 |
Волны де Бройля в космосе Александра Сардана
|
|
|
|
26.01.2017 г. я выступил на конференции АМКОСа (Ассоциация музеев космонавтики России) с докладом «Космос Александра Сардана». Президент АМКОСа, лётчик-космонавт, дважды Герой Советского Союза Владимир Александрович Джанибеков сделал к нему обширный комментарий.
Я впромельк коснулся вопроса о специфическом корпускулярно-волновом дуализме в сардановской манере письма.
Владимир Александрович углубил и развил эту тему.
Он говорил о диалоге Альберта Эйнштейна и Луи де Бройля.
Как здорово, что в их контактах встретились две противоположных картины мира, дав поразительный синтез!
Владимир Александрович – прекрасный художник.
Сближение науки и искусства – своеобразный билингвизм в мышлении – естественны для него.
Поэтому он так проникновенен и точен в своём понимании «Амаравеллы».
Этой статьёй я всецело обязан В.А. Джанибекову.
1. Картина Александра Сардана «Дары Вселенной» написана в 1922 г.
Мощные сдвиги пришлись на этот год и в науке, и в искусстве.
– Александр Фридман создаёт модель нестационарной Вселенной.
– Павел Филонов выступает с программой аналитического искусства.
– Арнольд Шёнберг работает над двенадцатитональной системой музыки.
Новизна нарастает по всем направлениям.
Раздвигается и картина мира, и человеческое сознание.
От науки классической – к науке неклассической.
От искусства традиционного – к искусству авангардному.
Параллелизм этих переходов наметился со всей очевидностью.
Масса перекличек и унисонов!
Поначалу это уходит от рационального осмысления – слишком разнородные уровни приводятся во взаимосвязь.
Аналогии между ними схватываются интуитивно.
Волновые поля!
|
|
|
Это грань реальности совсем недавно открылась в науке.
Не она ли предстаёт нам на картине Александра Сардана?
Аристотель говорил: природа не терпит пустоты.
Франсуа Рабле внёс в эту мысль экзистенциальную ноту: природа боится пустоты.
Уместно вспомнить и такое латинское выражение: Horror vacui – страх, боязнь пустоты.
Далеко не все испытывали эту отрицательную эмоцию.
Так, Демокрит и Ньютон принимали пустоту во всей её абсолютности и безусловности: как нечто физически – и даже онтологически – необходимое.
Как среду для движения.
Как фон всех событий.
Другие – наоборот – стремились к тому, чтобы заполнить пространство сколь угодно тонкой, неуловимой для чувств, но всенепременно реальной субстанцией.
Такова квинтэссенция Аристотеля.
Сегодня это понятие иногда используют для обозначения тёмной материи.
В качестве заполнителя пустоты долго рассматривался эфир.
Сколь драматичными оказались попытки удержать его в физике!
Это и просто, и удобно: мыслить свет как колебания эфира.
По мановению Альберта Эйнштейна он улетучился?
Без него – неуютно?
Однако вакансия, оставшаяся после эфира, была быстро заполнена.
Со всей масштабностью и непреложностью себя заявила полевая реальность.
Не она ли проявилась в картине Александра Сардана?
Никакой пустоты!
Да здравствует полнота!
И чтобы всклень – сверх края – с избытком!
Поэт Леонид Лавров, современник Александра Сардана, написал в 1929 г. поэму «НОБУЖ» – аббревиатура расшифровывается так: «Наука об Уплотнении Жизни»,
Художник прошёл эту науку?
Пространство у него насыщено и перенасыщено – оно кажется многомерным – ему соприсуща неизбывность – оно неисчерпаемо – и вместе с тем тесноты в нём нет.
Бесконечное число степеней свободы!
Это становится переживанием.
2. Притягивающая сила янтаря и магнита всегда волновала воображение.
Человек трансцендировал возле них.
|
|
|
Говоря иначе, чувствовал присутствие чего-то иного – нездешнего.
Считай – потустороннего.
Только после работ Майкла Фарадея и Джеймса Максвелла прояснилась природа этих явлений.
Поле равноправно с веществом.
Они паритетны.
Бытие предстало двуплановым.
В 1923 г. Луи де Бройль придёт к идее корпускулярно-волнового дуализма всей материи.
Создаётся ощущение, что картина Александра Сардана предваряет этот взгляд на мир – даёт ему наглядное, ошеломительное в своей художнической свежести выражение.
