Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Некоторые размышления по поводу




терминов “речевой жанр”

и “риторический жанр”

С развитием прагматики, риторики, а в последнее время и становлением новой отрасли языкознания — речеведения (М.Н. Кожина, Т.В. Шмелева) все большее внимание лингвистов привлекает изучение не только и не столько отдельных речевых актов и целостных текстов, сколько речевых жанров. При этом большинство современных лингвистов опирается при изучении жанров на работы М.М. Бахтина. Появляется ряд теоретически важных статей Т.В. Шмелевой, М.Ю. Федосюка, выходит специальный сборник “Жанры речи”, учебное пособие “Социопрагматический аспект теории речевых жанров”, обращается внимание на принципиальную разницу информативных и фатических жанров, создаются и дискутируются разные принципы их классификации. Однако при этом не всегда отчетливо разграничиваются собственно жанр и отдельный речевой акт, речевой и риторический жанр.

Очевидно, что при классификации обиходно-бытовых, а не литературных жанров, это не всегда легко сделать. При этом существенно также и разграничение точек зрения говорящего - адресанта и слушающего — адресата. См., например, спор о том, являются ли речевыми жанрами похвальба, комплимент, флирт и т. д., в которых разница этих точек зрения особенно велика [Седов, 1997; Федосюк, 1997]. Затрудняет изучение подобных феноменов общения и неизбежная мена ролей адресанта и адресата в любом естественном разговоре.

Никак не претендуя на решение всех этих сложных вопросов, попытаемся высказать некоторые соображения, связанные с разграничением речеведения и риторики, ее частной составляющей — обыденной риторики.

Думается, что речевой жанр сложился не в лингвистических теориях, а в реальном восприятии бытового общения, прежде всего с точки зрения получателя речи, отсюда и похвальба, и комплимент, и лесть (спорные с точки зрения М.Ю. Федосюка жанры) воспринимаются именно как речевые жанры: “это просто похвальба”, “это явная лесть”, “Спасибо за, комплимент, но я-то понимаю…” и т. д.

В некоторых случаях точки зрения адресанта и адресата расходятся, хотя само восприятие жанра, очевидно, остается принципиально единым. Речь в данном случае идет о всем известных фактах, когда просьба, с точки зрения адресанта выраженная в более вежливой, “более мягкой” форме косвенной просьбы (Надо бы за хлебом сходить; Форточку бы открыть), воспринимается адресатом как “изощренный диктат”.

В отличие от речевого акта речевой жанр может быть выражен рядом предположений, т. е. рядом речевых актов. Так, та же просьба может быть выражена не только императивной или вопросительной конструкцией в виде одного предложения, с добавлением каких-то формул вежливости (пожалуйста) или без них, но и рядом предложений (Открой, пожалуйста, форточку. Я тебя очень прошу; Будь так добра. Открой, пожалуйста, форточку. Я тебя очень прошу), может включать в себя фактически несколько речевых актов, выражающих и просьбу, и отношение к адресату (Доченька, родненькая, открой, пожалуйста, форточку…), но в восприятии адресата оставаться одним речевым жанром — просьбой.

Адресант сознательно или неосознанно, но всегда строит свою речь так, чтобы речевой жанр был воспринят адресатом правильно. Это не означает, что не бывает речевых неудач (см. их типологию в ряде работ), в том числе и жанрового свойства (просьба воспринята как приказ или как замечание, комплимент обидел, похвальба или лесть сразу же распознаны как таковые и т. д.). Конечно, чаще всего в коммуникативной неудаче виноват именно говорящий, хотя возможны и случаи вины адресата (слушал невнимательно, был заранее предвзято настроен и т. д.).

Однако иногда адресант вынужден (или стремится к этому без особой нужды) мобилизовать для успеха коммуникации все свои и данного языка возможности, именно построить высказывание или их ряд с его точки зрения наиболее эффективным способом. В этих случаях, очевидно, можно говорить не только о речевых, но и о риторических жанрах. Н.И. Формановская в своей книге “Речевой этикет и культура общения” приводит пример такого построения просьбы, какой, видимо, можно отнести не только к речевому, но и к риторическому жанру просьбы: Наталья Ивановна, если Вам не трудно, прочитайте, пожалуйста, рукопись моей статьи — я на следующей неделе должен сдать ее в журнал [Формановская, 1989: 64].

