 |
Социальные связи и культурный архетип
|
|
|
|
В Киевской Руси господствовал общинно-демократический тип социальных связей и соответствующий соборно-нравственный тип культуры. Перемещение центра Русской земли в Северо-Восточную Русь, татаро-монгольское нашествие привели к деградации киевской цивилизации. Уже Андрей Боголюбский олицетворял собой отрицание язычески-праздничной киевской культуры и становление нового типа социальных связей и нового типа культуры. Наступила пора молитвенного уединения и московской медлительности жизни, заботы сосредоточились на государственном строительстве, а поэзия и мысль принизились. Проявления духа не были крикливыми, молчание сопровождало любые потрясения в жизни людей (А. Л. Леонтьев).
В 1174 г. Андрей Боголюбский был убит своими приближенными. Сам факт убийства свидетельствовал о том, что княжеская власть уже к этому времени приобрела явно выраженные монархические черты, что на смену достаточно демократическим отношениям между князем и дружинниками пришли отношения типа «государь — подданные». (Убийство князя — это уже своеобразный дворцовый переворот, ибо равные не убивают, а «изгоняют», убивают — только слуги.)
В XIII в. термин «дружина» вообще исчез, уступив место слову «двор». По-иному уже стал восприниматься и сам князь. Если в литературе Древней Руси воспевались добродетели князя как «первого среди равных», то в XIII в. мы уже сталкиваемся с открытой апологией княжеской власти.
Таким образом, уже накануне татаро-монгольского нашествия и в Северо-Восточной Руси стал складываться альтернативой тип социальных связей, министериально-подданническо-
го характера. Министериалитет — это служба недоговорного характера, при которой слуга находится в прямой и безусловной зависимости от господина.
|
|
|
В победе нового, министериального типа социальных связей в России большую роль сыграл татаро-монгольский фактор. С одной стороны, русские князья в условиях татаро-монгольского ига сохранили власть, свободу действий внутри страны, но с другой — великий князь назначался ордынским ханом и должен был оказывать хану внешние формы почтения, которые, по русским меркам, были просто унизительными. Отношения подданничества по линии хан — великий князь постепенно распространились и на всю систему социальных связей русского общества и стали господствующими в XIV — XVII вв.
Становление министериального типа социальных отношений сопровождалось и изменением ментальности и нравственности русского человека. Во-первых, на основе подданнического типа социальных связей сложилось и особое представление о поведении человека в обществе. Оно стало оцениваться и в общественной, и в частной жизни с точки зрения выполнения им своего «чина», т. е. в соответствии с его местом в социальной иерархии.
Появилась и особая, холопская, психология и нравственность, безответственно-пренебрежительная по отношению к своим подданным и рабски-уничижительная — к своему господину.
Формирующееся в XIV — XVI вв. русское общество, было социоцентричным. Человек в нем поглощен социумом, что не означает, однако, наличия между индивидом и обществом непримиримого противоречия.
В таком обществе существует особый тип социальных связей и мышления, при которых человек не осознает себя личностью, и поэтому для каждого в этом обществе существует только одна социальная ниша и доминирует стремление «быть как все».
Это стремление приводит к замещению внутренних духовных интенций, нравственных императивов деятельности внешними стандартами поведения, моральными или идеологическими предписаниями. Ответственность как внутренний контролер и самооценка уступают место общественному мнению и оценкам референтных групп.
|
|
|
Потребность «быть как все» актуализирует у русского человека стремление переложить ответственность за результаты своей деятельности, а в целом и за свою судьбу и жизнь на социум, государство, к которым принадлежит. Это рождает у русского
человека не только чувство единства, определенной безопасности и стабильности, но и комфорта, счастья, довольства.
Установка «быть как все» в русском культурном архетипе тесно связана с такой предрасположенностью поведения социума и человека, которая получила название соборности. Для этой расположенности характерно не противопоставление человека и мира, а ориентация на их единство при сохранении взаимной самостоятельности и самоценности.
«Соборность» — это установка на приоритет целого и возможность совершенствования частей только в силу их нераздельного единства с целым. Кроме того, русская соборность «означает коммюнотарность, не знающую внешнего над собой авторитета, но не знающую и индивидуалистического уединения и замкнутости» (Н. Бердяев).
Соборность проявляется в любви как отказе от всего «своего», от самого себя ради других, в свободной жертве, в самоотдаче. В этом плане истинная любовь является отрицанием свободы как эгоистического самоутверждения личности. В российской соборности обнаруживается вторичная ценность свободы (в контексте самоутверждения) по сравнению с равенством и справедливостью, а также тяготение к охлократическому толкованию свободы как воли. Поэтому в контексте соборности общественное принуждение существует не только благодаря насилию, оно является следствием неготовности людей к свободе, сопряженной с ответственностью.