Мы видим своеобычный контрапункт вещественного и полевого. Границы между телами и волнами истаивают.
Вчера они взаимоисключали друг друга?
Глазам не веришь: теперь готовы к взаимопревращениям!
Во всей своей неожиданной очевидности нам предстаёт их амбивалентность.
С одной стороны – картина Александра Сардана.
С другой стороны – формула Луи де Бройля.
Разве мы вправе связывать столь несхожие явления?
Однако для их ассоциирования есть все основания.
Картина сквозит в формуле – формула оборачивается картиной.
Неужели это возможно при той высокой степени абстракции, какая характерна для квантовой физики? Мера отвлечённости в ней нарастает, прогрессирует.
Волна, прорисовавшая в узоре интерференции: это наглядно.
А волна вероятности?
Очевидно, здесь имеется какая-то мера, в чьих пределах чувственные образы не теряют смысла – Луи де Бройль хотел удержаться внутри этих границ.
Для де Бройля понимать — значит наглядно представлять.
Волна и частица – противоположности.
Они как теза и антитеза: неотвратимо завязывается антиномия.
Корпускулярно-волновой дуализм: конечно, это парадокс.
Конечно, оксюморон.
Можно ли согласовать заведомо несогласуемое – совместить априори несовместимое – примирить фатально непримиримое?
Всё-таки можно!
У культуры в этой сфере наработан богатый опыт: она сотворила великое множество двойственных – миксатропных – существ.
Приведём в пример кентавров.
Именно о них вспомнил Эрвин Шрёдингер, пытаясь донести как до себя, так и до читателя идею Луи де Бройля, дерзившую парадигме – выламывающуюся из неё:
Конечно, достигается некоторое единство картины мира, но оно в высшей степени странное. Можно привести следующее сравнение: раньше мир был заселён людьми и лошадьми, теперь же мы имеем только один вид – кентавров [9: 18].
|
|
|
Проецировал этот образ на волновую механику де Бройля и Даниил Гранин. Он разработал целую дисциплину, назвав её не без вызова так: кентавристика. С успехом несколько лет необычный курс читался в РГГУ. Вот цитата из его программы:
Необходимы предварительные замечания к самому названию предлагаемого курса – "кентавристика". Это название метафорически выражает суть излагаемой дисциплины: попытку научного освоения универсального феномена сочетаний несочетаемого – в природе, истории, культуре [6].
Сочетание несочетаемого!
Это один из инструментов остранения, о котором в 1914 г. сказал Виктор Шкловский.
Луи де Бройль остраняет физику.
Александр Сардан остраняет живопись.
Они работают в различных направлениях.
Но поразительным образом конвергируют и в интуитивном мироощущении, и в дискурсивном миропонимании.
Бытие у обоих двоится.
Однако даже в своих глубинных корнях – на фундаментальном уровне –оно не уходит за горизонт наглядности.
Жорж Лошак пишет: «Для де Бройля понимать — значит наглядно представлять» [5: 26].
Это очень существенно для нашей темы: требование наглядности.
Оно должно импонировать людям искусства.
Предлагая так называемое двойное решение проблемы, Луи де Бройль выдвинул гипотезу волны-пилота – она как бы ведёт за собой частицу, намечая её траекторию.
По сути это метафора!
Элемент поэзии тут очевиден.
Хочется сказать на правах вольной интерпретации: волны-пилоты бороздят пространство Александра Сардана – их траектории часто и густо переплетаются – образуют вибрирующую сеть.
Биографы Луи де Бройля подчёркивают связь его научного мышления с французской ментальностью.
А.А. Еленкин в своей статье «Наука как продукт национального творчества» пишет: «Гений французского народа можно было бы охарактеризовать как «фантастический» позитивизм» [3: 13].
Интересное наблюдение!
|
|
|
Кентавроподобная волна-пилот хорошо согласуется с ним.
Она – нечто воображаемое, и вместе с тем – вполне верифицируемое.
И причуда, и явь.
Корпускулярно-волновой дуализм даёт простор для игры как ума, так и чувства.
3. Любимым камнем «Амаравеллы» был исландский шпат.
Расмус Бартолин открыл в процессе его исследования двойное лучепреломление.
Весьма философический эффект!
Раздвоения – и удвоения, дихотомии и – бифуркации: это ключевые алгоритмы сущего.
Бытие издревле видится двухполюсным.