Очевидно, один и тот же жанр может быть чисто речевым при отсутствии специально спланированного, сознательно использованного построения речи и употребления в ней определенных языковых средств и риторическим — в случае сознательного планирования и употребления тех или иных средств (подчеркнутая вежливость просьбы, подчеркнутая императивность приказа и т. д.).

Не всякий речевой жанр является и риторическим даже в потенции: вряд ли возможно (во всяком случае это не типично) строить ссору. Очевидно, что ее возникновение не планируется заранее и, за исключением очень редких случаев, не подбираются заранее наиболее обидные или грубые слова. В этом отношении особенно показательно, что ссора может возникнуть не только с участием в ней личностей, для которых характерны типы инвективных стратегий речевого поведения в условиях конфликтной ситуации; но и с участием личностей, для которых характерны куртуазные и рационально-эвристические стратегии [Седов, 1997]. Думается, что это не стратегии ссоры, а именно общие стратегии речевого поведения, проявляющиеся и в ссоре. Может быть, даже не стратегии, а типы речевого поведения. Таким образом, ссора — речевой жанр с точки зрения адресата и наблюдателя (особенно наблюдателя), но не риторический жанр.

Видимо, невозможен и риторический жанр похвальбы, придирки, поскольку, как совершенно справедливо замечает М.Ю. Федосюк, “говорящие не заинтересованы в их адекватной квалификации адресатами” [Федосюк, 1997a: 86]. Добавим, что ни похвальба, ни придирки не планируются заранее с точки зрения их построения или выбора языковых средств. Наоборот, очень часто они возникают даже не в соответствии с желаниями говорящего (хотел просто рассказать о чем-то, а получилась похвальба; просто прореагировал на какое-то слово или действие собеседника, а это было воспринято как придирка).

Несколько иначе обстоит дело с лестью. Конечно, М.Ю. Федосюк прав, говоря, что адресант не заинтересован в ее адекватной квалификации адресатами, однако было бы неправильно полагать, что лесть — коммуникативная неудача адресанта (коммуникативная неудача возникает в случае грубой лести, распознанной как таковая тем, кому лесть адресована), чаще всего она воспринимается благосклонно, даже если то, что это лесть, воспринимается. Следовательно, она оказывается эффективной, цель достигается. Очевидно, что благосклонно скорее будет воспринята не грубая, а тонкая лесть, поэтому она тщательно адресантом продумывается, планируется, а следовательно, во всяком случае с точки зрения адресанта это именно жанр, причем риторический. С точки зрения адресата можно говорить о речевом жанре лести (если она распознана) и риторическом, если она заранее спланирована так, что даже будучи распознанной адресатом, принимается им благосклонно (Я понимаю, что Вы мне просто льстите, но, каюсь, Ваши слова приятны).

Все человеческое общение осуществляется в речевых жанрах, их изучение необходимо. Сомнение может возникнуть только по отношению к обучению речевым жанрам. Очевидно, обучать можно только тем из них, которые одновременно являются или хотя бы могут быть и риторическими. Нельзя обучать ссоре, она возникает спонтанно (случаи намеренно организованной ссоры возможны, но являются исключением), нельзя ее заранее планировать (но можно и нужно обучать риторическим умениям предотвращения ссоры, выхода из нее, см., например, соответствующий риторический прием в книге Н.И. Формановской “Коммуникативно-прагматические аспекты единиц общения” [Формановская, 1998: 298]), нет нужды обучать похвальбе, придиркам, но нужно обучать риторическим умениям добиваться желаемого (сообщать об успехах, обращать внимание собеседника на что-то нежелательное в его поступках и т. д.) так, чтобы это не выглядело похвальбой или придиркой. Обучать надо, видимо, все-таки риторическим жанрам, а изучать как риторические, так и речевые.

В связи с этим остановимся еще на одном жанре. Огромную роль в жизни человека играет не только информативное, но и фатическое общение, изучение которого только начинается, но уже есть плодотворные подходы к классификации фатических жанров (А. Вежбицка, Т.Г. Винокур, В.В. Дементьев и др.). Среди фатических жанров выделяются не только ссора, комплимент, флирт, но и светская беседа, а для современного повседневного общения более типичная дружеская болтовня (или даже треп), которую трудно назвать светской (для светской беседы характерна меньшая непринужденность, более далекие отношения между общающимися, бóльшая заданность, планируемость). Светская беседа — не только речевой, но и риторический жанр, тогда как дружеский трёп — разговор ни о чем, то есть развивающийся без всякого плана, скользящий с одной темы на другую, хотя и включающий информационные куски, но по сути являющийся все-таки именно фатическим жанром, т. к. главной целью такого разговора является не обмен какой-то информацией, а именно поддержание отношений. Такой разговор заранее никак не планируется, в нем невозможно выделить ни стратегии, ни тактики, поскольку все зависит не от одного из говорящих, а только от кооперации общающихся. Его нельзя считать риторическим, это только речевой жанр. В быту он обозначается или существительными “болтовня”, “треп” или глагольными дескрипциями “пришла поболтать”, “давай поболтаем”.