Русские склонны к формальной свободе произвола (своеволию), которая является оборотной стороной подчинения или рабства. Русский человек скорее предпочтет государственность, а не политическую свободу, и в этом он — не раб, а патриот. Российская соборность есть не только растворение «Я» в «Мы», но и такая социальная ориентированность (общинность), которая проявляется в доверии и взаимопомощи, регламентированности отношений не законом, а нравственностью.
|
|
|
Соборность в плане содержания установок на массовом и индивидуальном уровнях имеет различный смысл. Если на уровне массового культурного архетипа соборность проявляется в «любви к единству» и означает установку на равенство, «бегство от свободы», «Мы»-тоталитарность, то на уровне индивидуального архетипа соборность обнаруживается в «любви к согласию» и означает установку на справедливость, "свободу в единстве", «Я»-согласие. На уровне массового культурного архетипа соборность проявляется также в "любви к государственности" (установка на этатизм, державность, патриотизм) и «лю-
бовь к своеволию» (установка на нетерпимость, охлократизм, ригоризм).
На уровне индивидуального культурного архетипа соборности проявляется в «любви к социальности» (установка на патернализм, общинный демократизм, солидарность) и «воле к любви» (установка на сопричастность, покорность, самопожертвование). Это еще раз подтверждает мысль В. Ключевского, что «русский человек лучше русского общества».
Парадокс русской соборности заключается в ее инверсии, т.е. переходе от одного крайнего состояния в другое: от единства (согласия) к своеволию (нетерпимости). Поэтому соборность может проявляться не только в единстве и согласии, но и охлократизме, нетерпимости, склонности к насилию по отношению к «не нашим», укрывшись за «Мы».
Политизация общества в России сопровождается, как правило, доминированием массовой соборности над индивидуальной с перманентной инверсией от этатизма, патриотизма к нетерпимости и охлократизму. Деполитизация, наоборот, ведет к доминированию индивидуальной соборности с инверсией от патернализма, общинности к покорности и самопожертвованию.
Символически установка Соборности в русском культурном архетипе выражается в «поцелуйном» этикете, в манере энергично здороваться, в традициях «объятия», в выражениях типа «локоть к локтю», «грудь в грудь», «сплотим ряды».
Специфика проявления установок «быть как все» и соборности у русских людей проявляется в том, что среди них доминирует интуитивно-чувственный психологический тип (К. Юнг), или «интуитивно-этический интроверт» («тактиллингвик»).
|
|
|
Характерной чертой этого типа является способность к предчувствию и «слабость» функций конкретной деятельности и волевой мобилизации, которые находятся на уровне «ребенка» Поэтому ситуация, требующая самостоятельности и проявления воли, в русском культурном архетипе вызывает к жизни «детское начало» и стремление обратиться в первую к «старшему» — государству. Отсюда доминирование в русском культурном архетипе такой установки, как «стремление жить в сильном государстве», которое бы взяло на себя функции защите интересов человека и его волевой мобилизации.
В культурном архетипе в отношениях с окружающими выражена, с одной стороны, потребность в близких контактах взаимопонимании, с другой — «детская» доверчивость и доверительность. Стремление русского человека к эмоциональной
вовлеченности базируется прежде всего на чувственном восприятии образности его мышления, сосредоточенности на масштабных проблемах. Остро чувствуя тенденции и грядущие вменения, русский человек, однако, испытывает серьезные затруднения, пытаясь перевести предчувствия в рациональную форму конкретных решений. Поэтому у русского человека склонность к размышлениям не всегда заканчивается поступками. В альтернативных ситуациях, русский человек нерешителен и импульсивен. При угрозе конфликта часто предпочитает уступить, но сохранив нормальные взаимоотношения с окружающими.
Культурный архетип русского человека формирует его «добродетели» и «пороки»: открытость, гостеприимство, терпели вость, готовность помочь, миролюбие, надежность, безответствен ность, лень, непрактичность.
Человек социоцентристского общества идентифицирует себя с социумом. Поэтому часто на этой основе говорят о коллективизме как характерной черте культуры русского человека. Однако совместная деятельность не всегда является коллективной. Подлинный коллективизм основан не только на сотрудничестве и взаимопомощи, но и признании ценности как коллектива, так и личности, осознающей себя частью этого коллектива и связывающей результаты коллективных действий с собственной деятельностью.