Линия расслоения намечается по-разному.
У Платона она разделяет мир вещей (дольнее – преходящее – энтропийное) и мир идей (горнее – вечное – безэнтропийное).
Это здесь – это там.
Это наше – это иное.
Это посюстороннее – это потустороннее.
Великая поляризация!
Культура осциллирует на границе, проведённой Платоном – норовит взять и отсюда, и оттуда.
Ей жизненно нужен перепад этих уровней.
Благодаря нему образуется сильнейшая духоподъёмная тяга.
Монолитное – монотонное – монологичное: это не для культуры.
Ей любы различные би-, диа-, поли-.
Мир, который мы видим непосредственно – не весь мир.
Есть иномир.
Тяга к запредельному – подчас безотчётное томление духа по высшему и сокровенному – питают романтизм.
Символизм является поздней репликой романтизма.
Суть этих интенций точно схвачена Ф.И. Тютчевым.
О вещая душа моя!
О сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Символизм этот порог не перешагнул.
Он остался в положении предстояния.
Что таится за покрывалом Изиды?
Интуиция нащупывает сокровенное. Но свои впечатления художники передают на условном языке. Это именно символический язык.
Авангард пошёл дальше.
Трансцендировать – буквально означает «перешагивать».
Авангард этот сделает в прямом смысле слова: пересечёт порубежье, раньше проницаемое лишь для снов и предчувствий – и окажется внутри ноуменальной реальности.
Каждый мастер найдёт в её пределах собственный образ.
Обратим внимание на Любовь Попову (1889–1924). Она пытается проявить силовые поля Вселенной – её невидимые скрепы. Об этом свидетельствуют названия работ:
Динамическая конструкция (1916–1917)
Живописная архитектоника (1919)
Пространственно-силовое построение Пространственно-силовое построение Пространственно-силовое построение Пространственно-силовое построение Пространственно-силовое построение Пространственно-силовое построение (1921)
В принципе Любовь Попова и Александр Сардан решали одну задачу: высветить – и означить с помощью линий и красок – полевую структуру пространства, его незримые скрепы и каркасы.
|
|
|
Но сколь несхожи их стилистики!
Тем не менее подчеркнём общность: поля становятся предметом художнической визуализации – для искусства это революция.
Искони привязанное к миру вещества, оно восстанавливает – вслед за наукой – симметрию в картине мира.
Преодолевается односторонность!
Василий Кандинский – Казимир Малевич – Александр Родченко: это попытки оставить предметность за спиной – и продвинуться в беспредметность.
Далеко не всегда в этом устремлении художники искали поддержку науки. Тем не менее сходство результатов достигалось само собой.
Вот ньютоновские кольца расцвечиваются в приборах физика – вот нечто подобное рождается на холстах Робера Делоне, идеолога орфизма.
Исаак Ньютон – первопроходец.
Идя с палитрой по надёжному следу, Робер Делоне обогащает искусство – эстетически осваивает волновую реальность.
Существенное замечание: художник и учёный пересекаются в оптическом диапазоне.
Что естественней и тривиальней?
Причём здесь трансцендирование?
Радуга – роса на листе манжетки – грани хрусталя, играющие сонмом преломлений: это живописалось тысячи раз.
Феномены, эпифеномены!
Это ведь на виду.
Тогда как авангард коснулся ноуменальных глубин света и цвета.
Тут совсем другое.
Инфракрасное – и ультрафиолетовое: то, что между ними – экониша для нашего зрения.
С двух сторон оно чувствует непреложный упор.
Наука в конце ХIХ века рывком продвинулась и влево, и вправо от оптической полосы.
Отсчитаем от 1922 г. 34 и 27 лет соответственно.
1888 г.: Генрих Герц открывает радиоволны. Возможность общения на расстоянии производит впечатление чуда.
1895 г.: Вильгельм Рентген открывает Х-лучи – они тоже воспринимаются в метафизическом духе.
И радиоволны, и Х-лучи!
В них есть что-то авангардное.
Их открытие сродни поискам искусства.
И там, и здесь мы видим превозможение заданных границ – выход в неизвестную область.
Быть может, это самый впечатляющий параллелизм в истории культуры!
Наука и искусство работают в резонансе.
Вероятно, тогда этот унисон сознавался немногими – но теперь его красота и сила поняты адекватно.
Где прецеденты?
Их нет!