Таким образом и среди информативных и особенно среди фатических жанров следовало бы различать и при их изучении разграничивать речевые и риторические жанры.

 

ЛИТЕРАТУРА

Арутюнова Н.Д. Жанры общения // Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1998.

Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

Вежбицка А. Речевые жанры // Жанры речи. Саратов, 1997.

Винокур Т.Г. Информативная и фатическая речь как обнаружение разных коммуникативных намерений говорящего и слушающего // Русский язык в его функционировании: Коммуникативно-прагматический аспект. М., 1993.

Винокур Т.Г. Говорящий и слушающий: Варианты речевого поведения. М., 1993.

Дементьев В.В. Фатические и информативные коммуникативные замыслы и коммуникативные интенции: Проблемы коммуникативной компетенции и типология речевых жанров // Жанры речи. Саратов, 1997.

Дементьев В.В., Седов К.Ф. Социопрагматический аспект теории речевых жанров. Саратов, 1998.

Долинин К.А. Проблема речевых жанров через сорок пять лет после статьи Бахтина // Русистика: лингвистическая парадигма конца XX века. СПб, 1998.

Кожина М.Н. Речеведенский аспект теории языка // Stylistyka VII. 1998.

Речеведение: Теоретические и прикладные аспекты / Составитель — Т.В. Шмелева. Новгород, 1996.

Седов К.Ф. Внутрижанровые стратегии речевого поведения: “ссора”, “комплимент”, “колкость” // Жанры речи. Саратов, 1997.

Федосюк М.Ю. Нерешенные вопросы теории речевых жанров // Вопросы языкознания, 1997, № 5.

Федосюк М.Ю. Исследование средств речевого воздействия и теория жанров речи // Жанры речи. Саратов, 1997 (Федосюк 1997а).

Формановская Н.И. Речевой этикет и культура общения. М., 1989.

Формановская Н.И. Коммуникативно-прагматические аспекты единиц общения. М., 1998.

Шмелева Т.В. Речеведение в поисках теории // Stylistyka VII. 1996.

Шмелева Т.В. Модель речевого жанра // Жанры речи. Саратов, 1997.

В.В. Дементьев

Вторичные речевые жанры

(онтология непрямой коммуникации)

 

Кроме прямой коммуникации, существует большое количество разновидностей непрямой коммуникации. Например:

(1) Не могли бы вы открыть окно?;
(2) А. — Нет, мне ее лекции не нравятся // Ну и что, что гладко говорит // И вообще я ее не люблю. Б. — Несчастная М.И.! Она не переживет, если узнает [пример О.П. Ермаковой];
(3) Женщина определенного рода занятий;
(4) Ах, Эривань, Эривань! Не город — орешек каленый! Улиц твоих большеротых Кривые люблю вавилоны (О. Мандельштам);
(5) Ковбой. — Не хотите ли посмотреть конюшню? Девушка. — Ах, я с детства обожаю конюшни! [пример Э. Берна];
(6) (ЖЕНА ПАВЛА ИВАНОВИЧА ГОВОРИТ ПО ТЕЛЕФОНУ). Жена. — Вот здесь присутствует Тетерин... Нет, Геннадий Яковлевич, обязательно. Вот здесь присутствует Тетерин. Теперь он нам заменит вас. Но первым скажет он: потеря, что покидаете вы нас... Невосполнимая потеря? Но это же не в рифму... Павел Иванович. (БЕРЕТ ТРУБКУ) — Дай, пожалуйста. (В ТРУБКУ) Здравствуйте. Это муж. Есть вариант, послушайте: Теперь назначен к нам Тетеря, И каждый здесь, конечно, рад. Давайте дружно мы теперя Тетерю поцелуем в зад. (КЛАДЕТ ТРУБКУ; ЖЕНЕ) По-моему, хорошо, и в рифму. И товарищу Тетерину наверняка понравится. Жена. — Ты что наделал? Это же он, сам Тетерин. Павел Иванович. — Тем лучше! (Г. Данелия, “Слезы капали”)

Высказывания, подобные примеру (1), рассматриваются в лингвистике как косвенные директивные иллокутивные акты. (2) можно определить как иронию, (3) эвфемизм, (4) троп, (5) флирт. Дать же однозначное определение (6) весьма сложно.

