Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Приезд Хосрова в Армению к Михин-Бану




 

Покинувши ручей, Хосров печален. Он

Струит из глаз ручьи: его покинул сон.

 

Пленительный ручей! Виденьем стал он дальним.

И делался Парвиз все более печальным.

 

Но все ж превозмогал себя он до поры:

«Ведь не всплыла еще заря из-за горы.

 

Ведь если поспешу я в сторону востока, —

Мне солнца встретится сверкающее око».

 

И роза — наш Хосров — достиг нагорных мест, —

И к стражам аромат разносится окрест.

 

Вельможи у границ спешат к нему с дарами:

С парчой и золотом. Он тешится пирами.

 

И не один глядит в глаза ему кумир, —

Из тех, что сердце жгут и услаждают пир.

 

Ему с кумирами понравилось общенье.

Тут на немного дней возникло промедленье.

 

Затем — в Мугани он; затем, свой стройный стан

Являя путникам, он прибыл в Бахарзан.

 

Гласят Михин-Бану: «Царевич недалече!»

И вот уж к царственной она готова встрече.

 

Навстречу путнику в тугом строю войска,

Блестя доспехами, спешат издалека.

 

В казну царевичу, по чину древних правил,

Подарки казначей от госпожи направил.

 

Жемчужин и рабов и шелка — без конца!

Изнемогла рука у каждого писца.

 

К великой госпоже вошел Парвиз в чертоги.

Обласкан ею был пришедший к ней с дороги.

 

Вот кресла для него, а рядом — царский трон.

Вокруг стоит народ. Садится только он.

 

Спросил он: «Как живешь в своем краю цветущем?

Пусть радости твои умножатся в грядущем!

 

Немало мой приезд принес тебе хлопот.

Пускай нежданный гость беды не принесет».

 

Михин-Бану, познав, что речь его — услада,

Решила: услужать ему достойно надо.

 

Ее румяных уст душистый ветерок

Хвалу тому вознес, пред кем упал у ног.

 

Кто озарил звездой весь мир ее удела,

Любой чертог дворца своим чертогом сделал.

 

Неделю целую под свой шатровый кров

Подарки приносил все новые Хосров.

 

Через неделю, в день, что жаркое светило

Считало лучшим днем из всех, что засветило,

 

Шах восседал, горя в одежде дорогой.

Он был властителем, счастливый рок — слугой.

 

Вокруг него цветов сплетаются побеги,

С кудрями схожие, зовя к блаженной неге.

 

На царственном ковре стоят рабы; ковер.

Как стройноствольный сад, Хосрову нежит взор.

 

Застольного в речах не забывают чина, —

И все вознесены до званья господина.

 

Веселье возросло, — ив чем тут был отказ?

Налить себе вина проси хоть сотню раз.

 

Михин-Бану встает. Поцеловавши землю,

Она сказала: «Шах!» Он отвечает: «Внемлю».

 

«Мою столицу, гость, собой укрась; Берда

Так весела зимой! Ты соберись туда.

 

Теплей, чем там зимой, не встретишь ты погоды.

Там травы сочные, там изобильны воды».

 

Согласье дал Хосров. Сказал он: «Поезжай.

Я следом за тобой направлюсь в дивный край».

 

Привал свой бросил он, слова запомнив эти, —

И, званный, в «Белый сад» помчался на рассвете.

 

Прекрасная страна! Сюда был привезен

Венец сверкающий и государев трон.

 

Зеленые холмы украсились шатрами,

И все нашли приют меж синими горами.

 

В палате царственной Хосрова ни одну

Услугу не забыть велит Михин-Бану.

 

У шаха день и ночь веселый блеск во взоре:

Пьет горькое вино он — Сладостной на горе.

 

 

Пиршество Хосрова

 

Хоть есть Новруза ночь, есть ночь еще милей:

Она, сражая грусть, всех праздников светлей.