4. Дуализм Декарта – и корпускулярно-волновой дуализм Луи де Бройля: если тут и есть сходство, то сугубо системное.
Или методологическое.
Но это немало!
Добавим, что нельзя уйти от искушения соединить две этих формы дуализма – наложить их друг на друга.
Первая декартова субстанция – протяжение (res extensa) – материальна. Она занимает место в пространстве.
Значит, состоит из корпускул?
В пандан развиваемой теме выдвинем предположение: вторая субстанция – мышление (res cogitans) – может пониматься как система волн.
Или как пси-поле?
Спекулятивное понятие!
Но культура не может без таковых.
Подчас они обнаруживают свою эвристичность.
Сейчас мы играем в аналогии.
Это игра в бисер – по Г.Гессе: Das Glasperlenspie.
Продолжим рассуждать в игровом духе.
Человек – симбиоз двух субстанций. Homo sapiens своеобразно – на сложном биологическом уровне – воплощает в своём составе корпускулярно-волновую двойственность.
Смерть означает распад комплекса.
Корпускулы возвращаются в лоно природы – волны уходят за пределы пространства.
Это спорная контаминация двух идей.
Будем считать её данью поэзии.
5. Видимое и невидимое: это одна из важнейших оппозиций культуры.
Когда человек впервые уловил касание незримого?
Независимо от того, является источник этих ощущений чем-то объективным или всецело субъективным – мы вправе сказать со всем основанием: картина мира стала другой. Она чудодейственно углубилась – и главное: из одноуровневой сделалась двухуровневой – разделилась на две качественно различных сферы. Теперь на границе, разделяющей их, сосредоточились значительнейшие события и акции, связанные с жизнью духа.
Прежде всего это мистерии.
Цель их такова: проявить скрытое.
Не суть важно: она это делает имитационно (через игру, представление) – или пытается напрямую выйти в неведомое, мобилизовав для этого духоподъёмную тягу экстаза,
Скрытое прозревается в гадании.
Сколь изощрённые техники разрабатывались для этого!
Некоторые из них родственны искусству – предполагают образование форм, выразительно передающих потаённые смыслы.
Среди видов мантики назовём такие:
Сциомантия – гадание по тени.
Капномантия – гадание по дыму.
Церомантия – гадание по воску, выливаемому в воду.
Визуализация скрытого – или желание такового – здесь налицо.
Вызвав бытие из небытия, Бог задаёт изначальную дихотомию: вот видимый мир – вот мир невидимый.
Отношения между ними мыслятся разнообразно.
То нам кажется: граница – непреложна.
То она начинает сквозить: потусторонне просматривается – хотя и неотчётливо.
А то и вовсе два мира приходят во взаимодействие, как бы перемешиваясь – пронизая друг друга.
В последнем случае мы – жители двух миров: привыкаем к незримому, но действенному окружению – ведём с ним диалог. Кто-то убеждён в реальности такового – кто-то видит здесь развивающую игру.
Откуда говорил даймон Сократа? Этот голос навсегда вплёлся в культуру – никакой шум не может его забить.
Предстояние перед невидимым порождает одну из самых замечательных антиномий культуры.
В тезисе невидимое – недоступно.
Неприступно!
Единственное средство хоть как бы приблизиться к нему – апофатика.
Это язык отрицаний, вычитаний.
Не то, не то, не то!
Испытываешь чувство возвышенного.
Все другие регистры эстетического сознания отключаются начисто.
Нам предлагают «одним отъятием выявлять как таковую сокровенную красоту» [2: 747].
Это красота какого-то совершенно особого рода.
Она внечувственна?
В антитезисе утверждается: невидимое может проступать – облекаться в нечто доступное нашей сенсорике. Оно как бы адаптируется к ней, проявляя снисхождение к нашим скромным возможностям – идя нам навстречу.
При этом что-то теряется?
Искажается?
Невозможно сказать.
Это похоже на перевод с языка одной реальности на язык другой.
О степени адекватности мы судить не можем.
Ярким выразителем тезиса был Дионисий Ареопагит.
Изоморфизма между видимым и невидимым нет!
Оставьте мысль о каких-то подобиях.
Чем не подобнее, тем вернее, точнее.
Чем дальше, тем ближе.
Дионисий Ареопагит предлагает изографам принять «метод неподобных подобий» [2: 201].
Эта установка – экстремум парадоксализма.