Прежде чем анализировать эти примеры, попытаемся сформулировать определение непрямой коммуникации, которое позволило бы рассматривать (1) — (6) в одних и тех же категориях.

Непрямой коммуникацией считаем формальную и содержательную осложненность речи, при которой в связи между означающим и означаемым обоими участниками коммуникации отчетливо ощущается отступление от конвенции.

Чаще всего отступление от конвенции (количественные и качественные показатели которого могут значительно варьироваться) означает связь означающего одного знака и означаемого другого знака (диаду из двух языковых сущностей). Относится к непрямой коммуникации и более редкое явление — когда данное означающее не принадлежит ни одному из существующих в языке знаков (например, нулевой знак или невербальное средство коммуникации) или данное означаемое не может быть выражено никаким прямым языковым средством (например, ирония).

Связь означающего одного знака с означаемым этого же знака (т.е. связь внутри одного знака) как правило воспринимается как первичная, конвенциональная, однако важнее для процесса коммуникации связь между означающим1 и означаемым2 — именно характер этой связи определяет характер непрямой коммуникации, разнообразие же типов этой связи является главной причиной неоднородности пространства непрямой коммуникации.

Адекватная интерпретация непрямой коммуникации возможна только при условии определенной осложненности некоторых параметров ординарной коммуникативной ситуации. Иначе говоря, интерпретативная деятельность Адресанта в случае непрямой коммуникации всегда осложнена некоторым промежуточным (между формальной и содержательной сторонами речи), но обязательным содержательным компонентом.

Пространство непрямой коммуникации в его целом, к сожалению, не получило достаточного теоретического осмысления в лингвистике. Рассматривались лишь некоторые отдельные участки этого пространства.

Отметим, что один из таких участков весьма четко обозначен М.М. Бахтиным посредством понятия “вторичный речевой жанр”, и важным шагом на пути к осмыслению непрямой коммуникации в целом нам представляется широкое рассмотрение проблемы вторичных речевых жанров в аспекте категорий современного социопрагматического жанроведения. В частности, широкое рассмотрение проблемы вторичных речевых жанров объясняет семиотический, стилистический и очень важный культурологический аспекты непрямой коммуникации.

Напомним концепцию М.М. Бахтина, изложенную в ставшей классической статье “Проблема речевых жанров”, а также в других его работах: “Вторичные (сложные) речевые жанры — романы, драмы, научные исследования всякого рода, большие публицистические жанры и т.п. — возникают в условиях более сложного и относительно высокоразвитого и организованного культурного общения (преимущественно письменного): художественного, научного, общественно-политического и т.п. В процессе своего формирования они вбирают в себя и перерабатывают различные первичные (простые) жанры, сложившиеся в условиях непосредственного общения. Эти первичные жанры, входящие в состав сложных, трансформируются в них и приобретают особый характер: утрачивают непосредственное отношение к реальной действительности и к реальным чужим высказываниям; например, реплики бытового диалога или письма в романе, сохраняя свою форму и бытовое значение только в плоскости содержания романа, входят в реальную действительность лишь через роман в его целом, то есть как событие литературно-художественной, а не бытовой жизни. Роман в его целом является высказыванием, как и реплика бытового диалога или частное письмо (он имеет с ними общую природу), но в отличие от них это высказывание вторичное (сложное)” [Бахтин, 1996: 161-162].

В книге о Франсуа Рабле М.М. Бахтин писал об “амбивалентных” жанрах проклятия / похвалы, оскорблений, божбы, имевших важное сакральное значение в средневековой карнавальной речи (они выступали “своего рода формулами откровенной правды” [Бахтин, 1990: 35]) и утративших его в современной речи: “...от этого амбивалентного возрождающего смысла в современных ругательствах почти ничего не осталось, кроме голого отрицания, чистого цинизма и оскорбления. <Хотя в них> как бы дремлет смутная память о былых карнавальных вольностях и карнавальной правде” [Бахтин, 1990: 35].

