однако сформировавшись в условиях безраздельного доминирования конфронтационного типа политической культуры (в рамках которой диалог с оппонентом рассматривается как признак слабости), обе стороны противостояния продемонстрировали неприятие самой идеи диалога.

Это нашло выражение в частности, в обоюдном неприятии и элитой, и контрэлитой, усилий сторонников умеренно центристской линии, пытавшихся выступить в качестве посредников между властью и радикальной оппозицией. В этом качестве выступило либеральное земское движение, попытавшееся войти хотя бы во временное соглашение с террористами, убедив их на время прекратить террор и дать возможность либеральному земству мирными средствами убедить правительство в необходимости конституционной реформы. Однако эти переговоры не увенчались успехом—радикальное крыло контрэлиты продолжало делать ставку на террор. Не последнюю роль в неудаче организации сыграло то обстоятельство, что доминирующим в —структуре контрэлиты прочно стал ее радикальный фланг, что чрезвычайно сужало возможности конструктивного диалога власти и оппозиции, единственным общим знаменателем которых стало неприятие идеологии центризма.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...