Заметим: она предоставляет огромную свободу художнику – оправдывает его сколь угодно субъективное восприятие невидимого.
Ещё цитата:
«Таким образом священнописания Речений чтут, а не бесчестят небесные чины, изображая их в неподобных им формах и таким образом показывая, что они надмирно пребывают за пределами всего вещественного. А что неподобные образы возвышают наш ум лучше, чем подобные, я не думаю, что кто-либо из благоразумных людей стал бы оспоривать» [2: 57].
Обосновать антитезис доверим Павлу Флоренскому.
Ассист в его понимании – тонкие полоски золота, наложенные поверх левкаса – суть манифестация высшего.
Это излияние в мир нетварного света.
Замечательны эпитеты, подобранные для него исихазмом: неизрекомый – нерекомый – неречённый – неглаголемый – несказанный.
Вроде как по определению это излучение внечувственно.
Однако Григорий Палама уверяет нас: физическое зрение способно уловить его.
Ассисткой оно как бы усиливается.
Читаем у о. Павла:
Я понимаю тебя так, что в линиях разделки ты усматриваешь не видимые, но как-то познаваемые нами и далее прорастающие чувственный образ, первичные силы, образующие своим взаимодействием онтологический остов вещи. Действительно, тогда можно было бы говорить о разделке как о силовых линиях поля, формующего вещь. Так, это могли бы быть постигаемые умом, но чувственно не данные зрению линии давлений и натяжений [8: 119].
Сходный приём использует Александр Сардан.
Золото у него заменяется фольгой. Задача всё та же: выявить – вывести в наш мир – эманации первосущего.
Высветить скрытое – добраться до него с кистью и палитрой: вот одна из важнейших задач авангарда.
В этом контексте должны восприниматься светомузыкальные искания Микалоюса Чюрлёниса и Александра Сардана.
«Амаравелла» их продолжила.
Звук невидим.
Синестезия делает его зримым и хроматически, и линеарно.
Александра Сардана увлекала пластическая передача вибраций.
Арфа даёт один узор, орган – другой.
Мы видим это на полотнах мастера.
Сейчас речь идёт об акустике.
Но волновые уравнения едины для разных сред и субстанций.
Александр Сардан повторял знаменитые опыты Эрнста Хладни: когда песок реагирует на колебания, вызываемые движением смычка по краю пластины.
Намагниченные опилки дают схожие кружева.
Нечто подобное мы видим и на картинах Сардана.
У художника иной источник колебаний: гармония сфер.
Понятно, что мы говорим метафизически.
Но ведь попадаем в точку.
6. Процитируем всего несколько слов из эпохальной статьи Луи де Бройля 1923 г.: «волна, связанная с перемещением движущегося тела» [178].
Микротела!
Это внове – это впервые.
Французский физик здесь впервые связывает воедино две ипостаси материи.
Волна или частица: разделительный союз требует от нас жёсткого и однозначного выбора при решении проблемы света.
И волна, и частица!
Соединительный союз ведёт к широкому всевмещающему синтезу.
За переходом от одного союза к другому стоит целая эпопея.
Спор двух школ – волновой и корпускулярной – достиг большого напряжения.
Ньютон – Эйнштейн – Комптон: их аргументы в пользу корпускулярной теории не вызывали сомнения.
Гюйгенс – Френель – Юнг: убедительные опыты, поставленные ими, да свидетельствовали о волновой природе света.
Двойственность света: эта идея витала в воздухе.
Луи де Бройль не только сфокусировал её, но и расширил: дуалистична – в самой себе расщеплена на две ипостаси – вся физическая реальность.
Кентавроморфизм стал основой миропонимания.
Бытие обнаружило свою двузначность – двуслойность – двуплановость – двууровневость – двуаспектность.
Как если бы картину мира писали сразу два художника: один приверженец пуантилизма (пишет точечными мазками) – другой сторонник оп-арта (гонит по полотну волны).
Искусство подражает природе?
Осуществляет мимезис?
Тогда корпускулярно-волновой дуализм должен как-то отразиться в его практике.
Это мы и видим на картинах Александра Сардана.
Поля – волны – вибрации – колебания – суперпозиции – резонансы – интерференции: теперь это и предмет искусства, и его язык.
Революционно обновлённый язык!
Мир полей стал для Александра Сардана родной стихией.
Бесконечное число степеней свободы!
Это его ключевое свойство.
Его прерогатива.