Здесь следует вспомнить также переакцентуацию, о которой М.М. Бахтин писал в статье “Проблема речевых жанров”: “речевые жанры вообще довольно легко поддаются переакцентуации, печальное можно сделать шутливо-веселым, но в результате получается нечто новое (например, жанр шутливой эпитафии)” [Бахтин, 1996: 192]. Из последней цитаты видно, что переакцентуация представляет собой явление, достаточно близкое вторичным РЖ. При этом она, по-видимому, не сводится к неким первоначальным колебаниям, обозначающим в истории языка начало пути от первичных жанров ко вторичным. Упоминание Бахтиным “ жанра шутливой эпитафии” позволяет говорить как о несобственном употреблении существующего жанра, так и о создании нового жанра[6].

Нетрудно заметить, что особое внимание Бахтиным уделяется такому аспекту непрямой коммуникации, как явление передачи чужой речи (несобственно-прямая речь и косвенная речь). Сама сущность явления вторичного РЖ по Бахтину заключается в “условном разыгрывании речевого общения и первичных речевых жанров” [Бахтин, 1996: 174][7]. При передаче чужой речи “и целые высказывания и отдельные слова могут сохранять свою чужую экспрессию, но могут и переакцентуироваться (иронически, возмущенно, благоговейно и т.п.), чужие высказывания можно пересказывать с различною степенью их переосмысления” [Бахтин, 1996: 196]. Таким образом, передача чужой речи при помощи формул косвенной речи требует от Адресанта множественной интерпретации, в отличие от прямой речи, просто воспроизводящей чужую речь (Павел сказал: “Завтра приеду” — тут Адресанту нечего “додумывать”). Тем самым косвенная речь относится к НК[8]. Ее “диадная” сущность состоит в некоторой принципиальной разнородности, “разнопринадлежности” структурных составляющих. Так, “прямой” можно считать синтаксическую конструкцию, в пределах которой существуют отношения типа: а) “Я ~ «МОЯ» речь”; б) “Окружающий мир ~ место в нем некоторого объекта («ОН»)”. Соответствующие трансформированные, косвенные модели оформляют отношения: а) “Я ~ чужая речь”; б) “Окружающий мир ~ объект, который является «МОЕЙ» речью”.

 

Концепция вторичных РЖ (как и РЖ в целом) не разработана М.М. Бахтиным в виде завершенной теории. Попытаемся сформулировать ряд проблемных вопросов данной предметной области, которые, как нам представляется, в первую очередь требуют своего решения.

Прежде всего таким проблемным вопросом является проблема типизации: Бахтин почти ничего не говорит о возможности типологизации “переакцентуации” и классификации вторичных РЖ. (Очевидно, например, что реплика в романе, переосмысленная как вторичный РЖ, и отношения между просьбой и молитвой представляют собой разные типы переакцентуации).

Остальные проблемы в значительной степени обусловлены первой. Сформулированные М.М. Бахтиным принципы разграничения первичных и вторичных речевых жанров не позволяют определить, какого рода связь сохраняется у вторичного жанра с первичным (возможен ли “возврат” к первичному жанру или данная связь существует только на периферии жанрового сознания коммуникантов, как своеобразная “память жанра”?). Возможно, характер данной связи и следует считать тем критерием, который позволяет отграничивать “переакцентуацию” от собственно вторичных РЖ. При этом, однако, остается неясным вопрос о том, насколько переход из первичных речевых жанров во вторичные обусловлен ситуативно?

Несправедливо было бы говорить, что в современной лингвистике ничего не делается для решения данных вопросов. Проблема первичных и вторичных речевых жанров уже получила некоторое рассмотрение в жанроведении, причем решается она в трех разных направлениях.