 

В шатре Хосрова шум. Под сводом величавым

Здесь собрались друзья с веселым, легким нравом.

 

И мудрецов они припоминают речь,

И от шутливых слов их также не отвлечь.

 

Вкруг шахского шатра, что в средоточье стана,

Разостланы кошмы из дальнего Алана.

 

Для вражеских голов угрозу затая,

Ко входу два меча простерли лезвия.

 

В шатре курения, все разгоняя злое,

Вздымают балдахин из амбры и алоэ.

 

Напитки зыблются, пленительно пьяня,

Жаровня царская полным-полна огня.

 

Армянский уголь здесь, он поднимает пламя,

Подобен негру он, вздымающему знамя.

 

Чтоб черный цвет затмить — где созданы цвета?

Лишь только от огня зардеет чернота).

 

Иль выучен огонь чредой времен упорных,

Что похищают цвет волос, как уголь, черных.

 

Сад пламени, а в нем садовник — уголь; он

В саду фиалки жнет, тюльпанами стеснен.

 

Так люб зиме огонь, как лету вздох рейхана

Рейханом зимним став, огонь взрастает рьяно

 

Тут кубки пышные подобны петухам;

Что вовремя зарю провозглашают нам.

 

Их огненным нутрам завидуя и сладким,

То утки на огне, то следом — куропатки.

 

Вот снеди жареной воздвигнута гряда.

Вот перепелками наполнены блюда.

 

Вот к яблокам уста прижали апельсины,

А к чашам золотым — рубиновые вина.

 

Нарциссы ясных глаз! Фиалки! Словно сад,

Всю эту ширь шатра воспринимает взгляд.

 

К гранатам нежно льнут те ветерки, в которых

Есть изворотливость, как в пляшущих танцорах.

 

Все пьют и полнят мир душой своей живой,

Все утро проведя за чашей круговой.

 

Звук чангов, проносясь во вздохах легкозвонных,

Завесы все сорвал: всех выдал он влюбленных.

 

О пехлевейский лад! О чанга грустный звон!

И в камне бы огонь зажег столь нежный стон.

 

Вздохнула кеманча, подобно Моисею,

И вымолвил певец: «Я с ней поспорить смею»

 

И песню он запел и струнам дал ответ:

Веселью мой привет и радости — привет!

 

О, как бы сладкий сад, сад жизни, был прекрасен,

Когда б осенний хлад был саду не опасен!

 

О, как бы весел был чертог, чертог времен,

Когда б на все века он мог быть сохранен!

 

Но ты не доверяй холодному чертогу:

Чуть место обогрел — тебя зовут в дорогу.

 

О праха монастырь! О мир — непрочный храм!

Так выпей же вина — предай его ветрам!

 

Дрошедший смутен день, грядущий день — неведом.

За днем умчавшимся другой умчится следом.

 

Хоть день сегодняшний как будто бы нам дан, —

Но вечер близится, и этот день — обман.

 

Так смейтесь же, уста! Так отлетай, кручина!

Пусть в мир и нам в сердца вливают радость вина!

 

На эту ночь одну промолви сну: «Долой!»

Ведь бесконечно спать придется под землей,

 

 

Возвращение Шапура

 

Хосров уже хмелен. Не медлит кравчий. Звуки

Порхают: чанг поет о встречах, о разлуке.

 

Рабыня нежная вошла, потупя взгляд,

И вот услышал он (пропавший найден клад!):

 

«Шапур приема ждет. Впустить его иль надо

Сказать, что поздний час для встречи с ним — преграда?»

 

Хосров обрадован. Вскочил, затем на трон

Себя принудил сесть, к рассудку возвращен.

 

Он входа распахнуть велит сейчас же полог.

Дух закипел: ведь был срок ожиданья долог.

 

И жил с душою он, раздвоенной мечом,

И скорбной тьмой одет и радостным лучом.