Наш вещный мир взят в тиски разнообразными ограничениями.
Табу – запрет – лимитация: это его словарь – его специфика. Ныряя в океан полей, мы сбрасываем все шоры – развязываем все путы – раздвигаем все рамки – перерастаем все планки – опрокидываем все барьеры.
Это покуда мечтательный – грёзовидческий – мир.
Но художник обеспечивает подлинность переживаний.
7. Современник «Амаравеллы» Александр Гурвич развивал теорию биологического поля.
Он был виталистом.
Это совместимо: витализм и космизм.
Это просит синтеза.
Космос Платона – живой космос.
Он дышит.
В нём осуществляется обмен веществ.
Картина А.П. Сардана подводит нас к мысли о возможности полевых форм жизни.
Приглядываясь к полотну, мы угадываем в сетях пульсирующих линий загадочные формы и структуры, неисповедимо свидетельствующие о своей биологичности.
Это фауна?
Межпланетная – межзвёздная – межгалактическая фауна!
Быть может, мы когда-нибудь научимся создавать свои полевые копии – и будем выходить в открытый космос.
И перемещаться на субсветовых скоростях.
А потом и на сверхсветовых!
Фантастика?
«Амаравелла» причастна и к этому жанру.
ВМЕСТО ПРИМЕЧАНИЙ
1. МЫ ТОЖЕ ВОЛНЫ?
Формула для малых скоростей и больших масс.
Мы вправе распространить её на наш мир и на самих себя.
Кентавроморфизм практически не ощущается.
Но он есть!
Его не может не быть.
Это закон природы.
Это формула для релятивистских частиц.
В этом случае корпускулярно-волновой дуализм получает своё яркое и мощное выражение.
Длина волны де Бройля зависит от массы частиц.
Чем больше масса, тем меньше длина.
У макротел она настолько мала, что ускользает от наблюдения – ею можно пренебречь.
Это относится и к нам.
Но всё равно мы волны!
Всё равно кентавры в де Бройлевском смысле.
2. ДИФРАКЦИЯ Х-ЛУЧЕЙ
Теория должна обладать предсказательной силой. Так оно и получилось с идеей де Бройля. В 1928 г. – спустя 4 года после того, как она была чётко сформулирована – Клинтон Дэвиссон и Лестер Джермер направили пучок рентгеновских лучей на кристалл никеля. Тот сыграл роль дифракционной решётки. И что же? Искомая картина была получена.
Рентгеновские лучи дифрагируют – выражаясь простецки, они наполовину волны.
Область действия закона де Бройля была экспериментальна расширена. Прогностический потенциал идеи!
Таковой несут и многие картины Александра Сардана.
3. ПОЭТИКА РАДИОВОЛН
Джеймс Максвелл разработал электронную теорию света.
Генрих Герц подтвердил её экспериментально. Он показал: электромагнитные волны способны к отражению, дифракции, интерференции, поляризации.
Совсем как свет.
Может, он является их частью?
Так и вышло.
Вездесущие радиоволны: физическое явление поначалу воспринималось как нечто магическое – уходило от рассудочного понимания.
В картине А.П. Сардана «Маяки Земли и сигналы из космоса» (1926) воспета космическая радиосвязь.
Владислав Ходасевич писал:
О, если бы вы знали сами,
Европы тёмные сыны,
Какими вы ещё лучами
Неощутимо пронзены!
Это новое в мироощущении человека: понимание, что среда обитания изменилась – что в ней появилась таинственная незримая составляющая.
«Амаравелла» отразила эпохальные перемены.
4. ПОЛЕМИКА ФЕОФАНА ЗАТВОРНИКА И ИГНАТИЯ БРЯНЧАНИНОВА О ПРИРОДЕ АНГЕЛОВ
К вопросу о видимом и невидимом имеет прямое отношение спор двух великих святителей.
Игнатий считал: невещественен только Бог.
Всё тварное так или иначе причастно материи, пространству и времени.
Ангелы тут не исключение.
Ангелы суть существа, ограниченные временем и пространством, следовательно, имеющие свой наружный вид. Безвидным может быть только ничто и бесконечное существо: бесконечное существо потому безвидно, что, ни в каком направлении не имея предела, не может иметь никакого очертания; а ничто безвидно, как не имеющее никакого бытия и никаких свойств. Напротив того, все существа ограниченные, самые великие и самые малые, как бы ни были тонки, имеют свои пределы. Эти-то пределы, или концы существа, составляют его очертание, а где очертание — там непременно вид, хотя бы мы нашими грубыми очами и не видели его [С. 307].