1. Первое направление, наиболее близкое по духу к идеям Бахтина, понимает вторичный РЖ как онтологически производный от первичного. Вторичный РЖ отличает от первичного сфера функционирования, или стилистическая обработка. Так, согласно Н.В. Орловой, одним и тем же речевым словом обозначаются признание в суде и признание в любви; исповедь в церкви, исповедь, адресованная близкому человеку, и исповедь как жанр публицистики (ср. “Исповедь на заданную тему” Б. Ельцина). В то же время нередко разные речевые слова описывают одни и те же речевые действия. Ср. бытовую угрозу и ультиматум, просьбу и ходатайство, речевые действия, выражаемые глаголами порицать и ругать. “Очевидно, — пишет Н.В. Орлова, — что слова в парах различаются лишь стилистической маркированностью одного из них, а описываемые ими высказывания (тексты) соответствуют понятиям первичного <в РР> и вторичного <в книжных стилях> жанров М.М. Бахтина” [Орлова, 1997: 51-52]. В отношениях первичных ~ вторичных речевых жанров состоят, например, молитва и просьба; шутка, бытующая в разговорном общении, и книжные бурлеска и велеризм (см. статью Ю.В. Щуриной в настоящем сборнике); экзаменационный и риторический вопросы — и информативный диалог (make-know discourse); обмен мнениями с целью принятия решения или выяснения истины (make-believe discourse) — и “Диалог” Платона [Арутюнова, 1992: 52-53]. Вл. Барнет усматривает “отношения производности” между письменными и соответствующими устными жанрами научной речи (например, жанр устного реферата можно рассматривать как производный от жанра письменного реферата): “Со значительными ограничениями такое утверждение действительно применимо к отношению “раздел монографии — лекция”, “рецензия — дискуссионное выступление” и вызывает сомнение в отношении пары “инструкция — консультация”, отношение которых является в значительной степени свободным” [Барнет, 1985: 129]. Аналогично понимает вторичные РЖ Т. Добжиньска, при этом она считает, что само бахтинское противопоставление “первичные — вторичные РЖ” имеет два разных значения. В первом первичные жанры понимаются как “разговорная” основа вторичных.[9] Ср. перенесение в поэзию жанровых структур сакрального языка (молитвы, мольбы, гимны в польской поэзии времен I и II мировых войн); литературные адаптации публицистических жанров (репортажи, хроники происшествий, реклама в поэзии футуризма). Второе значение “вторичных речевых жанров” и есть бахтинская “переакцентуация”. Например, псалмы, опирающиеся на мотив “преследования невинного”, первоначально были связаны с практикой “божьего суда” (обвиняемый ждал приговора, а перед этим жаловался на преследователей и просил снять с себя вину). Формы мольбы этого типа утратили свое архаичное институциональное назначение и изменили жизненный контекст: они стали формой молитвы-мольбы [Dobrzyńska, 1992: 78-80].

2. Вторичный РЖ понимается как тип текстов, прежде всего диалогических, структурным элементом которых выступает первичный РЖ (речевой акт). М.Ю. Федосюк выделяет “элементарные” и “комплексные” жанры [Федосюк, 1997: 104], А.Г. Баранов [Баранов, 1997: 8] и Ст. Гайда (см. его статью в настоящем сборнике) — “простые” и “сложные”.

Это направление относительно хорошо разработано, однако в целом проблема структуры РЖ еще далеко не решена (см. [Дементьев, Седов, 1998: 8-22]). Именно “композиция РЖ” (согласно Бахтину, — “определенные типы построения целого, типы его завершения, типы отношения говорящего к другим участникам речевого общения” [Бахтин, 1996: 179]) традиционно считалась важнейшим аспектом высказывания. Данное направление жанроведения активно использует достижения лингвистики текста, в которой РЖ обычно понимается как системно-структурный феномен, представляющий собой сложную совокупность многих речевых актов, выбранных и соединенных по соображениям некой особой целесообразности и относящихся к действительности не непосредственно, а через РЖ в целом. В центре внимания оказываются закономерности “вынуждения” появления РА (предыдущими РА, собственной прагматической валентностью, контекстом ситуации, а также социальными и психологическими мотивами каждого из коммуникантов) — ср. понятие “минимальной диалогической единицы” А.Н. Баранова и Г.Е. Крейдлина [1992: 82-84], тематические прогрессии и другие модели “горизонтального” типа, обеспечивающие, главным образом, связность речевых произведений.

3. Концептуально ближе к идее РЖ как системно-структурного речевого образования “вертикальные” модели, обеспечивающие цельность текста. Данное направление связывает первичные и вторичные РЖ с уровнями абстракции текстовой деятельности. Например, А. Вежбицка говорит о “речевом жанре”, “речевом акте”, “иллокутивном компоненте” [Вежбицка, 1997: 109]. На иерархию из трех сущностей (“гипержанр”, “жанр”, “суб-жанр”) опираетсяК.Ф. Седов [Седов, 1998]. А.Г. Баранов предлагает иерархию из пяти моделей: “текстотип”, “суб-тип”, “жанр”, “когнио-тип”, “текст”[Баранов, 1997].

Мы полагаем, что данные три понимания первичных и вторичных речевых жанров связаны с тремя типами вторичных РЖ, а также — шире — тремя типами непрямой коммуникации, косвенности.