Русский же человек, втягиваясь в совместные действия, которые лишь внешне обставляются всяческими коллективными ритуалами, никогда не может претендовать на то, чтобы его личное мнение и участие практически что-то да значило. Поэтому коллективизм русского человека — это миф. На самом деле мы сталкиваемся с псевдоколлективизмом, т. е. лишь с имитацией «групповой сплоченности», маскирующей на практике иной тип социальных связей и социального управления, основанных на властно-принудительной социальной организации общества, эксплуатирующей развитое чувство конформизма У Русского человека.
|
|
|
Надо сказать, что в псевдоколлективе конформизм является его атрибутом, порождающим очень сильные адаптационные возможности, такие, например, как у русских людей, которые в период становления культурного архетипа в XIV — XVII вв. обнаружили удивительную способность молча приспосабливаться к самым невыносимым условиям существования, вызванным и татаро-монгольским игом, и разгулом деспотизма во времена опричнины Ивана Грозного, и в период Смутного вре-
мени, и в эпоху беспрерывных войн XVII столетия. Все трудности бытия воспринимались русским человеком в то время как наказание за грехи, поэтому у него сложилось своего рода мистическое отношение к действительности, на основе которого складывалась психология исихазма, установка на катарсис, молчаливое «очищение сердца» слезами.
Социоцентристский характер русского общества определял также отношение людей друг к другу. Основу его составляла антиличностная социальная установка и замещение понятия свободы в менталъности русского человека понятием воли, которые блокировали всякую индивидуальность, «незапрограм-мированную» активность отдельных людей.
Антиличностная установка — «все как один» — порождала и запретительный агрессивный антииндивидуализм поведения, основой которого были корпоративная зависть и принцип уравнительной справедливости.
В русском культурном архетипе стремление «быть как все» трансформировалось в проблему «быть не хуже других», которая, с одной стороны, порождала завистливо неприязненное отношение к «высунувшемуся» собрату, к тем, кто «выше», и, соответственно, стремление сделать их «как все». С другой стороны, — сострадание к тем, кто «ниже», стремление помочь им подняться до уровня «как все». В этом смысле русский стереотип «быть не хуже» резко отличался от западного, который порождал морально-психологическую установку поведения, ориентировавшую личность на то, чтобы стать лучше, выше преуспевающего соседа, что требовало прежде всего мобилизации собственного индивидуального потенциала.
Однако в процессе социализации человек не только овладевает общепринятой системой норм, ценностей и стереотипов поведения, но и осуществляет становление собственного «Я» как единичной, отдельной и особой сущности. Эту потребность в самореализации можно рассматривать в качестве другого человеческого стремления — «быть, личностью».
Если в российском культурном архетипе преобладало стремление «быть как все», то в западноевропейском — «быть личностью».
Сформировавшееся в ходе цивилизационной трансформации в XIV — XVII вв. западноевропейское общество было антропо-центристским, основу которого составили либеральные ценностные ориентации. В фокусе либерального мироощущения находится человек, его неповторимая и уникальная судьба, частная «земная» жизнь.
Либерализм — это ощущение личной свободы и личной ответственности, расчет на собственные действия и собственную судьбу. Идеалом либерализма выступает человек-личность, гражданин, который не только осознает потребность, но и жить не может без гражданских прав и свобод, прежде всего права собственности и права индивидуального выбора, т. е. права на самого себя.
Стремление «быть личностью» является не только достоянием новоевропейской культуры, стержнем которой выступает радикальное понимание личности с присущей ей индивидуальной свободой и ответственностью. Стремление к личной самоопределенности присуще и человеку социоцентристского общества, но это порождает в нем внутренний конфликт между предопределенностью и свободой. Формами разрешения этого конфликта в России становятся «уход в пустынь» или «юродство в миру».
В житейском представлении юродство непременно связано с душевным или телесным убожеством. Это — заблуждение: есть, действительно, юродство природное, а есть добровольное, «Христа ради», и тогда юродство — это есть пребывание «в подвиге».
Юродство, как уже отмечалось ранее, имеет две стороны — пассивную и активную. Первая, обращенная на самого юродивого, предполагала аскетическое самоуничижение, мнимое безумие, оскорбление и умерщвление плоти. Поскольку активная сторона юродства требовала «ругаться миру», т. е. жить среди людей и обличать пороки и грехи сильных и слабых, то среди юродивых были не только душевно здоровые люди, но и достаточно образованные. Среди такого рода юродивых было много выходцев из церковной среды. Поэтому юродство в России приобретало зачастую черты ярко выраженного интеллектуального критицизма.
|
|
|