Феофан занимал альтернативную позицию.
«Амаравелла» в этом диалоге заняла позицию Игнатия.
Она обращалась к теме ангелов. Вспомним их назначение: вестники, посланники.
Откуда?
Из будущего.
Чтобы коммуникация этого типа стала реальной, необходима сверхсветовая скорость – Альберт Эйнштейн показал, что в этом случае инверсируется причинность. Это значит, что следствие опережает причину – в настоящее передаётся информация о том, что ещё не сбылось в нашей системе отсчёта.
Разовьём это фантастическое невероятие: ясно, что через релятивистский рубеж нельзя перебросить что-то вещественное, телесное – это могут сделать лишь какие-то особые волны.
Их генерируют ангелы?
«Амаравелла» заглядывала в грядущий день, используя тахионные – сверхсветовые – линии связи?
Наше воображение получает мощный разгон.
Это самоценно.
5. СКРЫТЫЕ ПАРАМЕТРЫ
Вероятностный дух квантовой физики смутил приверженцев классической картины мира.
В ней царит причинность.
Ясная и стройная – линейная – прозрачная – однозначная причинность!
Культовое отношение к ней идёт от архитекторов античного космоса.
И вдруг основание под ним зашаталось!
Соотношение неопределённостей – вместо чётких каузальных зависимостей.
Неприятие этой ситуации заставило Дэвида Бома искать так называемые скрытые параметры.
Он хотел сказать: если копнуть глубже – за метку, поставленную Н. Бором и В. Гейзенбергом – то под хаотической игрой вероятий всё-таки пробрезжит что-то устойчивое.
Дэвид Бом востребовал идеи Луи де Бройля.
Восстановление утраченной гармонии он пытался поручить волнам-пилотам.
Хотел заставить их двигаться по правилам, близким тем, какие приняты в макрокосмосе?
Это спорно.
Однако поиск скрытых параметров крайне интересен в философском плане.
По сути это что-то трансцендентное.
То бишь находящееся за гранью эмпирии.
Это Бог, который не играет в кости?
Дэвид Бом сдружился с индийским философом Кришнамурти.
Как и Николай Рерих, он имел в своих истоках теософию – учение Е.П. Блаватской. Нет сомнения: для «Амаравеллы» скрытые параметры существовали – но на правах чего-то скорее поэтического и романтического, чем строго научного.
«Амаравелла» уважала позитивистское правило демаркации: это – физика, это – метафизика.
Новая научная картина мира была принята мастерами безоговорочно.
Когда им казалось, что её рамки тесноваты, они выходили за предел – обращались к запредельному.
Это вненаучно?
Но законно для искусства.
6. ВО СЛАВУ ПОСТОЯННОЙ ПЛАНКА
Квант действия!
Это 1900-й год.
Открытие, ставшее переломным – в корне изменившей картину мира.
Оно сыграло роль эвристики в разработке А. Эйнштейном теории фотоэффекта.
Квантовый – дискретный – корпускулярный: ясно, что эти понятия продолжают ньютоновскую линию в понимании света – она диаметрально противоположна поиску Луи де Бройля.
Конечно же, учёный не встал в оппозицию, посмотрев на проблему шире: и Макса Планка, и А. Эйнштейн – казалось бы, людей из другого лагеря – он превратил в союзников.
Луи де Бройль смог планковское действие преобразовать в аналог фазы волны.
Стало ясно: h работает на обе концепции.
Появилась возможность объяснить с помощью квантов явления интерференции.
До Луи де Бройля это казалось немыслимым – чем-то абсурдным.
Александра Смык пишет: «Таким образом, постоянная Планка явилась величиной, объединяющей корпускулярные и волновые представления» [29].
Картина А.П. Сардана содержит в себе эту двуоборотность.
Что мы видим?
Своего рода интеллектуальный бипедализм!
Задействованы две опоры.
Художник и квантует, и связывает.
Он являет нам гармонию прерывного и непрерывного, дискретного и континуального.
7. МУДРОСТЬ АЛЬБЕРТА ЭЙНШТЕЙНА
Первооткрыватель фотонов – значит, по определению носитель корпускулярной парадигмы – решительно поддержал волновую революцию Луи де Бройля.