Прежде чем мы будем рассматривать типы косвенных речевых жанров, повторим, что в основе феномена косвенности всегда лежит некоторое противоречие: косвенность — это формальное и содержательное соединение двух разных языковых единиц (впрочем, они не противопоставлены абсолютно, ибо в этом случае соединение было бы невозможно. С другой стороны, данное противопоставление никогда не утрачивается до конца, ибо с утратой его языковая единица перестает восприниматься как косвенная).

Итак, первый тип косвенности основывается на противоречии между первоначальным значением и значением конечным, современным, сложившимся в результате некоторого исторического процесса переосмысления. Память о первоначальном значении здесь относительно слаба, но само это противоречие наиболее очевидно. Примерами такой косвенности может послужить слово в метафорическом употреблении или вежливая косвенная просьба[10]. Применительно к речевым жанрам главная линия данного переосмысления — смена сферы межличностного, непосредственного контакта на сферу контакта социального опосредованного (см. ниже).

Второй тип косвенности основывается на противоречии между частью и целым. Данное противоречие менее значительно, чем в первом случае (обязательное условие, позволяющее некоторой языковой единице осмысливаться как структурный элемент чего-то большего, — существование между ними отношений сходства или смежности), но все же не исключена и очень значительная нейтрализация и переакцентуация языковых единиц под воздействием конситуации (например, в иронических высказываниях). Ср. пример из Ф. Достоевского:

В это-то самое мгновение и вошла Аглая спокойно и важно, церемонно отдала князю поклон и торжественно заняла самое видное место у круглого стола. Она вопросительно посмотрела на князя. Все поняли, что настало разрешение всех недоумений.

— Получили вы моего ежа? — твердо и почти сердито спросила она.

— Получил, — ответил князь краснея и замирая.

— Объясните же немедленно, что вы об этом думаете? Это необходимо для спокойствия мамаши и всего нашего семейства.

— Послушай, Аглая... — забеспокоился вдруг генерал.

— Это, это из всяких границ! — испугалась вдруг чего-то Лизавета Прокофьевна.

— Никаких всяких границ тут нету, maman, — строго и тотчас же ответила дочка. — Я сегодня послала князю ежа и желаю знать его мнение. Что же, князь?

— То есть какое мнение, Аглая Ивановна?

— Об еже.

— То есть... я думаю, Аглая Ивановна, что вы хотите узнать, как я принял... ежа... или, лучше сказать, как я взглянул... на эту присылку... ежа, то есть... в таком случае, я полагаю, что... одним словом...

Он задохся и умолк.

— Ну, не много сказали, — подождала секунд пять Аглая. — Хорошо, я согласна оставить ежа; но я очень рада, что могу наконец покончить все накопившиеся недоумения. Позвольте наконец узнать от вас самого и лично: сватаетесь вы за меня или нет? (Ф. Достоевский, “Идиот”).

Это противоречие контекстное: контекст обусловливает осмысление языковой единицы не как “самой по себе”, а как структурного элемента целого, относящегося к действительности только через это целое. Широко рассмотренные в работах по лингвистике текста механизмы текстовой когерентности, в частности коммуникативный динамизм основываются на подобной семантической трансформации — замене языкового, абстрактного, ситуативно независимого значения элемента текста на смысл (коммуникативной ремы).

Забегая несколько вперед, отметим, что различие между первым и вторым типами косвенности (1) и (2) примерно то же, что между контекстно независимыми (конвенционализированными) и контекстно обусловленными косвенными речевыми актами (данное противопоставление представляет собой важнейшую типологическую характеристику косвенных речевых актов: выделяются конвенциональные косвенные РА (Can you open the door?) и высказывания, не имеющие узуально закрепленного за ними значения, употребляемые лишь в определенных условиях в роли другого речевого акта (It is late — как побуждение к действию) [Поспелова, 1988: 143-145]).

При рассмотрении (1) и (2) может сложиться впечатление, что в основе (1) — асистемность языка, а в основе (2) — системность (синтагматические отношения). Нам представляется, что всё не так просто и данный вопрос нуждается в более обстоятельном обсуждении.

Косвенность — глобальное явление, измерение языка. Она следствие и системности языка, и его асистемности. Традиционно определяемая косвенность (в теории речевых актов) рассматривалась несколько односторонне — как асистемность, проявление асимметрии языкового знака на уровне функционирования языка[11]. В современной прагматике, лингвистике текста данное направление в значительной степени уступило свои позиции второму направлению, в котором асимметрия связывается с полевой организацией средств коммуникации (центр поля осмысливается как прямые средства, периферия — как косвенные средства). Например, на пересечении “поля побудительности” и “поля вежливости” находятся косвенные вежливые просьбы.