 

Мы ждем — и сердце в нас разбито на две части.

Взор не сводить с дорог — великое несчастье.

 

Невзгода каждая терзает нашу грудь.

Невзгоды худшей нет — безлюдным видеть путь.

 

Коль в горести, о друг, ты смотришь на дорогу, —

Со счастьем дни твои идти не могут в ногу.

 

И вот Шапур вошел — Парвиз его позвал —

И поцелуями он прах разрисовал.

 

И, стан расправивши, стоял он недвижимо

С покорностью, что нам в рабах вседневно зрима.

 

И, на художника склонив приветный взор,

Хосров сказал: «Друзья, покиньте мой шатер».

 

Шапура он спросил про горы и про реки,

Про все, на что Шапур в скитаньях поднял веки.

 

С молитвы начал речь разумный человек:

«Пусть шаха без конца счастливый длится век!

 

Войскам его всегда лететь победной тучей.

С его чела не пасть венцу благополучии.

 

Его желаниям — удаче быть вождем,

Пусть дни его твердят: «Мы лишь удачи ждем».

 

Все бывшее с рабом в пути его упорном

Является ковром — большим, хитроузорным.

 

Но если говорить получен мной приказ, —

Приказ я выполнил; послушай мой рассказ»,

 

С начала до конца рассказывал он мерно

О непомерном всем, о всем, что беспримерно,

 

О том, что скрылся он, как птица, от очей,

Что появился он, как между скал ручей,

 

Что он у всех ручьев был в предрассветной рани,

Что смастерил луну, уподобясь Муканне,

 

Что к лику одному — другой припал с алчбой,

Что бурю поднял он умелой ворожбой,

 

Что сердцу Сладостной, как враг, нанес он рану

И к шахскому ее направил Туркестану.

 

Когда его рассказ цветка весны достиг,

Невольный вырвался у властелина крик.

 

«Мне повтори, Шапур, — вскричал он в ярой страсти, —

Как сделалась Луна твоей покорна власти?»

 

И геометр сказал: «Я был хитер, и рок

Счастливый твой пошел моим уловкам впрок.

 

Был в лавке лучника твой мастер стрел умелый,

И выбрал нужный лук, давно имея стрелы.

 

Едва сыскав Ширин, не напрягая сил,

Серебряный кумир уже я уносил.

 

Уста Ширин ни к чьим устам не приникали.

Лишь в зеркале — в хмелю — свои уста ласкали.

 

И рук не обвила вкруг человека. Ночь

Своих кудрей не вить лишь было ей невмочь.

 

Так тонок стан ее, как самый тонкий волос,

Как имя Сладостной, сладки уста и голос.

 

Хоть весь смутила мир прекрасная Луна,

Пред образом твоим смутилась и она.

 

Ей сердце нежное направивши в дорогу,

Я на Шебдиза речь направил понемногу.

 

Летящую Луну конь поднял вороной.

Так все исполнено задуманное мной.

 

Здесь, утомившийся, остался я на время,

 

Хоть должен был держать я путницу за стремя.

 

Теперь, все трудности пути преодолев,

Она в твоем саду, среди приветных дев».

 

Художника обняв, подарками осыпал

Его Хосров, — и день Шапуру светлый выпал.

 

На рукаве своем «Сих не забыть заслуг» —

Парвизом вышито. Был им возвышен друг.

 

Луна в источнике, миг их нежданной встречи,

Поток ее кудрей — все подтверждало речи.

 

Смог также государь немало слов найти,

Чтоб рассказать о том, что видел он в пути.

 

Да, пташка милая — им вся ясна картина —

Перепорхнула вмиг в пределы Медаина.

 

Решили все. «Я вновь, — сказал Шапур, — лечу,

Подобно бабочке, к прекрасному лучу.

 

Вновь изумруд верну я руднику. Дурмана

Жди сладкого опять от нежного рейхана».

 

 

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...