25 ноября 1924 года в Сорбонне состоялась защита диссертация молодого учёного по теме «Исследования по теории квантов».
Работа вызвала дискуссию.
А. Эйнштейн одобрил её.
Это эллинская закваска?
Эстетически окрашенное приятие гармонии противоположностей?
Интересно в данном контексте вспомнить позицию Эрвина Шрёдингера. Он ярко развил идеи Луи де Бройля – но сделал крен в сторону волн: по сути полностью оторвал их от частиц.
Однобокость!
По сути это уже не дуализм, а что-то совсем другое.
Волновой монизм?
Может и так.
Дуализм света – дуализм всего электромагнитного спектра – наконец, дуализм вещества, взятого в своём полном охвате: экспериментальная диалектика Луи де Бройля прекрасна в своей неостановимой экспансии.
8. ОПТИКО-МЕХАНИЧЕСКАЯ АНАЛОГИЯ
Это движется частица в силовом поле – а это распространяется волна в неоднородной среде.
Сколь разные процессы.
Однако Уильм Гамильтон объединил их на основе вариационного принципа: в обоих случаях природа действует экономно – оптимально – так и тянет сказать: целесообразно.
Ещё Пьер Ферма доказал: свет движется кратчайшим путём.
Хотите увидеть здесь водящую руку?
Отсюда – телеология.
То бишь учение: о присутствии в природе промыслительной силы.
Разве не родственно русской софиологии?
Пьер Ферма вывел свой принцип для геометрической оптики.
Она игнорирует волновые свойства света.
Но вот Уильям Гамильтон показывает: геометрическая оптика – предельный случай волновой оптики для малых длин волн.
Здесь уже брезжит кентавроморфизм.
Оптико-геометрическая аналогия содержит в себе зародыш корпускулярно-волнового дуализма.
Схожие интенции Александр Сардан выразил по-своему.
Потоки частиц и колебания волн пересекаются в его полотнах спонтанно.
Ничего нарочитого!
Программные установки отсутствуют.
Художник нутром уловил двоение бытия.
Его вела интуиция.
Он не иллюстрировал науку – он оказался в одной струе с нею.
Отсюда поразительные совпадения.
Прорывы Луи де Бройля – и озарения Александра Сардана: это рядом.
Это навсегда вместе!
9. ЭФФЕКТ КОМПТОНА
Слева – ньютонианцы (за корпускулы!), справа – гюйгенсианцы (за волны!).
Перетягивание канатов длилось три века.
Консенсус был найден в принципе дополнительности.
Contraria sunt complementa.
В 1923 г. великое противостояние воспроизвелось кратко и динамично.
Но уже в атмосфере согласия.
При экспериментах с рентгеновскими лучами был открыт эффект Комптона.
Почему фотоны, проходя сквозь кристалл никеля, в определённых случаях не интерферируют?
Причём длина их волны – вопреки предсказаниям теории – возрастает.
Это можно понять, признав наличие корпускулярного компонента в Х-лучах – Исаак Ньютон и Альберт Эйнштейн обретают в лице Артура Комптона верного союзника.
Но противника по сути уже нет.
Вместо битвы – полный мир.
Синхронно с опытами Артура Комптона его французский коллега Луи де Бройль ищет своё компромиссное двойное решение.
Гармония природы раскрывается в новом развороте.
Эффект Комптона укрепляет идею корпускулярно-волнового дуализма.
Голоса двух учёных, представляющих альтернативные парадигмы, слышатся нам в картине А.П. Сардана «Дары Вселенной».
Обоюдность pro et contra!
Дополнительность!
Диадность!
Холст превращается то в дифракционную решётку, то в экран для регистрации фотоэффекта.
Впрочем, надо ли буквалистски переводить на физический язык содержание картины?
Ну да, мы видим ажурную сеть волн, колебаний – и с удивлением наблюдаем за тем, как в их игре формируется вещный, структурно устойчивый мир.
Мастер следил за научной полемикой?
Это имело место – но не доминировало: порой мастер шёл впереди точного знания.
Своим наитьем он уловил волнение материи.
И одновременно – её квантованность.
Наука работала на тех же направлениях.
Отсюда – созвучье.
Отсюда – правомерность наших сопоставлений.
Они кажутся рискованными?
Но мы убеждены: в них – истина.
Неожиданная – парадоксальная – антиномическая ист
|
|
|