Но косвенность — следствие и системности языка. В формировании косвенных высказываний принимают участие все три типа системных отношений языка:

* мотивированности (деривации) — сюда относятся выделяемые Дж. Серлем “косвенные речевые акты”; это направление от формы ® к содержанию[12];

* синтагматические отношения в механизме косвенности рассмотрены гораздо меньше, хотя именно отношения этого типа лежат в основе “композиции РЖ” М.М. Бахтина. Вероятно, сюда следует отнести косвенные просьбы типа: Я не осмеливаюсь просить Вас открыть окно, но это следовало бы сделать;

* парадигматические отношения обеспечивают важнейший стилистический аспект косвенности (см. ниже).

При рассмотрении вторичных РЖ как косвенных РЖ оказывается особенно актуальной теоретическая проблема соотнесения термина-понятия “речевой жанр” с термином-понятием теории речевых актов “речевой акт”. Ср. в этой книге работу М.Н. Кожиной “Речевой жанр и речевой акт” об основных линиях различия: 1) РА — действие, РЖ имеет более количественно и качественно сложную природу и соотносится с ситуацией, событием, текстом; 2) в центре внимания теории речевых актов — грамматика языка (предложение), теории речевых жанров — речевая коммуникация и функциональный стиль[13]; 3) ТРА по своей сути монологична, ТРЖ диалогична (социологична).

Полностью солидаризируясь с положениями, высказываемыми М.Н. Кожиной, мы хотим дополнить их еще одним соображением: при сопоставлении ТРА и ТРЖ должно быть определено место в каждой из них такой единицы, как косвенный речевой акт. Данное явление, впервые охарактеризованное в терминах ТРА, остается фактически единственной общеупотребительной единицей научного аппарата теории косвенности. Нам кажется, что из-за этого страдают и ТРЖ, и теория косвенности, и даже ТРА, ибо адекватное определение косвенного речевого акта невозможно без обращения к ТРЖ, а именно: без понятия вторичного РЖ.

Косвенность — предельная (или зачаточная) форма стиля. Отношение между (первичной) языковой единицей, выражающей некоторое значение прямо и тем самым являющейся стилистически нейтральной, и языковой единицей, выражающей это же значение косвенно, — отношение стилистической маркированности (по вежливости, грубости, торжественности, фамильярности, интимности, иронии и т.д.). Говоря “стиль”, мы имеем в виду прежде всего стиль функциональный: выбор единицы из пары (а чаще — некоторой парадигматической “шеренги”, соотносимой со “степенью косвенности”) диктуется соображениями “косвенной ситуации”. Впрочем, едва ли здесь полное соответствие: если ситуация слишком жестко детерминирует выбор данной формы (косвенной), высказывание трудно считать косвенным.

“Стиль РЖ” М.М. Бахтина — “действующая” (вызывающая ответ) экспрессия, точнее, ее типичные формы. И косвенный РЖ, и косвенный РА — именно такие формы.

*

Вторичные РЖ, будучи результатом переакцентуации первичных жанров, тем самым косвенны. Если понимать переакцентуацию как смену сферы функционирования жанра, косвенны, например, все те фатические речевые жанры, фатическая сущность которых проявляется в стремлении не к межличностному (непосредственному), а социальному контакту (например, салонная беседа — вторичный жанр по отношению к болтовне; дипломатическая нота восходит к угрозе; бурлеска, велеризм — к шутке).

В предлагаемой нами [Дементьев, 1999] типологии фатических речевых жанров, основанной на улучшении / ухудшении / сохранении межличностных отношений (шкале А.Р. Балаяна) и степени косвенности, выделяются пять фатических речевых жанров (разновидностей фатической коммуникации): 1) ФРЖ OA, ухудшающие межличностные отношения в прямой форме: прямые обвинения, оскорбления, выяснения отношений, ссоры; 2) ФРЖ OB, улучшающие межличностные отношения в прямой форме: разговоры по душам, признания, комплименты, исповеди / проповеди.; 3) ФРЖ OC, ухудшающие отношения в скрытой, косвенной форме: ирония, издевка, розыгрыш, колкость; 4) ФРЖ OD, улучшающие отношения в косвенной форме: флирт, шутка; 5) ФРЖ точки О (small talk): межличностные отношения не улучшаются и не ухудшаются, а сохраняются, сте

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...